Текст книги "Ребро медали (СИ)"

Автор книги: Виктор Емский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

  Лето следующего года

  Лейтенант Клейман, выйдя с очередного «гипертонического» больничного, прибыл на работу. По наряду они с Яреевым заступали во вторую смену. Появившись в полку пораньше, он, чтобы ни на кого не нарваться (пришел на работу – уже всем должен), тихонько прокрался вдоль забора к оружейке. Вокруг все было спокойно, но сердце его чувствовало, что без ударов судьбы сегодня не обойдется. Он вооружился, прошмыгнул между рядами патрульных машин и в месте, где перед разводами курили сотрудники роты, обнаружил младшего лейтенанта Баркасова.

  Последнего звали Юрием. Он хоть и не курил, зато любил послушать, развесив уши, болтавших товарищей. Работал Баркасов в ГАИ около десяти лет и считался опытным сотрудником, несмотря на то, что ДТП оформлять не умел и в слове «душ» при написании делал не менее трех ошибок. Кроме этого Юрик панически боялся Царя, других руководителей, а также всех прочих обстоятельств, окружающих человека во время жизни в этом мире. Он глубоко был уверен в том, что если его выгонят из милиции, ему придется либо погибнуть от голода, либо спиться.

  Клейман поздоровался с Баркасовым и сразу же понял, за что получит по шее. Юрик был в белой парадной рубашке, а он – в серо-голубой повседневной.

  – Это что у тебя за праздник сегодня? – спросил у Юрика Клейман.

  – Это не у меня праздник, – радостно ответил Юрик. – Это у тебя сейчас будет вздрючка с пляской.

  – Почему?

  – Потому что курортный сезон начался. Приказ пришел из главка. С первого июня по тридцать первое августа все инспекторы должны быть в белых рубашках, чтобы радовать глаз проезжающих в сторону моря граждан Российской Федерации.

  – Так через пару часов на пыльной дороге эта рубашка станет черной. А если поможешь толкнуть заглохшее ведро, это случится раньше.

  – Никого не волнует. Работающие инспекторы стране уже не нужны. Нужны красивые декорации вдоль дорог. Так что готовься, сейчас тебе будут задницу красным цветом подсвечивать. Га-га-га!

  Клейман спокойно закурил сигарету и сказал:

  – Да пошел ты покойников радовать своей белой рубашкой, а также забери с собой всех отдыхающих россиян, и тех, кто это придумал. Мне об этом никто не говорил. И вообще, как тут обстановка?

  – Как всегда, тревожная, – сказал появившийся сзади Яреев, – ну как отдыхалось?

  – Я не отдыхал, а болел, – ответил Клейман.

  – Ага, видел я тебя больного на одном канальчике с удочкой и чекушкой.

  – Рыбалка, как известно, лечит от всего.

  – Ну-ну, – Яреев посмотрел на Юрика и спросил у того:

  – А ты опять сегодня на въезде в парк работаешь?

  – Да, – ответил Юрик, и у него тут же упало настроение.

  – Наверное, давно к Царю здороваться не подходил.

  – А с чем подходить, если я уже вторую неделю парк охраняю?

  – И ни один бухой не попался?

  – Там такие бухие ездят, что если остановишь, сам ему должен будешь, – настроение у Баркасова пропало вообще.

  – Да там же старое русло реки протекает, – вспомнил Клейман. – Купи пару-тройку водных велосипедов, несколько лодок в придачу и сдавай в прокат отдыхающим. Вот тебе и бизнес. Назови пункт проката: «Юра Лодочный и свисток»!

  – Да пошли вы все! – вконец обиделся Баркасов и отошел в сторону.

  Яреев решил его добить и громко сказал:

  – Юрик, а ты в курсе, что твое имя является русской формой имени Георгий? В большинстве летописей Юрия Долгорукого называют князем Георгием.

  – Брехня! – долетел голос Баркасова.

  Клейман тут же среагировал до́лжным образом и крикнул:

  – Эй, Жора Лодочный! Иди к нам.

  Они с Яреевым с удовольствием рассмеялись.

  Стали подходить другие инспекторы. До развода оставалось еще пятнадцать минут. Все курили и болтали. Появился командир второго взвода капитан Кузнецов Алексей Петрович. Он сказал:

  – Давайте рабочие тетради, я проверки напишу.

