Текст книги "Наполеон малый"

Автор книги: Виктор Гюго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Пока достраивали это укрепление, человек двадцать вошли в театр Жимназ через артистический подъезд и несколько минут спустя вышли оттуда с ружьями и барабаном, захваченными в костюмерной и представлявшими собой то, что на театральном языке называется «бутафорией». Кто-то схватил барабан и стал бить сбор. Другие начали строить новую маленькую баррикаду возле караульного поста Бон-Нувель: они тащили писсуары, опрокинутые кареты, снятые с петель ставни и двери, старые театральные декорации и соорудили нечто вроде аванпоста или люнета, из которого можно было наблюдать бульвары Пуассоньер, Монмартр и улицу Отвиль. Караульный пост был покинут солдатами с утра. Взяли знамя, оставленное солдатами, и водрузили его на баррикаде. Это и было то знамя, которое газеты, пресмыкавшиеся перед переворотом, объявили впоследствии «красным знаменем».

Человек пятнадцать расположились на этом аванпосте. У них были ружья, но почти не было патронов. Позади них на большой баррикаде, защищавшей ворота Сен-Дени, собралось около сотни бойцов, в том числе две женщины и седой старик, который левой рукой опирался на палку, а в правой держал ружье. У одной из женщин на перевязи висела сабля; вырывая перила тротуара, эта женщина порезала себе три пальца острым углом железной перекладины; она показывала рану толпе и кричала: «Да здравствует республика!» Другая женщина, поднявшись на самый верх баррикады и опершись на древко знамени, по обе стороны которого стояли двое мужчин в блузах, с ружьями на караул, громко читала призыв к оружию, выпущенный депутатами левой; народ слушал и рукоплескал.

Все это происходило между двенадцатью и часом пополудни. Масса народа толпилась перед баррикадами на тротуарах по обеим сторонам бульвара; одни стояли молча, другие кричали: «Долой Сулука! Долой предателя!»

Время от времени мрачное шествие заставляло расступиться толпу: проходили вереницей санитары и солдаты, неся закрытые носилки. Впереди шли два человека с длинными шестами, на которых висели синие дощечки; на них крупными буквами было написано: «Служба военных госпиталей». На занавесках носилок можно было прочитать: «Раненые, походный госпиталь». Погода была пасмурная, дождливая.

В это же время большая толпа собралась у Биржи. Расклейщики афиш расклеивали по стенам экстренные выпуски, сообщавшие о присоединении к перевороту различных департаментов. Биржевые маклеры, продолжая играть на повышение, смеялись и пожимали плечами, глядя на эти плакаты. Внезапно в толпу ворвался один очень известный биржевой спекулянт, который два последние дня восторженно превозносил переворот, – он прибежал бледный, запыхавшийся, словно за ним гнались, и крикнул: «По бульварам бьют из пушек!»

Вот что там происходило.

III

Во втором часу дня, через четверть часа после того, как Луи Бонапарт отдал генералу Роге последний приказ, на всем протяжении бульваров, начиная с площади Мадлен, внезапно появились многочисленные отряды кавалерии и пехоты. Здесь была почти вся дивизия Карреле, в составе пяти бригад; Котта, Бургона, Канробера, Дюлака и Ребеля, общей численностью в шестнадцать тысяч четыреста десять человек. Они расположились отрядами от улицы Мира до предместья Пуассоньер. При каждом корпусе была своя батарея. Только на одном бульваре Пуассоньер насчитывали одиннадцать пушек. Две из них, стоявшие спиной к спине, были обращены жерлами одна к улице Монмартр, другая к въезду в предместье Монмартр; трудно было понять, почему: ни на улице, ни в предместье не наблюдалось никаких признаков баррикад. Любопытные, толпившиеся на тротуарах и у окон, с недоумением глядели на весь этот парад орудий, сабель, штыков.

«Солдаты смеялись и разговаривали», – говорит один свидетель. «У солдат был какой-то странный вид», – говорит другой свидетель. Многие из них стояли, опершись на ружья, и тихонько покачивались, то ли от усталости, то ли от чего-то другого. Один из тех старых вояк, которые привыкли читать в солдатских глазах, генерал Л., проходя мимо кафе Фраскати, сказал: «Да они пьяны».

