Текст книги "Город смерти"

Автор книги: Виктор Глумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4. Дезертиры

– К-камрад… – Женька заикался шепотом. – К-камрад, чт-то там?

Дрон молча поднял руку: спокойно. Заткнись. Бурелом тут был – не пройдешь, и ни одной тропы не видно. Зато что-то шуршало впереди, и Дрону это не нравилось.

– Анд-дрюх, – захрустел, заскрипел, подбирается. – Чт-то ты видишь?

Дрон обернулся и показал Женьке кулак: заткнись, кому сказано, замри, идиот. Рядом – люди.

Насколько Дрон мог судить, в этом лесу испытывали химическое оружие: погибли все лиственные деревья. Отсюда и бурелом. И непонятно, с какой стороны они пришли и как выбираться, но об этом Женьке говорить нельзя. И так в штаны наложил, дрожит, заикается, норовит за рукав ухватить. Надо было уходить одному. Одному проще, а с этой обузой… Дрон посмотрел на Женьку: губу закусил, глаза выпучил, автомат держит… Мама дорогая! Ну кто так с оружием обращается?! Дрон опустился на корточки перед неудачником и сказал прочувствованно:

– Слушай, камрад. Мы – на вражеской территории. Теперь все – против нас. И все против нас. Нам нужно продержаться, да? Мы ушли, чтобы выжить, да? Ты обещал меня слушать, да? Я – главный…

– Но Анд-дрюх…

– Без «но», камрад! Мы, считай, на войне! На войне не спорят с командованием! От этого жизнь зависит, понимаешь?

Женька отчаялся вытолкнуть из себя хоть слово и энергично закивал. Сосунок. Женьке повезло, что Дрон взял его с собой. Мог бы и оставить «дедам» на растерзание. Никакого «мужчину» в этой армии, понятно, из Женьки не сделали бы. И повесился бы заика на ремне. Или застрелился. Или спятил – куда ему вешаться…

– Тс-с-с! Слышишь?

По правде сказать, Дрон уже и сам не слышал шороха: что бы там ни пряталось, оно смылось. Но Женьку стоило припугнуть. Страх – первое оружие командира, нужно, чтобы солдат боялся.

Рюкзак был тяжелый, Дрону совсем не хотелось с ним лезть через поваленные деревья. Но оставаться на месте – значит потерять мобильность. Если враг подкрадется…

– Слушай, – Женька вроде успокоился. – Давай привал сделаем. Сюда они не полезут нас искать.

– А если с собаками?

– И с собаками – не полезут. Кто в такой бурелом сунется? И сушняка много, костер…

– Камрад! – Дрон схватился за голову. – Костер?! Ты в своем уме? Дым нас выдаст.

– Х-холодно… Т-туман.

Туман и правда был знатный. Дрон тогда в первый раз испугался, хотя не признался бы ни Главному, ни родной маме. Школьник знает: где туман, там река. Но здесь поблизости не было водоемов, он карту изучил. А плотный, зараза, как облако. Одежда отсырела. Хорошо, спички запакованы герметично. Огня бы и правда не помешало, чтобы просушиться, не хватало еще воспаления легких. Уходили-то не из дома, заранее собранный рюкзак до сих пор небось в изголовье и стоит, если мама не распотрошила. А в части лекарства не достанешь. Что стырили, то и взяли, тут уже выбирать не приходится. Жратва есть, но мало. Оружие есть, оружие – это хорошо. Дома в рюкзаке только нож лежал и пневматическая «беретта». Несерьезно, конечно, но где ствол нормальный достать?

Их уже ищут. По деревням, по электричкам, может, в лес и заглянут, но прав заика, не в бурелом же.

– Ладно, камрад. Простудишься еще. Привал так привал. – Дрон с удовольствием освободился от рюкзака. – Надо бездымный костер организовать. Сейчас расскажу, как это делается.

Они посидели неплохо, поели. Женька ожил, щеки порозовели, а то был бледнее плесени на покойнике. Дрон обругал себя за упадочнические мысли. Все лес виноват. Чем его поливали, что деревья засохли, травы нет, птицы не поют? Тихо, как в склепе. И холодно. Вечереет, прелью тянет, скрипит что-то. Идти дальше резона нет, надо на ночлег устраиваться.