   Инспекторы свалили тетради на капот ближайшей патрульки. Петрович принялся писать и одновременно выговаривать:

  – Как вы мне все опротивели. Надоело за вас по шее получать. Никто ничего не делает, и делать не хочет. Вы только смерти моей хотите. Сколько можно меня подставлять? Вот сейчас пойдем в актовый зал и меня обязательно за вас дрюкнут!

  – Петрович, – вежливо перебил его Яреев, – от этого никуда не денешься.

  – Почему?

  – Ты помнишь, как этот зал назывался при советской власти?

  – Ну-у, ленинская комната, по-моему, – вспомнил молодость Кузнецов.

  – А сейчас – АКТОВЫЙ ЗАЛ! То есть место для проведения половых актов.

  Раздался дружный гогот. Кузнецов запустил в Яреева чьей-то тетрадью и сказал:

  – Уйди отсюда, видеть тебя не могу!

  И тут взгляд его уперся в синюю рубашку Клеймана. Кожа на лице взводного командира моментально посерела, а подбородок его отъехал книзу:

  – Э, в-ва, – проблеял Кузнецов и ничего больше сказать не смог.

  – Да не знал я, Петрович, – попытался оправдаться Клейман.

  Дар речи вернулся к Кузнецову, и он заорал:

  – Уйди с глаз моих долой! Чтобы на разводе я тебя не видел! Стой за машинами! Вторую неделю все в белых рубашках ходят!

  – Все-все-все, – Клейман сбежал за машины.

  – Что здесь за крики? – спросил неожиданно появившийся Царь.

  – Все нормально, Алексеич, – ответил Кузнецов, продолжая писать проверки.

  – Ну и правильно кричишь, – сказал Царь, здороваясь с инспекторами за руки. – Иногда надо и покричать. А то сюсюкаешься с ними, а они тебе на шею садятся и тебя же топят.

  Говоря это, он действовал руками как опытный жонглер. Всунутые в правую руку деньги он мгновенно перекидывал в левую. Дальше левая ныряла в карман, а правая тянулась к следующему рукопожатию. Тут из актового зала выглянул Юрик Баркасов и, боясь, что не успеет, вприпрыжку поскакал здороваться с Царем. Успел, слава богу. Лицо его посветлело...

  После развода, когда все построились для отдачи приказа, Царь торжественно выругал Яреева за безобразное отношение к патрульному автомобилю и установил двухнедельный срок для полной покраски машины, естественно, за его же счет. Типа, заводская краска уже выгорела, а машина должна выглядеть прилично. То, что автомобиль Яреева еще несколько лет назад должен был списаться на металлолом ввиду старости, командира не волновало.

   Ответственный по роте майор Оленев отдал приказ о заступлении на службу, и строй развалился. На плацу остались Кузнецов и Яреев. К ним подошел ранее прятавшийся за машинами Клейман.

  Петрович выговаривал Ярееву:

  – Что ты с судьбой онанизмом занимаешься? Я тебе еще вчера открытым текстом говорил – дай ему денег. Сколько времени ты ему не давал?

  – Недели две, наверное.

  – А почему?

  – Что я, дурак, что ли, двойной тариф платить? Вот, Клейман вышел, сейчас дадим. Вдвоем легче и дешевле.

  – Ох, недаром он говорит, что вы двое – самые конченые евреи в роте.

  – У него все евреи, один он истинный ариец.

  – Ну вот, допрыгались? Теперь красьте машину.

  У Клеймана улыбка сошла с губ, и он спросил, растягивая слова:

  – Чего-чего?

  Петрович тут же испуганно ткнул пальцем в Яреева и сказал:

  – Он тебе все расскажет.

  После чего быстро ушел, не оглядываясь.

  Яреев рассказал о царском требовании. Клейман раскрыл пасть и принялся виртуозно материться, вплетая в речь Царя, Кузнецова, командира полка и даже министра внутренних дел.

  – Уйду на больничный! – наконец закончил он.

  – Ну, конечно. Как какая-нибудь задница намечается, ты сразу в кусты. А меня – под танки, – констатировал Яреев.

