Текст книги "Семь месяцев бесконечности"

Автор книги: Виктор Боярский

Совместными дружными усилиями советско-американского экипажа палатка была поставлена. Уилл забрался внутрь лечить израненный спальный мешок, я же пошел к собакам. В такую беспросветную погоду их особенно жалко. Спина и бока покрыты смерзшимся с шерстью снегом, на усах и бороде лед, движения становятся вялыми и апатичными, им все равно, куда их ведут и когда их накормят. Только одно желание владеет ими: поскорее добраться до места ночевки, зарыться носом куда-нибудь поближе к животу, где, может быть, сохранился небольшой кусочек не покрытой льдом и снегом шерсти, укрыться сверху хвостом и, зажмурив глаза, попытаться забыться, подставив ветру наименее уязвимое место – спину. Трудности возникли, когда я попытался снять постромки с четырех наших самых свободолюбивых собак – Тима, Томми, Блая и Егера. Оставлять их на ночь было опасно, поскольку они постараются обязательно освободиться от постромок недозволенными методами, но и снимать примерзшие к шерсти постромки, затвердевшие и покрывшиеся льдом, было очень тяжело – как морально, так и физически. Это очень болезненная процедура – собаки скулят, вырываются, – и я уж было начал жалеть, что взялся за это дело, но скрепя сердце все-таки довел его до конца. Сойер так и не пришел до конца в себя после вчерашнего, и этот снегопад для него был как нельзя более некстати. Джеф опять забрал его на ночь к себе в палатку.

У нас в палатке было тепло и сыро, с потолка капало. Сегодня на ужин мексиканская кухня, то есть все то же самое, только перца вдвое больше. За сегодняшний сумбурный день прошли 22 мили. Мы идем уже четвертый день подряд. Не так уж плохо, тьфу-тьфу! Лагерь в координатах: 71,9° ю. ш., 65,3° з. д.

18 сентября, понедельник, пятьдесят четвертый день.

Такое впечатление, что ледник Гуд Инаф, убедившись в бесплодности первой попытки остановить наше продвижение штормовой погодой, перешел к тактике выжидания и заманивания. Вопреки обыкновению, ветер, достаточно сильный с утра, стал постепенно стихать и, когда мы вышли, успокоился окончательно. Морозная погода, голубое небо, прекрасная видимость были нашими приятными спутниками в то утро. Погруженные в свои мысли, мы скользили на лыжах рядом с нартами, придерживаясь одной рукой за стойку, и изредка лениво перебрасывались словами, комментируя какие-то показавшиеся нам особенными картины медленно меняющегося слева от нас горного пейзажа. Справа, сливаясь с горизонтом, простиралась белая однообразная равнина ледника, не нуждающаяся в каких-либо комментариях. Горы Гутенко обрывались в сторону ледника так круто, что на их склонах, обращенных в нашу сторону, практически не было снега, и от этого они казались черными, а их резко очерченная ломаная линия только подчеркивала белизну подступающего к их подножию ледника и прозрачность опускающегося за их вершины голубого неба. Расстояние между нами и плато Дайер все более увеличивалось, но и отсюда, издалека, можно было легко распознать его местоположение: с северо-северо-восточной стороны горизонта небо было свинцово-черным, резко выделяясь на окружающем его светло-голубом фоне.

Приятно было идти на лыжах, не сгибаясь, не пряча лицо от ветра, и, откинув капюшон, смотреть по сторонам, видеть своих товарищей и бегущих без явного напряжения собак. Время от времени мы с Уиллом покрикивали на них, иногда останавливались, чтобы распутать постромки, но все это делалось с запасом времени и настроения и потому совершенно незлобиво. Температура повысилась до минус 18 градусов, и идти стало совсем приятно. Весь обеденный перерыв я провел в обнимку с озонометром, который никак не хотел выходить на режим. Ребята, разнежившись на солнышке, мирно обедали у соседних нарт.

