Текст книги "Город смерти"

Автор книги: Виктор Глумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Сколько там живет этих… лунатиков?

– Без малого триста тысяч, из них треть – обслуживающий персонал и солдаты с ограничением в правах. Ровно столько могут позволить себе нормальную жизнь. Ровно на такое количество людей хватит ресурсов. По всему миру то же самое. Китай почти весь вымер. Африка и Австралия превратились в пустыню. Пора убираться: вечереет. Ночью даже страх перед местью лунарей не остановит этих крыс. Трогай!

Вадим отдал ей бинокль, нехотя отвернулся от «Сити». Завел мотоцикл.

К месту добрались затемно: об уличном освещении можно было забыть до лунной ночи. Чтобы не привлекать внимание, Вадим выключил фары. Ехали недолго. По прикидкам Вадима, убежище было частью довоенных бункеров и находилось за дачей Сталина. Вопрос, был ли в этом мире Сталин и случалась ли Вторая мировая, Вадим решил пока не задавать.

Широкий ход начинался из подвала полуразрушенного дома. Сандре пришлось попотеть, прежде чем она справилась со ржавыми замками. Вадим катил Эйприл по темному коридору с небольшим уклоном. Сандра шла следом, светила под ноги синеватым фонариком, работающим на динамомашинке. Толку почти не было, зато шума – предостаточно. Коридор закончился бетонной стеной. Вадим ощупал ее: шершавый бетон, бетон… металл.

– Отойди-ка. – Сандра ухватилась за огромный металлический руль, вмонтированный в стену, и принялась его крутить в разные стороны, как если бы это был штурвал корабля. Раздался щелчок. Скрипнули петли, и дверь с протяжным стоном приоткрылась.

Сандра вошла первой, загорелся свет – она дернула за рычаг, торчащий из стены.

– Загоняй машину. Сюда, к стеночке. Вот так.

Дверь захлопнулась за спиной Вадима. Внезапно нахлынула паника. Что он знает о Сандре? Ничего. Вдруг она охотница за головами? Приволокла к черту на рога, чтобы запереть, сдать своему этому… барону, получить денежки, или что у них там, и жить припеваючи. А его порежут на органы…

– Мне здесь не нравится, – сказал он по возможности бодро. – Если я захочу уйти… Я хочу отсюда выбраться!

Эх, нужно было брать пистолет!

– Куда ты пойдешь ночью один без оружия?

– Я могу, да? Прямо сейчас открыть дверь и уйти?

– Да пожалуйста! Но ты же не идиот!

– Она не заперта?

– Изнутри она открывается просто. Там выемка есть… да, эта. Нажимаешь, и…

Щелчок. Сандра не солгала. Она действительно добрая фея. Все-таки не зря он ее подобрал. Как говорится, делай добро и бросай его в воду.

Сандра не двигалась: ждала. Вадим закрыл дверь и виновато развел руками.

– Правильный выбор! – сказала Сандра и уселась за огромный овальный стол.

Вадим рухнул на разложенный диван, задрал голову, разглядывая сводчатый потолок и вогнутые стены, увешанные странными картинами.

Не удержавшись, Вадим приблизился к стене, чтобы внимательнее рассмотреть картины. Выполнены они были по большей части маслом и вблизи представляли собой беспорядочную мешанину мазков. Пришлось переключиться на акварели.

– Это что? Чье?

– Моего знакомого, Леон, он… художник, несмотря на то что барон. Когда у него начинает сносить башню, он запирается тут и рисует. Он вообще-то хороший парень, хотя и странный. Тут еще вторая комната есть, его мастерская. Туда лучше не ходить.

– Приперлись же, – пробурчал Вадим.

Его влекло к небольшому пейзажу: синеватая гладь озера, переходящая в лиловое небо, посреди которого – сотканное из облаков женское лицо.

Портретов среди картин не было. Одни пейзажи. Фантастические животные. Невиданные цветы.

Зачарованный, слонялся Вадим от стены к стене, от картины к картине. В груди ныло, словно в каждый рисунок было заложено чувство: вот светлая-светлая тоска по несбывшемуся, вот тоска вязкая, хватает за ноги и тянет в зыби, здесь – бессильная ярость разбивается волнами об острые скалы. Хватит, и так кошки всю душу изодрали!

Вадим вернулся на диван. Сжал голову. И что теперь делать? Вот надоест он девчонке, останется один в этом мире, подохнет же… Сандра села рядом, коснулась его руки.

