Текст книги "Ребро медали (СИ)"

Автор книги: Виктор Емский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

  – Ну не могу я тебя в райотдел сдать, – говорил Абакумов, – ты же ничего страшного не сделал.

  – Я подпишусь, что ругался матом в общественном месте.

  – Ну, выпишет тебе судья штраф. Подумаешь – нарушение. Сейчас даже дети на этом языке разговаривают.

  – Давай, я обмочу крыльцо экспертизы или ментуры.

  – Фигня это все, – рассуждал Батон. – Даже если ты мне на голову испражнишься, ничего тебе за это не будет. Судья потребует результат экспертизы, что это именно твоя моча, а не какого-нибудь Шарика. А даже если и будет проведена экспертиза, в суде скажут, что я – сексуальный извращенец и мне это нравиться должно. Судьи спохватятся только тогда, когда на них самих мочиться начнут. Только уже поздно будет спохватываться.

  – Ну, давай, я тебе по башке во-о-н тем стулом дам? – предлагал Вова.

  – Ты дурак, что ли? Это уже совсем другая статья. Ты тогда несколько лет никого не то, что убить, увидеть из-за решетки не сможешь!

  – Ну, придумай что-нибудь, а? – молил крановщик.

  В это время в самом начале очереди один из оформляемых за «газ» принялся хамить. Абакумов с Вовой решили послушать, что происходит. Оказалось – упитанный детина в респектабельном костюме и дорогих солнцезащитных очках (это зимней-то ночью) громко возмущался, что его ущемляют в гражданских правах. Он, играя на публику, вещал на весь коридор:

  – Вы растоптали мои честь и достоинство! Вы незаконно задерживаете меня! Я ничего не нарушал! Я требую адвоката!

  У инспектора, доставившего языкатого умника, лицо было злым и кислым. Он тупо смотрел в стенку перед собой, игнорируя пафосные реплики. Видимо, гражданин этот уже успел ему надоесть хуже горькой редьки.

  А детина не унимался:

  – Не трогайте меня руками! Зачем вы меня бьете? Ай-ай-ай! Я на вас в суд подам!

  – Так его же никто не трогает? – удивился Вова.

  – А он, наверное, на диктофон пишет, – догадался Батон. – Если инспектор, не дай бог, что-нибудь скажет не протокольное, есть шанс отмазаться.

  Следующий очередник (парень лет двадцати) сказал:

  – Слышь, мужик, да прекрати ты скулить, ради бога. Без тебя тошно. Будь человеком, не устраивай концерты. Нарушил – ответь спокойно!

  Детина тут же взвился:

  – Ага! Инспектор! Обратите внимание! На меня оказывают давление! Я требую оградить меня от всяких хулиганов!

  Парень покрутил пальцем у виска и отвернулся.

  – Вы видели, инспектор? – не унимался правдоискатель. – Меня оскорбили неприличным жестом! Дайте мне бумагу, я буду писать заявление!

  Инспектор поднял глаза к потолку и стал похож на молящегося мученика в последнюю минуту перед неотвратимо надвигающейся казнью.

  – Это что за гусь? – с неприязнью в голосе спросил Вова.

  Глаза Батона странно блеснули, и он ответил:

  – Да это директор одного из детских домов. Он растлевал детишек и потом их насиловал в извращенной форме. Наконец-то его задержали. А перед тем как закрыть, положено освидетельствовать.

  – И эта мразь еще права качает?! – взревел Вова и понесся по коридору в сторону очкарика.

  Очередь как-то сама собой раздвинулась, и крановщик с разгона врезался головой в живот правдоискателю. Оба рухнули на пол, и на глазах у изумленных свидетелей камазист, лежа сверху, стал душить детину-растлителя. Откуда-то сзади долетел испуганный крик Батона:

  – Держите Вову, а то он его убьет!

  Инспектор с кислым лицом очнулся и принялся заботливо и нежно стягивать Вову с жертвы красноречия. Парень, выдавший ранее замечание, сделал вид, будто усиленно помогает инспектору. Всем сразу стало заметно, что оба спасателя, откровенно говоря, попросту филонят, так как детина начал хрипеть и лицо у него неестественно посинело. Но никто, почему-то, на помощь не спешил. Неизвестно, чем бы вся эта вакханалия завершилась, если бы не Батон. Он возник рядом с трудящимся в поте лица Вовой и врезал тому стулом по голове. Крановщик обмяк и умиротворенно откинулся на пол.