После обеда вперед с компасом вышел Кейзо, оставив Жана-Луи одного управляться с упряжкой. Такая подмена, конечно, не осталась незамеченной Кутэном, который сразу же начал предпринимать попытки торпедировать принятый нами относительно недавно законопроект, согласно которому время нашего движения продлевалось до 18 часов. Первая пробная попытка свернуть с трассы Кутэну удалась лишь наполовину – усилиями Этьенна и в основном благодаря его дипломатическому такту и ораторским способностям собаки были разагитированы и вернулись на трассу (Кутэн в последнюю очередь), но всего полчаса спустя после проведений Кутэном дополнительной агитработы упряжка вновь свернула вправо и остановилась. Нам было видно, как Жан заметно усилив свою аргументацию за счет принесенного им в жертву обстоятельствам дипломатического такта, пытался сдвинуть собак с места, но безуспешно. Он применил даже репрессивные методы разгона демонстрации, но и это не дало результатов. Я поспешил на помощь Этьенну, и мне удалось увести собак за собой. Я человек для них относительно новый и, по мнению некоторых из них – главным образом, конечно, Кутэна, – мог предложить им нечто отличное от того, что они имели до сих пор. Собаки послушно бежали за мной, и я поспешил за ушедшей далеко вперед упряжкой Джефа.

В моем дневнике в этот день было записано: «Если мы хотим достичь поставленной цели, то должны относиться к собакам как к своим друзьям, а не как к средствам передвижения. Это значит, что необходимо полностью исключить из практики обращения с ними побои и другие сильные аргументы, по возможности стараться не прибегать к грубым и резким крикам (я видел, что это деморализует собак порой даже больше, чем побои), а действовать только методами убеждения, пусть настойчивого, но убеждения». Это я записал после описанного случая с упряжкой Кейзо, когда ни ругань, ни побои со стороны Этьенна не возымели должного действия, и они согласились идти только после довольно продолжительных и настойчивых уговоров. Я знаю, что это мое рассуждение может вызвать и определенно вызовет возражения у некоторых собачников, но в нашей ситуации, когда нам предстояло работать бок о бок с нашими собаками еще долгих пять месяцев в самых трудных условиях, важнейшей задачей для всех нас было поддержание высокого морального духа у собак. Им было неизмеримо труднее, чем нам, даже со скидкой на огромную разницу в уровнях нашей психической организации (несмотря на всю нашу любовь к собакам, априори мы считали, что разница все-таки была), хотя бы потому, что они не знали, куда и зачем мы идем и когда это все кончится; кроме того, они тянули тяжеленные нарты и не имели ни малейшей возможности укрыться от холода и ветра на протяжении всего пути.

Джеф, Дахо и Кейзо поджидали нас у подножья длинного и пологого склона. Я сменил Кейзо впереди и пошел на лыжах с компасом. День клонился к вечеру, температура немного понизилась, но ветер продолжал оставаться слабым, и установка лагеря оказалась скорее приятной, чем трудной процедурой. Блаженствуя после трудного дня, я вытянулся на спальном мешке. В палатке было тепло и сухо. Уилл смазывал трещины на пальцах каким-то ароматным маслом, что предложил проделать и мне. В широкую и глубокую трещину на большом пальце моей левой руки ушло изрядное количество этого эликсира, но он мало помог. Лучший целитель – время. В Гренландии, я помню, мы мучились с этими трещинами около месяца, затем они прошли как-то незаметно: здесь они пока держались, но и путешествие здесь длилось дольше, так что поживем – увидим! За день прошли 23 мили. Координаты лагеря: 72,3° ю. ш., 65,5° з. д.

19 сентября, вторник, пятьдесят пятый день.