Дрон попытался вспомнить, было про такое на форуме или нет. Про ночлег в лесу писали много, обсуждали. А вот про мертвую зону вроде нет.

– Слушай, камрад. – Женька с готовностью улыбнулся. – Ты не помнишь, от чего лиственные мрут?

– Ядерная зима…

– Это ты брось, до ядерной зимы еще далеко. Даже если вот сейчас начнется – деревья не сразу засохнут. Время нужно.

– А если тут исп-пытания проводили?

Дрон поскреб в затылке. Испытания? Они на полигоне, что ли? Да нет, вряд ли. В тайком зарытые отходы он поверить мог. Блин, это сколько же здесь рентген?! И дозиметра нет… Ничего нет. Случись сейчас война – все, хана гаврикам.

– Нам д-долго по лесам?

– А что, домой захотел? Забудь, камрад! Все равно скоро война, а выжить реально только в одиночку или с подготовленными перцами. Потащишь с собой девчонку, мать-старушку – хана.

Женька мягко улыбнулся. Вот ведь дурень. Все он с улыбочкой, все вежливо. Нельзя слюнтяев в армию брать. Сидел бы с мамой, отъедался – ни кожи, ни рожи, – в институт готовился. Дрон похлопал товарища по плечу. Он был на год старше, успел вылететь из универа, в общем, понюхал жизни. И в армию пошел сознательно, кто знал, что в такую часть попадет, говорили же: дедовщины больше нет, служить – год. И деды еще. Отморозки. Радовались бы, что в их виварий умный человек попал! Слушали бы, записывали, авось и выжили бы, случись ПП!

Уроды. Кретины. Мясо. Трупы.

– Д-дрон. – Женька шептал еле слышно, губ не разжимая, и автомат пытался нашарить. – Т-тих-хо.

Дрон улыбнулся: нашел лошка, разводит. Протянул руку, чтобы еще раз похлопать Женька по плечу, – и замер. Идет кто-то, что ли? Продирается, особо не таясь. Дрон ухватил рюкзак за лямку, махнул Женьке, чтобы шел следом, и пополз на четвереньках куда глаза глядят. Он старался не наступать на ветки, не шуметь, но не получалось, кругом был проклятый сушняк, и мертвый мох хрустел под ладонями… Истошно завопил Женька. Дрон быстро обернулся: Женька сидел на жопе, ладонь к самому лицу поднес, слезы катятся, губы дрожат.

– Что?! – выдохнул Дрон.

– С-суч-чок…

У него была пробита правая ладонь. Блин, сраный заика, еще и слепой до кучи, а преследователь уже ломился к ним, и оставалось молиться, чтобы это был медведь. Дрон вцепился в автомат и на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, увидел ЭТО позади Женьки.

Лучше бы офицеры с собаками. Патруль. Милиция. Стая волков. Гопники. Призрак дедушки, статуя Командора!

Дрон заорал, Женька обернулся, заверещал, упал на спину и начал нелепо отползать, забыв про травму, бросив автомат. Впрочем, зверя не интересовала железка, зверь хотел мяса.

Морда бультерьера, тело крысы. Глаза-щелочки. Отвратительные ржавые пятна на белесой шкуре. Зверь был размером с рысь, перетекал между веток, неспешным пружинящим шагом приближался, не скрывался, знал, что от него не уйдут. Ему достаточно было прыжка, но он играл с мясом.

Дрон понял, что все еще кричит, что горло уже дерет, что Женька повторяет: «Мама, мама, мама» – и всхлипывает. Зверь приоткрыл пасть, будто улыбнулся. Дрону показалось, что от него смердит падалью.

Автомат в руках был нереально тяжелый. И Дрон не соображал, что с ним делать, как, черт побери, эта штука стреляет. Зверь перелез через последний ствол. Теперь он стоял прямо перед Дроном, смотрел то на него, то на Женьку и бил лысым хвостом по земле.

