Текст книги "Загадка Таля. Второе я Петросяна"

Автор книги: Виктор Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Но он не упирался, нет. Обе стороны долго перегруппировывали силы, готовясь к тактическому бою на одном и том же участке – королевском фланге. И когда этот бой начался, не сразу можно было понять, кто атакует, а кто защищается: атаковали оба! И оба соперничали, в решительности, в презрении к опасности, в находчивости.

Первым поднял свои войска в штыковую атаку Петросян: на 27-м ходу одна из пешек, прикрывавших белого короля, вдруг рванулась вперед, напав на коня. Спасский коня оставил под ударом и двинул вперед центральную пешку, напав на белого слона. Петросян взял коня, и тогда Спасский послал в сражение и соседнюю пешку, напав на второго слона белых.

Этот кровопролитный встречный бой производил огромное впечатление. Затаив дыхание, со смешанным чувством ужаса и благоговейного трепета следили зрители за развертывавшейся на их глазах драмой. Приближался цейтнот, и это еще больше сгущало предгрозовую духоту.

Что сделал «осторожный» Петросян? Увел из-под удара одного из ' своих слонов? Совсем нет – он пожертвовал ладью за слона, который был у черного короля начальником дворцовой стражи. В этот момент стали отчетливо проступать контуры глубокой и прелестной комбинации чемпиона мира. В пресс-бюро гроссмейстеры шумно стучали фигурами. «Мельница» – вот оно что!

Затаенная мечта каждого шахматиста – осуществить комбинацию типа «мельница». Мексиканец Торре стал бы знаменит, даже если бы выиграл в своей жизни лишь одну-единственную партию – ту самую, в московском турнире 1925 года, когда под жернова мельницы попал сам Ласкер. И вот теперь Петросян тащил упирающегося Спасского в омут у мельницы.

На 31-м ходу наступает кульминационный момент бурной схватки – Петросян не только оставляет под боем своих слонов, которые мучительно замерли под наведенными дулами, но ставит под удар еще и коня! Создалась необычайной красоты картина, когда три белые фигуры, выстроившись в ряд, предлагали себя в жертву – бери любую! Казалось, триумф Торре будет повторен в еще более эффектной интерпретации да к тому же – небывалый случай! – в матче на первенство мира.

В этот момент я тихонько подсел к находившемуся в зале Болеславскому. Обычно невозмутимый, он низко склонил голову над карманными шахматами и лихорадочно проверял комбинацию Петросяна. Да, ошибки не было, мельница была сработана на совесть, и вот сейчас колесо придет в движение. Вдруг Болеславский, подняв голову и взглянув на демонстрационную доску, чуть слышно застонал: Петросян, поспешив в цейтноте, сделал ход, который разрушил весь замысел! Нет, этот ход не проигрывал, но разве не горько было Петросяну, что вместо прекрасной победы, которая доставила бы эстетическое наслаждение миллионам любителей шахмат, его мельница смолола очередную прозаическую ничью?..

Даже и с таким крупным изъяном двенадцатая партия вызвала небывалый энтузиазм. Тон комментаторов, изменившийся уже после седьмой и десятой партий, теперь стал совершенно иным. Объективный Эйве очень коротко и очень точно определил ситуацию:

«Чемпион мира превосходит пока не только Спасского, но и самого себя. Мы хорошо знаем Петросяна как глубокого стратега, отличного защитника, знатока эндшпиля. Но в этом матче мы видим еще нового Петросяна. Он жертвует, контратакует, атакует. Одним словом, вырисовывается опаснейший тактик».

А вот что заявил редактор английского журнала «Чесс» мастер Вуд:

– Игра Петросяна в партиях, которые я имел возможность лично наблюдать вместе с группой английских любителей шахмат, посетивших Москву, во всех нас неизмеримо увеличила уважение к его таланту. Мне думается, что такой же сдвиг во мнениях будет происходить во всем мире…

Да, сдвиг, безусловно, происходил, не мог не произойти. Таль, например, в статье, подводившей итоги первой половины матча, признал, что «такого удушения пешками, какое имело место в седьмой партии, шахматный мир не видел со времен матчей Лабурдоне – Мак-Доннель». О двенадцатой партии Таль сказал, что она, даже и «незавершенная», бесспорно, останется в сокровищнице шахматного искусства. Да, наконец, и счет – 7:5 был таким, что чемпион мира мог, казалось, быть абсолютно довольным.