– Эй! Не уходи в мысли. Не думай! Не смей! Свихнешься.

Вадим безучастно покосился на нее. Девушка продолжила:

– Тут есть мой недопитый коньяк. По-моему, пришло время напиться. Подожди, сейчас найду.

Сандра полезла в массивный комод, завозилась. Вадим наконец решил осмотреться. Мебели в помещении было мало: комод, три разнокалиберных стула, овальный стол и книжные полки. Книги громоздились стопками, занимали самодельные полки и валялись на диване.

– Так выпьем или поиграем в цивил?

– Не понял. – Вадим уставился на пузатую пластиковую баклажку.

– Наверное, тебе привычнее пить из хм… рюмки. Во-о-от.

Граненый стакан наполнился на четверть. Вадим поднес пойло к губам и скривился: оно воняло обувным клеем.

– Я точно не подохну от этого? Коньяк, блин! Самогон из резины, а не коньяк!

– Фиг его знает, помрешь, не помрешь, – девушка дернула плечами, – ты же нежный. Коньяк ему не нравится. Знаешь, сколько у Баронства такая бутылка стоит? Ну, у Кремля…

– Хуже не будет. Ну, за… не знаю, что и сказать. За что тут пьют?

– Наверное, за удачу. За встречу, я так понимаю, пить не стоит.

Спирт обжег горло, но Вадим стерпел. Не прошло и минуты, как голова закружилась и внутри потеплело.

– Я тоже была на твоем месте… Я ведь из лунарей, понимаешь? Я преступница оттуда, и я, – она вздохнула, – видишь, жива.

– Что же ты натворила? – Вадим изо всех сил старался не показать, что у него заплетается язык.

– Не подчинилась приказу. Не смогла стрелять в людей. Там были женщины. И дети. Совсем маленькие, с цыплячьими шейками… Я могла бы сделать вид… там же и другие были. А я психанула. Дура. – Она потупилась, мелкие кудряшки зазмеились по лицу. – Хочешь узнать, что лунари делают с преступниками?

Вадим кивнул. И ее прорвало.

Рассказ Сандры

В черной качающейся будке сумеречно. Напротив на корточках сидит парнишка в белом нарядном шарфе поверх темного пальто, сидит совершенно неподвижно. Иногда кажется, что он – манекен. Маленький круглолицый дядечка, даже скорее дед, бормочет под нос и раскачивается. Нас, преступников, сегодня трое.

Подхожу к решетке, встаю на цыпочки: мой город. Я вижу его в последний раз, но до сих пор не верится. Меня для него нет. Меня нет уже ни для кого, память обо мне стерта из базы данных. Наверное, что-то подобное испытывает плод во время аборта. Но я по-прежнему существую. Странное ощущение.

Вижу огромные ворота, выпускающие машину. Подтягиваюсь, прижимаюсь лицом к решетке.

Далеко отъезжать не стали, так и выпустили нас около самых ворот. Выхожу. Сырой ветер треплет волосы. Четверо мужчин в бронниках держат нас под прицелом автоматов, один из стволов направлен мне в лицо. Чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Чувствую себя вещью. Бумажкой, которой подтерлись и теперь выбрасывают.

Солдаты знают, кто я, и они начеку. Один из них говорит:

– Осужденные, у вас есть две минуты, чтобы покинуть зону отчуждения. Ровно через две минуты мы открываем огонь.

Никто не двигается. Даже я не могу заставить себя шагнуть в неизвестность, хотя знаю, что они – военные. Никому из них не хочется оказаться на моем месте. Они выстрелят. Они делали это неоднократно.

У лысого дядьки сдают нервы, он бросается в ноги крайнему вояке, тому, что дал нам две минуты, и причитает:

– Это недоразумение! Я известный нейрохирург! Это несчастный случай!

Военный пинает его ногой в пухлый живот, смотрит на часы и говорит:

– Осталась минута двадцать секунд.

– Бежим! – Я дергаю парнишку за рукав и бросаюсь к маячащим вдалеке останкам домов.

Парень несется следом. Слышу его прерывистое дыхание. Доносится автоматная очередь – решилась судьба упрямого нейрохирурга. Еще очередь – это стреляют по нам. Не на поражение, для страха. На всякий случай падаю, попадаю в грязь. Парень продолжает бежать, запрокинув голову и нелепо размахивая руками. Глупый, необстрелянный.

Поднимаюсь, растираю грязь по куртке. Здравствуй, новая жизнь! Оборачиваюсь: машина уже исчезла за воротами. Сажусь на молодую траву, достаю сигареты – это все, что мне позволили взять с собой. И начинаю ржать.