По всем признакам, так оно и было.

В одном месте толпа встретила проходивший отряд криком: «Да здравствует республика! Долой Луи Бонапарта!», на что какой-то офицер сказал вполголоса: «Это будет настоящая мясорубка!»

Пехотный батальон проходил по улице Ришелье. Возле кафе Кардиналь его встретили возгласом: «Да здравствует республика!» Один писатель, оказавшийся в толпе, редактор консервативной газеты, крикнул: «Долой Сулука!» Штабной офицер, командовавший подразделением, замахнулся на него саблей, писатель успел отшатнуться, и удар скосил маленькое деревце, одно из тех, что стоят вдоль бульвара.

Когда 1-й уланский полк под командой полковника Рошфора подходил к улице Тетбу, на мостовой у бульвара собралась большая толпа. Это были местные жители – торговцы, артисты, журналисты, среди них несколько женщин с детьми, которых они держали за руки. Когда полк поравнялся с толпой, мужчины и женщины стали кричать: «Да здравствует конституция! Да здравствует закон! Да здравствует республика!» Полковник Рошфор, тот самый, который 31 октября 1851 года председательствовал на банкете, устроенном в Военной школе 1-м уланским полком в честь 7-го, и произнес на нем тост «за принца Наполеона, за главу государства; он – олицетворение порядка, коего мы все защитники», – этот самый полковник, услышав сей отнюдь не противозаконный возглас, ворвался на лошади в самую гущу толпы; его уланы бросились за ним и не разбирая стали рубить саблями мужчин, женщин, детей. «Масса народу осталось на месте», – говорит один защитник переворота и добавляет: «Это было делом нескольких секунд». [48]48
  Капитан Модюи. Военный переворот 2 декабря, стр. 217.


[Закрыть]

Около двух часов два орудия были установлены в конце бульвара Пуассоньер, в пятидесяти шагах от маленькой баррикады-люнета у поста Бон-Нувель. Устанавливая пушки, орудийная прислуга, обычно хорошо выполняющая все маневры, сломала дышло у повозки. «Смотрите, да они пьянешеньки!» – закричали в толпе.

В два часа тридцать минут, – мы должны проследить минута за минутой и шаг за шагом эту отвратительную трагедию, – по баррикаде был открыт огонь; стреляли вяло и даже будто не целясь. Казалось, командование было занято чем-то другим, а вовсе не боем. И в самом деле, мы сейчас узнаем, чем оно было занято.

Первый снаряд, выпущенный без всякого прицела, перелетел через все баррикады и упал в Шато-д'О, где убил мальчика, пришедшего к водоему за водой.

Все лавки сразу закрылись, и почти все окна захлопнулись. Только в верхнем этаже дома на углу улицы Сантье одно окно осталось открытым. Любопытные продолжали толпиться на тротуаре, главным образом на южной стороне бульвара. Это была самая обыкновенная толпа – мужчины, женщины, дети, старики; баррикада, по которой слегка постреливали, а она слегка защищалась, представляла для них зрелище, нечто вроде учебных маневров.

Эта баррикада была зрелищем до тех пор, пока не стала предлогом.

IV

Прошло примерно четверть часа с тех пор, как войска начали стрелять, а баррикада отстреливаться; ни с той, ни с другой стороны не было ни одного раненого, как вдруг словно электрический ток пробежал по войскам, и сразу сначала в рядах пехоты, а затем и кавалерии поднялось какое-то непонятное и страшное оживление. Отряд, стоявший против баррикады, мгновенно переменил фронт.

Историографы, прославляющие переворот, рассказывают, что из открытого окна в доме на углу улицы Сантье кто-то выстрелил в солдат. Другие говорят, что стреляли с крыши дома на углу улицы Нотр-Дам-де-Рекувранс и улицы Пуассоньер. Третьи рассказывают, что это был пистолетный выстрел, а стреляли с крыши высокого дома на углу улицы Мазагран. Кто и где произвел выстрел, до сих пор неизвестно, однако совершенно бесспорно, что из-за этого сомнительного выстрела (возможно, что это просто-напросто громко захлопнулась дверь) расстреляли дантиста, жившего в доме поблизости. Итак, был ли произведен этот пистолетный или ружейный выстрел с крыши одного из домов на бульваре? Слышал ли его кто-нибудь? Правда ли это, или неправда? Множество свидетелей утверждают, что никакого выстрела не было.