  – Да уж, нашелся тут танкист, – справедливо заметил Клейман. – На тебя как залезешь, так и слезешь. Еврей, одним словом.

  – Ты на себя в зеркало посмотри! Тоже мне – сын славянского народа с биробиджанской фамилией.

  Они, переругиваясь, пошли к патрульному автомобилю.

  Вечером, предварительно созвонившись с несколькими порядочными экипажами, решили поесть раков и обильно запить их пивом. Когда все необходимое купили и приехали к двенадцати записываться, неожиданно обнаружили в кабинете майора Оленева Григория Борисовича.

  Это был индивидуум, относившийся к той категории людей, которых называют наивными чукотскими юношами. Лет ему было под сорок, и легкость его мысли соответствовала по весу опоре чугунного обелиска. Чувство юмора Оленев имел параллельно-перпендикулярное и самооценка его била все рекорды высоты, достигнутые в полетах советской авиацией. Ваня Дрозд дал ему прозвище – «Пушок». Когда его спросили, что оно означает, тот ответил:

  – Ну, чудо в перьях!

  С Царем Оленев был в кумовских отношениях (кто-то кого-то у кого-то крестил). Работал он в начале девяностых годов в полку водителем в дежурной части. Ездил на УАЗике и возил всех, кому не лень. Короче, оценен был руководством по достоинству. Потом перевелся в следственное управление, получил офицерское звание и стал оформлять дорожки с пострадавшими. Правда, недолго. Где-то он накосячил и получил мощный пинок под зад. Пришлось даже перевестись в одну из служб министерства юстиции. Там Оленев тоже не задержался и вылетел с применением предыдущей формы увольнения.

  Царь же подобрал столь ценного сотрудника, отряхнул и устроил своим заместителем по работе с личным составом (замполитом роты). За это Пушок был предан ему до гроба. Майора он получил недавно, числясь полгода в каком-то из райотделов города в должности старшего участкового (естественно, не бесплатно). Кузнецов, кстати, еще находился в тот момент на такой же должности и вскоре должен был также подрасти в звании.

  Итак, появление замполита поздней ночью в кабинете выглядело странно. Обычно присутствовал кто-нибудь из заместителей командиров взводов, и записывались инспекторы быстро и как хотели.

  – Сегодня записывать вас буду я, – грозно сказал Пушок. – Материалы на стол! Стану считать.

  Клейман шепотом спросил у Яреева:

  – Чего ему тут надо?

  – Как чего? – удивился тот. – Денег, конечно. Сейчас будет мозги полоскать. А дашь денег – запишет в ведомость, что хочешь.

  – Это что же такое получается? Царю дай, Кузнецову дай, в административную практику отнеси, в отделение службы дай, в штаб отнеси, ежедневно сдай, в дежурку курицу жареную купи, и этому надо?

  – Ты еще отделение кадров забыл.

  – А где их столько взять? В смысле – денег.

  – А им по барабану. Ты еще патрульку заправь, отремонтируй и покрась. А у них как в фильме: кто не работает – тот ест.

  Клейман сжал губы и сказал негромко:

  – Сортирную дырку этому Пушку, а не деньги.

  – Абсолютно правильное решение, – согласился Яреев и полез без очереди (как старослужащий) записываться к замполиту роты.

  – Это что такое, – строго спросил Оленев, перебирая семь рожденных в муках протоколов, – это ты один написал?

  – Нет, Борисыч, это вдвоем, – стал оправдываться Яреев. – Нас дежурка сегодня по всяким разным заданиям посылала туда-сюда. Работать по нарушителям некогда было. Ты там, в ведомости, напиши два слова: дежурная часть, – Сергей ткнул пальцем в разграфленный листок.

  – Я сам знаю, что записывать, – важно заявил Оленев и, догадавшись, что денег ему не видать, добавил, – если вам некогда было работать в течение смены, езжайте ловить бухого сейчас. Нам не хватает к концу месяца двадцать шесть штук. Во времени я вас не ограничиваю, выявляйте хоть до утра. Дрюкайтесь – как хотите, но без результата не заезжайте. Все. Свободны.