  Батон помог инспектору поднять правдоискателя на ноги, нырнул во врачебный кабинет и принес стакан воды. Детина жадно выпил и принялся отряхиваться. Инспектор (с уже не злым, а светлым и добрым лицом) поднял с пола растоптанные очки без стекол и торжественно водрузил их на нос потерпевшему. Тот, находясь в прострации, поблагодарил заботливого милиционера, перешагнул через пребывающего в нирване Вову, и зашел в освободившееся к этому времени помещение. Инспектор с добрым лицом сердечно поблагодарил Батона за оказанную помощь и проследовал за вежливым правдоискателем.

  Абакумов приподнял Вову, прислонил его к стене и похлопал по щекам. Крановщик пришел в себя, обвел коридор мутным взором и хрипло спросил:

  – Где этот кондом облезлый?

  Абакумов успокоил крановщика и сообщил, что Вова честно заработал пятнадцать суток, минимум. А может и больше.

  Батон в письменной форме быстро опросил свидетелей (странное дело, но сначала никто из них не хотел давать против Вовы показаний), потом зашел в кабинет экспертизы. Правдоискатель – с лицом белее мела и дрожащими руками – смирно сидел на стуле, тупо глядя сквозь пустую оправу очков. Он подписал все, что подсунул ему Абакумов, а затем и врачебные документы. Инспектор, доставивший его сюда, умиленно улыбался. Он ловил себя на мысли, что совсем не прочь погладить нарушителя по головке, как маленького ребенка.

  Вот таким образом у Вовы забрали права и засадили его в райотдел. Несколько месяцев спустя он нашел Батона и передал тому ящик водки. Оказалось, что у Вовиной жены родинка на заднице совсем с другой стороны, и исполняет она гораздо лучше любовницы негодяя-рассказчика, сбившего Вову с толку...

  Освободившиеся к четырем часам ночи Абакумов с Яреевым воссоединились с другим экипажем. К этому времени Бонд выловил бухого и, сидя с ним в патрульке, «душил» его как мог. Бухарь был капитаном дальнего плавания и, по выражению Саши, денег у него было – что у дурака махорки. Поэтому разговор происходил так:

  – Командир, одной американской купюрой можно расплатиться?

  – Конечно, Петрович, только на ней должен быть Франклин нарисован.

  – А Грант не пойдет?

  – А это кто такой?

  – Тоже президентом в Америке был,– Петрович показал Бонду полтинник.

  Саша его внимательно изучил и вернул обратно.

  – Нет. Такое впечатление, что он – лицо нетрадиционной сексуальной ориентации.

  – Ну почему? Грант – целый генерал, герой гражданской войны.

  – Красных с белыми?

  – Нет, там, в Америке.

  – Вот, вот, и я думаю. Чапаев там, Петька... А этого совсем не знаю.

  Бонд еще раз посмотрел на полтинник и заявил:

  – Все равно он мне не внушает доверия.

  – Да нормальная купюра, командир.

  – Нормальная купюра – это Франклин!

  – Если Франклин поделить на два...

  – Франклин неделим!

  – Уф, какой ты тяжелый, командир.

  – А кому сейчас легко? Ты, Петрович, пойми: Франклин – он и в Африке Франклин.

  – Да нету у меня с собой Франклинов! Могу дать два Гранта.

  – А, ну это другое дело. Когда Гранты в паре, то и с сексуальной ориентацией можно не напрягаться!

  Петрович уехал, и инспекторы стали совещаться.

  – По бухому у нас есть, – говорил Яреев. – Деньги тоже. Надо бы еще чего-нибудь по мелочи написать. Пешеходов, что ли?

  – Где ты в четыре утра пешеходов возьмешь? – поинтересовался Изя.

  – Поехали к проституткам, – предложил Батон,– они как раз сейчас через дорогу в неположенном месте бегают.

  – Они все не местные и документов у них нет, – сказал Бонд. – Как ты личность у них устанавливать будешь?