Если же этот выстрел имел место, остается выяснить, был ли он причиной того, что произошло в дальнейшем, или это был сигнал.

Как бы то ни было, внезапно кавалерия, артиллерия и пехота повернули фронт к толпе, собравшейся на тротуаре, и сразу, непонятно почему, без всякого повода, «без предупреждения», как оно и было обещано в позорных утренних объявлениях, на всем протяжении бульвара от театра Жимназ до Китайских бань – иначе говоря, в самом богатом, самом оживленном, самом веселом квартале Парижа – началась бойня.

Войска стреляли по народу в упор.

Это была непередаваемая, страшная минута: отчаянные вопли, поднятые к небу руки, изумление, ужас, толпа, разбегающаяся во все стороны. Пули свистели в воздухе, градом сыпались на мостовые, на крыши; улица мигом усеялась трупами, первые выстрелы настигли молодых людей, которые стояли, покуривая сигары, женщин в бархатных платьях; два книготорговца были расстреляны на пороге своих лавок неведомо за что; стреляли в отдушины подвалов, убивали кого попало; павильон на бульваре сплошь изрешетили ядрами и снарядами; магазин Саландруз выбрали мишенью для пушек, засыпали картечью ресторан Мезон д'Ор, взяли штурмом кафе Тортони, завалили бульвар сотнями трупов, залили кровью улицу Ришелье.

Да будет позволено рассказчику прервать еще раз свое повествование.

Перед лицом этих неслыханных злодеяний я, пишущий эти строки, заявляю: я всего-навсего писец в суде, я заношу преступление в книгу, объявляю дело к слушанию. В этом заключается вся моя обязанность. Я вызываю в суд Луи Бонапарта, вызываю его сообщников – Сент-Арно, Мопа, Морни, Маньяна, Карреле, Канробера, Ребеля; палачей, убийц, свидетелей, жертв, раскаленные пушки, дымящиеся сабли, подпоенных солдат, погруженные в скорбь семьи, умирающих, мертвых, ужас, кровь, слезы – все это я вызываю предстать перед судом цивилизованного мира.

Одному только рассказчику, кто бы он ни был, не поверят. Предоставим же слово живым, кровоточащим фактам. Выслушаем показания.

V

Мы не будем оглашать имена свидетелей – мы уже сказали почему; но вы узнаете правдивый, хватающий за душу голос истины.

Один свидетель показал:

«Я не сделал и трех шагов по тротуару, как отряд, маршировавший по мостовой, вдруг остановился, круто повернулся на месте кругом и сразу открыл огонь по ошеломленной толпе.

Ружейный огонь длился без перерыва двадцать минут, только временами его заглушал грохот пушек.

Я бросился на землю, как только начали стрелять, и пополз по тротуару до первой попавшейся мне приоткрытой двери.

Это была винная лавка, помещающаяся в доме № 180, рядом с павильоном промышленных изделий. Я вошел туда последним. Стрельба все еще продолжалась.

В лавке собрались около пятидесяти человек, в том числе пять или шесть женщин, двое-трое детей. Три человека попали сюда уже раненные, двое из них через четверть часа скончались в ужасных мучениях; третий был еще жив, когда я в четыре часа выходил из лавки; но и он, как я потом узнал, умер от ран.

Чтобы дать представление о толпе, по которой открыли стрельбу, мне кажется, самое лучшее описать для примера нескольких человек из этой кучки, укрывшейся в лавке.

