Текст книги "Город смерти"

Автор книги: Виктор Глумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6. Свадьба Бора

Легче не стало. На большей части дороги сохранился пусть вздыбившийся и разбитый, но все-таки асфальт. Местами попадались ровные участки, и тряска прекращалась – Вадим переводил дыхание. Но лепешку, съеденную на привале, он припоминал часто, как и обещание Ходока вытереть им заблеванный пол, буде случится неприятность.

Приехали, вывалились. Даже у Леона лицо стало землисто-серым, а Сандра тут же отковыляла в сторону. Ее стошнило. Вадим сел на землю и огляделся.

Деревня! Дома неровным кругом обступили «центральную площадь», единственная немощеная улочка вела к лесу и заканчивалась воротами. Деревню окружал частокол. У ворот сидели на скамейке вооруженные караульные. В палисадниках покачивались цветы, дворы были огорожены кривым штакетником.

Свежий ветер шелестел сосновыми иголками, поскрипывал ветвями. В воздухе плыли шлейфы запахов: хвоя, примятая трава, древесная смола, сдоба и жареное мясо. Если не открывать глаз, можно представить, что ты дома, на шашлыках с друзьями. Полчаса езды на электричке – и здравствуй, Москва!

На «центральной площади» – вытоптанном до глины лугу – стояли накрытые столы, за которыми восседали аборигены. Сейчас они замерли на своих местах, только трое забулдыг пели обнявшись… Да еще годовалый карапуз в ближайшей луже лупил по голове сверстника. Сотня или полторы жильцов, вот и вся деревня. В центре «площади» высилось что-то вроде шатра.

– Это что еще? – Сандра подошла к Леону, вытирая рот.

– Сейчас узнаем.

Истошно, будто ему сворачивали шею, закукарекал петух.

Местные, раззявив беззубые рты, таращились на незваных гостей, еще не решив, приветствовать их или спасаться бегством. Кто-то шустро уползал на четырех костях. Ревел басом ребенок.

– Да это ж Леон! – пьяным голосом завопил мужик с бородой, похожей на паклю.

И началось. Повскакивали, рванули навстречу. Пока Леон пожимал руки столпившимся вокруг него аборигенам, Вадим привалился к заляпанному грязью БТР и судорожно вздохнул. Сандра села на корточки рядом.

– Ты их знаешь? – спросил он.

– Не, я тут впервые. Мутики… Они обычно мирные, зашуганные.

Вот на фига они сюда приперлись? Что им тут надо? Искать, откуда «провалился» дезертир Андрюшка?

Как бы то ни было, нужно брать себя в руки и функционировать. Налаживать контакты с местным населением, выяснять, что за праздник. Если повезет, присоединиться, телочку снять.

Вадим закрутил головой, высматривая средство релаксации и…

…свят, свят, свят! Ну и рожи! Кто кривой, кто косой… у бабищи вон – пасть будто разорвана, рот не закрывается и шеи нет. Головогрудь. Вместо второго подбородка – сиськи! А вон хлопает и притопывает парнишка… Вадим отвернулся. Правая половина туловища – сплошной ожоговый рубец, и вместо руки – щупальце. Рука как щупальце. Бля-а, вместо второй тоже… мацальце! Да музей уродов баснословные бабки отдал бы за один такой экземпляр! Или вон дядька поперек себя шире. Бочка на ножках. И не жирный ведь, это его так расплющило, словно, когда он был маленький, его надули, вставив в зад соломинку. Горожане – красавцы в сравнении с этими образинами!

Местный забулдыга, спавший рожей в тарелке, поднял харю… синий. Сине-фиолетовый. Старина Босх знал толк в извращениях, но природа его переплюнула.

А дети! Дети обступили пришлых. Девочка (грязная тряпица бантика на жидких волосенках, ноги колесом, руки – палочки, тоже кривые донельзя, вздутый живот под рубашонкой) потянулась к Сандре, погладила бедро. Сандра гулко сглотнула и отвернулась.