– Стреляй! – завизжал Женька.

Дрон закрыл наконец рот и дал очередь. Едва не оглох. Он ждал, что или сейчас в него вопьются клыки, или Женька захлебнется последним криком. Было тихо. Женька, задыхаясь, судорожно хватал воздух ртом. Тварь отступала. Щерилась, скулила. Сделала несколько шагов – и рванула прочь длинными прыжками.

Дрон сел на землю. Посмотрел на Женьку.

– Ты ее видел? – горло драло от давешнего ора. Да уж, пошумели на славу, на весь лес.

– В-в-в…

– У нас такие водятся?

Женька замотал головой – чуть не отвалилась. Дрон подполз поближе к приятелю, осмотрел его ладонь: дырка была что надо. Не имело смысла куда-то спешить, бежать, прятаться: они уже выдали себя. И хорошо, если придут люди, а не друзья зверя.

– Слушай, камрад, мы случайно ничем не отравились, как думаешь? До глюков?

Женька пожал плечами. Говорить он пока не мог.

Ночь они провели на том же месте. Спали по очереди. Женька один раз принялся палить: ему померещилось, что кто-то бродит вокруг в темноте. Или не померещилось – они так и не узнали. Надо было выбираться, и с рассветом было решено по компасу двигаться на запад.

Лиственные деревья умерли по всему лесу. К счастью, дальше начался ельник, ступать на иголки было куда приятней. Рука у Женьки воспалилась, и чувствовал он себя плохо: дрожал как в лихорадке, все время хотел пить. Дрон терялся в догадках. Выходило, что лучше бы сдаться или хотя бы Женьку к людям вывести.

Когда увидел высоковольтку – чуть от радости с катушек не съехал. Долго не понимал, почему Женька тычет пальцем в вышки и бормочет:

– П-п-провод-да… П-п-п…

Думал, бред у него. А потом дошло. Проводов нет. Сперли. С высоковольтки. И несколько вышек валялись на земле. Даже елки уже выросли, не вырубает их никто. Женька плакал. Сил у него почти не осталось. Знать бы, что с ним. Никакое заражение так быстро не убивает. Кроме радиации. Дрон прислушался к ощущениям, ему показалось, что уже тошнит и скоро конец.

Теперь Дрон искал людей, шел по просеке, тащил за собой Женьку. Пусть арестуют. Пусть. Ему мерещились вчерашние твари, чудилось, что лес шуршит и следит сотнями красных глаз. Женька сбивался с шага, цеплялся за Дрона, наваливался и хрипел. Не удержался, упал. Дрон пощупал его лоб: горячий. Ему срочно требовалась помощь, и Дрон расплакался от счастья, когда они выбрались на утоптанную тропинку.

К тому времени Женька неразборчиво бормотал молитвы, пытался креститься, всхлипывал, а Дрона тошнило все сильнее, и он не мог разобраться, от волнения или лучевой болезни.

– Поднажми, камрад, ща к людям выйдем, тебя в больничку определят…

Женька лупал больными глазами, блестящими и пустыми. Его рюкзак давно уже волок Дрон, понимая, что скоро придется бросить вещи и нести Женьку. Оружие оставлять нельзя, оружие – жизнь.

Мысли путались, Дрону казалось, что он на войне, что не сдаваться идет, а крошить врага в капусту. Женька сел, прислонился спиной к колючему стволу ели. Рука у него была страшная, опухшая, пышущая жаром. Дрон примостился рядом, достал воду и еду. От консервов Женька отказался, а вот пил много и жадно, Дрон уже собрался делать замечание… А смысл? Кончился их побег. Теперь не в армию, теперь в тюрьму бы не попасть. Что там за дезертирство и кражу оружия бывает?..

Надо было одному уходить.

Люди двигались по тропе навстречу. Дрон волок Женьку, не желая бросать оба рюкзака и автоматы. Ему было тяжело, пот заливал глаза, грохот собственного сердца поглотил посторонние звуки. Какая радость: мужики! Вроде местные. Или охотники, ружья вон за плечами. Они остановились метрах в пяти. Дрон тоже притормозил, медленно усадил Женьку на землю: прикрой, камрад, если что.