Здесь были несколько женщин – две из них вышли купить в ближайшей лавке провизию на обед; младший писец судебного пристава – он шел по делам, по поручению своего хозяина; два-три мелких биржевых агента, два-три домовладельца; несколько рабочих, но из них, кажется, никто не был в блузе. Один из несчастных, укрывшихся в этой лавке, произвел на меня сильное впечатление; это был молодой человек, лет тридцати, блондин в сером пальто; он шел со своей женой обедать к ее родным в предместье Монмартр, и им пришлось остановиться на бульваре, чтобы переждать проходившую колонну войск. Когда началась стрельба, они с женой оба упали после первого же залпа; он тут же вскочил, и его втолкнули в винную лавку, но жену от него оттерли, и он был вне себя от отчаяния. Несмотря на наши уговоры, он все время порывался выйти из лавки, чтобы искать жену под поливавшей улицу картечью. Нам стоило большого труда удерживать его в течение часа. На другой день я узнал, что жена его была убита и труп ее найден в районе Бержер. Через две недели мне сказали, что этот несчастный, грозившийся отомстить Бонапарту, был арестован и отправлен в Брест для высылки в Кайенну. Почти все люди, находившиеся вместе со мной в лавке, были по своим убеждениям монархисты, и только бывший наборщик газеты «Реформ» Менье и его приятель называли себя республиканцами. Я вышел из лавки около четырех часов».

Один свидетель, утверждавший, что он слышал выстрел с улицы Мазагран, добавил к своему показанию:

«Этот выстрел был сигнал войскам открыть огонь по домам и окнам; стрельба продолжалась по крайней мере минут тридцать. Она началась одновременно во всех кварталах от ворот Сен-Дени до кафе Гран-Балькон. К ружейному огню вскоре присоединились пушки».

Свидетель показывает:

«В четверть четвертого в войсках вдруг началось какое-то странное движение. Солдаты, которые стояли лицом к воротам Сен-Дени, сразу переменили фронт, став тылом к домам, идущим от театра Жимназ к зданию Пон-де-Фер и к гостинице Сен-Фар, – и тотчас же открыли огонь по людям, находившимся на противоположной стороне, от улицы Сен-Дени до улицы Ришелье. Через несколько минут тротуары были покрыты трупами, все дома продырявлены пулями, и эта бешеная стрельба продолжалась сорок пять минут».

Свидетель показывает:

«Первые выстрелы пушки по баррикаде Бон-Нувель были сигналом для отряда, который почти сейчас же открыл огонь по всем направлениям».

Один свидетель показал:

«Нет слов описать это варварство. Нужно быть самому очевидцем, чтобы решиться пересказать его и подтвердить, что это неслыханное дело имело место.

Войска выпустили десятки тысяч, неопределимое [49]49
  Свидетель хочет сказать – «неисчислимое». Мы не хотели ничего менять в его показании.


[Закрыть] количество зарядов, и при этом без всякой необходимости, в совершенно безобидную толпу. Просто нужно было произвести впечатление. Вот и все».

Свидетель показывает:

«Когда волнение на бульваре очень усилилось, подошли пехотные части в сопровождении артиллерии и кавалерии. Из самой середины войск раздался ружейный выстрел. По дыму, который поднимался перпендикулярно, видно было, что стреляли в воздух. Это был сигнал стрелять по толпе и колоть народ штыками без предупреждения. Это обстоятельство весьма знаменательно, оно доказывает, что войскам требовалось хоть какое-то подобие повода для того, чтобы начать бойню».

Свидетель рассказывает:

«Пушка, стрелявшая картечью, разбила фасады домов от магазина под вывеской «Пророк» до улицы Монмартр. Кроме того, с бульвара Бон-Нувель, по-видимому, били ядрами по дому Билькок, так как ядро попало в угол дома со стороны улицы Обюссон и, пробив стену, прошло внутрь дома».

Свидетель, из числа тех, которые отрицают выстрел, говорит:

«Желая оправдать эту стрельбу и убийства, распустили слух, будто бы из окон каких-то домов стреляли в войска. Уж не говоря о том, что официальный доклад генерала Маньяна явно опровергает эти слухи, я утверждаю, что огонь был открыт одновременно на всем протяжении от ворот Сен-Дени до ворот Монмартра и что до того, как началась стрельба, от предместья Сен-Дени до Итальянского бульвара не было сделано ни одного одиночного выстрела, ни из окон, ни со стороны войск».