  Клейман с Яреевым переглянулись и вышли в коридор, успев по пути подмигнуть Кривцову. Через две минуты и он с Поваровым оказались там же. Хитро улыбаясь, Кривцов сказал:

  – Мы все уже сдали оружие, а этот осел не знает данного факта. Я предлагаю поехать на штрафную стоянку. Там в углу есть обалденный фонарь. Станем под ним, разложимся на капоте. Пусть этот наивный парень думает, что мы работаем. Часа в два ночи он один черт уедет домой, потому что завтра ему к семи утра на службу надо. Вот и запишемся спокойно.

  Так и сделали. Пива было взято в достаточном количестве, и когда около двух часов ночи Пушок позвонил Кривцову, тот заплетающимся языком пояснил:

  – Пока не поймали. Усиленно ловим дальше. Совместно с Клейманом и Яреевым.

  Оленев, матерясь, поехал домой. Около трех часов ночи четверо доработчиков спокойно прибыли в подразделение, записались, и разъехались отдыхать.

  * * *

  На следующий день к середине смены у Яреева с Клейманом закончились постановления. Они позвонили Изе, работавшему также во вторую, узнали, где тот находится, и поехали к нему с целью «стрельнуть» бланочной продукции.

  Алмазов в одном из спальных районов в ста метрах от маршрута неожиданно для себя обнаружил новый волшебный знак: «Ограничение максимальной скорости сорок километров в час». Улочка была узенькой, транспорт двигался небольшим потоком, и вокруг было много раскидистых деревьев. Изя спрятал патрульку за одним из них, взял в руки радар марки «Сокол-М», в народе именуемый «феном», и принялся с радостью насвистывать. В машине сидел Саша Ивахин и разбирался с водителями, превысившими скорость по причине своей невнимательности.

  Когда подъехали Яреев с Клейманом, картина уже не выглядела спокойно-идиллической. Бонд и Изя стояли возле патрульки с довольными лицами, а вокруг них бегал кругами пожилой черкес, находившийся в состоянии самой животной ярости. Он размахивал руками, топал ногами, бил себя в грудь кулаком и грозил инспекторам пальцем. Клейман заметил:

  – Чем-то они его сильно обидели.

  Они с Яреевым вылезли из машины, подошли поближе и выяснили причину скандала. Оказалось, в этот день Изе с Бондом, откровенно говоря, немного не везло.

  У двух первых нарушителей не имелось денег, и Бонд выписал им штрафы. Третий был отпущен даром, потому что ему было семьдесят махровых лет от роду и рука у Бонда на него, как говорится, не поднялась. Зато попавшийся четвертым по счету адыг по имени Байзет, управлявший дорогим «Крайслером», вывел Изю из себя.

  По числу и весу золотых украшений, навешанных на тело, Байзет как нельзя лучше подходил для роли манекена в ювелирном магазине. Размахивая руками, пальцы которых были усыпаны перстнями различной величины, он требовал срочно его отпустить. Деньги обещал отдать как-нибудь потом при следующей встрече, ссылаясь на то, что в данный момент они закончились.

  Алмазов достал из кармана пачку мятых десятирублевок, отслюнявил две купюры и, протянув их черкесу, сказал:

  – На, Байзет, держи скорее.

  Тот удивленно спросил:

  – Это зачем?

  Изя, выделяя каждое слово, медленно произнес:

  – Вот эту пачку нам выдали в бухгалтерии для того, чтобы раздавать нищим черкесам-голодранцам.

  Что тут началось!!!

  Клейману с Яреевым повезло присутствовать как раз при кульминации шоу. Наконец, напрыгавшись, адыг успокоился, и устало сказал:

  – Вы меня унизили и оскорбили, и я вам обязательно буду мстить. Я, если хотите знать, очень богатый человек. Еще я – двоюродный племянник президента Кабардино-Балкарии и троюродный брат федерального судьи Теучежского района Адыгеи. А назван я в честь моего предка – султана Байзета Молниеносного, который закончил свои праведные дни в богатстве и величии...

  Яреев перебил хвастуна и с ехидством в голосе произнес:

  – Ну да, ну да. Как же, знаем. Только был Баязет самым натуральным алкоголиком и похабником, нарушавшим все моральные установки ислама, и закончил он свои великие дни в роли великой подставки для ног в великой бричке не менее великого правителя – хромого Тимура.

  Черкес опять взорвался:

  – Я про это ничего не знаю! А раз так – все это вранье!