Успокоившись, бреду в сторону развалин. Силуэт брата по несчастью маячит впереди. Окрикиваю его. Оборачивается. Ждет. Протягиваю ему сигареты. Уныло качает головой.

– Тебе проще, – говорю я.

Идем молча. Он не выдерживает:

– За что тебя?

– Неподчинение приказу.

– Военная? Тебе проще. – Его усмешка похожа на предсмертную гримасу. – А я студент… бывший.

Вот и первые дома – стены без крыш, дверей и окон, зато с лестницами. И вдруг из-за кучи камней навстречу выскакивают пятеро вооруженных мужиков – страшных как на подбор. Осматриваю их оружие: старье. Только у самого дальнего более-менее приличный «стечкин».

– Стоять! Руки за голову! На землю!

Парень таращится на меня. В глазах – ужас. Медленно закладывая руки за голову, осматриваю окрестности. До ближайшего укрытия десять метров, и это в стороне «стечкина». Пять стволов… восемьдесят процентов, что подстрелят. Значит, се ля ви. Лучше так, чем попасть к ним в лапы!

Бросаюсь вправо. Резко перекатываюсь в другую сторону. Гремит выстрел. Еще и еще. И всего-то?

Прежде чем скрыться за стеной, оглядываюсь: двое вяжут бедного студента, уткнувшегося лицом в землю, трое бегут за мной. По окрестностям прокатывается вопль:

– Поймать мясо!

Значит, я нужна им живая. Это лучше. Но проще ли? На дороге появляется молокосос в бандане. Целится в лицо:

– А ну стой!

Поворачиваю, уверенная, что он не выстрелит. Выстрелил. Но не в голову – в ноги. Крупной дробью. В двух местах зацепило икру. Ничего, пока не больно. Больно будет потом. Хорошо, сосуды не задело, крови немного.

Я – дичь. За мной гонится свора псов. Лиса. Нет, молодая волчица. Я ранена. Я в чужом лесу. Меня хотят… Действительно, зачем я им нужна? Сожрать? Порезать на органы? Говорят, у них есть клиники, и сохранилось оборудование… Или продать в бордель? Если последнее, то у них ничего не получится.

Наперерез летят еще двое. Да сколько их здесь, ловцов свеженького мяса? Или это те же, но рванувшие окольными путями? Неважно. У одного дубина, у второго, лысого, ружье. Целится в ноги. Выстрел. Рывок. Вроде цела. Второй замахивается палкой, отражаю удар, бью по кадыку. Хрустят размозженные хрящи. Снова выстрел. Ногу обожгло. Черт! Нельзя останавливаться.

То ли бегу, то ли ковыляю за очередные развалины. Тот, что с ружьем, бежит следом. Уже не стреляет. Уверен, что я никуда не денусь.

Замираю, прислоняюсь к стене. В ботинке горячо. Сердце отбивает бешеный ритм. Это не моя жизнь. Это сон. Всего лишь горячечный сон.

А вот и он, охотник. Лыбится. Во рту не хватает трех зубов. Наводит на меня короткий ствол карабина:

– На землю, сука!

– А ты заставь, – хриплю.

– Я сказал…

– Пошел на хрен.

– Мужики, она здесь, – надрывается охотник.

Мысленно молюсь: стреляй. Я хочу поймать пулю. Нужно его спровоцировать, потому что, если я попаду к ним живой…

Нас разделяет семь метров. Семь метров до твоей глотки, охотник. И до твоего ружья. Или до моей смерти. Кидаюсь вперед. Глаза охотника округляются. Он ни разу не видел взгляда обреченного. Резко отвожу ствол, вырываю ружье, бью его в висок прикладом. Это я – мясо? Мясо – ты. Теперь уж точно. Выворачиваю его карманы: пять патронов, самопал.

Трое бегут ко мне. Остановились. Навожу мушку на того, что в середине, нажимаю курок… Осечка. Черт! Нажимаю еще раз. Щелчок. Переглядываются, шепчутся. Но подходить не спешат. Перезаряжаю ружье, беру ствол в рот, зажмуриваюсь. Перед глазами колышется багровая муть. Давлю на курок…

Щелчок. Боль. Темнота.

