Текст книги "Загадка Таля. Второе я Петросяна"

Автор книги: Виктор Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

«ЖЕЛЕЗНЫЙ
ВЕК»

Итак, Петросян занял второе место, опередив многих известных мастеров. Это уже был по-настоящему крупный успех. О его игре, шутка сказать, с похвалой отозвался сам чемпион мира Ботвинник! Выдав весьма лестные комплименты победителю полуфинала Ефиму Геллеру, Ботвинник затем заявил: «То же примерно можно сказать о молодых Петросяне и Холмове. У всех троих есть одно общее – они непрерывно совершенствуются».

Непрерывно совершенствуются… Тигран не раз мучительно задумывался над тем, как ему совершенствоваться в Ереване, где у него уже не было равных соперников. Иногда он ловил себя на мысли, что готов уехать из Еревана, хотя и понимал, что не все здесь одобрят этот шаг. Но друзья, самые верные, самые надежные, поймут его – в этом Петросян не сомневался. И когда ему предложили переехать в Москву, он согласился.

Он приехал в Москву в конце 1949 года в легком пальтишке, в летних туфлях и с несколькими шахматными книжками под мышкой – это было все его имущество. Шахматный Растиньяк приехал завоевывать Москву, даже и не подозревая о том, что завоюет когда-нибудь весь мир. Он не очень-то верил в свое счастье, тем более что его дебют в финале чемпионата никак нельзя было считать удачей – Петросян занял шестнадцатое место при двадцати участниках.

Впрочем, начало предвещало еще более горькую участь. Турнир проходил в Центральном Доме культуры железнодорожников. Тигран сидел на сцене и поеживался. То ему казалось, что все зрители смотрят на него, самого молодого из участников, то его вдруг охватывало оцепенение, когда он видел рядом с собой Кереса, Флора, Бронштейна, Смыслова, Болеславского, Левенфиша, Лилиенталя, Котова… Подумать только, он принят в это блестящее общество как равный.

Как равный? Это, впрочем, еще надо было доказать. Уважаемые гроссмейстеры признают «своим» лишь того, кто умеет давать сдачи. В этом турнире Петросян сначала только «получал». И не удивительно. Тигран с его почтением к именам просто не мог вот так, сразу внутренне осознать, что имеет моральное право играть в финале чемпионата СССР вместе с гроссмейстерами…

Первым его противником был Котов. Тигран настолько разволновался, что уже в дебюте совершил элементарную ошибку, от которой сам не раз предостерегал юных шахматистов в Ереванском Дворце пионеров. Сделав двенадцать ходов, Тигран сдался. Он мог с таким же успехом сдаться и после седьмого хода…

Потом он встретился со Смысловым. После конфуза в первой встрече Тигран вел эту партию в состоянии близком к тому, которое у боксеров называется «грогги». Но здесь, помимо прочего, он еще и получил хороший урок позиционного мастерства. Играя белыми, Петросян образовал у Смыслова отсталую пешку в центре и стал на нее давить. Это было вполне по правилам. Тигран все свои расчеты построил на том, что эта пешка будет хроническим дефектом позиции черных.

И вдруг эта слабая, действительно слабая пешка двинулась вперед! Оказалось, что в ней была скрыта какая-то внутренняя динамика. Продолжая сравнение с боксом, я бы сказал, что подобно тому, как боксер, прижатый к канатам, делает вдруг рывок вперед, так и эта пешка, казавшаяся такой слабой, вдруг протаранила центр белых.

Для Петросяна подобная стратегия была откровением, он, оказывается, оценивал такие позиции несколько механически, не улавливая заложенной в них потенциальной энергии. Уже потом Тигран вспомнил, что Нимцович учил: при неверном ведении позиционной осады противник прорывает фронт именно на сильном участке. В шахматах рвется там, где толсто! И выходит, Смыслов играл по Нимцовичу. Значит, все верно, иначе не могло и быть.