Другой свидетель, который тоже не слышал выстрела, говорит:

«Войска проходили мимо кафе Тортони, где я находился уже около двадцати минут, как вдруг, прежде чем мы услышали какой-нибудь выстрел, ряды дрогнули: кавалерия пустилась вскачь, пехота прибавила шагу. И тут мы увидели со стороны бульвара Пуассоньер сплошную пелену огня, которая быстро росла и приближалась. Я могу поручиться, что до того, как началась эта пальба, мы не слышали ни одного взрыва и ни из одного дома, начиная с кафе Фраскати до того места, где я находился, никто не стрелял. Когда мы увидели, что солдаты, поравнявшиеся с нами, опускают дула и собираются стрелять в нас, мы бросились на улицу Тетбу, в подворотню. В ту же минуту пули засвистали над нами и вокруг нас. Одна женщина была убита в десяти шагах от меня, как раз в тот самый момент, когда я спрятался в подворотню. Могу поклясться, что здесь не было ни баррикады, ни повстанцев: были только охотники и дичь, которая убегала, вот и все».

Этот образ «охотники и дичь» прежде всего приходит в голову тем, кто своими глазами видел весь этот ужас. Мы встречаем этот образ в показаниях другого свидетеля:

«В конце нашей улицы стояли отряды подвижной жандармерии, и я знаю, что они стояли также и в соседних кварталах; все они держали ружья в руках, и у них был точь-в-точь вид охотников, поджидающих, когда на них выгонят дичь, – ружья к плечу на изготовку, чтобы сразу прицелиться и стрелять.

Но, несмотря на это, на улице Монмартр многие пытались подать первую помощь раненым, которые падали возле дверей, – то здесь, то там открывалась дверь, и протягивалась рука, чтобы втащить тяжело раненного или убитого, а пули так и свистели вокруг, пытаясь отнять у нее добычу».

То же сравнение приводит еще один свидетель:

«Солдаты, укрывшись в засаде на каждом углу, подстерегали людей, как охотник подстерегает дичь, и едва только люди показывались на улице, по ним били, как по мишени. Много народу было убито таким образом на улицах Сантье, Ружмон и Фобур-Пуассоньер.

* * *

«Проходите», – говорили офицеры безобидным гражданам, искавшим у них защиты. И те, веря их слову, уходили; но это слово было паролем и означало: смерть; и действительно, не успевали они сделать несколько шагов, как их настигала пуля».

«Когда на бульварах началась стрельба, – рассказывает другой свидетель, – книготорговец по соседству с ковровым магазином стал закрывать свою витрину, а в это время на кучку людей, пытавшихся укрыться в его лавке, бросился отряд пехоты или подвижной жандармерии: их заподозрили в том, что они стреляли по войскам. Солдаты ворвались к книготорговцу, тот пытался протестовать; его вытащили за дверь, жена и дочь бросились между ним и солдатами, но он тут же упал мертвым. У жены прострелено бедро, дочь спасла планшетка от корсета. Жена, говорили мне, сошла с ума».

Еще один свидетель показывает:

«Солдаты ворвались в две книжные лавки, между магазином «Пророк» и магазином Саландруз. Убийства были совершены на глазах у людей. Обоих книготорговцев вывели на тротуар и зарубили саблями. Всех остальных, кто был в лавках, прикончили на месте».

Приведем напоследок еще три выдержки, которые нельзя переписывать без содрогания.

«Минут через пятнадцать после того, как начался этот ужас, – показывает один свидетель, – стрельба немного затихла, и кое-кто из раненых пытался встать. Из кучки людей, упавших на тротуаре перед магазином «Пророк», поднялись двое; один из них бросился бежать и успел скрыться на улице Сантье, от которой его отделяло всего несколько метров. Он бежал под градом пуль, одна из них сорвала с него фуражку. У второго едва хватило сил подняться на колени, и он, сложив руки, умолял солдат пощадить его, но тут же упал под пулями. На следующее утро возле подъезда магазина «Пророк» можно было видеть место, величиной всего в несколько футов, куда было выпущено больше сотни зарядов.