Первый раз за последние несколько дней никаких проблем с самого утра! Ясно, минус 31 градус, легкий ветерок от северо-востока, боковой и поэтому не очень страшный. Но шли сегодня медленнее обычного из-за затяжного подъема. Подъем этот, как уже случалось и прежде, шел в двух плоскостях: уклон в западную сторону и подъем в южную; нарты постоянно скатывались, шли юзом и собакам было тяжелее их тащить. Наша упряжка шла замыкающей и через некоторое время стала отставать. Чтобы подбодрить собак, я вышел вперед на лыжах. Дело пошло побыстрее, но ненамного. К обеду прошли всего 10 миль, обычно же при лучшей поверхности мы проходили 12. Ветер стих, и со стороны запада поднялась облачность, закрывшая почти все небо, за исключением тоненькой голубой полоски с восточной части горизонта, температура повысилась до минус 24 градусов. Мы комфортно отобедали и выстроились прежним порядком: Джеф с Дахо впереди, далее Этьенн и Кейзо и последними мы. Прежде чем тронуться с места, Джеф вдруг обернулся и прокричал: «Эй! На нартах! Нет ли, желающих сменить меня на почетном месте лидера?» Вопрос был обращен именно к нам четверым, ибо Дахо в расчет не принимался (у него все еще не получалось одновременно идти на лыжах, смотреть на компас и поддерживать темп). Этьенн с Кейзо переглянулись и посмотрели назад. Все это мне удивительно напомнило ситуацию в каком-нибудь третьем «А» классе, когда учитель спрашивает: «Кто хочет выйти к доске?» – а все впереди сидящие ученики начинают оборачиваться на товарищей, всем своим видом показывая, что вопрос этот адресован явно не к ним. Поскольку мне оборачиваться было не на кого, да и, признаться, мне давно хотелось помочь Джефу, то, как отличник в школе, заслоняя своей истонченной науками грудью весь класс от неминуемой гибели, я поднял руку и отчетливо сказал: «я готов!» Не успели звуки моего голоса достичь Джефа, как Жан-Луи, ретранслируя меня, обрадованно и с видимым облегчением перевел: «Виктор хочет! Виктор хочет!» И я шел впереди. Из гренландского опыта я знал, что основной главной трудностью для идущего впереди является отнюдь не увеличение чисто физической нагрузки, а большая психологическая нагрузка от осознания того, что ты ведешь за собой всю команду, всецело тебе доверяющую, повторяющую все изгибы и сомнения твоего следа, а при движении в плохой видимости и в трещиноватом районе от впереди идущего порой зависит и безопасность команды. Поэтому надо отдавать все внимание компасу, не расслабляясь ни на минуту, постоянно контролировать обстановку с упряжками, что называется «держать дистанцию», и так в течение всех 9 часов хода. Это было трудно, больше всего уставали глаза, но я пошел впереди, ибо, как мне показалось, наступил момент, когда надо было выйти вперед! Профессор захотел постажироваться у меня и встал на лыжи рядом. Тьюли, увидев такую толпу народа впереди, сразу же резко увеличила скорость, так что мне тоже пришлось наддать, и стажировку профессора пришлось отложить до лучших времен. Часа два, не снижая темпа, мы поднимались по пологому, кажущемуся нескончаемым подъему. Туман или какая-то снежная мгла, появившаяся неизвестно откуда, ограничивала видимость, и мне было трудно определить, где находится вершина гребня, на который мы сейчас карабкались. Я остановился, чтобы подкрепиться шоколадом и подождать отставшие упряжки. Поджидая их, я еще раз внимательно осмотрел горизонт и вдруг увидел вдалеке слева плавающие над туманом островки гор. Подъехал Джеф, и мы с ним по карте и направлению на горы определили свое место и откорректировали направление – следовало взять немного правее. «Здесь должна быть еще одна гора справа», – сказал Джеф, ткнув в карту толстым в перчатке пальцем. «А вот и она! – воскликнул стоявший рядом и слышавший эту реплику Джефа профессор. – Смотрите!» Мы оторвали глаза от карты и посмотрели по направлению руки Дахо. Справа и чуть впереди от нас медленно выплывала, поднимаясь над оседающей белой пеной тумана, огромная, округлая черная голова горы. «Теперь можно смело двигаться вперед», – сказал сразу повеселевший навигатор, установив столь милое его сердцу соответствие между окружающей нас живой природой и ее схематическим изображением на листке вощеной бумаги. Это его предписание теперь можно было, как выяснилось, выполнить без особых усилий, потому что мы стояли на самой вершине гребня и впереди угадывался длинный и пологий спуск. Естественно, мы потратили на него гораздо меньше времени и к 6 часам уже выкатились на относительно ровную поверхность у его подножья, где и разбили лагерь. Вечером на связи я узнал от радистов станции Беллинсгаузен, что по московскому радио якобы было передано сообщение, согласно которому экспедиция «Трансантарктика», столкнувшись с необычайно сильными ветрами на Антарктическом полуострове, вынуждена была повернуть обратно, а куда обратно – сказано не было. Это, пожалуй, одна из самых неожиданных новостей для нас за последнее время. Выходит, слухи могут произрастать и на такой неплодородной почве, как антарктический снег! Скажу со всей откровенностью, что вопрос о повороте обратно у нас даже не обсуждался, хотя мы пережили несколько довольно критических ситуаций – это и поломка обеих нарт, и многочисленные падения собак в трещины, и потеря двух складов с продовольствием, и нехватка собачьего корма, и постоянные метели и штормовые ветры. Но для всех нас единственным возможным выходом из всех самых сложных ситуаций был только один – идти вперед, что мы и старались делать. Сегодня прошли 22 мили. Лагерь в координатах: 72,6° ю. ш., 65,7° з. д.