И третий противник – Флор не дал Петросяну пощады. Обычно спокойный и миролюбивый, он, после того как Тигран допустил стратегический промах в дебюте, кинулся на позицию черного короля и разорвал ее в клочья. Единственное, что удалось Тиграну, – это отложить партию. Доигрывать ее он не стал.

Тигран молил судьбу о передышке, и казалось, теперь-то уж он мог получить ее: в четвертом туре ему предстояло играть с молодым мастером Геллером. Но на беду Петросяна, Геллер после поражений в первых двух турах начал набирать стремительную скорость.

Четыре поражения в четырех турах! Не хватит ли? Но злая турнирная судьба Тиграна не насытилась этими жертвами и потребовала еще одну, пятую подряд. На этот раз в роли экзекутора выступил Керес. Эта партия была из тех, которые принято называть цельными: гроссмейстер белыми получил по дебюту более свободную игру, затем стеснил фигуры соперника и, как следствие всего этого, создал неотразимую атаку на короля.

Странное дело – ощущение тщетности усилий, полнейшей безнадежности вдруг успокоило Тиграна, вернуло ему трезвость мышления. И все же в шестой партии – с Лилиенталем – он, добившись хорошего положения, собрался было предложить ничью: ему хотелось во что бы то ни стало перервать цепь поражений. Только мысль о том, что некорректно ему, с пятью нулями делать такое предложение гроссмейстеру, удержала его от этого шага. И он выиграл партию, выиграл! Первую партию в своем первом финале чемпионата страны.

Потом все уже было проще. Ошибаться, как выяснилось, умел не только Петросян. После пяти поражений он набрал в остальных четырнадцати турах семь с половиной очков и занял шестнадцатое место, что после такого трагического начала было, наверное, лучшим, чего он мог добиться.

Нет, он закончил соревнование отнюдь не подавленным. Чемпионат многому научил его, помог частично излечиться от «гроссмейстеробоязни», главное же, – позволил понять, что самое необходимое для него сейчас – это опыт, опыт практических встреч с сильными противниками, опыт непосредственного, живого общения с гроссмейстерами и мастерами.

В феврале пятидесятого года завернули отчаянные морозы. Петросян в демисезонном пальто и легких туфлях бегал по улицам, потирая уши и сочувственно поглядывая на дворников, терпеливо скалывающих лед. Никакой мороз, никакие невзгоды с жильем не могли отнять у него ощущения счастья.

Наконец-то он попал на стрежень бурливой шахматной реки, которая схватила и стремительно понесла его вперед. Петросян участвовал теперь во всевозможных турнирах, личных и командных, либо на худой конец играл легкие партии.

Ему было интересно все, что так или иначе соприкасалось с шахматами и шахматистами. Петросян не просто набирался опыта, он еще и стирал со своих крыльев пыльцу провинциальности, чрезмерного почтения к именам. Ему нужно было освоиться со своей ролью одаренного, молодого, столичного (!) мастера – без этого его талант был скован, не мог полностью проявить себя.

Отныне у Петросяна появился тренер – гроссмейстер Андрэ Лилиенталь. Это был прекрасный шахматист, глубоко понимавший и чувствовавший стратегию шахматного искусства, и сотрудничество с ним было для Тиграна весьма полезным.

И постепенно все ближе становился «железный век» Петросяна, когда он совершил невиданный скачок и в фантастически короткое время превратился из подающего надежды, но не очень-то сильного мастера в одного из претендентов на корону чемпиона мира. Скачок был сказочный, в него поначалу отказывались верить, но с каждым турниром Петросян доказывал неумолимую реальность того, что произошло.

Отныне неудачи покинули его. «Железный Тигран» не знал срывов, да что там – почти не знал поражений! Глубокое понимание позиции, острейшее комбинационное зрение, интуитивная способность предчувствовать возникновение опасности, легкость игры – все это в сочетании с жаждой играть и побеждать делало талантливого Петросяна сильнейшим турнирным бойцом.