  – А зачем устанавливать у них личность, если они предназначены для других целей? Может, у них надо тёлкость устанавливать?

  – Ну вас в болото, – сказал Изя, – поехали лучше спать. Пошел этот Царь в задницу!

  – Вот это дельное предложение,– согласился Бонд, зевая во весь рот.

  – Так с утра полоскать мозги будут опять, – напомнил Яреев.

  – Ты что, Дрозда не слышал? – спросил Изя. – Не до нас сейчас Царю. На него анонимка пришла.

  3

  В шесть часов утра командир второго взвода капитан Кузнецов обзвонил все три экипажа и сообщил, что ротный начальник объявил тревогу. Сбор назначен на семь часов. Заехав в указанное время на территорию полка, ночники обнаружили возле курилки толпу сослуживцев с вещевыми мешками в руках. Вся рота собралась в полном составе за исключением отпускников и больных. От инспекторов, работавших вчера во вторую смену, смердело перегаром и их лица напоминали выбитые в воскресный день подушки.

   Яреев тут же пошел здороваться и интересоваться самочувствием своих обычных собутыльников (они с Клейманом чаще всего работали во вторую смену и принимали участие почти во всех попойках). Возле курилки появился Ваня Дрозд. Лицо его дрожало от еле сдерживаемого смеха, а глаза шныряли по сторонам. Изя с Батоном отвели его в сторону и спросили, что означает весь этот балаган.

  Ваня, смеясь, принялся рассказывать:

  – Представляете, Царю вчера пришло домой письмо. Жена тут же его прочитала, примчалась на работу и устроила ему скандал. В письме было что-то про проституток... Знаете с какого адреса оно пришло? С адреса СИЗО! Га-га-га! В письме от лица жуликов сказано, будто Царь – самый натуральный вор. И что ему место не в ГИБДД, а в тюрьме. И они приглашают Царя участвовать в пошиве фуфаек. И даже обещают назначить его председателем уркаганского профсоюза! Га-га-га!

  – А при чем тут тревога? – спросил Изя. – Поднята только наша рота. Остальные роты работают в обычном режиме.

  – Он считает, что это кто-то из наших написал. Там, оказывается, перечисляются все его заслуги по отъему денег у инспекторов и даны тарифы. А также требования к обмыванию званий. Типа – сауны с проститутками.

  – Это так и есть, – сказал Батон. – Вон, неделю назад три человека с первого взвода обмывали звания, так Царь сам выбрал сауну, причем – далеко не дешевую. Говорят, обошлась эта оргия пацанам в полторы тысячи зеленых. Хотя можно было отметить в шашлычной у братских армян максимум за пять тысяч рублей.

  – Мы так раньше и обмывали, – согласился Изя, – и все были довольны. А когда Клейман младшего лейтенанта получил, они с Яреевым сами на лодочной станции шашлыка нажарили, и весь взвод нормально посидел, да и Царь довольным остался.

  – Ну, видишь, – Ваня развел руками, – времена меняются. Зажрался кое-кто-с... Короче, Царь уже полчаса бегает по кабинету, орет и всех подозревает. А сейчас будет шоу с участием всего личного состава.

  Двери распахнулись, и из здания высыпало начальство. Командир второго взвода капитан Кузнецов крикнул:

  – Рота! Повзводно, в три шеренги становись!

  Личный состав начал неторопясь строиться. Яреев, Алмазов и Абакумов залезли в самую последнюю, третью шеренгу и обнаружили перед собой во второй линии Палыча. Тот был в гражданской одежде и находился в средней степени вдатости.

  – А где Кипятков? – спросил Батон.

  – Едет, опаздывает, – ответил Палыч, и в воздухе запахло неусвоенным алкоголем. – А что случилось? Третья чеченская война началась?

  – Нет, первая царская,– сказал Яреев.

  Последовали команды:

  – Равняйсь! Смирно! Вольно!

  Перед строем появился Царь. Усы его торчали дыбом, губы тряслись от ярости, глаза метали молнии. В руке он держал несколько листков бумаги.

  – Ну что, – негромко произнес он, – спокойная жизнь вам надоела?