– Нам нужна помощь! – крикнул он местным.

Мужики забеспокоились, зашушукались. Еще бы, наверное, все уже знают: солдаты сбежали, вооруженные, опасные.

– Мой друг болен! Пожалуйста, помогите нам! Вот! – Он склонился, чтобы положить автомат, но так и застыл – словно по команде мужики направили на него стволы.

Местные – все шестеро – были вооружены. И смотрели неприветливо.

– Не стреляйте! Мой друг болен! Мы не опасны!

Защелкали затворы. Женька вдруг всхлипнул, поднялся и, шатаясь, побрел к местным.

– Стой, – прошептал Дрон, приседая. – Камрад, стой!

– Лунарь? – четко, с ненавистью спросил местный.

Дрон растерялся. Лунарь? Женька брел к ним, волочился кое-как, а Дрон застыл на месте и медленно, на всякий случай, поднимал оружие.

Женька вдруг остолбенел.

– Г-господа, – услышал Дрон. – А ч-что с в-вами? Г-господа?

– Эй, лунарик, вали отсюда!

Женька возобновил движение. То ли не соображал, то ли еще надеялся на помощь. Вот ведь.

– Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!

Дрон решился: надо забрать Женьку, остановить. Он, не опуская автомата, сделал несколько шагов вперед, пристально всмотрелся в лица… Лица?!

Человекообразные существа были братьями вчерашнего зверя, частью его мира – шелушащиеся, покрытые пятнами и струпьями, с гноящимися щелками глаз. Руки переднего, сжимающие незнакомой конструкции ружье, до ужаса напоминали клешни.

Женьку совсем занесло. Он нелепо взмахнул руками – и передний мутант выстрелил. Дрон затаился, не дыша. Женька упал набок. Похоже, местные не ожидали от товарища такой прыти – на секунду воцарилась тишина, уроды не двигались. Потом застонал Женька. Пока все глазели на него, Дрон кинулся вбок, в лесную чащу. Он бежал, не разбирая дороги, не замечая, что ревет, бежал, нелепо вскидывая ноги.

На тропинке за его спиной Клешня навис над странным лунарем, направив на него ствол.

– Че он? – спросил Сопливый.

– Хрен знает… Стремный… Чистый, бля. Эй, Мокруха, пошерсти, что у него в мешке?

Мокруха послушно полез в рюкзак. Вынул банку консервов, растерянно покрутил в руках. Порылся еще, нашарил фонарик, спички.

– Лунарский шмот, – авторитетно заявил Сопливый.

– Ни хрена не лунарский! – Дед Вано, признанный спец по лунарям, отобрал у Мокрухи фонарик. – Нет у лунарей такого шмота! Эй, задохлик, говори, откуда ты?

Женька открыл глаза. Все плыло, кружилось, ну и рожи у местных, что они от него хотят, мама, прости, ой, больно, мама, товарищ офицер, я из взвода…

– Какая еще часть? – не понял Клешня. – Ну-ка, Мокруха, разберись, что он там лопочет!

Мокруха наступил на искалеченную руку Женьки, Женька зашелся криком.

Этот вопль и звуки выстрелов настигли Дрона. Дрон втянул голову в плечи и, не оглядываясь, побежал дальше. У него не хватало дыхания и очень кружилась голова.

– Бесполезно, – Клешня плюнул на труп. – Надо найти второго. Шмот заберем, а второго сдадим баронам.

Дрона поймали к вечеру.

* * *

Леон держит меня за руку чуть выше локтя. Больно. Терплю. Спотыкаясь, иду следом. Молчим. Наконец останавливаемся. Сейчас что-то будет!

– Что за дело? – перевожу стрелки, чтобы он успокоился.

Ни фига не подействовало.

– Зачем ты притащила это дерьмо в бункер?

За полтора года я научилась мало-мальски его чувствовать. Сейчас он взбешен. Эх, говорила же моя задница!

– Это непростой человек…

– Что-то за последнее время стало много «непростых человеков»!