20 сентября, среда, пятьдесят шестой день.

Проснулись оба с не очень свежей головой. Вчера вечером засиделись с Уиллом допоздна за беседой. Уилл расспрашивал меня об истории государства российского, но, к сожалению, мой неполноценный английский язык существенно ограничивал и без того скудные познания по истории. В рассказе своем я старался придерживаться современного взгляда на исторические события, происходившие в нашей стране, особенно после революций. Уилла особенно интересовал вопрос о том, вбивалась ли в головы моего поколения мысль о том, что американцы – наши враги, что Америка – средоточие зла и что ее надо бояться. На что я, собрав весь наличествующий запас английских слов, отвечал, что, насколько я помню, ни в школе, ни в институте – нигде нам не внушалось, что Америки и американцев надо бояться. «Догнать и перегнать» или там показать им «кузькину мать» – это было. Достаточно настойчиво насаждалась мысль о «загнивании и упадке» всего запада и, в первую очередь, Америки. Часто появлялись достаточно злые карикатуры на «дядюшку Сэма», а вообще в нашей стране было очень мало информации об Америке, а если она и появлялась, то непременно о каком-нибудь скандале, взрыве или неудаче. Смотрите, мол, как у них все плохо! Справедливости ради я добавил, что столь же мало информации мы получали и о реальной жизни в своей собственной стране – здесь, наоборот, подбиралась самая выигрышная информация. И вот сейчас, благодаря Перестройке, мы наконец узнаем, что, во-первых, нам уже никого не догнать, во-вторых, это не у них, а у нас «загнивание и упадок объединенные в одно всеобъемлющее слово «застой», а – неудачи, оказывается, бывают и у нас, да и, к сожалению, немалые. Уилл сказал, что когда он был школьником, то у них в школе даже были специальные уроки, на которых им показывали, как надо себя вести в случае атомного нападения русских. Об этом показывались фильмы, и многие американцы его поколения, воспитанные на этом, долгое время считали, что русские – их главные враги, что это дикие люди, варвары и прочая и прочая. Я уже говорил о том, что был первым русским, которого увидел Уилл, и, как он мне заявил позже, уже после Гренландии, он коренным образом изменил свое представление о русских, и, помню, тогда мне это было очень лестно слышать, а сейчас еще раз вспоминать об этом. Затем разговор перешел на проблемы дачного строительства. Уилл – известный у себя на ранчо архитектор, и сейчас все свободное время в палатке он посвящал вычерчиванию эскизов своего будущего дома. Я, отчаянно жестикулируя, в красках описал ему процесс дачного строительства в нашей стране, оставив напоследок закон о шести сотках болота на каждого. Сделав небольшую паузу, чтобы дать собеседнику подготовиться, я чеканным голосом, как приговор, изложил ему этот закон. Последовала долгая мучительная пауза, в течение которой Уилл, владелец великолепного лесистого участка с огромным озером площадью всего 1000 гектаров, пытался в уме поделить площадь одной шестой части планеты на ее дееспособное население, составляющее что-то около двух процентов населения планеты. Видно было, что задачка с ответом никак не сходилась. Я успокоил беднягу Уилла тем, что у нас есть и более нелепые законы и все они, наверное, в конце концов вымрут, как вымирает миф о великом и кровавом противостоянии Америки и Советского Союза.