Он начался, «железный век», в 1951 году, когда Петросян стал чемпионом Москвы, потом – победителем свердловского полуфинала чемпионата СССР и, наконец, призером XIX чемпионата страны, где Петросян, как два года назад Геллер, имел великолепные шансы разделить первое место, но для такого подвига ему чего-то не хватило, скорее всего опыта.

Это был могучий чемпионат: Ботвинник, Бронштейн, Смыслов, Керес, Флор, Геллер, Авербах, Тайманов, Бондаревский, Котов, Симагин, Аронин, Липницкий и еще несколько сильных мастеров. Но прошло уже то время, когда Тигран томился в компании гроссмейстеров, не в силах избавиться от ощущения, что сел в чужие сани. Нет, нет, он по-прежнему был самокритичен и строг к себе, по-прежнему относился к прославленным соперникам с почтительным чувством, но он уже в третий раз выступал в финале (в XVIII чемпионате Тигран разделил двенадцатое-тринадцатое места с Бондаревским), его талант рвался наружу, главное же – Петросян был безмятежно спокоен. Он был спокоен потому, что потерять он не мог ничего, а приобрести… Честно говоря, приобрести он тоже не собирался ничего, так как о звании гроссмейстера еще не помышлял, хотя, как показал турнир, уже тогда мог поставить перед собой такую цель.

И вот что интересно: Петросян был тогда на таком подъеме, что даже на время упрятал свою осторожность! Не случайно Флор, опубликовав в «Огоньке» незадолго до начала чемпионата заметку о Петросяне, писал, что тот «охотно идет на любые осложнения». Да, тогда он охотно шел на риск, и его тактическое искусство часто проявлялось не только «по необходимости» – в те времена он не только давал сдачи, но, случалось, и сам затевал драку.

Встреча с чемпионом мира была единственной, в которой Петросян опять почувствовал себя прежним застенчивым юношей. Это не помешало ему, однако, играть с необычным старанием и упорством. Понимая, что он не сможет соперничать с Ботвинником в дебютной эрудиции, Тигран, играя белыми, избрал редко встречающееся продолжение и… получил худшую позицию. Но он был к этому готов и, уступив инициативу, начал упорно защищаться. Партия продолжалась одиннадцать часов и, несмотря на все старания Ботвинника, закончилась вничью.

Но в предпоследнем, шестнадцатом, туре была сыграна и партия, которая показала, что Петросяну все еще нужно набираться опыта, и не только шахматного, но и просто человеческого.

Петросян в ту пору шел на третьем месте, вслед за Кересом и Геллером. В шестнадцатом туре ему предстояло играть белыми с Кересом. В этом турнире Керес играл великолепно и во второй раз подряд стал чемпионом СССР. Но в партии с Петросяном он был близок к поражению, которое, скорее всего, лишило бы его лавров победителя. Уже в дебюте Петросян получил большой позиционный перевес. Вскоре оба его коня забрались в тыл черных. Керес вынужден был расстаться с важной пешкой.

Казалось, что кони белых безнадежно застряли в неприятельском окружении, но Петросян хладнокровно маневрировал кавалерией. Объективно позиция черных была проиграна, но… но здесь Тигран стал прислушиваться к аплодисментам, которыми зрители встречали чуть ли не каждый его ход. Молодой мастер, игравший смело и изобретательно, уже в середине турнира завладел симпатиями публики. Шахматный болельщик, как и всякий иной, страдает восторженностью. Никакие призывы судейской коллегии, то и дело включавшей надпись: «Соблюдайте тишину!» – не могли сдержать возбуждения публики. И Петросян оказался жертвой энтузиазма своих поклонников. Отвлекшись, он допустил неточность, и опытный Керес вывернулся…

В итоге Петросян разделил второе-третье места с Геллером. XIX чемпионат был фактически зональным турниром. Как один из призеров, Петросян получил право участвовать в межзональном турнире.