– Хорошо, тогда как ты объяснишь… его существование? Его машину? Его книги? Одежду?

Вроде успокоился.

– Пока никак. Но я тебя просил, предупреждал: не свети бункер. Мое положение зыбкое, вдруг завтра надо будет залечь?

– Он же не опасен! Да он вороне голову не скрутит!

– Ладно. Представь: возвращаешься ты домой, а в твоей постели – сифилитичка.

– Леон, да пойми же ты: у меня выхода не было! Куда бы я его машину дела?

Усмехается. Достает портсигар. Понты, блин! И сигаретки покруче моих будут. Бумага тонкая, почти прозрачная.

– На твоем месте другой бы…

Не даю ему договорить:

– Знаю, знаю!

Протягивает сигарету. Закуриваю и продолжаю с замирающим сердцем:

– Что с ним теперь?

Говорю и понимаю, что от его решения зависит если не вся моя жизнь, то ее огромный, самый важный кусок. И если он поступит «как другой бы», я не знаю, что сделаю. Не знаю, на чьей стороне буду. И не знаю, кто из них более «свой». Леон… Мне будет его не хватать, но он не пропадет без меня. Вадим…

– Идем, я кое-кого тебе покажу.

…Вадим. Существо из другого мира. Парень из Поднебесной. Человек, который не боится помочь незнакомому. Просто так помочь. И не потребовать платы. Что он сейчас обо мне думает? Черт! И еще раз черт! Отблагодарила, блин! Подставила. Привела цацками увешанного, понадеялась на Леона, подумала, что поймет, поможет… С какой стати?

– Что с ним будет?

Оборачивается, выплевывает окурок, растирает ботинком и говорит на ходу:

– Сандра… Взрослая ведь девочка. Это для тебя важно?

Молчу. Пять граммов золота. Фантастическая машина… Лакомый ведь кусок. Почему сразу не подумала? Забыла, что здесь совсем не как у лунарей… у элиты. А если бы не Леон, кормить бы мне червей своим гуманизмом.

Идем быстро. Дыхание сбивается.

– Ты говорил… не бросать своих. Он помог просто… так, понимаешь? Просто так!

– И сразу свой?

Вижу его затылок. Смоляные волосы собраны в хвост. Волосок к волоску. Наверное, он сейчас улыбается. Ненавижу его улыбку! Молчит. Издевается? Меняю тему.

– Что за дело?

– Такой ты мне нравишься больше.

Сволочь. Ненавижу. И преклоняюсь. Иногда кажется, что он железный, поэтому боюсь: железному легко заржаветь.

– Сама увидишь. Возможно, твой… хмырек нам и пригодится.

Перевожу дыхание. Если «пригодится», значит, будет жить. Хотя… зачем Леону его убивать?

Два этажа. Первый – цокольный, второй типа жилой. Внизу – сырые, холодные даже летом клетушки. Наверху – каморки тюремщиков, мало уступающие камерам. Третий, четвертый и пятый этажи снесены на фиг. Сотни раз была здесь, но не привыкла. Только вижу чертов дом, сразу чувства возвращаются. Снова я валяюсь связанная, и жизнь висит на волоске. И снова Леон, но теперь по эту сторону стены.

Идем по протоптанной тропе, справа и слева – поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов – опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.

Надрываются два лохматых пса, бросаются на нас, хрипят, когда ошейник передавливает горло. И снова разгоняются.

На лай высовывается Руся с автоматом наперевес. Его седобородого напарника, моего бывшего тюремщика, хлопнули два месяца назад. Второго дежурного не знаю. Видать, новенький. Что толку с ними знакомиться – они каждый месяц разные.

Руся вытягивается в струнку, пожимает руку Леона. Безумно хочется дать ему подсрачник. Щерит беззубый рот. Отворачиваюсь. Любит он с дерьмом панибратствовать. И его любят. Но продадут при первом удобном случае. Твари.

– Что нового? – интересуется Леон.

– Так же, – махает рукой Руся, подмигивает. – Он ненормальный… а если лунарь? Они ж нас…

– Веди, пусть Кудряшка глянет.