Но Петросян был расстроен. Вспомните, сколько раз приходилось ему выслушивать однообразные упреки в сухости игры, в чрезмерной осторожности. И вот в единоборстве с опаснейшим противником, которого чуть не весь шахматный мир считал непобедимым, он, осторожный Петросян, в седьмой партии жертвует ладью за коня, в десятой отдает уже две ладьи за легкие фигуры, а в двенадцатой осуществляет целый каскад жертв! Заверши он логически свою грандиозную комбинацию – и самые придирчивые критики вынуждены были бы признать, что благоразумному, рациональному чемпиону не чужды, оказывается, романтические порывы и что Петросяном, даже когда приходится принимать самые ответственные решения, руководит не только рассудочность, но и, выражаясь словами Ласкера, чувство художника.

Одна мысль причиняла ему особенную боль. Почему он не нашел сильнейшего хода в двенадцатой партии, которая могла стать лучшим творческим достижением его жизни? Да потому, что, на свое несчастье, увидел ход, гарантировавший ничью. А уж когда он нашел ничью, то уже не мог заставить себя искать другое продолжение.

Эта творческая трагедия Петросяна не ускользнула от внимания наблюдателей. Тот же Таль так впоследствии рассказывал о том, как должна была отразиться на Петросяне ничья в двенадцатой партии: «Конечно, со спортивной точки зрения, эта ничья ничем не ухудшила его положения, но неутолимая жажда художника, чувство обиды зато, что прекрасный замысел остался неосуществленным, портит настроение».

И еще как портит! Обычно он никогда не истязал себя запоздалыми укорами. Но на этот раз Петросян-художник страшно разгневался на Петросяна-спортсмена. Петросян-тактик обвинял в превышении власти Петросяна-стратега. Словом, второе «я» перессорилось с «первым». Добившись в матче, несмотря на упущенное, большого перевеса, чемпион вдруг с каким-то страхом почувствовал, что не видит смысла в дальнейшем единоборстве, почувствовал апатию…

Налицо были все признаки психологической депрессии. С разрешения врача Петросян взял перерыв. А когда спустя несколько дней вновь вышел на сцену Театра эстрады, он увидел перед собой посвежевшего, бодрого, улыбающегося Спасского. От подавленности, которая так была заметна в Спасском во время последних партий, не осталось и следа. И сердце Петросяна сжалось от недоброго предчувствия.

Предчувствие его не обмануло. В тринадцатой партии, которая поначалу развивалась по образцу первой, Спасский применил усиление и получил позиционный перевес. Чемпион мира вновь, как это уже не раз случалось в матче, пожертвовал ладью за коня, но теперь, увы, вынужденно. Правда, Спасский при доигрывании допустил погрешность, и Петросян получил большие шансы на ничью, но, в свою очередь, ошибся и проиграл.

Нетрудно понять, как дорога была эта победа для претендента. Она нужна была Спасскому не только потому, что его угнетали два очка, которые имел в запасе чемпион мира. Вспомним, что Спасский до сих пор вообще никогда не выигрывал у Петросяна. Теперь психологический барьер был преодолен.

Но для Петросяна это было не самое худшее – рано или поздно такое должно было случиться. Самое худшее было в том, что депрессия не только не проходила, но усиливалась. (Вот когда Петросян пожалел, что согласился на ничью в одиннадцатой встрече!)

Спасский же, ободренный удачей, еще решительнее шел по новому курсу. Отказавшись от попыток запутать Петросяна в сетях тактики, он теперь старался создавать стратегически сложные позиции с упором на последний час игры. Если учесть, что чемпион мира начал попадать в цейтноты, это было вполне резонное решение.

Словом, четырнадцатую партию Петросян играл белыми крайне неуверенно. Это, как считает сам Петросян, была его самая слабая партия в матче, и если ее можно с чем-нибудь сравнивать, то разве лишь с первой партией матча с Ботвинником. Разница, однако, была: Спасский дал возможность Петросяну выскользнуть.