Толпа оживилась и загудела. Леон уходил все дальше, облепленный сельчанами. Каждый старался к нему пробиться, за руку подержать, по спине похлопать. Он выделялся среди них, как породистый скакун среди зоопарковских пони… Действо напоминало ярмарку из фильма о Древней Руси в стиле «разлюли-малина». Добрую ярмарку с медовыми пряниками и дрессированными медвежатами.

Главное, не обращать внимания на перекошенные рожи. Люди празднуют, им весело. Они любят Леона, следовательно – друзья. В конце концов, каждый второй из них более-менее нормален. Вон парочка довольно милых девах. Одна черненькая в холщовом платьице до колен, вторая рослая, румяная, со вздернутым носом. И волосы чистые. Жопастенькая.

Перехватив взгляд гостя из города, вострушка затерялась в толпе. Явилась она спустя минуту с хрустальной вазой, до краев наполненной мутной жидкостью, протянула угощение Вадиму. Такие вазы раньше вдоль трасс продавали…

Сандра оттолкнула липнущую к ней мелочь, рванула в толпу за Леоном.

– Леон! – не выдержала она, но голос утонул в визгах и хохоте, и ей пришлось расталкивать веселящихся сельчан.

– Чей-то она? – Лицо девушки вытянулось от обиды.

– Это – что? – Вадиму дела не было до ее вопросов, его интересовал состав пойла.

– Свекольница. Добрая. Не хочешь?

– Не уверен. – Он покосился на длинного Ходока, смолящего самокрутку.

Похоже, его сие действо не волновало: глядит поверх голов, выискивает кого-то. Леона? Ясно, что он здесь не первый раз, ему привычны и мутные глаза, и повседневность уродства, и хохот гиен…

– Как тебя зовут? – обратился он к насупившейся девчонке.

– Анит, – улыбнулась она, демонстрируя ровные, хотя и желтоватые зубы.

Тем временем Леон – о чудо, он улыбался почти по-человечески! – пробирался назад в сопровождении паклебородого. За ним спешила Сандра, растерянная и подавленная. Уголовник жестом подозвал Ходока. Анит, по-прежнему улыбаясь, предложила свекольницу Леону. Понюхал, кивнул, отхлебнул – значит, не опасно – и отогнал девчонку.

– У них тут свадьба, – сказал он. – Ужрались, и теперь ничего вразумительного от них не добьешься. А те, что чужаков взяли, в отрубе.

– И что теперь? – Ходок задумчиво двинул челюстью.

– Ждать, пока протрезвеют. – Леон развел руками. – Вот такая хрень, товарищи.

– Да чего церемониться, – встрял Вадим. – За шкирку, рожей в воду – живо оклемаются.

Леон обнял его, широким жестом обвел сельчан.

– Смотри, это – община, семья. Иди, за шкирку кого-нибудь возьми. А потом тебя за шкварник – и на кол.

По спине продрал мороз, Вадим отступил на шаг. Забавная девушка Анит в сторонке переминалась с ноги на ногу.

И вдруг толпа расступилась. От самодельного шатра двигалась процессия: впереди – существо в тертых камуфляжных штанах и мешке поверх пузатого тела, позади – худющие девочка и мальчик лет двенадцати, которым посчастливилось родиться нормальными. Толпа расступалась перед ними, как море перед Моисеем. В руках у детей – поднос, а на подносе – о Господи! – каравай! Румяный каравай с «косичкой»!

– Дорогие гости, – пробасил толстяк с упором на «о», – не побрезгуйте! Рады будем, если с нами откушаете. Мы Жабу женим!

– Кого? – переспросил Леон.

– Лешку Бора. Не знаете его? – Толстяк повернулся к Вадиму и дохнул в лицо перегаром.

Чиркни спичкой – произошло бы возгорание.

– Да это неважно! Вон он сидит с невестой. – Толстяк указал на шатер. – Три мешка полбы отвалил за нее, аж похудал. А шо, девка молодая, не порченая ешо. У него мыши в голове дырку прогрызли, – он загоготал, – подавай ему непорченую. Сорок лет ждал взрослую, но непорченую. Перестоял, наверное. Мутов наплодит… Го-го-го!