– Они ж нас с говном смешают! Мы ж его по-тихому, чтоб следов не было. Точно блаженный. Теперь только валить, если он своим пожалуется…

Не выдерживаю и пинаю его под зад:

– Заткнись! Язык тебе отрезать мало!

– Да что вы все дрочите на этого психа? – не унимается Руся.

Что у них происходит? Мне бы вернуться поскорее. Дело к обеду. Что Вадим подумает? Че-о-орт! Я-то им зачем?

Заходим в допросную. В кресле сидит примотанная к стулу сопля условно мужеского полу, с зареванным лицом, вся трясется. В труселях и майке. Тумба, завидев нас, вскакивает, семенит короткими лапками – с боссом желает поздороваться. Меня игнорирует.

Сопля скукоживается, смотрит на Леона собачьими глазами. Леон садится на край стола, указывает на кресло. Тумба думает, что ему, и семенит назад.

– Тумба, выйди.

Повторять не приходится. Сажусь на нагретое место, морщусь: оно впитало вонь мочи и немытого тела.

– Это тело земельники поймали в лесу. При нем был автомат, патроны, рюкзак со странными вещами… да что я говорю, вон оно, на столе. Взгляни.

В душе шевелится странное подозрение. В лесу… автомат с патронами… странные вещи… А что, если?.. Развязываю потасканный холщовый мешок.

Исписанная бумага – белая, чистая. Целая пачка листов. Читаю наугад: « Первая нычка создана для того, чтоб добраться до нычки главной. Что там прятать, сам решай. Единственное, что стопроцентно должно быть там, – таблетка от тех, кто загонит тебе иглы под ногти и заставит эту нычку показать». Таблетка? Нычка? Что за бред?

Горстка золотистых кружочков. Присматриваюсь: монеты. «Десять рублей». И год чеканки – две тысячи десятый. У лунарей такие сохранились как память об ушедших днях, только на них не ворону-мутанта изображали, а сельхозорудия. О, бумажные деньги. Одна – бежевая, на ней мужик, четверка коней, дом с колоннами. Написано «Москва». «Сто рублей». Еще зеленая, тысяча этих самых «рублей». Опять мужик, серьезный, с бородой, зовут Ярославлем. Бумажки потертые, а монетка – новая совсем.

А что это там светится в мешке? Протягиваю руку, хватаю. Холодное, скользкое. Вынимаю. Прозрачная штуковина. Резиновая? Похоже, да. И, похоже, чем-то смазана. Интересно, зачем? И эти маленькие бугорки? Утончение на конце?.. Похоже на емкость для чего-то. Растягиваю. Пахнет вкусно и съедобно, но, скорее всего, это не жрут. Снова опускаю в мешок. Опять светится. Фосфор? Это осветительный прибор?

С недоумением смотрю на Леона, он пожимает плечами.

– Наверное, если натянуть это на палочку, получится светильник. Или если подвесить…

– Зачем это? – обращается к пленнику.

Тот следит за нами, вытаращив глаза. Хлюпает носом, кривит губы, переводит взгляд с Леона на меня и хрипит:

– Вы шутите, да?

Хрясь – Леон бьет кулаком по столу.

– Я тебе сейчас пошучу!

Вжимается в кресло и отвечает:

– Это пре-зер-ва-тив!

– Что?! – Леон встает и шагает к нему. – Зачем это?

– Ну… Я скажу! Все скажу! Это… ну, когда с бабой… на член надевают, чтоб не заразиться.

Запрокидываю голову, ржу. Как я не догадалась? Были же раньше такие штуковины, чтоб не беременеть. А сейчас невыгодно их делать, женщинам спирали ставят. Если пустить рождаемость на самотек – не прокормишь спиногрызов. Леон усмехается:

– Светильничек! Во изврат! Итак, ты кто и откуда? Повтори.

Вытирает нос о замызганную майку на плече (видать, одежду сперли) и говорит:

– Андрей Николаенко, тысяча девятьсот девяносто второго года рождения. Гражданин Российской Федерации, москвич. Ввиду жестокого обращения со мной совершил побег из воинской части…

– Видишь? – спрашивает Леон. – Никого не напоминает?