Наша интересная беседа, возможно, не была бы такой интересной и продолжительной, если бы периодически не разбавлялась знаменитой, но достаточно противной на вкус шведской водкой «Абсолют», неизвестно каким образом сохранившейся (я имею в виду, конечно, целостность бутылки, а не содержимого, ибо в нашей экспедиции народ чрезвычайно малопьющий). Так вот сегодня утром по своему самочувствию мы поняли, что «Абсолют» абсолютно не пригоден как средство для поддержания вечерней беседы. Я немного взбодрился утренним душем, благо безветренная погода позволяла это сделать с удовольствием. Температура минус 27 градусов, ветер немного усилился – метров пять – восемь с востока, – видимость хорошая, и складывалось впечатление, что и седьмой день будет для нас удачным.

Вчерашний день еще ознаменовался тем, что в течение одного перехода Егер сумел съесть пару постромок: одну во время обеденного перерыва, другую – сразу же по приходу, до того, как я раздел его на ночь. Ну что ты будешь делать с этой собакой, которая буквально во всем проявляет свои незаурядные умственные способности, и даже в этом ее страшном с точки зрения обычной ездовой собаки проступке не видится его постоянное стремление быть выше остальных собак, оторваться от этой приземленной собачьей жизни и приблизиться к идеалу, которым в глазах Егера мог стать, конечно, хозяин, постоянно питающийся на глазах у Егера за обедом и ужином. Однако эти соображения не были приняты во внимание военно-полевым судом, возглавляемым суровым хозяином, и судом «пристяжных» при определении меры пресечения злодейства. Приговор гласил:

Ввиду чрезвычайно напряженной внешней и внутренней обстановки, а также учитывая полнейшее отсутствие запасных постромок, действия подсудимого Егера, гражданина США, расцениваются как особо опасное вредительство и поэтому, несмотря на принятый недавно меморандум, запрещающий наказание собак, подсудимый Егер приговаривается к трем ударам лыжной специальной палкой фирмы «Эксел». Однако, принимая во внимание былые заслуги подсудимого, суд учел возможным удовлетворить апелляцию защиты (адвокат Боярский) и личную просьбу Сэма, свидетеля по делу, и заменить вынесенную меру одним ударом вышеозначенной палкой. Приговор окончательный, обжалованию, а равно облаиванию и обскуливанию не подлежит и должен быть приведен в исполнение немедля с одновременным показом подсудимому результатов совершенного им деяния – разорванных постромок – в целях предотвращения подобных действий впредь! Верховный судья, он же исполнитель приговора.

Подпись. Дата. Печать.

Егер действительно был наказан. Поскольку все было исполнено с полным соблюдением законности, недовольных, за исключением самого подсудимого, не оказалось. Зеваки были разведены по местам постоянного проживания.