Следующая партия в чем-то походила на предыдущую. Правда, долгое время борьба, очень нервная, порывистая, шла с переменным успехом, но когда стал надвигаться контроль времени (которого Петросяну опять же не хватило!), Спасский пожертвовал пешку и получил опасную инициативу. Это бы еще полбеды, но в цейтноте чемпион просмотрел несложный выпад и должен был (в который уже раз!) отдать ладью за легкую фигуру.

После этого партия черных была проиграна, но уж когда контроль времени миновал, Спасский последним ходом перед откладыванием намного облегчил участь чемпиона, и при доигрывании – опять-таки не без помощи противника – Петросян добился ничьей.

– Эта партия могла быть решающей, – сказал потом Петросян. – Если бы я проиграл пятнадцатую партию, не уверен, что мне удалось бы справиться с нервным напряжением.

Две эти партии показали, однако, что не может справиться с нервным волнением и претендент. Можно не сомневаться, что в другом соревновании или в другой ситуации в этом матче Спасский в обоих случаях реализовал бы свое преимущество.

Между тем каждая ничья, какой бы мучительной ни была она для Петросяна, отъедала еще один кусочек шагреневой кожи матча и никак не способствовала нервной разрядке Спасского. Стараясь как можно скорее сквитать счет, он должен был считаться с тем, что еще одно поражение уже наверняка обречет его на неудачу в поединке.

Именно этим во многом объясняется то, что две следующие встречи носили сравнительно спокойный характер, причем в семнадцатой именно Спасский скомандовал «отбой», хотя у него была возможность развивать атаку на королевском фланге.

В восемнадцатой инициативой, и довольно грозной, долгое время владел уже Петросян, и Спасскому пришлось приложить немало стараний, чтобы привести партию к благополучному исходу.

Стало очевидно, что депрессия у чемпиона прошла, и этому немало помогло то, что от Петросяна не ускользнула нерешительность, которая фатальным образом мешала претенденту доводить дело до естественного конца. Так вот оно что! Спасскому, оказывается, тоже несладко…

От подобных мыслей – такова жестокая логика единоборства – Петросяну становилось спокойнее. Но именно тогда, когда он встряхнулся, пришел в себя, Спасский и нанес ему сокрушительный удар, причем – ирония судьбы! – Петросян проиграл именно потому, что был слишком уверен в прочности своей позиции.

Действительно, черными он во французской защите добился равной игры, причем центральные висячие пешки были, пожалуй, гордостью его позиции. Но если бы Петросян мог слышать, о чем шептались висячие пешки, он бы узнал, что им не нравится его 21-й ход, которым Петросян предложил размен ферзей.

Разменяв главные фигуры, Петросян сыграл не «по позиции» в партии, а «по позиции» в матче. И центральные пешки, которые при ферзях были гордостью черных, теперь стали обузой.

Нарушив логику позиции, потеряв нить игры, Петросян неудачно маневрировал и к тому же допустил явный промах последним ходом. Отложенную позицию спасти было уже нельзя.

Итак, свершилось. Обреченный после седьмой партии на мучительное преследование уходящего вперед противника, Спасский наконец ценой огромных усилий добился поставленной перед собой цели. И хотя он только сравнял счет, все равно его победа произвела сильнейшее впечатление.

В самом деле, ведь Петросян начиная с одиннадцатой партии не смог ни разу выиграть, в нескольких встречах еле-еле унес ноги, а вот сейчас еще и отдал очко. Тут было отчего возликовать сторонникам претендента.

Как Петросян ни старался перед матчем убедить себя, что психология в борьбе со Спасским будет играть незначительную роль, сейчас, когда должна была решиться судьба матча, психология появилась из-за кулис и уверенно вышла на авансцену. Как ни странно, но все предшествующие волнения, все радости и страдания вдруг как-то сразу поблекли, стали казаться чем-то второстепенным, не главным – главное должно было произойти сегодня, завтра.

Наступил кульминационный момент поединка. Момент суровый, безжалостный, требовавший от уставших бойцов предельного напряжения сил. Если матч на первенство мира – это всегда не только борьба больших мастеров, но и личностей, характеров, то теперь это общечеловеческое, психологическое, спортивное начало решительно подавило все остальное.