  И принялся пристально вглядываться в лица, которые ни черта кроме недоумения и злости не выражали. Половина инспекторов еще не проснулась окончательно, а другая половина усиленно чавкала жвачками и мечтала поскорее похмелиться.

  – И никто не знает, почему объявлена тревога? – издевательским тоном продолжил Царь. – Так я вам сообщу. На конец года у нас не хватает двадцать бухих, триста пешеходов, шестьдесят три сплошных линии, двести перекрестков и много чего еще. Это значит, что рота состоит из бездельников. Вместо того чтобы нормально доработать несколько дней и закрыть базу нарушителей хотя бы в нули, вы забили на это дело толстый бронированный болт. Зато научились писать анонимки и присылать их мне домой!

  Он задрал вверх руку с листками и встряхнул ими.

  – А написано здесь, что я заставляю вас брать взятки, а потом отбираю деньги себе! Ах, как вам не хочется быть коррупционерами! Я тысячу раз говорил: не нравится работать у меня в роте – переводитесь в другие подразделения, или увольняйтесь к черту! На гражданке землю пахать некому! Так нет же! Какие вы все честные. И главное – высокоморальные. Тут написано, что мне поставляют проституток! А вы сами не развлекаетесь с ними? Сами не бухаете по саунам? И ваши жены ничего об этом не знают, потому что я, видите ли, задерживаю на работе и, типа, организовываю вам рейды... А почему моя жена об этом должна знать? Она прочитала эту писульку, и я оказался в говне по самые уши! Вы думаете, это приятно?

  Яреев сзади шепотом комментировал:

  – Не фиг чужие письма читать. Я б за это жену убил бы!

  – Да на нем клеймо ставить негде, – сказал Батон, – вот жена и контролирует.

  А Царь тем временем уже орал:

  – Денег вам жалко?! А кто эти деньги в КПО таскает, чтоб вас не трогали?! А кто от УСБ отмазывает?! Думаете, это бесплатно?

  Яреев опять пояснил:

  – Ну да, конечно. Решальщик вопросов главный выискался. На прямую выходит в два, а то и в три раза дешевле, чем у него...

  Царь продолжал в том же духе:

  – А когда кто-нибудь из вас в дорожку бухим попадает? Кто ваши задницы из говна вытаскивает? И за все за это такая благодарность? Ну, спасибо вам!

  Он обвел строй глазами и завершил:

  – Значит, так. Отныне будем жить по уставу. Сейчас первая смена – по маршрутам. Вторая смена и выходные – рейд по пешеходам до двенадцати дня. Проведем подведение итогов у третьей смены и примем решение отдельно. Первой смене без бухого не заезжать! Пусть работают хоть до ишачьей пасхи! Первый взвод, нале-во! Шагом марш! Второй взвод на месте.

  Пока первый взвод расходился, инспекторы второго продолжали болтать.

  – Чего это он нас задержал? – спросил Изя.

  – Ну, как же, – ответил Яреев, – в первом взводе, в основном, молодняк. Там ему мало кто деньги отстегивает регулярно. А наш взвод – царская гвардия. С нами по уставу жить невыгодно, а то Его Величество от голода сдохнет.

  Царь оглядел строй, послал на маршруты несколько молодых сотрудников со стажерами, и заявил:

  – Я не думаю, что эту кляузу сочинил кто-нибудь из старых сотрудников, потому что верю вам. Точнее – хочу верить. Если вас что-то не устраивает в наших взаимоотношениях, подойдите и скажите прямо. Лицо в лицо. Как мужики делают. А вот это тайное писательство – просто чмошничество какое-то.

  Он уперся взглядом в Бонда и спросил:

  – Как ты думаешь, Саша, кто это написал?

  – Гомосек, – коротко ответил тот.

  – Правильно, – подобрел командир роты,– надо всем сообща этого негодяя вычислить. Сегодня он застучал меня, а завтра заложит вас куда-нибудь в ФСБ или прокуратуру.

  – А то в этих организациях не знают, чем мы занимаемся, – шепотом сказал Батон, – нужны мы им больно с нашим мелочным крохоборством. Вся страна составами крадет...

  – Абакумов! – рявкнул Царь. – Что ты там шепчешь? Скажи для всех.