Сегодняшний день так хорошо начинался, но после обеда внезапно сорвался шторм, видимость упала до 5–10 метров, и двигаться стало невозможно. Мы все-таки попытались продолжить движение в таких условиях и опять применили методику связывания нарт длинной веревкой, но скоро поняли, что мы больше стоим, чем движемся вперед. Остановились уже в 15.30. Надо сказать, что сделали мы это вовремя, так как ветер усиливался на глазах. Пожалуй, мы еще ни разу не ставили палатку при таком сильном ветре. Это был неплохой эксперимент. Особенно долго, около 20 минут, мы возились с внешним чехлом. Его огромное полотнище разъяренно хлопало по ветру и вырывалось из рук. Хрупкую желтую скорлупку палатки, трещащую под напором ветра, едва удавалось удерживать лежащему, на ней Уиллу.

Наконец, после изматывающей борьбы, некоторая равнодействующая между силой моей тяги и силой противодействия чехла привела нас обоих к палатке. Уилл при виде нас несказанно обрадовался и, продолжая одной рукой удерживать палатку, второй ухватился за чехол. Вдвоем нам удалось победить его и набросить на палатку – теперь она могла улететь только в комплекте. Чтобы этого не случилось, надо было поскорее крепить оттяжки, но не тут-то было! Все оттяжки были перепутаны с такою любовью и знанием дела, что распутывание их заняло не менее 15 минут. Наконец и эта операция была завершена. Для придания палатке большего веса мы быстро побросали туда мешки, а тяжелыми ящиками с собачьим кормом придавили чехол снаружи, дополнительно обсыпав его снегом. Наконец-то можно было передохнуть. Я огляделся. Пирамида Джефа и Дахо была уже воздвигнута, и, похоже, самими фараонами. Этьенн и Кейзо заканчивали возиться с верхним чехлом. Ситуация в лагере полностью контролировалась нашими войсками. Командующий Стигер, вздохнув, залез в командирскую палатку, а я пошел – вернее, полетел – в сторону собак. Все постромки были вконец перепутаны – результат последнего часа езды при отсутствии видимости. Чтобы распутать постромки при таком ветре, мне пришлось отвязать всех собак. Это можно было делать без опаски, так как у них не было ни малейшего желания куда-либо убегать. Распутывание постромок заняло минут сорок. За это время свернувшихся калачиком собак совершенно занесло снегом. Пришлось их буквально раскапывать и ставить на ноги, потому что они абсолютно не ориентировались в происходящем – глаза и морда залеплены снегом, они тыкались мне в рукавицы, как слепые щенята. Я отряхивал их как мог и по одной аккуратно отводил на место. Дойдя до него, собаки моментально ложились в снег, сворачиваясь в штормовой клубок и не проявляя никакого интереса к предстоящей кормежке, но тем не менее я разнес корм им всем, положив брикеты рядом с мордой. Последним я, как обычно, привязал Хэнка, которого отселял подальше от остальных собак за его сварливый характер, но и ему в такую погоду было не до скандалов. Возвращаться от Хэнка пришлось против ветра, вдоль доглайна, поскольку палатки видно не было.

Когда я, отыскав ее, ввалился внутрь, то попал в царство снежной королевы и ее фаворита Уилла Стигера, который, весь в снегу, восседал на засыпанном снегом спальнике и разбирался с засыпанными снегом вещами. Примус пока не включали, чтобы не разводить сырости – необходимо было начала очистить все от снега. Я со своим заснеженным костюмом и капюшоном, полным снега, очень гармонично вписался в снежный мир палатки. Лицо горело, но осмотр его в зеркало не показал каких-либо обморожений: чудесно помогает гусиный жир, специально заготовленный для меня перед экспедицией тещей, и, кроме того, я использую еще одно, с моей точки зрения, неплохое средство для предохранения кожи от обморожения – умываюсь спитым чаем, что, наверное, дубит кожу и делает ее менее чувствительной к обморожению и ветру. Очистка палатки от снега продолжалась около получаса. Затем мы запустили примус, и через 10 минут у нас уже было, как в раю, несмотря на трясущиеся стены палатки и вой ветра. Уилл сегодня превзошел сам себя – приготовил на десерт мусс из сушеной черной смородины, смешав для этого сухое молоко, сахар, воду и собственно ягоды, а затем все это вскипятив. Получился скорее не мусс, а очень вкусное жидкое варенье. За неполный рабочий день сегодня прошли 16 миль. Лагерь в координатах: 72,8° ю. ш., 66,1° з. д. Интересно, что позже по радио мы узнали, что на следующий день на восточное побережье Штатов обрушился сильнейший ураган Хьюго со скоростью ветра до 135 миль в час (около 70 метров в секунду). Возможно, между этими двумя штормами существовала какая-то связь.