Верчу в руках штуковину, похожую на зажигалку, но из другого материала, случайно что-то нажимаю – она начинает светиться. Фонарик.

– Мне-то сразу все стало ясно, – говорю с торжеством в голосе. – А ты не верил!

– Он оттуда же, откуда и твой хмырь, и у него в лесу нычка. Признаваться, сволочь, не хочет. – Леон сверлит его взглядом. – Ты, задохлик, зачем она тебе на том свете?

Снова съеживается, по щекам текут слезы:

– Нету у меня ничего! Ни-че-го!

– Но там написано…

– Нету! – ревет белугой. – Это пособие… на случай… ядерной войны!

Теперь ржет Леон:

– Ну что за ненормальный!

– Вадим говорил, – шепчу, – что у них там войны не было.

Самое время замолвить слово о Вадиме! Только бы Леон заинтересовался!

Молчит. Задумался, потирает подбородок.

– Свой, значит? – бросает злобно. – Гнида он, а не свой. Какого черта им тут надо?

– Леон! – хватаю его за руку. – Пойми же ты, что мы можем попасть туда! Где не было войны! Чисто! Еды – завались! Это шанс, Леон!

– Понял, не маленький. Сиди тут и никого не впускай. Не нужны нам лишние уши.

– Ты куда?

– За хмырем твоим.

Хлопает дверь. Падаю в вонючее кресло, сжимаю виски. Мог бы меня послать. Не доверяет? Всегда доверял, а теперь перестал? Почему?

Только бы с Вадимом ничего не случилось! Он же не приспособлен к таким жестоким условиям! У них там, наверное, все друг друга уважают, как у лунарей, а тут раз – и за грудки. С ума сойти! Вадим не сошел. Он сильный. Сильный, но беспомощный. Ну и глупость! Так… Что делать? Что делать, что делать, что делать… Не вижу выхода.

– Девушка, – скулит пленник. – Отпустите меня. У меня родители бедные, им нечем заплатить выкуп. Правда!

– Пить хочешь? – спрашиваю, помня свои злоключения.

Кивает. Подношу стакан к его губам. Пьет жадно, захлебываясь. Бедный! Жду, пока утолит жажду, и спрашиваю:

– Думаешь, ты где находишься?

– Не знаю. – Его пухлые губы начинают дрожать. – В аду… Сплю… Не зна-а-аю! И этот спрашивал, как вернуться, а я не знаю!

– Вот как, – чешу в затылке, – спрашивал… Ну, Леон!

Уф-ф, значит, в нашей маленькой команде появился Леон. Это хорошо, у него везде прикормленные люди…

– Девушка, – продолжает клянчить пленник, – отпустите! Я же вижу, вы добрая…

У них к незнакомым обращаются на «вы». И у нас тоже так было пятьдесят лет назад. Теперь мы можем найти дорогу в Поднебесную. Купаться в чистой реке… Фантастика же! Ловить рыбу! И Вадим…

При мысли о нем сладостно заныло под ложечкой. Он хозяин этого мира. Осталось дождаться Леона и убедить, что Вадим нужен. Чем же занять себя, дожидаясь Леона? Тянусь к распечаткам. Читаю по диагонали. Ну и чушь, невероятная чушь. Инструкция, как прятать вещи в лесу, что ли? Или как прятаться? Абсолютно бесполезная вещь. Все понятно, но это что значит?

« Давайте поговорим о совке». И что интересного мне расскажут о совке? « Это не плохо и не хорошо. Суть в другом. Совок был хорош тем, что постоянно поставлял тепло и свет и без разбору гасил беспредельщиков». Машина, что ли? Ни фига себе у них техника! Но почему именно совок? « Теперь совка нет, а сила, которая дожирает его труп, не заинтересована в тебе, более того – она хочет, чтоб ты сдох». О-го-го. И о чем это? Сленг у них такой, что ли?

Ничего не понятно. Придется ждать Вадима.