* * *

Открываю глаза: серая стена, на полу копошится рыжий муравей. Пытаюсь пошевелиться – тело скручивает судорога. Кажется, что весь мир – пучок оголенных нервов. Чуть позже понимаю, что ноги связаны, а руки скручены за спиной. Расслабляюсь, прислушиваюсь к чувствам: пульсирует в голове, ноют вывернутые плечевые суставы, правая икра печет огнем, левую не чувствую вообще. В голову закрадывается кошмарная мысль: зачем почкам ноги? Извиваясь, переворачиваюсь: нога на месте, перетянута тряпкой. Идиоты! И сколько я так валяюсь?

Зачем почкам ноги?!

Холодно. Не просто холодно – жуткий дубарь. Лежу на бетонном полу, меня трясет. Куртку эти стервятники сняли. Еще бы – такая добыча! Неужели они не понимают, что от холода у меня почки отвалятся в первую очередь? Господи, ну почему у лунарей нет смертной казни?! Гуманисты хреновы! Интересно, они знают, что за зоной отчуждения новеньких, чистых и здоровеньких поджидают охотники за головами?

Где-то вдалеке скрипнули петли. Послышались шаги. Сюда идут. Двое. Вот и они, прямо два брата: оба бритоголовые, у обоих бородки-эспаньолки, отличаются они только цветом этой самой бородки.

– Ты что, охренел? – взвивается седобородый, рыжий хлопает глазенками, весь вытягивается. – Она ж подохнет у тебя!

– А куда мы ее? Хрен с ней. Она Щербатого замочила. Вот так, нах, возьмет кто-нить, а она его – тюк по башке.

– Девка-то красивая, – тянет седой мечтательно.

Свеженького тела тебе захотелось, старый хрен. Рискни, развяжи меня – будет из тебя тело. Тварь.

– Че вылупились, мотни вшивые? – хриплю, облизываю губы. – Мне отлить надо. Лопну же, товарный вид испортится.

– …и боевая, – тем же тоном продолжает седой.

– Ссы в штаны, – с ненавистью бросает рыжий.

Седой самодовольно улыбается – наверное, придумал, куда меня пристроить.

– Руся, прикрой ее чем-нибудь, чтобы не околела. Она останется у нас. Я знаю, кто ею заинтересуется.

Я счастлива. Боже, как же я счастлива! Упершись лбом в стену, реву. Побей вас лучевуха! Возвращается рыжий, укутывает меня в рвань, хватает за волосы, рассматривает. Ну и рыло! Еще немного, и слюну пустит.

– Хочу гадить, – смотрю ему в глаза и точно так же нагло скалюсь, – и блевать.

Сплевывает и выходит из комнаты. Значит, почки они не пересаживают. А в туалет действительно хочется!

И снова шаги. Открывается дверь: на пороге – мои старые знакомцы. Хватают, тащат по длинному коридору. Где это мы? Похоже на казарму. Волокут на второй этаж. Открывают одну из дверей, сажают на диванчик. Отхожу от боли, перед глазами светлеет. Вижу отвратительное рыло. Не то цыган, не то чурка, не то жид. Губы надменно поджаты. На среднем пальце – кольцо. И взгляд… стылый такой взгляд. Играем в гляделки.

– И что, – пытаюсь ухмыльнуться, – будешь меня резать и насиловать? Проститутка из меня не выйдет…

– Для профессионала есть более достойное применение.

Вздыхаю с облегчением. Отвожу взгляд. Неужели не врет?

– Выйдите вон!

Шестерок мгновенно сдувает. В его руке появляется выкидуха. Подходит, режет веревки. Отступает на два шага. Ждет.

Потираю синие запястья, развязываю пояс-жгут и начинаю растирать раненую ногу. Кровь уже не бежит – свернулась. Падаю на диван. Вот он, отходняк – тысячи иголок, вонзающихся в голень. Когда отпускает, снова начинаю реветь. Прихожу в себя, оцениваю противника: смотрит, склонив голову набок, покачивает ногой. Одет в черные брюки и свитер. Руки скрещены на груди. Один из рукавов задрался, обнажая предплечье. Да этот парень отлично физически развит! Потому он и не осторожничает – уверен в себе. Продолжаю реветь – больше для отвода глаз, – проверяю, насколько послушны руки-ноги. Нормально. Почему бы не рискнуть? Посмотрим, так ли ты равнодушен пред ликом смерти.

Кидаюсь вперед. Но противника уже нет… Сзади! Перепрыгиваю стол, уклоняясь от удара, бросаюсь к двери – заперта. Оборачиваюсь. Ждет. Скрестил руки на груди. В глазах пляшут черти.