Петросян отправился в Швецию вместе с Котовым, а также своими молодыми коллегами – Авербахом, Геллером, Таймановым. Он был в приподнятом настроении. Ему по-прежнему нечего было терять, а добыть он мог многое. Ему легко игралось, он находился в состоянии творческого подъема.

В Сальтшобаден, фешенебельный курорт неподалеку от Стокгольма, съехалось много выдающихся шахматистов. На фоне таких гроссмейстеров, как Сабо, Глигорич, Штальберг, наши молодые мастера, еще не успевшие нагнать страху в международных соревнованиях, выглядели довольно скромно. Экс-чемпион мира Эйве заявил перед турниром, что Глигорич, Сабо и Штальберг окажутся, безусловно, сильнее, а Матанович и Унцикер не слабее советских мастеров. Однако решающее слово в этом турнире принадлежало не молодым, а сорокалетнему Котову: в первых восьми турах он выиграл все партии до одной, а всего набрал шестнадцать с половиной очков из двадцати.

В этой ситуации метить на первое место было бессмысленно, да Петросян, конечно же, и не ставил перед собой такой задачи. У него была своя цель – попасть в пятерку. Второе или пятое место – не так уж важно.

Примерно так же рассуждали и остальные участники. Но в отличие от них у Петросяна это была практически и конечная цель. Потому что турнир претендентов интересовал его лишь постольку, поскольку автоматически давал ему звание гроссмейстера. И это была серьезная психологическая ошибка, которая повлекла за собой другие. Но об этом позже.

Не без приятного удивления Петросян убедился, что даже в таком ответственном соревновании он может быть хозяином своей турнирной судьбы. Петросян выиграл семь партий, не проиграл ни одной и тринадцать закончил вничью – этого оказалось достаточным, чтобы разделить с Таймановым второе-третье места. Геллер занял четвертое место, Авербах оказался пятым.

Еще в ходе турнира Петросян вдруг обнаружил почтительное к себе отношение. Времена переменились – теперь другие, оказывается, трепетали перед ним точно так же, как это прежде неизменно бывало с ним.

В одиннадцатом туре он играл белыми с колумбийским мастером Санчесом. Это был способный мастер, но очень нервный, порывистый. Партия протекала спокойно, Петросян перевеса не добился и предложил Санчесу ничью. Тот не понял и вопрошающе уставился на Тиграна. Потом до него дошел смысл, он вскочил, что-то радостно закричал, стал жать руку. Сейчас уже Тигран ничего не понимал и смотрел на Санчеса, как на сумасшедшего. Потом наконец до него дошло: Санчес счастлив, что он, Петросян, предлагает ему ничью…

БЕЗОПАСНОСТЬ
ПРЕЖДЕ ВСЕГО!

Собираясь играть в турнире претендентов, Петросян вовсе не собирался бороться за первое место. И даже за второе. Может быть, и за третье. Ему было почти все равно, как он там сыграет. И это, повторяю, было серьезной психологической ошибкой. Потому что она повела к длительному творческому и спортивному застою. Потому что отборочную тактику, которая была вполне оправдана в соревновании, где надо было занять место не ниже пятого, Петросян начал применять и в тех турнирах, где надо было бороться за первое место.

«Железный век» Тиграна, когда он, редко проигрывая, умел побеждать, когда он не боялся осложнений и даже шел на риск, этот счастливый век, длившийся несколько лет, закончился. На смену ему пришел надолго затянувшийся период, в течение которого Петросян действовал под девизом: «Безопасность прежде всего!».

Истоки этого девиза лежали в убежденности Петросяна в том, что в своем шахматном развитии, в своем, что ли, наступлении он зашел слишком далеко. Как полководец, прорвавший вражеские укрепления, иногда приостанавливает атаку, чтобы не оторваться от своих тылов, так и Петросян хотел остановиться, закрепиться на новых рубежах, пополнить запасы патронов и горючего, чтобы потом с новыми силами возобновить наступление. Ему казалось, что, став гроссмейстером, он добился всего, о чем мог мечтать, и теперь все его помыслы сводились к одному – удержать завоеванное.