Сандра сделала вид, что ей жутко любопытно. Ходок с интересом разглядывал шатер, где на соломе восседали жених с невестой. Наконец дети протянули дорогим гостям каравай, накрытый пусть потертой, но стираной тряпкой. Каравай был уже надломлен женихом и невестой. Вадим отщипнул кусок, отправил рот и зажмурился от удовольствия: он напоминал старый добрый отрубной хлеб.

– Нравится? О-го-го-го! У вас в городе такого не сыщешь! – проговорил толстяк, ретируясь.

– Гуляем? – Ходок с надеждой уставился на Леона.

– Выбора нет, – пожал плечами он. – Но не увлекайся, тебе еще за руль.

– Ты же знаешь, я не по тем делам! – Ходок аж просиял.

– Пейте, гуляйте, здесь съедобно практически все. – Леон обратился к Сандре.

– И девки без сифака, – радостно сообщил Ходок, подмигивая Вадиму и пританцовывая от нетерпения. – Если только сифак – камень на шею, и в болото. Надо что-то подарить молодоженам!

Леон вынул из кармана серебряные серьги. Ходок присвистнул:

– Невеста уссытся от счастья! Лучше мне отдашь… Или Сандре.

– Ну ты и крыса. – Сандра ткнула его локтем в бок.

– Да шутю я! Идем, поближе посмотрим на этот цирк.

Ходок поволок Вадима в проход, который еще не успел затянуться. Отсюда молодоженов не было видно, их скрывали головы гостей.

– Посторонись! В сторону! В сторону! – вопил он, распихивая руками сельчан, словно у него свербело в одном месте.

Вадим заметил, что аборигены делятся на два лагеря – нормальные и те, кого толстяк назвал мутами. Интересно, жених – мут или человек?

А вот и молодая семья. Растопырив тощие коленки, выпятив брюшко, на сене, как на троне, восседал плешивый мужичок с глазами навыкат. Поглядывая на тонкую девушку, закутанную в пожелтевшую тюль, он плямкал влажными губами. Хрен его поймешь. Человек вроде.

– Дорогие молодожены! – Мясистые губы Ходока растянулись до ушей. – Вы так прекрасны! Рад выразить свое почтение!

Не дожидаясь приглашения, он полез дарить серьги, Вадим остался на месте. И уйти неудобно, и участвовать в этом фарсе противно.

Путь Ходоку преградил длинный тощий мужчина с рыжей бородой, напоминающей валенок. Кто это? Свидетель? Или, судя по масти, брат невесты?

Девушка вытянула цыплячью шейку, мигнула. Она напоминала больную пичугу. Ходок пробился, разжал кулак – щеки девушки сразу зарумянились, глаза заблестели. Жених заплямкал губами сильнее, начал сучить лапками, сдвинул редкие брови у переносицы. Не обращая на него внимания, Ходок убрал волосенки невесты, приложил серьги к уху и, обернувшись к притихшей толпе, самодовольно оскалился.

Сельчане зааплодировали, разразились радостными воплями. Воспользовавшись всеобщим одурением, Ходок наклонился и что-то шепнул на ухо невесте. Она потупилась и зарделась. Коснувшись ее руки, Ходок вернулся к Вадиму и потащил его к БТР. По пути каждый урод считал своим долгом если не облобызать, то прикоснуться к щедрым гостям. Потому они и муты – мутит от них. Наперерез выскочила Анит с чашей свекольницы.

– Я для тебя сохранила. Это лучшая!

Одуревший от шума, утомленный тряской, Вадим глотнул, скривился, еще раз глотнул. Мерзейшая дрянь. Для самогона слабовата. Свекольное молодое вино! Обнадеживает только то, что оно натуральное. Нужно влить в себя еще пару глотков, чтобы хоть немного расслабиться.

По телу разлилось тепло, в голове зазвенело. Ничего себе чача! И вдруг мир окрасился в яркие тона. Что за дрянь они добавляют в пойло? Неплохо бы захватить баклажку в дорогу, для поднятия, так сказать, боевого духа.

Мир качнулся. Вадим тоже качнулся. Девушка схватила его за талию, поддержала. Приплюснутое личико, вздернутый нос… да она безумно похожа на пекинеса! Вот, сейчас усы вырастит, вывалит сложенной лопаткой язык… ка-а-ак гавкнет! Мысль настолько его позабавила, что он, тыкая в девушку пальцем, принялся лопотать:

– Пе… кинес! Ха-ха-ха! О-о-о! Пеки-нес. Го-о-о! О-о-о!