Нет, я не волчица. Сейчас я – мышь. От страха внутренности скручивает в узел. Вот теперь-то я боюсь.

– Что? – бросаю с вызовом, а получается жалобно.

– Предлагаю короткий показательный бой. Чтобы понять, на что ты способна. Сильно обещаю не бить, я же вижу, что ты немного… не в форме, – улыбается.

Улыбка сытого удава.

– Не получится, – откашливаюсь. – Меня не учили работать на публику. Меня учили убивать.

– Ну, покажи это!

Показываю. Его движения точны и безупречны. Вскоре он переходит в наступление, и мне приходится защищаться. Поединок заканчивается внезапно. Вытираю пот со лба. Наконец-то я согрелась.

– Молодец. Не ожидал.

– Это значит, что я спасена от публичного дома?

– Знаешь, кто такие гладиаторы?

Моя челюсть медленно отвисает.

– На самом деле хозяева очень редко рисковали своими гладиаторами. Практически никогда.

– Это значит, я…

– Да, но недолго. У меня недостаточно средств, чтобы выкупить тебя. Поработаешь немного, а потом я тебя спишу.

Мотаю головой. Закрываю лицо руками. Он продолжает:

– Как и ваша правящая верхушка, бароны бесятся с жиру. Они хотят хлеба и зрелищ. И не скупятся на ставки.

– Чтоб мне сдохнуть, у тебя в этом деле свой интерес!

Приподнимает уголки губ.

– Хочу заработать – раз. Два… ты же видела наших дебилов. У меня не хватает сотрудников.

До чего же он самоуверен! Понимает, что мне некуда деваться и такой исход для меня чуду подобен.

– Пожалуйста, будь умницей.

Открывает дверь:

– Эй, вы! Быстро сюда.

Седобородый и рыжий, оказывается, стояли под дверью и держали ее на прицеле.

– Отведите девушку в приличную камеру и окажите медицинскую помощь.

– В камеру?! – возмущаюсь я.

Он пожимает плечами:

– Девочка, доверие надо заработать. Будешь умницей, мы найдем общий язык. Понятно? Вот и хорошо. Без глупостей, пожалуйста.

– Меня зовут Сандра, – говорю на выходе.

– Леон.

2. Двойники

Вадим проснулся от того, что его трясли и качали. Сперва удивился, потом осознал – толкали в бок. И с каждым толчком Вадим все отчетливей понимал: похмелья не избежать. Нажрался ведь до отключки, рассказ Сандры всю ночь снился… Сандра. Рассказ. Мир после войны. Оказалось бы, что виной всему – приход, что вчера он наконьячился в гостях, вел себя не лучшим образом и…

– Вставай, – снова толчок в бок. – Нажрался и валяется тут.

Вадим осторожно приоткрыл правый глаз. Глаз болел, голова гудела, во рту ночевали бомжи, черти вилами тыкали в печень, и во всем была виновата Сандра.

– А говорила, выживу, – упрекнул он.

– Я сказала, что не знаю! – скрипнул диван – Сандра села рядом. – Задрых вчера. Я ему душу изливала, а он…

– Я все слышал. Даже видел. Ты мне снилась. – Говорить было трудно.

– Да ладно! – Ударная волна махорочного духа Вадима чуть не добила.

– Леон, бои… Фу-у-у! Не кури! Вырвет!

Диван заскрипел и зашатался, Сандра ушла, но вонять меньше не стало. К горлу подкатил комок, рот наполнился кислой слюной. Вадим открыл глаза и сполз с кровати. Желудок бунтовал. Зажав рот рукой, он «по стеночке» заковылял к выходу. Где-то должен быть сортир. Сандра появилась откуда-то, протянула пакетик.

– Туалет искал, – предположила она. – Нет тут туалета.

Вадим, скривившись, вытянул руку с пакетиком. Огляделся. Куда бы его пристроить?

– В углу помойное ведро. Брось туда.

Так Вадим и сделал, потом уселся на пол рядом с ведром, сжал виски. Внутренности танцевали тарантеллу, а мозги превратились в студень.

– Что – так плохо? – Сандра отправила в ведро «бычок». – У вас там вино из винограда, как в старые добрые времена, да?

При мысли о коньяке Вадим замычал и полез к ведру обниматься. Запах из него был… Сандра терпеливо ждала, пока он закончит блевать. Хреновый мир, хреновое пойло. Смрад, темень, грязь. Войди сейчас в бункер Кощей – Вадим расцеловал бы его.