От начала улицы Монмартр до фонтана, на пространстве около шестидесяти шагов, лежало шестьдесят трупов мужчин, женщин, хорошо одетых дам, молоденьких девушек, детей. Все эти несчастные пали жертвами первого же залпа, когда воинские части и жандармерия, стоявшие против них по ту сторону бульвара, внезапно открыли огонь. При первых же выстрелах люди бросились бежать, но, сделав несколько шагов, падали и больше уже не поднимались. Один молодой человек укрылся в воротах и спрятался за выступом стены, выходившей на бульвар. Солдаты избрали его своей мишенью. В течение десяти минут они били по нему, словно в тире, и как он ни прижимался к стене, пуля настигла его, – он упал и больше не поднялся».

Еще свидетель:

«Все окна в доме Пон-де-Фер были перебиты; какой-то человек, очутившийся во дворе дома, сошел с ума от ужаса. В подвалах набилась масса женщин, которые тщетно надеялись там спастись. Солдаты стреляли в лавки и в отдушины подвалов. То же самое происходило всюду от кафе Тортони до театра Жимназ. Это продолжалось больше часа».

VI

Ограничимся этими выдержками. Прекратим это страшное перечисление. Достаточно показаний.

Гнусность преступления вопиет к небу. Сотни других свидетельств, имеющихся у нас перед глазами, повторяют почти в тех же выражениях точно такие же факты. Очевидно, бесспорно и неопровержимо, ясно, как день, что в четверг 4 декабря 1851 года мирное население Парижа, не причастное ни к какой борьбе, расстреливалось без предупреждения, умерщвлялось исключительно с целью устрашения, ибо никакого другого смысла в загадочном приказе Бонапарта быть не могло.

Расправа продолжалась до наступления темноты. Больше часа длилась на бульварах эта оргия пуль и картечи. Грохот снарядов смешивался с ружейной стрельбой; были случаи, когда солдаты палили друг в друга. Батарея 6-го артиллерийского полка, входившего в бригаду Канробера, была выведена из строя, – лошади, обезумев от свиста картечи и пуль, взвились на дыбы, сломали дышла, перебили колеса, передки, и меньше чем за минуту от всей батареи только одна пушка осталась на колесах целой. Эскадрон 1-го уланского полка вынужден был спрятаться в сарае на улице Сен-Фиакр. На следующий день уланы насчитали на своих флажках семьдесят дыр. Солдаты точно озверели. На углу улицы Ружмон какой-то генерал стоял возле дымящихся орудий и махал руками, словно пытаясь остановить солдат; полкового врача 27-го полка солдаты чуть не убили на месте, когда он пытался уговорить их. Какой-то сержант крикнул офицеру, схватившему его за руку: «Лейтенант, вы изменник!» Солдаты были вне себя, они словно обезумели от преступления, которое их заставили совершать. Бывают минуты, когда ужас перед тем, что вы делаете, приводит вас в еще большее ожесточение. Кровь – страшное вино; убийство опьяняет.

Казалось, чья-то рука, высунувшись из тучи, разбрасывала смерть куда попало, – солдаты были просто смертоносными снарядами.

По одному только фасаду дома, где помещался магазин Саландруз, били две пушки. Они стояли напротив, на бульваре, на расстоянии нескольких шагов, и били по нему не переставая, прямой наводкой. Дом, старинный особняк из тесаного камня, замечательный своим монументальным крыльцом, раскалывался на глазах, словно в него забивали железные клинья; от него отваливались куски, он расседался, покрывался трещинами сверху донизу; солдаты все больше и больше входили в азарт. При каждом выстреле дом содрогался и трещал. Вдруг какой-то артиллерийский офицер прискакал и крикнул: «Стойте! Стойте!» Дом уже накренился; еще один снаряд, и он бы рухнул прямо на пушки и канониров.

Канониры были совершенно пьяны и уже не понимали, что делают; несколько человек из них были убиты отдачей орудий. Пули летели сразу со всех сторон – и от ворот Сен-Дени, и с бульвара Пуассоньер, и с бульвара Монмартр; артиллеристы, слыша, как они жужжат рядом, ложились на шею своих лошадей, орудийная прислуга пряталась за зарядными ящиками и под повозками; несколько солдат, растерзанные, без фуражек, пробежали сломя голову на улицу Нотр-Дам-де-Рекувранс; кавалеристы, не помня себя, стреляли в воздух; другие спешивались и прятались за лошадьми. Три или четыре лошади, сорвавшиеся с узды, носились, обезумев от ужаса.