  – Да я, Алексеич, просто возмущаюсь про себя, – ответил Батон.

  – От того, что ты возмущаешься, толку мало. Нужно действовать. Возьмите, устройте пьянку с молодыми сотрудниками, напоите их в стельку, может, кто проговорится. Всему вас учить нужно!

  – А если кто-нибудь проболтается, его что – грохнуть надо? – спросил Яреев.

  – Я тебе грохну, – испугался Царь, – ты мне скажи, а я уж сам разберусь.

  Третья шеренга хрипела задавленным смехом.

  Царь посмотрел на часы и заявил:

  – Так, ладно. Идите рейдовать.

  Из строя раздался пьяный голос:

  – Разр-решите обр-ратиться!

  Командир роты повернул голову и увидел во второй шеренге шатаемого ветром и водочными парами прапорщика Леньку Кривцова. Рядом с ним хлопал глазами находящийся в аналогичном состоянии младший лейтенант Андрей Поваров.

  – Ну?

  Ленька облизал пересохшие от сушняка губы и сообщил:

   – Мы с Повар-ровым р-рейдовать не в состоянии!

  – И что с вами случилось? Заболели или великими стали?

  – Никак нет. Мы сегодня ночью после смены уже нар-рейдовались!

  Царь развел руками и сказал:

  – Вот видите? Что мне делать? Оформить их по «газу» за прибытие по тревоге в нетрезвом виде? А вдруг война? Как они в таком состоянии стрелять будут? Но я же все понимаю! Сам таким был. Яреев, помнишь, как мы с тобой напились до того, что забыли, где стоят наши автомобили?

  – Помню, – сухо ответил Яреев.

  – Правильно, с кем не бывает. Поэтому идите домой спать, вам еще сегодня во вторую смену заступать. Вот и будь таким добреньким, чтоб почаще о тебя ноги вытирали... Все по распорядку. Третья смена – записываться!

  Через десять минут Царь заглянул в ведомость и, увидев сплошные крестики напротив фамилий, сказал:

  – Ну вот, все оформили по бухому, даже Гращенко. Молодцы, идите домой.

  На улице Яреев наткнулся на Палыча и спросил у него:

  – Догнаться не желаешь?

  – Всенепременно,– ответил тот радостно.

  – И я с вами, – поддержал Батон.

  – Сейчас организуем, – сказал Палыч.

  Он набрал в телефоне номер Кипяткова и принялся орать в трубку:

  – Костя, блин, ты где? Подъезжаешь? Идиот, уже все закончилось. Всех уже отпомидорили, а ты проспал! Где сейчас проезжаешь? Ага, вот на следующем квартале справа будет круглосуточный магазин. Что ты понял? Неужели? Ну, молодец. Бери две, пожрать чего-нибудь, и огурчиков соленых. Мы плавно выдвигаемся в парк на старое место. Подъезжай туда же, и побыстрее!

  – Ты предлагаешь в парке? – спросил Батон.

  – А где ты еще сможешь выпить утром?

  – Так на улице минус пять градусов мороза!

  Палыч тут же выхватил телефон, набрал прежний номер и заорал:

  – Костян! Бери три! На улице холодно!

  Батон покачал головой и ничего не сказал.

  – Палыч, а ты как от рейда откосил? – поинтересовался Яреев.

  – Как-как... Денег сунул!

  Через полчаса все четверо собрались в парке. Разложились на багажнике яреевской шестерки, и стали обсуждать последние события.

  – Странная штука,– сказал Палыч, хрустя соленым огурцом, – почему письмо пришло к нему домой, а не, скажем, в прокуратуру или главк?

  Яреев предположил:

  – Это, скорее всего, предупреждение. Мол, парень ты не совсем испорченный (хотя мурло то еще), поэтому сделай выводы и остепенись, а то будет другая подача.

  – Наверное, так и есть, – согласился Батон, разливая водку, – и вы думаете, он об этом догадается?

  Коллектив дружно выпил и принялся закусывать. Пили они в самом глухом и заброшенном парковом закоулке. Время было раннее и людей вокруг не наблюдалось, за исключением какого-то шального бегуна, медленно приближавшегося трусцой по тропинке.