  – Конечно, – Яреев продолжал веселиться. – А правда на самом деле в том, что денег у тебя с собой навалом, только мелких нет. И тебя просто давит жаба дать инспектору крупную купюру.

  Байзет завилял глазами и заявил:

  – Не хочу с вами, гяурами, разговаривать. Можете забрать права. Я себе другие куплю.

  Бонд, садясь в патрульку, громко сказал:

  – А я мог бы и сдачи дать.

  – Правда? – удивился черкес. – Так бы сразу и сказал!

  Он тут же нырнул в правую дверь. Инспекторы, оставшиеся на улице, дружно рассмеялись.

  Клейман спросил у Изи:

  – Ты сам придумал этот фокус с червонцами?

  – Конечно. Но устраивать его лучше с братскими армянами.

  – Почему?

  – Те, кроме битья себя в грудь, начинают деньгами разбрасываться, показывая, что материальные ценности для них – тьфу! Один из них как-то даже порвал пополам пару тысячных купюр и бросил их на асфальт.

  – Неужели?

  – Да. После его отъезда я подобрал купюры, склеил их скотчем и сказал про себя спасибо. Я ведь не богатый. Я – бедный и неамбициозный.

  Яреев похлопал Алмазова по плечу и заметил:

  – Да, Израиль Соломонович, ты с голоду не умрешь.

  Изя за словом в карман никогда не лез:

  – Это вы нигде не пропадете. Кто на красивую бутылку с паленым дагестанским коньяком прилепил отпаренную этикетку от французского «Мартеля» и приправил ее Царю? Не вы, случайно?

  – Так ни черта себе, сколько французское пойло стоит! А паленый коньяк нам подарили. Нас тогда Царь нагрузил.

  – Ну и как, прокатило?

  – Аж бегом! На следующий день он спасибо сказал. Ему коньяк понравился, а мы – сэкономили.

  Изя рассмеялся и заявил:

  – Так что прежде чем обвинять меня в семитской хитрозадости, посмотрите на свои проделки со стороны. Славяне мне тут нашлись!

  Клейман, посмеиваясь, обратил внимание на нижнюю часть ближайшей к ним пятиэтажки, и расхохотался еще сильнее. Вся стометровая длина цокольного этажа здания была расписана черными громадными буквами. Надписи гласили:

  НЕ СРАТЬ! НЕ ССАТЬ! ГАРАЖИ – НАПРОТИВ!

  Он оглянулся и действительно обнаружил сзади гаражный кооператив.

  Подошел Бонд и ворчливо принялся жаловаться:

  – Представляете, нарушил этот черкес на триста рублей. Сует мне штуку и требует девятьсот пятьдесят рублей сдачи. Я ему говорю, типа, не ошалел ли ты, родной? А он в ответ, мол, ну, тогда девятьсот давай или пиши протокол.

   – И что ты сделал? – спросил Изя.

  – Дал ему девятьсот сдачи. Убил бы того урода, который придумал этот кодекс. Раньше не надо было уговаривать. Забрал права и все. Постоит недельку в очереди в районном ГАИ – либо фиг потом нарушать будет, либо заплатит в следующий раз нормально. Про штрафные баллы я вообще молчу!

  – Не бухти, Саша, – сказал Алмазов. – Этот кодекс придумали либо пассивные гомосексуалисты, либо вредители, управляемые американскими шпионами, а скорее всего – те и другие вместе. Ради голосов избирателей кое-кто сейчас готов извернуться и самому себе оральный секс сделать. Как же, пекутся они о насущных нуждах водителей и о демократии. Да во всех странах, где демократии по количеству на душу населения в миллион раз больше, чем у нас, попробуй нарушить правила дорожного движения! Тебя это демократическое государство в лице полицейского отпомидорит так, что ты всю оставшуюся жизнь будешь путать рот с гузном! А у нас власть заботится о благе простых граждан. Пока по телевизору гневно разоблачают крохобора-гаишника, сунувшего в карман несчастные сто рублей, народ забывает о тех, кто крадет составами, пароходами и нефтяными потоками. Вот она – кость. Глодай – не хочу! А депутаты и министры тем временем отдыхают где-нибудь в Европе. Когда сожрут всех инспекторов, они придумают нового коррумпированного врага. На очереди масса профессий: таможенники, учителя, врачи, пожарники – чем плохи? Те, кто воруют миллиарды – пойдут последними. Причем на вилы. Если вообще пойдут...