21 сентября, четверг, пятьдесят седьмой день.

День антарктического весеннего равноденствия. Как записано у меня в дневнике: «День действительно равен ночи по силе ветра. Сегодня стоим на месте, видимости нет, ветер неистовствует». Торжественное мероприятие – замену белья – я осуществил после утреннего душа. Уилл, глядя на меня, тоже отважился обтереться снегом и опять, как и в первый раз, в штормовую погоду. Залез обратно дрожащий, но довольный. Наша палатка удерживает прочное первое место по санитарно-гигиеническому состоянию личного состава.

Как обычно, в плохую погоду мы с Уиллом отдали все наше свободное время служению нашим морозоустойчивым музам: он – Архитектуре, я – Поэзии. Сегодня Уилл приступил к детальной прорисовке второго этажа своего пятиэтажного здания, которое он не без нашей помощи уже начал возводить у себя на ранчо. Нет необходимости, наверное быть хорошим архитектором, чтобы утверждать, что хорошему зданию необходим прочный фундамент. А что делает фундамент прочнее? Цемент! Да! А еще? Еще, конечно же, взаимопонимание и дружба людей, которые его закладывают. Уилл как главный архитектор сосредоточил основное внимание на обеспечении второго условия прочности закладываемого им фундамента (отчасти, может быть, и потому, что первое условие в Америке, как в развитой капиталистической стране, выполняется всегда автоматически). Когда в феврале этого года мы все собрались на последние предэкспедиционные сборы в Миннесоте, на ранчо Уилла, однажды вечером после ужина, когда все пребывали в прекрасном расположении духа, Уилл вдруг спросил, не хотели ли бы мы слегка размяться завтра утром. «Дело пустяковое, – продолжал он. – Надо загрузить машины небольшим количеством камней неподалеку отсюда». Наутро огромный розовый «кадиллак» Уилла доставил всю международную команду к месту работы. Это оказалось действительно недалеко от ранчо, однако что касается фронта работ и их содержания, то утверждение Уилла о «небольшом количестве камней», мягко говоря, не соответствовало действительности. Когда мы вылезли из машины, то увидели огромную баррикаду из каменных глыб. «Вот это все, – Уилл пнул ботинком близлежащий камень, – надо отвезти поближе к ранчо, а затем на собаках перевезти на гору. Это будет неплохой тренировкой для собак. Здесь никак не менее 50 тонн», – добавил Уилл с плохо скрываемой гордостью. Погода была морозной, около минус 30, поэтому надо было браться за работу. Подошли два огромных самосвала, и работа закипела. К нашей чести надо сказать, что вшестером закончили мы ее часа за четыре и, несмотря на мороз, порядочно взмокли и устали. Так, совместными дружными усилиями шести представителей шести государств мира, закладывался фундамент будущей обсерватории Уилла Стигера. Неудивительно, что на таком фундаменте можно было бы строить и небоскреб, но Уилл решил ограничиться пятью этажами. Первый был уже закончен, второй сейчас при мне рождался на бумаге, а остальные три, наверное, были еще в постепенно приобретавшей человеческий облик после моей стрижки лохматой голове Уилла. Я сочинил небольшое стихотворное послание учителям 102-й ленинградской школы, в которой учится Стас, в ответ на их поздравление, присланное ко дню моего рождения. Поскольку оно, как мне кажется, в равной степени может быть отнесено ко всем учителям, я хочу привести его здесь:

 
Еще один сентябрь проходит,
И листья кленов, пожелтев,
Кружатся в тихом хороводе.
Что принесет? Какие всходы?
Ваш новый молодой посев.
Нет благороднее и краше
Труда, чем ваш, Учителя!
В глазах наивных первоклашек
Из ваших душ Чудесной чаши
Вся жизнью полнится Земля!
 