Пьяные возгласы и хохот слились в фоновый гул. Размахивая ручками, куда-то протопал жених. Следом несся перепуганный до смерти валенок-борода.

– Невефту украли… – брызгая слюной, на ходу плямкал жених.

– Не-вес-ту-у-у, – вопила толпа.

Возникло беззубое рыло с синим носом-картошкой, разинуло пасть. Вадим шарахнулся, увлекая Анит. Вон шевелюра Сандры… или не Сандры. Мало их тут лохматых… Леон? Ну и хрен с ним. С ним! Где ж еще? Вадим рассмеялся. Анит хихикнула. Под футболку нырнула ее ручка, царапнула. Аж мурашки побежали.

Елки какие-то. Палки. Анит. Анит пахнет травой и сеном. Волосы у нее мягкие, а губы – горячие. Маленькая упругая грудь…

…потолок – плотно подогнанные бревна. Анит сверху. Голая. Целует… Хорошо! Господи, как же здорово!

Вадим схватил ее, притянул ближе, руки скользнули вдоль позвоночника вниз и разошлись по двум ложбинкам… Как хорошо… Двум? Ложбинкам?!

Вмиг протрезвевший Вадим сбросил ее с себя. Вскочил… Жопастенькая… А жопы-то у нее две! Нет, полторы!

Чуть не трахнул… это!Ломанулся через заросли и заметил расстеленную тюль, тонкие ножки и белый зад между ними. Зад принадлежал Ходоку, ножки – украденной невесте. Судя во всхлипам и стонам, невеста была украдена по доброй воле.

Интересно, что бы делал Ходок, обнаружь он, что у его пассии – поперек? Вряд ли смутился бы. Потом еще бы и другим похвастался.

Леон и Сандра сидели за столом друг напротив друга и уплетали угощения за обе щеки. Вадим втиснулся между аборигеном и Сандрой и потянулся к зажаренному существу, напоминающему кролика. Что это на самом деле, он старался не думать.

– Быстро ты управился, – съязвила Сандра и таким взглядом одарила, что кусок стал поперек горла.

Чего это она? Неужто ревнует? Вот это номер!

– Не встал, – признался Вадим и запил мясо водой, со спиртным он решил больше не экспериментировать.

– Не встал! Думаешь, – она обратилась к Леону, – он успел или нет?

– Если и успел, то ему явно не понравилось. Ходок вон до сих пор трудится.

Обглодав куриный окорочок, Леон вытер руки о тряпичную скатерть (здесь все так делали), полез в карман и с невозмутимым видом вручил Сандре запечатанный презерватив. Девушка сначала не поняла, в чем дело. По мере того как до нее доходило, она жевала медленнее, медленнее, застыла, сглотнула и… покраснела. Похоже, такой реакции не ожидал даже Леон: вскинул брови, похлопал ее по плечу и сказал:

– Извини.

А все-таки трахаются они или нет? В братско-сестринские отношения между мужчиной и симпатичной девахой верилось с трудом. Любой бы давно трахнул Сандру. Молодая, здоровая девка. Красивая. Чистая. Или его лучевуха побила и он теперь не способен?

Наверное, она расстроилась потому, что любовник так ее уступает сопернику?

Откуда ни возьмись, появился довольный Ходок.

– А она и правда целкой была!

Вадиму захотелось подняться и зарядить в его самодовольную рожу. С размаху. Нет. Кирпичом. Вот где гнида! Похоже, Сандра была с ним солидарна и сверлила Ходока взглядом. Леону было по фиг. Вон тянется к бормотухе… Замер. Поднялся, опрокинув кружку с недопитым пойлом. Уставился вдаль, взбледнул. Вадим посмотрел, куда и он: ничего. Колышутся верхушки елей, кружат вороны… и не вороны даже, а черные точки. Но много, очень много.

– Сваливаем, – скомандовал Леон. – В машину, быстро!

– Давай еще поотвисаем, а? – не унимался Ходок.