Помните: «Шахматы не для людей слабых духом. Шахматы требуют всего человека полностью…»

Шахматы требовали сейчас Петросяна и Спасского полностью. Особенно жесткие требования шахматы предъявляли чемпиону мира. Долгое время он имел перевес в очках и даже позволял себе роскошь амнистировать соперника, как это было в одиннадцатой партии. Потом, правда, наступил период депрессии, но он преодолел эту временную слабость. И вдруг в конце матча, когда, кстати, могла сказаться разница в возрасте, чемпион мира вдруг оказался перед ситуацией, где один проигрыш воодушевленному удачей противнику мог решить исход всего единоборства. Какое решение приняли в этой ситуации осторожный Петросян и осторожный Болеславский? У обоих не было и тени колебаний: в двадцатой партии, в которой чемпион играл белыми, нечего и думать о ничьей, пусть даже стремление к победе и будет связано с риском.

Было ли это решение смелым? Да, но в данной ситуации оно было, прежде всего, умным и наиболее целесообразным.

А как поступили в самый ответственный момент Спасский с Бондаревским? Мне неизвестно, что они решили на военном совете, но в двадцатой партии Спасский остановился на очень хорошо изученном варианте, который приводил к позиции более или менее устойчивой, но пассивной и позволял рассчитывать только на ничью. Только на ничью – о захвате инициативы черные не могли и мечтать.

Это решение нельзя было назвать мудрым. Неужели Спасский поверил в то, что его умный, расчетливый, опытный противник согласится на спокойную ничью, прекрасно зная, что в следующей встрече, когда у него будут черные фигуры, ему придется выдерживать натиск противника?

Но может быть, Спасский возлагал надежды на то, что чемпион мира устал и будет рад передышке? Если так, то этот расчет был ошибочным. Петросян настолько хорошо сумел распределить силы, что хотя и похудел за время матча на шесть килограммов, на финише удивлял всех своей бодростью, выносливостью и работоспособностью.

Наконец, не случилось ли так, что сам Спасский, настигнув противника, почувствовал себя исчерпанным, обессиленным? Но тогда почему он не воспользовался своим правом взять перерыв? Матч еще не кончился, а Спасский в интервью сказал:

– Я уже сейчас знаю свою самую большую ошибку. Я сделал ее перед двадцатой партией. Мне нужно было тогда взять «тайм-аут». Именно тогда наступил новый период матча, и я должен был как можно лучше отдохнуть и сосредоточиться.

Как бы там ни было, но остается фактом, что Спасскому в решающий момент не хватило бойцовской зрелости, житейской мудрости. Только этим можно, как мне кажется, объяснить, что он не взял перерыв, который позволил бы ему продумать план дальнейших действий, а заодно, быть может, и заставил бы чемпиона мира понервничать в ожидании грядущих событий.

Спасский, конечно, думал о паузе, но ему, наверное, не терпелось довершить разгром деморализованного, как он считал, соперника. Поэтому он наметил, по-видимому, такой план действий: мирная ничья в двадцатой партии, а потом натиск в двадцать первой.

…Когда Петросян убедился в том, что его противник избрал в двадцатой партии исхоженный вдоль и поперек вариант защиты Нимцовича, он едва поверил своим глазам. Белые получили небольшой, но длительный позиционный перевес без проблеска инициативы у противника – это было как раз то, о чем перед партией он мог только мечтать. Спокойно, но решительно Петросян усиливал свой перевес, разрушил ферзевый фланг черных и выиграл пешку. Уже в безнадежной позиции Спасский пожертвовал фигуру, а потом и ладью за слона, но это только ускорило конец.

Так сравнительно легко – а главное, немедленно – чемпион мира возвратил себе утраченный перевес. Счет стал 10 ¹/ ₂:9 ¹/ ₂.

В последних четырех встречах Петросяну достаточно было набрать полтора очка, Спасского устраивали только три, никак не меньше. Уже одно это позволяло безошибочно предугадать исход единоборства. Но психология, словно желая еще и еще раз доказать чемпиону мира, что он напрасно относится к ней с недостаточным уважением, опять вмешалась в борьбу и опять на его стороне.

После ничьей в двадцать первой партии, где Спасский так и не смог начать долго готовившуюся атаку, пришел черед встречи, которая наконец подвела черту. В этой-то партии и произошла последняя психологическая дуэль. Получив по дебюту лучшую позицию, Петросян не спешил форсировать события. Разумеется, его вполне устраивала ничья, но он понимал, что Спасский должен рвануться вперед, и собирался нанести ему встречный удар.