  5

  Рабочий день начался с больших странностей. Клейман, заглянув в кабинет роты перед разводом, обнаружил в нем все руководство. Не было только Царя. Зато присутствовали трое каких-то хмырей в гражданке с наглыми протокольными лицами. Один из них сидел (страшно подумать!) в царском кресле, а двое других потрошили столы, сейфы и вели себя как дома. Кузнецов с печальным лицом тупо смотрел в окно, а Пушок рявкнул в сторону Клеймана и тот, захлопнув дверь, пошел получать пистолет.

  Комната для заряжания, разряжания, чистки оружия представляла собой помещение сарайного типа площадью двадцать квадратных метров. Все стены, полки и потолок были изрешечены пулевыми отверстиями подобно казематам Брестской крепости. Большинство дырок являлись последствиями всякого рода усилений и доработок. Уставшие инспекторы постоянно путали порядок разряжания и потому частенько бабахали во все стороны. Пока обходилось без жертв. Просто везло.

  Кроме этого оружейка находилась в состоянии непрекращающегося ремонта. Каждый день, как в любом российском туалете, на стенках обнаруживались свежие надписи. Самое интересное – никто и никогда не видел настенных творцов, чьих рук было это дело. Писанина появлялась как бы сама собой. Но практически вся настенная живопись касалась одного единственного человека. И звали его – Николай Анатольевич Хмара.

  Будучи подполковником милиции, он занимал должность заместителя командира полка по службе, то есть был вторым лицом в полковом минигосударстве. В какой-то части его организма была спрятана, по всей видимости, атомная, никогда не разряжающаяся батарейка. Она позволяла ему всегда находиться на работе и руководить подразделением. Он успевал везде, и никуда от него нельзя было деться. Поэтому надписи на стенах были одного характера – матерно-зоологического.

   Хмара раз в неделю наведывался в оружейку, читал свеженькое, выдавал пилюлю техчасти и ремонт возобновлялся снова. Вот и в этот день Клейман, зайдя получать оружие, залюбовался побеленными стенами. Их привели в порядок с утра, и ни одной новой надписи еще не появилось. Ан нет! В углу стоял треснувший кусок гипсокартона, на котором чернели большие буквы: ГИПСОХМАРТОН.

  Клейман снарядил обоймы патронами, сунул пистолет в кобуру и отправился в курилку. Там он увидел возбужденного Баркасова, который, размахивая руками, что-то рассказывал Ярееву.

  Долетела последняя фраза:

  – Так что теперь ему точно триндец!

  Клейман хлопнул Юрика по плечу, протянул для приветствия руку и сказал:

  – Здравствуй, Жора!

  – Привет, еврейская морда! – тонко пошутил Баркасов.

  – Ну как тебе не стыдно? – ласково произнес Клейман. – Я ж тебе не животное какое-нибудь, а человек. У меня имеется не морда, а лицо. Была бы у меня морда, я б тогда носил фамилию не Клейман, а Баркасов.

  – Ты знаешь, что творится в роте? – возбужденно спросил Юрик. – Царя увезли в главк допрашивать, а целая бригада уэсбэшников кабинет шмонает!

  – Правда? – удивился Клейман. – То-то мне их физиономии не понравились!

  В курилку влетел растрепанный Дрозд. Он закурил сигарету и рассказал последние известия. Оказалось, на Царя пришла большая порция анонимок. Причем кто-то написал во все инстанции сразу: и губернатору, и в прокуратуру, и в главк и еще куда-то... Короче, теперь только президент России, наверное, не знал о том, что Григорий Алексеевич Цапов – вор, коррупционер и редкостное аморальное мурло в придачу. Все анонимки собрали в кучу и создали комиссию для проверки царской деятельности.

  – Сейчас будете анкеты заполнять, – Ваня выбросил окурок в урну.

  – А что будет дальше? – жадно спросил Юрик.

  – Фейерверк вечером в парке будет! – Дрозд шутливо замахнулся на Баркасова, – достал ты меня.