К этому побоищу присоединились чудовищные забавы. Венсенские стрелки, расположившись на бульваре на баррикаде, которую они взяли штурмом, упражнялись оттуда в стрельбе в цель на дальнее расстояние, стреляя по прохожим. Жители соседних домов слышали их гнусные разговоры: «Бьюсь об заклад, что уложу вот этого». – «Держу пари, что нет». – «Держу пари, что да». Раздавался выстрел. Если человек падал, об этом можно было догадаться по взрыву хохота. Когда проходила женщина: «А ну-ка, целься в женщину! – кричали офицеры, – стреляйте в женщин!»

Это тоже был своего рода пароль: на бульваре Монмартр, где больше действовали штыками, какой-то молодой капитан из штабных кричал: «Колите женщин!»

Женщина с хлебом подмышкой пыталась перейти улицу Сен-Фиакр; ее уложил стрелок.

На улице Жан-Жака Руссо не дошли до такого зверства; когда какая-то женщина крикнула: «Да здравствует республика!», солдаты только высекли ее. Но вернемся на бульвары.

Один прохожий, судебный пристав, получил пулю в лоб. Он упал на четвереньки, крича: «Пощадите!», и тут же в него всадили еще тринадцать пуль. Он выжил. По какой-то невероятной случайности ни одна рана не оказалась смертельной. Пуля, попавшая в лоб, разорвала кожу и только оцарапала кость, не нанеся большого вреда.

Восьмидесятилетнего старика нашли в закоулке, где он пытался спрятаться, приволокли к подъезду магазина «Пророк» и там расстреляли. «Ну, он не набьет себе шишки на затылке!» – сказал один солдат: старик упал на груду трупов. Двое молодых людей из Исси, женившиеся месяц тому назад на двух сестрах, переходили бульвар, возвращаясь домой; увидев направленные на них дула ружей, они бросились на колени, умоляя пощадить их, они кричали: «Мы только что женились, на сестрах!» Их пристрелили. Продавец лимонада по имени Робер, живший в предместье Пуассоньер, в доме № 97, бежал по улице Монмартр со своим жестяным сифоном на спине. Его убили. [50]50
  Можно назвать свидетеля, который присутствовал при этом. Он в изгнании. Это депутат Версиньи. Вот что он рассказывает: «Я как сейчас вижу несчастного продавца лимонада с его жестяным сифоном на спине. Подходя к улице Круассан, он вдруг пошатнулся поник и упал мертвый на каменный выступ у витрины лавки. Этот человек, у которого только и было оружия, что его звоночек, удостоился залпа целого отряда». Тот же свидетель добавляет «Солдаты открыли бешеную стрельбу по улице, где не было никаких признаков баррикад и никто не оказывал сопротивления»


[Закрыть]

Тринадцатилетний мальчик, ученик шорной мастерской, проходил по бульвару мимо кафе Вашет; его взяли на прицел. Он потрясал уздечкой, которая была у него в руках, и отчаянно кричал: «Меня послали с поручением!» Три пули пробили ему грудь. По всему бульвару слышны были вопли и стоны; раненые, которых солдаты кололи штыками и бросали, не прикончив, бились на земле.

Жулики и бандиты пользовались случаем и грабили. Кассир одного общества, помещавшегося на Банковской улице, вышел из своей кассы в два часа и пошел на улицу Бержер учесть вексель; на обратном пути, когда он возвращался с деньгами, его убили. Когда на бульваре подняли его труп, на нем не было ни кольца, ни часов, ни денег.

Отряды солдат под предлогом того, что в них кто-то стрелял, врывались в дома; в десяти или двенадцати домах они перекололи штыками всех, кто попался им под руку. Дома, выходящие на бульвар, снабжены системой труб, по которым грязная вода со всего дома стекает в канаву. Почему-то эти дома, мрачные, безмолвствующие, с наглухо закрытыми сверху донизу ставнями и до такой степени лишенные всяких признаков жизни, что они казались нежилыми, внушали солдатам особенное подозрение и приводили их в ярость. Они колотили в двери, им открывали, они входили, а спустя несколько минут из сточной трубы извергался красный дымящийся поток. Это была кровь.