На 25-м ходу из-за так называемого троекратного возникновения одной и той же позиции Петросян мог пригласить к столику главного арбитра О’Келли и попросить его зафиксировать ничью.

Петросян задумался. Осторожность подсказывала поступить именно так. Но позиция была такова, что отказ Спасского от дальнейшего повторения ходов мог только ухудшить положение черных. Ну что ж, пусть последнее слово останется за Спасским, он ведь тоже может подозвать арбитра. И Петросян сделал ход, вновь повторивший позицию.

Теперь призадумался Спасский. Зафиксировать ничью? Но ведь тогда надо будет выигрывать обе последние партии – задача практически невыполнимая. Уклониться от повторения? Но тогда позиция станет явно хуже. А, будь что будет, в конце концов, другого выхода уже нет! И он делает ход, меняющий обстановку. Зал аплодирует мужеству претендента. Увы, это мужество отчаяния.

Психология сделала свое дело, теперь наступила очередь мастерства. Спустя всего несколько ходов положение черных становится безнадежным.

Никогда не забуду, как мучительно прощался Спасский с последней надеждой. Вот Петросян сделал 35-й ход и ушел со сцены. Ушел, характерно, по-петросяновски покачивая плечами. Такая неправдоподобная легкость, такая окрыленность чувствовалась в его стремительной танцующей походке, в поигрывании плечами, такая непоколебимая уверенность в себе, что и не глядя на доску можно было понять – партия выиграна, а значит, практически закончен и матч.

Борис Спасский ерзал на стуле, облокачиваясь на столик то одной рукой, то другой. Склонившись над доской, он потом откидывался назад. Иногда он вдруг отрывался от доски и бросал мучительно долгий взгляд в угол зала, где, мрачно насупившись, сидел Бондаревский. Многие из зрителей затаив дыхание наблюдали за этой многозначительной пантомимой.

Никто не знает, о чем говорил этот взгляд. Может быть, этого не знает и сам Спасский, может быть, в ту трагическую минуту ему просто нужно было видеть близкого человека.

Не выдержав этого взгляда, Бондаревский поднялся и вышел из зала. И тогда медленно, так, что видно было – он заставляет себя, Спасский протянул руку к доске и сделал ход. А когда вернувшийся Петросян сел за столик и, обхватив голову руками, начал было обдумывать ответный ход, Спасский так же медленно протянул руку к часам и остановил их.

И тогда с треском лопнула тишина, и ошалевшие от радости болельщики чемпиона мира издали радостный вопль (в этом шуме никто не услышал тихого шелеста – это шахматная история безучастно перелистала еще одну страницу…).

На этом, если иметь в виду матч, можно было бы поставить и точку. Счет стал 12:10, чемпион сохранил свой титул. Но Спасский не сложил оружия и в двух последующих партиях всерьез боролся, пытаясь свести матч вничью. Конечно, он имел на это не только формальное, но и моральное право, хотя совершенно ясно, что условия теперь были неравными: добившись своей цели, чемпион, конечно же, не мог заставить себя продолжать единоборство с тем же напряжением. Двадцать третью партию Спасскому удалось выиграть, последняя кончилась вничью, и, таким образом, окончательный итог выглядит так– 12 ¹/ ₂:11 ¹/ ₂.

И снова в квартире Петросяна торжествующе звучал Вагнер, снова друзья шумели допоздна за длинным столом, снова не умолкал телефон, подчиняясь вызовам из Еревана, и снова Тигран Петросян чувствовал себя счастливейшим из смертных.

Торжественная церемония, состоявшаяся на той же сцене, растрогала его ничуть не меньше, чем в первый раз. К такому, оказывается, не привыкаешь! Вице-президент Международной шахматной федерации Джон Пренсис объявил Петросяна чемпионом мира, и на Тиграна снова надели лавровый венок, снова в его честь произносили речи, снова прославляли его мастерство, его волю, его упорство. Ректор Ереванского института физкультуры Лорис Калашян, один из самых преданных его друзей, произнес трогательную речь и преподнес чемпиону мира картину Мартироса Сарьяна.

Не забыл его и родной Тбилиси. Драматург Арчил Бегиашвили, седой, но задорней и темпераментный, поздравил дважды чемпиона мира от имени Грузии, родины дважды чемпионки мира.