Вадим с трудом сел, прислонившись к стене спиной.

– И от святой стороны нам ничего не досталось, – проскрипел Вадим. – Кроме последней любви… И золотого пятна.

– Это что? – Сандра подняла голову и заглянула в глаза.

– Группа у нас есть, – вздохнул Вадим. – Наутилус.

– Прямо про нас. Слушай, а если попытаться понять, каким ветром тебя сюда занесло, может, найдется дорожка обратно?

– Ох, давай не сейчас…

– Где ты перепрыгнул сюда?

– Наверное, там, где тебя подобрал…

– Едем!

– Не могу. Паршиво мне. Правда, совсем хреново. И еще… мне бы помыться. Зубы хотя бы почистить. Тут вообще принято чистить зубы?

Порывшись в комоде, Сандра протянула баночку с белым порошком.

– На. Что таращишься, не такая у вас зубная паста? И за эту спасибо скажи, на рынке один-эс стоит.

– Чего? Это ваши деньги? – сказал Вадим, рассматривая банку.

– Тут вообще нет денег. Натуробмен. Первобытно-общинный строй. Один-эс – это грамм серебра. Один-зэ соответственно грамм золота. Еще в ходу металл килограммами и яйца. В смысле куриные. Сколько на тебе золота?

Вадим прикинул: крестик и печатка.

– Граммов пять, – приуменьшил он.

– На это можно жить полгода и ни в чем себе не отказывать.

– А если мотик продать? – проговорил Вадим с надеждой.

– Вот же дурачок! Как ты себе это представляешь?

Вадим пожал плечами. Голова качнулась и заболела с новой силой. Сандра правильно растолковала его молчание.

– Такая вещь стоит, – она задумалась, – пару килограмм золота. Столько не каждый барон в состоянии отвалить. А теперь подумай: зачем им платить? У них люди и оружие. Проще забрать. Что мы сделаем десятку-другому боевиков? Понял теперь? Ну, чего мычишь? Эй, задохлик, блевать – в ведро! Поехали искать двери в рай. Ах да, тебе же плохо!

Сандра ощупала карманы, вынула сверточек.

– На вот. Сразу полегчает.

На ладонь Вадима лег белый шарик. Он оказался сладким.

– Почему же на меня до сих пор не напали? Я же лакомая добыча.

– Ой, какой же ты… Они думают, что ты свихнувшийся лунарь, боятся. Если с лунарем что-то случится, будут показательные массовые расстрелы мирного населения. Полегчало тебе?

Боль в голове сменилась приятным шумом, и Вадим поднялся.

– Как заново родился.

– Ну что, поехали?

Меланхолия отступила. За спиной выросли крылья, появилась неудержимая жажда деятельности. Почистив зубы, Вадим выкатил Эйприл. Осмотрел ее: запылилась совсем, и протереть нечем. Вскоре подоспела Сандра, уселась позади и сказала:

– А чем ты его заправляешь?

– Бензином. Позавчера полный бак налил.

– Странное название. Топливо, да? У нас топливо дорогое. Надо бы механикам твоего коника показать, подойдет наше или нет… На всякий случай будем экономить.

Окрестности моста исколесили вдоль и поперек. Вадим нервничал, косился на периметр «Института», как Сандра называла укрепленный район высоток. От поездки он не ждал ничего особенного, просто наслаждался скоростью, движением, ощущением кипучей деятельности. Давно у него не было такого отличного настроения.

Отсутствие дверей, соединяющих два мира, его тоже нисколько не расстроило.

– Что теперь? – проговорил он, остановившись.

Сандра слезла с седла, потянулась.

– Поедем за одеждой.

– Э-э-э, кому?

– Мне! Тебе, конечно, уж слишком ты приметный. Постоянно кататься мы не сможем, в таком виде и без коня тебе нельзя на люди показываться.

* * *

Нет, это был не его город. Даже не город его родителей и бабушки. Здесь, в пределах Третьего транспортного, Москва всегда была сталинской, помпезной. Она и осталась такой, но…

Из города ушла жизнь. На улицах не было людей, не было машин, все, что плохо лежало, растащили и провода, сволочи, посрезали. Вадим ехал медленно, огибал ямы и колдобины, кучи конского навоза. Город молчал. Свистел ветер.