Где, как ни здесь отдаваться служению музам, которое, как известно, не терпит суеты! Чего-чего, а суеты у нас в такую погоду действительно мало. Лежим себе на спальных мешках, свистит ветер, сотрясая стены палатки, тихонько ворчит примус, и никого вокруг на многие сотни километров. К вечеру Уилл опять меня порадовал – на этот раз уже малиновым вареньем. Где он берет эти ягоды – загадка, и тем приятнее сюрприз.

Около пяти часов я выбрался наружу покормить собак. За прошедшую штормовую ночь территория нашего лагеря здорово изменилась: высокие, более метра, свежие снежные надувы от нарт и палаток пересекали ее, так что, чтобы добраться до собак, мне пришлось карабкаться через вылизанные ветром твердые снежные валы. Все они были на поверхности, а доглайн ушел глубоко под снег, и морды собак, особенно тех, что были привязаны поближе к нартам, оказались плотно прижатыми к снегу. Пэнда даже пытался перегрызть стальной короткий поводок, связывающий его ошейник с доглайном. А Хэнк, пребывавший, по-видимому, в состоянии какого-то анабиоза, меня даже напугал, и я на всякий случай растолкал его, чтобы убедиться, что он не замерз. Сегодня мы решили с Уиллом дать собакам по полпорции корма. Я нарубил корм, причем на этот раз при полном молчании собак, хотя обычно эта процедура вызывает у них необычайное возбуждение.

Двери франко-японской палатки были по обыкновению занесены снегом до половины – сегодня оттуда никто не выходил. «Привет, ребята, – проорал я традиционное, – хау а ю?» В ответ они довольно бодро сообщили, что все у них о'кей, и спросили, не желаю ли я присоединиться к ним. Я вежливо отказался, сославшись на то, что я не один. «А с кем?» – в один голос спросили Этьенн и Кейзо. «Со снегом», – отвечал я и, пожелав им всего доброго, направился к пирамиде. Ее обитателей я застал в добром здравии и в хорошем рабочем настроении. Вообще надо сказать, что если наша палатка занимала первое место по санитарной гигиене, палатка Этьенна и Кейзо была центром информации (в ней находилась радиостанция), то пирамида Джефа по праву претендовала на место самой трудолюбивой палатки. Джеф никогда не сидел сложа руки – у него всегда находилось дело, а если и не находилось, то он его быстро придумывал. Не отставал от него и трудолюбивый от природы профессор – он тоже все время перебирал свои научные записи или любовно и тщательно штопал одежду. Я, опять же не заходя в гости, рассказал ребятам, что видимости нет, только на западе небольшое светлое пятнышко, а что с ним будет дальше, одному Богу известно. Расстались, пожелав друг другу хорошей погоды. Уже во второй раз перед нами начинала вырисовываться перспектива остаться без корма для собак в случае, если мы, как в первой половине сентября, будем терять из-за непогоды ходовое время. Как я уже писал, мы совершенно не были уверены, что отыщем следующий, шестой, склад с продовольствием у горы Ванг, поскольку, во-первых, данные о его местоположении, сообщенные пилотом «Твин оттера», расходились с данными, имеющимися у Джефа, ни много ни мало на целых 10 километров, а во-вторых, склад этот, весьма вероятно, был совершенно заметен, как это случилось с третьим и, может быть, с четвертым складами. Кроме того, у нас особенно не было времени искать этот склад – мы и так уже из-за непогоды выбились из графика на неделю, а в дальнейшем отставание это могло только увеличиться. Поэтому нам необходимо было наверстывать упущенное, но погода пока не позволяла этого сделать.