– Мы знаем, что ереванцы много бы дали за то, чтобы будущий чемпион мира родился в их городе, – сказал Бегиашвили под дружный смех зала. – Но Тигран уже тогда знал, что такое дружба народов!..

Победа над Спасским в некоторых отношениях произвела даже более внушительное впечатление, чем над Ботвинником.

Тогда можно было говорить о разнице в возрасте, о том, что ветерану уже трудно было вести борьбу на длинной дистанции. Теперь Петросяну противостоял соперник, который был моложе его и готовый, наверное, играть два матча подряд; соперник, который одержал над остальными претендентами ошеломляющие победы; наконец, соперник, получивший на предматчевом референдуме больше голосов, чем чемпион мира.

Петросян покончил с более чем тридцатилетней традицией: впервые со времени матча Алехин – Боголюбов чемпион мира нанес поражение претенденту, да еще находящемуся в самом расцвете сил. Теперь его опять сравнивали с Капабланкой, но уже не с Капабланкой, проигравшим Алехину, а с Капабланкой, который шесть лет царствовал на шахматном троне. Отбив притязания Спасского, Петросян обеспечил себе, по меньшей мере, такой же срок царствования.

Во время матча, особенно в начале и середине, раздавались голоса недовольных обилием ничьих и тем, что в партиях было мало теоретических новинок, что вообще творческая струя била слабее, чем ожидалось. Разгорелась даже дискуссия по поводу того, лучше или хуже стали играть ведущие гроссмейстеры по сравнению с тем, как играли их великие предшественники сорок лет назад.

Исчерпывающее объяснение тому обстоятельству, что творческое содержание партий оставляло желать лучшего (как и в каждом матче на мировое первенство!), дал Таль, заявивший, что «по спортивному накалу этот матч – один из интереснейших в истории шахмат».

В интервью, которое состоялось спустя несколько дней после матча, я попросил Петросяна высказаться по поводу утверждения некоторых обозревателей, что спортивные соображения в матче полностью довлели над творческими. Вот что он ответил:

Может быть, мне не пристало давать оценку своей игре, но откровенность так откровенность! В конце концов, я очень редко вспоминаю о том; что ношу звание чемпиона мира, и это уже, кажется, приносит вред.

Прежде всего, я убежден, что матч в творческом смысле был весьма содержательным. Слава богу, теперь это, как можно понять, увидели многие. В наших партиях были и эффектные комбинации с жертвами фигур, и образцы упорной защиты, и сверхсовременная трактовка дебютов, и тонкие окончания.

Но если верно, что шахматы – это одновременно и наука, и искусство, и спорт, то нельзя отрывать, что называется, с мясом творческое содержание матча от спортивного. Само собой понятно, что если, скажем, в первом и третьем матче Ботвинник с Василием Смысловым имел в первых четырех партиях три с половиной очка, то это обстоятельство спортивного характера определяло в большой степени и творческий характер последующей борьбы.

В нашем поединке до седьмой партии счет был равный, с тринадцатой я имел минимальный перевес, а после девятнадцатой счет сравнялся. Можно ли требовать в такой исключительно нервной обстановке, когда все струны натянуты до предела, чтобы участники жертвовали спортивными соображениями ради чисто творческих? Разве спорт, борьба, жажда победы не лежат в природе шахмат? Если кто-нибудь всерьез заявит, что, садясь за доску, он не стремится к победе, а думает только о творчестве, я скажу, что он кривит душой…

* * *

На этом мы обрываем наше повествование.

Когда три года спустя Петросян вынужден был все же уступить свое место Спасскому, он несколько месяцев размышлял над причинами своего поражения. Спасский хорошо усвоил преподанный ему урок и одержал победу, в правомерности которой не мог сомневаться никто. И не только потому, что счет матча был 12 ¹/ ₂:10 ¹/ ₂в пользу Спасского.