– Не натрахался? – рыкнул Леон и устремился к БТР.

Абориген, сидевший рядом с ним, аж пригнулся.

– Что случилось? – спросила поравнявшаяся с ним Сандра.

– Может, и ничего, а может… – Он указал на ворон, припал ухом к земле, поднялся. – Пиздец!

Ходок влез последним и захлопнул люк. Вадим подумал, что знает пиздец в лицо. Оказалось, что нет.

Гибель деревни

Староста поселка, Герася по прозвищу Бугай, не заметил, как четверо горожан уехали. Он был уже изрядно пьян. Свадьба удалась на славу: гости, гулянка. Только жених задурил: ни с того ни с сего забормотать, что все бабы – шалавы, что невеста у него гулящая, что разочарован. Посмеялись. Что с Жабы взять? Перестоял парень, сам ни на что не способен, а на других кивает.

Герасю удивило, что вдруг гостей стало вдвое, нет, втрое больше. Он помотал головой и ущипнул себя за бедро. Не помогло. Пигалиц под рукой не оказалось, он взял остатки каравая, накрыл и сам понес гостям.

Идти было трудно, земля качалась, остатки каравая норовили соскользнуть с блюда.

Односельчане захлопали в ладоши и заулюлюками. Предыдущие гости подарили серебряные серьги, вдруг и эти на что-нибудь расщедрятся? Чуют городские дармовщинку, не брезгуют с нашими выпить! Герасю потом хвалить будут, а он сделает вид, что сам гостей зазвал… Дети – и муты, и нормальные – вскочили с насиженных мест и ринулись клянчить сладости. Детишки только на вид хиленькие, а на деле – проворные, ждут, чтобы стянуть чего или выпросить. Герася умилился, аж слезы выступили. Обычно осторожный, как лесной зверь, он размяк и любил весь белый свет, даже свою бабку, каргу одноглазую, любил, пусть ей сладко спится в земле за околицей…

Подойдя совсем близко, Бугай разглядел автоматчиков. Сморгнул слезы. Нет, не почудилось: фуражки, звезды на погонах, дула автоматов. В распахнутые ворота въехала машина, похожая на БТР на гусеницах. И еще одна. Остановилась.

Такое уже было. Бугай тогда был востроглазым пацаном, жрать в деревне стало нечего, и старосты повели всех – старых, малых – к Москве. Мол, там научники-лунари, добрые, справедливые, все у них есть: и лекарства, и еда. У земельников-то и горсти полбы допросишься… На подходах к городу беженцев встретили. Такие же люди в камуфляжной форме, с автоматами. Бугай до сих пор помнил липкий страх и мокрые штаны, залп поверх голов и холодное «убирайтесь», брошенное молодым, дрожащим от ненависти голосом. Староста тогдашний пошкандыбал к солдатам, на колени упал… Так его и пристрелили. На коленях. И потом гнали беженцев, как стадо поросей, постреливая для острастки.

Бугай попятился, протягивая растерзанный каравай.

– Стоять! – приказал ближайший солдат. – Руки вверх!

Голос у него был молодой. И дрожал от ненависти. Бугай продолжал пятиться, поднос с хлебом в его руках ходил ходуном, губы тряслись.

– Не… не у… бивайте! Не у…

Споткнулся. Замер.

Дети нерешительно остановились перед серьезными дядьками, Змейка набралась смелости, протянула тощую ручку и растянула губы, обнажая изъязвленные беззубые челюсти. Солдата перекосило, и он отшвырнул девочку ногой. Змейка отлетела, навзничь упала на землю. И осталась лежать у ног старосты. Остальные дети с визгом бросились врассыпную. Пожар паники перекинулся на взрослых. Вскакивая со скамеек, они переворачивали тарелки, били посуду, оставшуюся с лучших времен, и бежали к огородам, чтобы уйти в лес, но военные уже окружили площадь.

– Стоять! – следом за приказом застрекотал автомат.