  – Вот, мля,– сказал Кипятков, – девять утра, зима, мороз... Это надо ж быть таким жахнутым на голову, чтобы тут бегать. Даже мой угоревший мозг не смог бы до этого додуматься.

  – И обязательно надо забежать в самый глухой угол парка,– подтвердил Яреев, – а бедным инспекторам и выпить негде.

  – Маньяков на него не хватает! – кровожадно констатировал Батон.

  Оказалось, подбегавший спортсмен никаких маньяков уже не боялся. Было ему далеко за шестьдесят. На животе у него торчал пристегнутый ремнем плейер, а в ушах чернели наушники. Двигаясь по тропинке, любитель здорового образа жизни смотрел в землю перед собой.

  Палыч, просчитав баллистику попадания бегуна к столу, быстро наполнил двухсотграммовый стакан водкой и приготовился к встрече. Когда дед вынужденно остановился из-за появившегося препятствия, он оторвал глаза от земли и увидел в десяти сантиметрах перед своим носом стакан, вонявший сивухой. Над шкаликом хищно нависала красная рожа Палыча с плотоядной улыбкой на губах.

  Спортсмен громко сказал:

  – Ой!

  Глаза его наполнились страхом. Он резко развернулся на месте и галопом ускакал по тропинке в обратную сторону.

  – Ну вот, – сказал Палыч, вернувшись к багажнику и разливая из стакана водку по рюмкам, а вы говорите – маньяки. Фиг он сюда больше сунется!

  Все выпили и дружно захрустели колбасой. Кривошапко, прожевав, наехал на Кипяткова:

  – Ты что за колбасу купил? Она же хрустит хуже огурца. Такое впечатление, будто в ее состав входят перетертые лошадиные копыта. Вечно ты, Костя, дерьмо какое-нибудь купишь!

  – Сам ты дерьмо, – ответил Кипятков,– на улице мороз. Скажи спасибо, что она еще не звенит!

  Палыч поковырял пальцем кусок колбасы и сообщил:

  – Ну да, замерзла к черту. Кипятков отмазался от обвинения. А знаете почему? Потому что Костян – не имя. Костян – фамилия! Га-га-га!

  На морозе водка пилась вкусно, весело и быстро. Когда допили третью бутылку, Палыч предложил слетать еще за одной. Яреев сказал, что у него есть в машине заначка. Батон же предложил разъехаться, так как ему еще предстояло работать в ночь. Кипятков также отказался пить, ссылаясь на свой слабый, подорванный угарным газом организм. Поэтому пьянка была прекращена, а компания разъехалась по домам.

  Но Батон замешкался, так как его копейка, доставшаяся в наследство от недавно умершего отца, не хотела заводиться. Яреев вынул из багажника своей шестерки провода, подсоединил их к аккумулятору и помог завести машину Абакумова. В честь этого дела пришлось воспользоваться заначкой и еще немного выпить.

  Батон, закусив, закурил сигарету и сказал Ярееву странно тоскливым голосом:

  – Серега, представляешь, Пашкин решил уйти на пенсию!

  Яреев, безразлично кивнув головой, ответил:

  – Это его право. У него выслуги – как у Хмары. Ну, захотел – пусть отдыхает.

  – Нет! Ты не понимаешь! – вскричал Абакумов. – Если он уйдет, вся система рухнет!

  – Она и так уже давно рухнула, – сказал Яреев. – Пашкин – обломок ее. А мы – звенья совсем другой системы. Новой и страшной...

  Михаил Михайлович Пашкин был сверстником и соратником Хмары. Они вместе начинали служить в ГАИ, будучи сержантами. Вот только Хмара дослужился до подполковника, а Пашкин остался прапорщиком. И нисколько не жалел об этом. Хмару знало руководство и личный состав подразделения. А Пашкин был известен всему городу. Причем как самый честный и неподкупный инспектор во вселенной! В девяностые годы он боролся за сохранение старых принципов работы инспектора и достиг на этом поприще достаточно значимых результатов.