Следуя своему девизу, Петросян во всех соревнованиях добивался неизменно ровных и очень высоких достижений. Но он никогда не проявлял стремления быть первым. Как ни тянуло его порой вновь изведать чувство риска, он всегда умел взять себя в руки. Он слишком ценил свой шахматный успех, чтобы делать большие ставки. Он заботился лишь о том, чтобы выполнить программу-минимум, программы-максимум для него как будто и не существовало. Считалось, что ему не хватало честолюбия непокорного Геллера, и его друга часто ставили Тиграну в пример.

Обидный парадокс: даже если Петросян в крупном турнире занимал третье-четвертое места, его почти не хвалили. Эквилибрист, который выполнял труднейший номер, но не получал аплодисментов: придирчивые зрители считали, что он способен на еще более сложные трюки.

Критиковать Петросяна стало модным. Однажды его даже назвали «тигром в заячьей шкуре». По своеобразной инерции его ругали иной раз за ничьи и в тех партиях, где он до последнего хода дрался за победу. Но хотя критики иногда перебарщивали, в целом общественное мнение, увы, не ошибалось: он, который в душе глубоко почитал в шахматах эстетическое начало, который с детских лет был затаенным тактиком, теперь часто жертвовал художественной стороной шахматной борьбы ради практических соображений.

В своем стремлении избегать поражений Петросян достиг такого совершенства, что его редкие проигрыши стали сенсациями. В защите Петросян был удивительно упорен и изворотлив. Когда его прижимали к стенке, в нем просыпалось мужество, и тут он становился страшен.

Его тактическое оружие теперь еще дольше, чем прежде, лежало, покрываясь пылью, в его творческой мастерской. Петросян пользовался этим оружием либо в позиционных, либо в защитительных целях. Многие его коллеги стремились получить хорошую позицию, чтобы нанести решающий тактический удар. Петросян же с помощью маленьких тактических уколов умел получать подавляющую позицию.

В XXII чемпионате, например, силу такой стратегии испытал на себе Тайманов. С помощью серии чисто тактических выпадов Петросян добился абсолютного позиционного превосходства. Фигуры черных задыхались. Убедившись, что ходить почти нечем, Тайманов капитулировал, когда на поле сражения находилась чуть ли не вся его армия.

Но таких партий становилось все меньше. Петросян создавал шедевры словно для того, чтобы сказать: «Видите, что я умею?». А после этого он мог тут же заняться скучным ремесленничеством.

Забота о безопасности, уход от полноценной борьбы, бегство в ничью – как все это обедняло игру Петросяна! Его считали необычайно одаренным шахматистом, его позиционное искусство, умение маневрировать стало чуть ли не эталоном гроссмейстерского мастерства, а он упорно отказывался верить в свои силы.

Началась эта злосчастная пора с турнира претендентов, который проходил осенью 1953 года в Цюрихе. Тигран рассуждал перед турниром примерно так: на титул чемпиона мира я, новоиспеченный гроссмейстер, не имею права претендовать, стало быть, мне незачем стараться быть первым. Такому рассуждению на первый взгляд нельзя отказать в логичности, но как оно противоречит сути шахматной борьбы! И как потом сам Петросян жалел о том, что предпочел воздерживаться от соперничества с лидерами… Да, ему тогда и в самом деле было рано еще думать о титуле чемпиона, но, сознательно выключив себя из числа реальных претендентов, он, как позже стало ясным, намного замедлил процесс своего совершенствования.

Уже в Сальтшобадене у Тиграна было многовато ничьих – тринадцать в двадцати партиях. В Цюрихе ничьих в двадцати восьми партиях было восемнадцать.