Какой-то капитан, обезумев от ярости, с вылезшими на лоб глазами, кричал солдатам: «Никого не щадить!» Какой-то командир отряда орал не своим голосом: «Бейте всех! Не пропускайте ни одного дома!»

Сержанты понукали солдат: «А ну-ка, ударим по бедуинам! Смерть бедуинам!». «Во времена дядюшки, – говорит один свидетель, – солдаты называли обывателей штафирками. Теперь мы стали «бедуинами». Солдаты бросаются убивать жителей с криком: «Ату бедуина!».

В клубе Фраскати, где собрались несколько завсегдатаев, в том числе один старый генерал, услышали грохот орудий и ружейную пальбу. Но никому и в голову не пришло, что это не холостая стрельба, а настоящие пули и снаряды. Все смеялись и говорили: «Ну, завел стрельбу! Что за представление! Экий комедиант этот Бонапарт!» И всем казалось, что это очень забавно, точно в цирке. Вдруг врываются разъяренные солдаты и кричат: «Перестреляем всех!» И все еще никому в голову не приходит, что это всерьез. Все продолжают смеяться. Один свидетель рассказывал: «Мы все думали, что это входит в программу представления». Однако угрозы солдат и крики: «Перестреляем всех!» очень скоро заставили нас понять, что это не шутки. Лейтенант, командовавший отрядом, узнал старика-генерала и помешал солдатам привести в исполнение их угрозы. Но сержант при этом нагрубил лейтенанту: «Что вы лезете, куда вас не спрашивают, это наше дело, а не ваше».

Солдаты убивали просто ради того, чтобы убивать. Один свидетель говорит: «Они врывались во двор какого-нибудь дома и расстреливали всех подряд, даже лошадей и собак».

В доме, который примыкает к кафе Фраскати и образует угол улицы Ришелье, собрали всех женщин и детей и совсем уже приготовились их расстрелять; их уже согнали в кучу перед взводом, как вдруг появился какой-то полковник: он помешал убийству, проводил этих несчастных перепуганных людей в пассаж Панорамы, запер за ними решетку и таким образом спас их. Известный писатель Лирё счастливо избежал пуль, когда началась стрельба, но потом его два часа таскали с одного поста на другой, собираясь расстрелять. Он уцелел просто чудом. Знаменитый музыкант Сакс, случайно оказавшийся в музыкальном магазине Брандюса, тоже едва не был расстрелян: его спас какой-то генерал, который узнал его. А вообще говоря, всюду убивали без разбору.

Первый убитый в этой бойне, – история также сохранила имя первого убитого в Варфоломеевскую ночь, – это Теодор Дебак, живший в доме на углу улицы Сантье, с которой и началась резня.

VII

Бойня кончилась, когда было уже совсем темно, началась она среди бела дня; трупы не стали убирать; они лежали так тесно, что перед одной только лавкой Барбедьен их насчитали тридцать пять. В каждом квадрате, вырезанном в асфальте вокруг дерева, стояла лужа крови. «Мертвецы, – говорит один свидетель, – лежали грудами друг на друге, старики, дети, кто в блузах, кто в пальто, – какая-то странная куча, из которой торчали головы, руки, ноги».

Другой свидетель так описывает группу из трех убитых: «Двое упали навзничь и лежали на спине, третий, зацепившись за их ноги, упал прямо на них». Одиночные трупы попадались редко и невольно привлекали к себе внимание. Хорошо одетый молодой человек сидел, прислонившись к стене, раздвинув ноги, в правой руке он держал тросточку от Вердье; казалось, он куда-то смотрит; на самом деле он был мертв. Немного подальше пули пригвоздили к стене лавки подростка в вельветовых штанах с корректурными листами в руке. Ветер шевелил эти окровавленные листы, зажатые мертвой рукой. Какой-то несчастный старик с седой головой лежал посреди мостовой, рядом со своим зонтиком. Он почти касался локтем молодого человека в лакированных сапогах, в желтых перчатках и с моноклем в глазу. В нескольких шагах от них, головой на тротуаре, ногами на мостовой, лежала бедно одетая женщина; она бежала через улицу с ребенком на руках, когда пуля настигла их; и мать и дитя были убиты, но мать продолжала держать ребенка».