  Яреев спросил:

  – Ваня, а что они проверяют?

  – Да все. Вон, взяли документацию по транспорту. Кто когда покрышки получал и тому подобное.

  Клейман сплюнул и заявил:

  – Предупреждаю, я никого выгораживать не собираюсь! Раньше башкой надо было думать, а не карманами. Царь командует ротой уже шесть лет. Последние три года никто в роте не получал ни аккумуляторов, ни резины. Про бензин я вообще молчу. Хотя в других ротах все это получают.

  – Ну и что? – Дрозд махнул рукой. – Все равно отмажется.

  – Э нет, родной, – Яреев усмехнулся, – на каждой покрышке свой номер стоит, и такой же в бумагах в техчасти и бухгалтерии. А резину принимал ты, как официальное материально-ответственное лицо. У нас в роте ни на одной машине нет государственной резины, все шины покупали инспекторы. А казенные покрышки Царь убивает на гонках или сдает на рынок знакомым торгашам. Теперь он окажется не при делах, а вором будешь ты. Потому что везде стоят твои подписи.

  У Вани резко побледнело лицо, и он понесся по плацу в сторону штабного здания. Подошел капитан Кузнецов и заявил:

  – Так. Не спрашивайте меня ни о чем. Достали меня все. Смерти моей хотите! После развода зайдете опять в актовый зал, возьмете на трибуне анкеты и заполните. Думайте, что писать будете. Засранцы!

  Он развернулся, и устало поплелся в дежурку.

  – Вы будете правду писать? – жалобно спросил Юрик.

  – Посмотрим сначала, что это за опрос, – процедил Клейман.

  После развода в актовый зал зашли трое в штатском и попросили подходить по одному. Они расселись на трибуне, достали какие-то толстые тетради и принялись делать в них пометки. Инспекторы подходили, называли свои фамилии, получали анкеты и отправлялись в зал. Яреев заметил, что каждый из штатских четко отслеживает свою группу опрашиваемых и поэтому подмигнул Кривцову. Тот и сам уже все понял и улыбнулся в ответ. Клейман также дураком не был. Потому все трое написали, что Царь – самый честный и порядочный на свете милиционер и странно, что до сих пор он не Герой Капиталистического Труда, чего достоин в высшей степени.

  При сдаче анкет штатские опять делали в своих тетрадях пометки и складывали листы в определенном порядке. Уже на плацу Кривцов сказал, морщась:

  – Фу, как грубо! И это профессионалы? Это оперативные работники? Тьфу!

  Яреев рассмеялся:

  – Да нет. Просто в последнее время принято считать личный состав строевых подразделений неграмотным и недалеким быдлом, что, кстати, имеет под собой массу оснований. Посмотри на молодежь, которая сейчас к нам приходит. В советское время у этих ребят даже в армии был один путь – в стройбат. Они же на родном языке разговаривать не умеют, не то что писать. Чего греха таить? Посмотри, вон, на Юрика Баркасова. А он совсем не молод.

  – Надо будет вечером все обсудить, – Кривцов щелкнул пальцем по горлу.

  – Обязательно, – поддержал его Клейман

  Ночью сдались в положенное время. Решено было не рисковать в связи с проверками. Взяли водки, соленых огурчиков, пару жареных куриц и соуса по-грузински. Записались и расположились в ротном кабинете. В ночь из начальства заступил ответственным по роте заместитель командира второго взвода лейтенант Андрей Завалов.

   Был он человеком небольшого роста, сухим, жилистым и немного нервозным. Тридцатипятилетний возраст и тяжелый командирский труд наложили на него печать легкого алкоголизма, что считалось нормой и в упрек ему не ставилось (разве что в шуточной форме).

  Сначала он пытался воспрепятствовать распитию спиртных напитков на рабочем месте, ссылаясь на возможность неожиданной проверки, но Яреев привел его в чувство, сказав:

  – Андрей, тормози! Ты думаешь, мы не знаем, почему ты вредничаешь? Да потому что сам врезать хочешь! Посмотрите на эту фарисейскую рожу! Он сейчас слюной захлебнется!

  В кабинете вкусно пахло жареной курицей. Завалов проглотил комок, застрявший у него в горле, и решил:

  – Ладно, уж. Налейте мне пятьдесят грамм и выдайте кусок курицы. Через два часа даже запаха не останется.