Третьего кольца не было; если бы не Сандра, Вадим потерялся бы, тем более в голове царила звенящая пустота. Настроение менялось – от отчаяния к воодушевлению, от апатии к любопытству. Вадим понимал, что обдолбан, что коварная Сандра забила его похмелье какой-то дурью. Он подмечал детали: крысу, перебегающую улицу, двух вспугнутых ворон, кучу дерьма у подъезда. Шарахнулись в разные стороны пацанчик со спущенными штанами и замухрышка в обносках, размазывающая сперму по лицу.

Вот ведь. Живут. Трахаются.

Когда въехали в центр, запах тины, которым тянуло с реки, сменился вонью дерьма. Канализация не работала, конечно же, и жители столицы справляли нужду где попало. «А если это мы ходим и гадим, это значит только то, что мы – гады», – вспомнилось из прошлой жизни.

Выехали на Тверскую. Тут было оживленно: к Кремлю шли подводы с едой, на возах сидели угрюмые дяди. Туда-сюда сновали пронырливые горожане. Кое-где вальжно расхаживали охранники. Бородатые. Вооруженные. Смотрели на Вадима, но стрелять не спешили: принимали за лунаря. Кремлевские башни были прежними, никто не тронул рубинового стекла звезды. А вот Манежка Вадима удивила: он привык уже к творению «придворного скульптора», к граниту и куполам подземного торгового центра. Здесь этого не было. Разбитое дорожное покрытие, грязь, обрывки веревок, сено.

– Двигайся к стене, – сказала Сандра.

Лавируя между телегами, уворачиваясь от собачьих зубов, Вадим поехал к Александровскому саду.

Красная площадь, как и Манежная, представляла собой огромное торжище. Здесь стояли шатры, прилавки, прямо с телег торговали всем: от продуктов до поношенных вещей. Добро охранялось здоровым злющими псами, мрачными типами в подобии бронников, вооруженными пырялами, ножами, ружьями и автоматами. Тут ошивались и девки, предлагающие свое тело, крикливые и развязные, и дети шныряли. Одного мальчонку поймали, за шкирку поволокли куда-то.

– Вор, – сказала Сандра. – Руку отрубят.

Со стороны Васильевского спуска доносились ритмичные многоголосые вопли. Там то ли молились, то ли бесновались.

Вадим ссадил Сандру почти у стены. От Александровского сада почти ничего не осталось: попилили на дрова вековые липы, на вытоптанных газонах разбили шатры. Здесь было не так шумно, торговали люди степенные. Сбоку потянуло чесноком и перегаром:

– Че надо, лунарь?

– Я не…

– Я к Ржавому. Одна.

– Что, Кудряшка, нашла себе покровителя?

– Не твое дело, Бурундук. Спасибо, господин, что подвезли меня.

И добавила тихо, на ухо: «Проваливай. Блин, зря мы вместе сюда приперлись. Проваливай быстро. Встретимся, где условились».

Вадим поднял забрало шлема и посмотрел на Бурундука. Хрена се, грызун. Квадратный, длиннозубый, посередине белобрысой головы – полоска темных волос. Бурундук насупился, собрался что-то сказать, но Вадим уже ехал обратно, уже выбирался из толчеи рынка.

Хотелось пить, за столами под открытым небом народ жрал и пил в три горла. Несло прогорклым жиром, сивухой. Лежа блевало тело, пьяное в зюзю. «Голых радиоактивных крыс», – вспомнил Вадим, и у него скрутило желудок. Он не ел со вчерашнего дня. Даже «коньяк» не закусывал. И теперь надеялся, что Сандра прикупит овощей. Мясо здесь жрать он не собирался.

У Библиотеки имени Ленина тоже хватало народу. Достоевский грустно взирал на лицедеев: бродячая труппа давала похабное представление, старое, как театр. Про любовь – понял Вадим. Публика свистела, вопила, кривлялась. На помосте парень в блестящем костюме расстегнул ширинку и оросил собравшихся. Ор, вопли, хохот.

Из-за кулис появился лысый дед, вооруженный клюкой, и начал охаживать актера: то ли так было задумано, то ли директор театра наказывал перепившего паяца. Заламывая руки, металась по сцене потрепанная и растрепанная девица. Повисла у деда на руке, упала на колени и заголосила:

– Ромео! О, отец! Не трогай Ромео!

– Никогда Монтекки и Капулетти не будут вместе! – заорал дед.

«Хорошо, не „Короля Лира“ ставят, – подумал Вадим, – какие, однако, молодцы эти актеры. Несут культуру в массы».