Петросян был самым молодым участником турнира, он был скромен, знал свое место, никому не угрожал. Он был удобен для всех, этакий домашний, прирученный тигр… Смыслов ласково звал его «Тигруша», для остальных он был «Тигранчик».

Он оказался на пятом месте – позади Смыслова, Бронштейна, Кереса и Решевского. В конце концов, черт возьми, он выступил не так уж плохо, не правда ли? Но было одно существенное «но»: в двадцати партиях с первыми десятью участниками Тигран не одержал ни одной победы – те шесть единичек, которые он раздобыл, стояли в графе против четырех последних гроссмейстеров. Правда, он проиграл меньше партий, чем опередившие его Керес и Решевский, но это ставилось Тиграну не в заслугу, а в вину, и он понимал, что вполне заслужил упреки. Понимал, но поделать с собой ничего не мог. Не мог, да и не хотел – безопасность ведь прежде всего!

Вскоре после возвращения из Швейцарии Петросян выступил в XXI чемпионате страны. Он разделил четвертое-пятое места, не потерпев ни одного поражения, но тринадцать партий из девятнадцати закончил вничью, причем во встречах с первой десяткой вничью закончил восемь партий. Он словно снова участвовал в отборочном турнире и заботился только о том, чтобы не выпасть из пятерки.

Еще более пассивной была игра Петросяна в XXII чемпионате. Этот турнир во многом походил на XIX. Во-первых, он также был необычайно внушительным по составу – в нем выступали Ботвинник, Смыслов, Керес, Геллер, Тайманов, Котов, молодые Корчной и Спасский. Во-вторых, он был отборочным – четыре победителя (не считая, конечно, самого чемпиона мира, а также Смыслова и Кереса) получали право участвовать в турнире претендентов.

Это был, наверное, самый рассудительный, самый бескровный турнир в жизни Петросяна. Разумеется, он ни разу не проиграл – это уже никого не удивляло. Но из девятнадцати партий он закончил вничью пятнадцать! Только Флору, признанному королю ничьих, удалось повторить этот результат. Мало того, не одна ничейная партия Петросяна закончилась до 20-го хода, причем, кроме партии с Таймановым, все остальные встречи Петросяна с первыми пятнадцатью участниками закончились мирно. А ведь ему было всего двадцать шесть – возраст, которому творческий аскетизм никак не свойствен!

Отзывы знатоков были единодушны. Панов назвал игру Петросяна «холодной, расчетливой, осторожной». А Романовский, назвав восемь шахматистов, которые доказали свое право занимать передовые посты советского шахматного искусства (среди них были и молодые – Геллер, Спасский, Тайманов, Фурман), не упомянул Петросяна…

Почему же Петросян, признавая справедливость укоров, продолжал упорствовать?

Ответить на это не так-то просто. Петросян всегда отличался самостоятельностью суждений и, вежливо прислушиваясь к советам, делал только то, во что верил сам. Он решил быть осторожным, решил избегать риска – значит, надо отстаивать эту свою позицию, пусть она и не лишена серьезных изъянов.

Есть и другое объяснение, не противоречащее первому и, может быть, еще более основательное. Петросян высоко ценил свой жизненный успех, не мог, не хотел им рисковать. Ему казалось очень важным для своей репутации попасть в турнир претендентов и столь же важным – не провалиться там. Он был уверен, что при осторожной игре обеспечит себе четвертое-пятое места, а это было все, к чему он тогда стремился.

Вот почему межзональный турнир в Гетеборге (осень 1955 года) Петросян провел по своей излюбленной, ставшей уже традиционной, схеме: ни одного поражения, ничьи с первой десяткой и пять побед, в основном над замыкающими таблицу. А всего пятнадцать ничьих и пять выигрышей – вполне достаточно, чтобы занять «свое», четвертое, место и попасть в турнир претендентов.