  Каким бы ни был человеком первый командир полка полковник Дудинцов (плохим или хорошим), для Пашкина этот вопрос значения не имел. Для него основным критерием деятельности простого инспектора был закон. Положено у человека забрать права – будьте здоровы! Есть для этого закон! А если водитель чей-то кум или дальний родственник? Об этом ничего в законе не написано. Потому что инспектор на дороге – царь и бог!

  И пошла коса на камень.

  Сначала Дудинцов пытался беседовать с Пашкиным о том, что времена меняются, и приходится, мол, выкручиваться из различных ситуаций по-всякому. Типа – денег не перечисляют, а железные дуги для мигалок патрульных автомобилей приходится заказывать на механическом заводе. Директор завода распорядился сделать их бесплатно и получил за это от командира полка визитную карточку с надписью: «Просьба не беспокоить!». Ну, нажрался он водки, попался Пашкину, и что? Да пусть едет дальше! Ведь он помог подразделению.

  Пашкин тогда справедливо заметил, что эти вещи его не касаются, потому что он не командир полка, а рядовой инспектор. А вот поведение директора завода, который кричал: «Да я тебя уволю! Да ты у меня будешь...» и тому подобные вещи, ни в какую азбуку не вписывалось. Поэтому пришлось его оформить за «газ».

  Дудинцов предлагал Пашкину смириться и идти в ногу со временем, но Михаил Михайлович не согласился и остался инспектором ДПС. В результате началась война. А зря.

  Еще за семь лет до этого (в советское время) Пашкин смог отправить на пенсию одного из начальников ГАИ. Инспектор забрал права у племянника последнего за пустяковое нарушение. Начальник вызвал Пашкина к себе в кабинет и на протяжении всей аудиенции, которая продолжалась тридцать минут, орал на бедного инспектора матом, стращая его всяческими служебными ужасами.

  Но в сержантском планшете Пашкина лежал предусмотрительно спрятанный туда советский магнитофон «Легенда», который работал безукоризненно. И хотя запись разговора с начальником ГАИ края не отличалась качеством, матерщина прослушивалась достаточно хорошо, и этот факт оценили ответственные работники крайкома коммунистической партии (куда Пашкин отнес звукозапись), которые тогда реально управляли регионом. В результате начальник ГАИ оказался на пенсии. А Пашкин дальше принялся отбирать права у всех подряд, соблюдая при этом законы организации, в связи с которыми близких родственников не трогал.

  Дудинцов загнал Пашкина на КПП, где тот быстренько переписал канистры с бензином, мелькавшие туда-сюда, а также фамилии тех, кому эти канистры предназначались. И выдал весь список в местную газету.

  Михаила Михайловича тут же перевели на самый отстойный КПМ, где тот устроил форменный террор одному из заместителей командира полка, поддержавшему гонения на честного инспектора. Оказалось, этот заместитель, пользуясь своим служебным положением, получал некие суммы с армянских мясников, перевозящих мясо целыми фурами. На посту их не трогали. Пока не появился Пашкин.

  Пашкина поставили на вокзал, где он тут же принялся воевать с троллейбусницами, отбирая у них права за невключенный своевременно сигнал указателя поворота. Общественный транспорт стал задерживаться на конечной остановке.

  После нескольких громких скандалов Пашкина перевели в полковое отделение розыска, которое занималось поиском транспортных средств, скрывшихся с места ДТП. Поскольку руководил розыском офицер, также поддержавший Дудинцова, оказалось, что и это отделение занимается коррупцией!

  Пашкин сразу же раскрыл несколько преступных схем, в результате которых водители, сбившие пешеходов и удравшие с места происшествия, оказывались совершенно невиновными!

  Естественно, он писал. Куда угодно. И в газеты, и в главк, и в МВД, и в прокуратуру. Он даже бросил пить! На него натравили все оперативные службы, которые неоднократно пытались взять его за руку. Но он не брал ни копейки!

  У него был специально сделанный пластиковый «патронташ» – некая книга, похожая на альбом для собирания марок. Только вместо марок там присутствовали визитные карточки именно тех командиров, которые принимали участие в его травле.

  Эта книга постоянно пополнялась, но некоторые страницы из нее Пашкин посылал в Москву на адрес Главного Управления ГИБДД Российской Федерации, а также в Генеральную прокуратуру.