Пока что – поверх голов. Бугай хорошо понимал: надо слушаться, надо повиноваться, иначе перебьют всех. А так авось и не тронут. Тогда, в его детстве, обошлось одной смертью, слабые все были, робкие… Из нынешних одни старики помнят, что тогда было, а на свадьбе-то молодежь гуляет… Сельчане взвыли одновременно. Сотня воплей слилась в протяжный стон. Истошно заорал младенец, ему ответил другой.

Бугай не двигался, смотрел прямо в дуло, откуда на него взирала смерть. Размахивая руками, подошел, по-видимому, командир, выбил из рук каравай. Поднос упал рядом с корчащейся Змейкой.

– Кто главный? – рыкнул он.

– И… и… йя, – выдавил из себя Бугай.

Командир вынул из нагрудного кармана рисунок и сунул под нос:

– Видел его?

Молодой парень, волосы светлые, длинные…

– Не. – Староста замотал головой.

Удар в живот. Захрипев, Бугай рухнул на колени. Чужак схватил его за волосы. Седые патлы держались некрепко и, когда солдат рванул вверх, остались в руке лунаря. Встряхнул рукой, будто змею отбросил. Схватил за ухо.

– Он здесь был. Не ври.

– Был, был, – закивал Бугай, при каждом кивке он рисковал лишиться уха. – Но не он. Другие были.

Застрекотал автомат. Заголосила баба. Староста старался не смотреть по сторонам. Лучше не знать, что происходит. Только бы сельчане стояли смирно. Только бы не злили лунарей… А Бугай уж возьмет на себя переговоры, он ученый, он с лунарями умеет, главное, только бы лунари не нервничали. Слушаться, угождать…

– Говори. Кто. Сколько. Как вооружены.

Леон – сильный, здоровый, городской… А Бугай – старый и слабый, и деревня на нем, бабье безмозглое, муты полудохлые, ребятня… урожай по осени собирать, к зиме готовиться, грибы и ягоды сушить, хоронить и принимать роды – все на Герасе. Всем жить хочется. Кому хуже – детишкам, Змейке вон или Леону с приятелями? Тут и выбирать не из чего.

– Четверо, – Бугай затрясся, – Леон, Ходок, девка и пацанчик.

– Он? – и снова тычет бумажкой в лицо, но рисунок расплывается перед слезящимися глазами.

– Да, да, он, – сказал Бугай, хотя не узнал человека.

– Где они? Куда шли? Отвечай, мр-разь!

– Не знаю!

Удар. Еще удар. Бугай повалился на землю, поджал ноги и заскулил. Подбежал солдатик, что-то забормотал. Что, Бугай не слышал: в ушах звенело. Командир напоследок саданул по почкам.

Солдаты забегали вокруг напуганных сельчан, рассредоточились. Лунари шарахались от мутов, будто могли заразиться… Часть солдат устремилась к гусеничным машинам. Взревели двигатели.

Фигуры в защитных костюмах засуетились.

Вот бежит, медленно перебирая ногами, Анит, за ней – два мута. Юбка у Анит задралась, и видно из положения лежа, что «булок» – три… Бежит за лунарем, руками всплескивает, тянется к нему, дурища. Лунарь оборачивается, бьет ее по лицу. И верещит, будто его ударили. Анит падает, держится за щеку.

Вот Бочка – этому до фени, сидит на земле, еду упавшую подбирает, жрет. Бабы мечутся, хватают детей на руки, своих, чужих, без разбора. Мужики к солдатам лезут – а те отгоняют их. Страшно солдатикам.

И вдруг струя пламени поглотила людей, перевернутые столы, лизнула крайние избы. Пламя казалось жидким, в огненной реке по инерции двигались темные силуэты. Занялись деревянные избы. Огонь потек в лес. Пламя гудело, трещало и «стреляло» кровлей, милосердно заглушая крики людей.

Когда выключили напалм, черную поляну усеивали скорчившиеся обугленные тела, чадили головешки столов; как факелы, полыхали избы. Ветер швырнул в лицо пепел, завоняло жженой резиной и горелым мясом. Человеческим мясом.

Зарычал, разворачиваясь, последний танк. Зарычал, поднимаясь, Бугай. Схватил себя за волосы и заорал. Ноги его подкосились, он сел, закинул голову и разрыдался. Тычась в шею холодным носом, тихонько скулила Змейка.