Чтобы постараться коротко объяснить причину поражения Петросяна, я приведу высказывание самого авторитетного эксперта – самого Спасского. В интервью после матча новый чемпион мира так охарактеризовал своего соперника:

– Петросян, бесспорно, феноменальный шахматист, бесподобный матчевый боец, человек очень умный, обладающий сильным характером…

Сила Петросяна заключается в том, что он стремится к ограничению активных возможностей противника и делает это виртуозно. Он держит вас как бы на дистанции и согласен вступить в рукопашную только тогда, когда вы, устав от такой изнурительной борьбы, соглашаетесь на ближний бой в не благоприятной для вас ситуации. Этот стиль оригинален и очень опасен…

Кроме того, Петросян обладает колоссальным тактическим талантом. Когда эта сторона его творчества полностью раскрывается, Петросян становится страшным для любого противника, в такой борьбе он бывает решительным и беспощадным.

Далее Спасский, рассказав о своей игре в матче и вновь перейдя к Петросяну, заметил:

– Но в ходе поединка кое-что явилось для меня неожиданностью. Такие качества Петросяна-шахматиста, как осторожность и осмотрительность, настолько прогрессировали, что стали скорее недостатком, нежели достоинством.

За истекшие три года Петросян как шахматный игрок (я употребляю это слово в самом хорошем смысле) несколько поблек. Это проявилось хотя бы в том, что он иногда предлагал мне ничью в лучших позициях.

Несмотря на замечательное комбинационное чутье, Петросян не проявил свои тактические способности. В отличие от прошлого матча, он не обратился к этой очень яркой стороне своего шахматного творчества.

В игре Петросяна я ощущал какую-то скованность и неуверенность, особенно во второй половине матча. Мне кажется, он допустил психологический просчет. Когда Петросян сравнял счет после десятой и одиннадцатой партий, он, по-видимому, решил, что я сломлен и не смогу оправиться. Его игра стала суше, он полностью закрепостился…

Мне думается, что для Петросяна-шахматиста поражение в матче принесет известную пользу. Он будет играть более свободно, лучше – в этом я абсолютно убежден, а его талант и сила в рекомендациях не нуждаются.

…Итак, Петросяну было над чем поразмышлять. Конечно, если говорить о причинах его поражения, нельзя было игнорировать и то хорошо известное обстоятельство, что психологически чемпиону мира всегда труднее, чем сопернику.

 
«Достиг я высшей власти:
Шестой уж год я царствую спокойно,
Но счастья нет моей душе».
 

Петросян мог бы вслед за Борисом Годуновым повторить эти слова. Как почти каждый чемпион мира, который, поднявшись на вершину, ощущает затем не то чтобы разочарование, но какую-то духовную усталость, вызванную во многом тем, что уже не надо, как будто, ни к чему стремиться, а предстоит теперь только отстаивать захваченные позиции, Петросян испытывал некоторую депрессию. Не было счастья душе Петросяна еще и потому, что чем ближе становился матч со Спасским, тем все смелее большинство знатоков отдавало в своих прогнозах предпочтение претенденту. Все громче ворчали и болельщики, которые не могли простить чемпиону того, что в последние два года перед матчем он занимал в турнирах более чем скромные места.

И все-таки причины поражения крылись не в психологической депрессии, а в другом – в том, что Спасский оказался на этот раз сильнее, в том, что Петросян меньше, чем в первом матче, доверял своему втором) «я», полностью поручив командование двум полководцам – осторожности и осмотрительности.

Размышления Петросяна имели определенную цель. Чуждый малейшему самообольщению, он хотел ответить себе на вопрос: может ли он остаться в так хорошо знакомой ему роли претендента и предпринять попытку реставрации или должен перейти на почетную роль экс-чемпиона и поигрывать в турнирах в свое удовольствие:

Петросян принял решение остаться в строю претендентов и предпочел до поры до времени оставить при себе свои выводы по поводу поражения во втором матче со Спасским.

Сумеет ли Петросян вернуть себе престол? Одна такая попытка закончилась неудачей в финальном матче претендентов с Фишером. Причем и в этом матче осторожность и осмотрительность во многих партиях сыграли сомнительную – чтобы не сказать предательскую – роль. И это было тем более обидно, что когда во второй партии Петросян доверился своему тактическому дарованию, он добился великолепной победы.

Гадание не входит в нашу задачу. Но как бы ни сложилась дальнейшая шахматная судьба Тиграна Петросяна, он – натура творчески сложная и глубоко противоречивая – навсегда останется в истории шахмат примером человека, шахматиста, бойца, который, отдавая дань практическому взгляду на жизнь и шахматную борьбу, оставался в душе шахматным романтиком, не раз приходившим к согласию со своим вторым «я».