  Он с сомнением посмотрел на Яреева. Тот сказал:

  – Не тешь себя иллюзиями, Андрейка. Пятьдесят граммов – это выстрел из рогатки слону в гузно. Выпей нормально с нами, а потом ложись спать.

  – Мало ли что случится. Меня вызовут, а я пьяный!

  – Не бойся! Все будет нормально. Ничего не случится!

  Тем временем Кривцов уже разлил водку и сказал:

  – Что-то у нас все пьянки, да пьянки. Надо как-то это окультурить. Предлагаю упорядочить дело следующим образом. Вечерние заседания необходимо называть, э-э-э...

  – Сборищем хронических алкоголиков! – предложил Яреев.

  – Нет, это реально, а потому грубо. Предлагаю – заседания кафедры коррупционно-политических ситуаций.

  Все были «за», поскольку сильно хотели выпить, закусить, и поэтому было все равно, как назвать мероприятие.

  – Хорошо, принято единогласно, – Кривцов поднял рюмку и провозгласил, – заседание кафедры считаю открытым!

  Вновь испеченные кафедранты дружно выпили и захрустели огурцами.

  Далее в процессе двухчасового обсуждения событий была принята резолюция. Она гласила: «Царь – дурак». Ему уже приходила домой анонимка, которая явилась предупреждением, но он не принял ее во внимание, и теперь будет расплачиваться по полной программе. Причем реальными деньгами.

  Никому в голову не закралась мысль о том, что Царя могут уволить. Существовавший порядок вещей этого не допускал. Через два часа заседание объявили закрытым. Кафедранты разъехались по домам, а Завалов улегся спать на диван, стоявший у окна.

  На следующий день Царь ходил надутым как адыгейский индюк, и даже здороваться ни к кому не полез. Юрик Баркасов пребывал в панике и у всех спрашивал, как же теперь давать деньги. Яреев сказал:

  – Что ты прыгаешь как козлик? Он теперь долго у тебя денег не возьмет. Можешь их потратить на свою семью.

  – Я б не советовал, – заметил Клейман, – у меня есть подозрение, что Царь заносит в записную книжку: кто, что и сколько ему должен. Он потом все вспомнит.

  К курилке подошли Кривошапко с Кипятковым.

  Яреев спросил:

  – Вы сегодня во вторую?

  – Да, – ответил Кипятков.

  – Ну, опять нет повода не выпить!

  – Я за! – Палыч поднял правую руку вверх и отдал пионерское приветствие. – Всегда готов!

  Наметилась обширная пьянка. Ответственным по роте в этот день оказался Дрозд. Он появился в курилке и рассказал, что Царь от обвинений в воровстве запасных автомобильных частей отмазался. Он написал в объяснении, будто выдал покрышки как положено. А что модель шин и номера не совпадают – виноват личный состав. Инспекторы сразу же убили на кочках казенную резину по небрежности, и сами купили новую, возместив таким образом ущерб государству. То же самое касается аккумуляторов. Небрежное обращение – результат поломок.

  – А что с бензином? – спросил Палыч.

  – Ха! Такие мелочи никого не волнуют, – ответил Дрозд, – бензин не выдается уже лет десять, и все об этом знают.

  – Кому не выдается? Царю?

  – Царю-то как раз выдается. У него карточка есть на всю роту...

  Ваня вдруг забегал глазами, сплюнул под ноги и сказал:

  – Вот блин, проговорился!

  Он покосился на Юрика и рявкнул:

  – Что стоишь, развесив уши?! А ну, бегом в актовый зал на развод!

  После развода коррумпированную роту выгнали на плац, пересчитали и завели обратно в зал. Там находилась какая-то симпатичная барышня с добрым лицом, но со злыми и холодными глазами. Она раздала анкеты и сказала:

  – Уважаемые коллеги. Здесь, в зале, находимся только вы и я. Командиры присутствовать не будут. Фамилии ваши никого не интересуют. Вчерашний опрос был организован неправильно, и я приношу извинения за это. Пожалуйста, ничего не бойтесь, отвечайте на вопросы правдиво. После заполнения анкеты кладите ее на стол. Можете перемешивать стопку. Видеозапись не производится.