  В результате Дудинцов ушел на пенсию, прихватив с собой тех, кто поддержал его в борьбе с Пашкиным. Один из заместителей командира полка даже приобрел инсульт и уехал на «Скорой помощи» прямо с развода. Это случилось после того, как Пашкин во всеуслышание объявил, что тот на служебном автомобиле ездит на дачу, «расходуя при этом государственный бензин».

  Следующие командиры полка (а их было много) оказались людьми осторожными и просто перестали обращать на Пашкина внимание. Племянника загнали на штрафстоянку? Ну, извини, нечего на Пашкина нарываться! Кума за «газ» оформили? Ну, не повезло. Это же Пашкин! Ты, мол, если что, обращайся, но только Пашкину не попадайся!

  Вот так авторитет и добывается. Через многие и многие неудобства.

  В последнее время Пашкин работал во взводе Кузнецова. То есть являлся сослуживцем Абакумова и Яреева. Но службу Михаил Михайлович нес один. Там, где хотел и – когда хотел. Он отбирал права у всех подряд и штрафовал кого угодно, не взирая на чины и ранги.

  Цапов, принимая Пашкина как неизбежное зло, поручал Дрозду оплачивать штрафы тех водителей, которые писали на Пашкина жалобы (в последнее время появился критерий: меньше жалоб – лучше работает подразделение), и никаких денег с Михаила Михайловича не вымогал. Еще бы! Пусть бы попробовал...

  Пашкин всегда работал в светлое время суток на определенной улице. Ему первому в полку выдали ноутбук со скоростемером. Командир полка, обогащенный опытом прежних руководителей, не обращал никакого внимания на то, что Пашкин писал протоколы на его кентов, и жизнь продолжалась.

  Брал ли Пашкин взятки? Нет, конечно! Никогда! Правда, у сотрудников взвода, в котором работал Михаил Михайлович, существовало по этому поводу особое мнение, но – мнения по своей сути являются просто ничем не обоснованными домыслами. А старослужащие сотрудники типа Яреева, Алмазова или Цапова (а уж Хмара – тем более) всегда хранили об этом молчание. Но, как говорится: не пойман – не вор.

  Батон выбросил окурок и продолжил рассказывать:

  – Понимаешь, я встретил Пашкина в поликлинике. Он мне сказал, что решил уйти на пенсию. Всем понятно, что положено служить до сорока пяти лет. Но если здоровье позволяет, можно продлить контракт, что Пашкин и делал. А в этом году он решил уволиться. Знаешь, почему?

  – Нет, – ответил Яреев.

  Батон, облизнув губы, горячечно, как в бреду, принялся плеваться фразами:

  – Он говорил, что бороться можно только с конкретным лицом или, на худой конец, с группой лиц. Но с системой одному человеку бороться бессмысленно. Система этого человека просто раскатает в блин. Пашкин всю жизнь боролся с определенными личностями. Потому и остался цел. Он сказал, что увольняется потому, что отдельных личностей больше не осталось. Бороться теперь не с кем. Новая система поглотила все пространство. К власти пришли люди, которые являются этакими фантиками, некими элементами единой воровской сущности. И теперь получается так: тронул человека – побеспокоил всю систему. Человека уберут, на его место поставят такого же негодяя, но и тот, кто вмешался – уйдет далеко-далеко, а системе это никак не помешает...

  – Он прав, – кивнул головой Яреев. – В советское время на детских автобусах писали: «Берегите жизнь!» Сейчас специалисты из отдела пропаганды Управления ГИБДД расклеили рекламные надписи на патрульках. Среди них есть и такая: «Цените жизнь!» Разницу ощущаешь?

  – Да, – сказал Батон. – В первом случае – жизнь бесценна. Во втором – и ее уже оценили. Слово «цена» стало символом современной действительности.

  Яреев, усмехнувшись, сказал:

  – В Китае самым страшным проклятием служила фраза: «Чтоб ты жил в эпоху великих перемен!». У нас, в России, куда ни глянь – сплошные перемены. Поэтому мы привыкли ко всему. Ну, новая система – и что? Переживем и ее! Леха, не парься!

  Они слегка поругались напоследок и разъехались отсыпаться.