Такая сверхосторожность была тем более грустной, что в турнир претендентов попадало ни много ни мало девять участников, и Петросяну с его высоким классом ничего не стоило рискнуть. Он, конечно, прекрасно понимал, что риск невелик, но принципиально продолжал держаться избранной линии.

И все же гетеборгский турнир сделал доброе дело – он заставил Петросяна наконец-то понять, что стремление к осторожности завело его в тупик. В нем началось какое-то брожение, недовольство собой. Ему надоело выслушивать упреки, надоело получать письма вроде того, какое послал однажды из Еревана потерявший терпение болельщик: «Скажите, – спрашивал он напрямик, – когда наконец кончатся эти ваши ничьи!?»

Петросян и сам задавал себе этот вопрос. Он начал осознавать, что как шахматный художник, как артист он деградирует и его практицизм в конце концов погубит его и как спортсмена. Художественное, эстетическое начало и спортивное слиты в шахматной игре воедино. «Шахматы слишком игра, чтобы быть искусством, и слишком искусство, чтобы быть игрой». Тем, кто игнорирует эту истину, шахматы рано или поздно мстят.

Тигран понимал это. Но он понимал и другое – и это было не менее важно, – что, добившись второй раз участия в турнире претендентов, он и впрямь становится, как видно, претендентом на шахматный престол. Эта мысль уже не пугала его, как прежде, не казалась дерзкой. И Петросян решил осуществить в Амстердаме, где в 1956 году состоялся турнир претендентов, некий творческий эксперимент.

Нет, он по-прежнему не метил на первое место, но решил позволить себе некоторую вольность. «…B турнире претендентов я решил „поиграть в шахматы“, – писал он по окончании соревнования, – желание естественное для гроссмейстера: играть каждую партию независимо от силы партнера, играть не тревожась, как отразится исход партии на результате в турнире».

Увы, он с огорчением убедился, что стремление к спокойной жизни стало привычкой, которая вцепилась в него и не хотела отпускать. Да, он, «железный Тигран», научился не проигрывать, но, оказывается, слишком дорогой ценой, потому что разучился выигрывать, по крайней мере у равных по силе противников.

Итак, Петросян решил в Амстердаме «поиграть», но судьба зло подшутила над ним. В первом туре Петросян встречался черными с Геллером. Как-то получалось само собой, что два друга встречи между собой заканчивали обычно вничью. Наверное, поэтому Петросян, получив лучшую позицию, сделал несколько беспечных ходов в уверенности, что вскоре начнутся дипломатические переговоры. Однако Геллер на этот раз настроен был очень решительно. Натолкнувшись на неожиданную агрессивность противника, Петросян растерялся и проиграл.

Он уже как-то привык проводить турниры без единого поражения, а тут такое фиаско в первом же туре! Это было очень досадно, но главные огорчения были впереди. Следующим его соперником был Бронштейн. Петросян, по свидетельству самого Бронштейна, «грандиозно провел партию». Воспользовавшись тем, что соперник допустил несколько неточностей в дебюте, Петросян достиг подавляющего позиционного превосходства. Это был триумф его стратегии. Белые фигуры завладели всеми ключевыми пунктами позиции, в то время как, например, черная ладья ферзевого фланга и белопольный слон до самого конца партии так и не смогли шевельнуться.

Бронштейн мог только ждать неминуемой развязки. Последние восемь ходов он сделал едва ли не машинально одним конем. Восьмым ходом коня он напал на белого ферзя, не придавая этой угрозе, естественно, никакого значения. Каково же было его удивление, когда Петросян, увлеченный приближающимся завершением борьбы, игнорировал его нападение. Пожав плечами, Бронштейн взял ферзя.

Вот как описывал свои впечатления один из очевидцев этой драмы: «Я никогда не забуду выражения ужаса и изумления, с которым Петросян взирал на то, как исчезает с доски его ферзь. Жестом безнадежного смирения, не говоря ни слова, он остановил часы. Трагический конец того, что могло стать партией его жизни…»

Этот эпизод имел неожиданное продолжение. На обеде, который дали в честь участников власти Леэвердена – города, где проходило два тура соревнования претендентов, кулинары потчевали гостей мороженым, изготовленным в виде шахматных фигур. Бронштейн немедленно взял ферзя и протянул Тиграну:

– Теперь мы квиты!