Действие на сцене развивалось по законам шванка [1]1
  Шванк (нем.) – шутка. Жанр немецкой городской средневековой литературы. Короткий, полный сочного, а порой грубого площадного комизма рассказ (иногда пьеса) в стихах или прозе ( прим. авт.).


[Закрыть]. Уже через несколько минут зрелище перестало его интересовать.

Вадим стал в стороне. Снял шлем. Вот такой эксцентричный лунарь. Эстет. Любитель массового искусства. Не обращайте на меня внимания.

Шум накатывал волнами. Болел живот. Он заметил воришек, промышлявших в толпе, лысую девушку, прижимавшуюся к своему кавалеру-задохлику, и типа с каменной рожей. Тип старательно делал вид, что Вадим его не интересует.

Это еще кто? Местная полиция? Тайный агент? Просто наводчик, размышляющий, как бы половчее заманить в переулок, треснуть по голове и хотя бы кольцо снять?

Слопанная утром наркота не впрок пошла: Вадиму стало хуже.

Люди… коричневый поток мыслящих нечистот с одной кривой беззубой харей. Вадим помотал головой, избавляясь от наваждения, – рожа рассыпалась на сотни маленьких рожиц. Шпион старался принять безучастный вид, но снова и снова оборачивался, и в глазах его появлялась бегущая строка: «Что ты тут делаешь? Возвращайся домой, тварь».

Вадим подумал, что сейчас упадет. На сцене кого-то убивали, наверное, имела место быть драка Тибальта и Меркуцио. Вадим осторожно отвернулся. И вдруг взгляд зацепился за знакомое лицо. Миг – и девушка, разочаровавшись в спектакле, поковыляла по своим делам. Где ее приходилось видеть раньше? Кто она? Ее тут не может быть, вот точно…

Светка! Серая мышка, вечная конкурентка по работе. Она тоже здесь! Видимо, лишь благодаря своей серости она до сих пор жива. Блин, ей же, наверное, страшно, ее могут изнасиловать… Забыв об осторожности, об Эйприл – обо всем на свете, – Вадим бросился к ней, окликнул. Девушка глянула через плечо, остолбенела.

– Света! Ты? – Он схватил ее в охапку, прижал к себе, осторожно погладил по волосам. – Все хорошо, все уже хорошо, я тоже здесь.

– Нет, – пролепетала она, слабо вырываясь. – Пусти, господин, пожалуйста.

Вадим встряхнул ее, еще раз встряхнул. Заглянул в лицо. Она зажмурилась. Только когда разлепила веки, Вадим понял, что это не Светка. Точнее, не совсем та Светка. У этой отсутствовал левый глаз. Лицо было грязное, губы шелушились, а брови никогда не знали пинцета. Он вспомнил тонкий розовый шрам на веке Светки-настоящей. Когда она нервничала, шрам краснел.

– Оставь, я больна, я ничего плохого тебе не сделала!

– Извините…

Вадим отпустил ее, и девушка побежала, спотыкаясь. Никто не обратил на нее внимания. Ретируясь, он едва не упал. Уселся на Эйприл и впал в ступор. Память снова и снова прокручивала дурацкую сцену. В таком состоянии его застала Сандра. Положила руку на плечо, легонько встряхнула.

– Я тут тебе камуфляжик прикупила. Вот, куртку накинь… Эй, Вадик, что с тобой?

– Пожалуйста, – процедил он. – Не называй меня… Ва-а-адиком…

– Не пугай меня! Что?!

– Я только что видел знакомую… Свету. И она меня не узнала. Понимаешь?

– Нет.

– Это значит, что у нас есть двойники… или наши продолжения. Или мы их продолжения. Ну, теперь-то дошло?

– Что именно должно дойти?

– Что тут есть я! А там есть ты! И у тебя лицо уж больно знакомое, мы, скорее всего, встречались.

– Ничего себе! А если я умру здесь, что станет с моим дублем? Дуба даст… или нет? Тут же большая часть народу вымерла, а у вас живы все…

– Тут есть второй я! Нужно его найти, он нам поможет!

Сандра почесала переносицу и сказала:

– И где ты его искать будешь?

– У себя, конечно! У меня комната в коммуналке, от бабушки досталась. Там лет сто уже ничего не менялось. Садись, давай!

Бульвар Вадима вогнал в глубокую тоску: не было деревьев, где он играл в детстве, не было стендов, на которых художники выставляли свои картины, газон зарос бурьяном. Вадиму было интересно, есть ли в этой реальности Храм Христа Спасителя или все-таки остановились на бассейне, но он решил потерпеть. Двойник важнее.