Тигран молча улыбнулся. Он не мог ни одному из соперников преподнести даже пешки…

В тот вечер, когда Петросян сдался Бронштейну, он долго гулял с Кересом по улицам Амстердама. Оба не проронили за весь вечер и нескольких слов. Петросяну было не до разговоров, а тактичный Керес понимал, что в таких случаях любые слова утешения будут только растравлять рану…

Злоключения его между тем не кончились. В третьей партии – с самим Смысловым, который тогда был в зените своей славы и спустя год стал чемпионом мира, Петросян отлично вел борьбу и черными добился совершенно выигранной позиции. Но, стараясь победить наиболее «комфортабельным» способом, он упустил верный выигрыш.

Поразительно, но и в четвертом туре его ждали огорчения! Во встрече со Спасским Петросян добился огромного позиционного перевеса и выиграл пешку. Однако тут уже, наверное, сказалось то, что он был психологически травмирован. Петросяну отказало его мастерство реализации преимущества, и Спасскому тоже удалось спастись.

И эта, четвертая, неудача не сломила Петросяна! В первом круге он все же достиг пятидесятипроцентного результата, выиграв у Филипа и Пильника.

Можно было подумать, что он оправился от ошеломляющих неудач и во втором круге натворит еще бед. Но порох у Тиграна уже кончился. Во втором круге он, правда, осуществил вендетту, выиграв у Геллера, но зато остальные восемь партий провел в добром старом стиле, вновь став милым «Тигранчиком». В итоге Петросян набрал девять с половиной очков – на пол-очка меньше, чем Керес, и на два – чем победитель турнира Смыслов, и разделил третье-седьмое места с Бронштейном, Геллером, Спасским и Сабо.

Для неудачника, начавшего столь ответственное состязание с двух поражений, совсем не плохо, не правда ли? Но Петросян был недоволен. И вовсе не спортивным результатом. И даже не тем, что попытка изменить обычную турнирную стратегию, вернуться к полнокровной борьбе кончилась плачевно. Он был встревожен, чтобы не сказать – напуган, тем что попытка эта, оказывается, несколько запоздала, что он уже втянулся во вредную привычку отнимать очки только у слабых и делить очки с сильными. Потому что Петросян пришел к прискорбному для себя выводу: неудачи в партиях с Бронштейном, Смысловым и Спасским, как ни горько ему было это признавать, только казались случайными.

Да, конечно, ферзя в партии с Бронштейном он мог не подставлять, это так, но разве он вынужден был долго маневрировать, стараясь дотянуть игру до контроля, чтобы отложить партию и выиграть ее, что называется, с гарантией? Разве это стремление не демобилизовало его, пусть и частично, не ослабило его внимательности?

Разве это же самое стремление, которое один из комментаторов партии назвал «любовью к усилению позиции», не помешало ему добиться легкого выигрыша над Смысловым? И разве не ходом, опять-таки продиктованным тягой к «спокойной жизни», он упустил львиную долю преимущества во встрече со Спасским?

Тут было над чем призадуматься. Тем более что к этому изъяну психологического свойства прибавились и связанные с ними тактические неудачи. Петросяна вовсе не обрадовал лестный отзыв о его игре, высказанный главным судьей Эйве после окончания первой половины турнира: «Сильное впечатление на зрителей и на меня лично произвел Петросян. Благодаря превосходному позиционному чутью он отлично использует минимальное преимущество… Если Петросян начнет немного комбинировать, с ним невозможно будет играть в шахматы».

Стало быть, Эйве отказывает ему в тактическом мастерстве, ему, который всегда считал себя пусть затаенным, но превосходным тактиком?