Текст книги "Тонкий слои лжи. Человек в дверном проеме"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– То есть как? – Бакстер замотал головой. – Кем подменить?

– Другой женщиной.

Бакстер охнул. Значит он убил ни в чем не повинного человека. Но почему безымянная жертва согласилась сыграть роль Салли? Не знала, что ей грозит? Вынудили? Запугали? И когда они успели это провернуть? Как все было? Он отыскал Салли на пляже, потом полез в воду (Салли предложила!) и… Бакстер вспомнил нелепые носилки на пляже в ярде от шезлонга Салли. Получалось, пока он купался, они пересадили в шезлонг другую женщину, а Салли утащили.

– Значит я убил человека? – выдавил Бакстер. – Все-таки убил?

Манчини стряхнул перхоть с плеча:

– Никого ты не убил. Дослушай. Один тип, когда я ему вес рассказал, надоумил меня. Договориться в морге. Я кое-кого попросил. Сторожа-пьянчужку. Не одолжит ли он нам труп. Подходящий. Конечно, на время. Заплатили несколько монет. Подбирали тело, похожее на Салли. Пришлось подождать. Жара в те дни стояла страшная. Помнишь? Все рассчитали по секундам, тело прогрели на солнышке, чтобы тебя не отпугнул холод. У объекта (так между собой называли тело) давно наступило трупное окоченение, но я считал: ты будешь на таком взводе, что вряд ли на что обратишь внимание. Получилось сложнее. Мы репетировали каждое движение, каждый шаг. Помнишь, я отлучался в командировку? Мы не рассчитали. Труп на пляже – видно за версту, доска доской, ничего не гнется, страх да и только. Пришлось изготовить куклу. Вылитая Салли. Особенно под панамой. Сейчас это пара пустяков. Ты сразу хотел лететь, а я сказал: не к спеху. Делали муляж. Как только куклу получили, я тут же притащил тебе билет на самолет. Ты купался, куклу из носилок пересадили в шезлонг, а Салли в носилки. Ты ничего не заметил, действовал как заведенный. А вечером и труп пригодился, им заменили куклу. Я хотел, чтобы на пляже обнаружили мертвую женщину и напечатали о случившемся в газете. Зачем? Чтобы ошеломить тебя, сломать. Все так и вышло. Ты обезумел, когда услышал голос Салли. Пришлось повозиться. Деньги за так не заработаешь…

Бакстер вспомнил нелепую позу Салли на пляже, прикусил губу от омерзения.

– А что с Салли?

Манчини пожал плечами, полез в карманы, потом словно что-то вспомнил – махнул рукой.

– Года три таскал с собой копию медицинского заключения. Ей конец. Наркотики. Не перенесла увядания: постарела, подурнела. Помнишь, я предвидел… Помочь ничем нельзя. Поздно. Ее консультировал Роберт Миллер. Шишка из миннесотского университета. Дока по наркотикам. Подтвердил: конец.

Бакстер сразу смекнул, что Билли врет. Про Салли. Утешает себя. И его Салли использовала, как Хаймена, выжала до капли и вышвырнула, как банановую кожуру. Бакстер сразу догадался. Он словно в футе от себя увидел Салли, худенькую, подтянутую, в окружении галдящих поклонников.

Манчини нащупал в кармане бумагу, протянул Бакстеру.

– Что это? – Бакстер вертел бумагу с гербовыми печатями и грифами.

Манчини облизнул пересохшие губы, заерзал на стуле, и Бакстер успел подумать, что Билли проиграл еще больше, чем он, проиграл все, скатился на самое дно и теперь ему осталось последнее – сыграть в благородство. Бакстер даже порадовался собственной проницательности, когда все так и оказалось. Билли искал тихую гавань, покровительство и знал, что Бакстер, если не выплыл, то стоит на ногах.

Бакстер широко улыбнулся:

– Что это?

– Письменное признание под присягой с моей подписью. Тут все, что тогда произошло с нами, в подробностях. Крючкотворы называют аффидевит. Я здесь не случайно. Искал тебя, чтобы отдать. Это бумага отмоет тебя до бела. Ничего и не произошло по существу… так дурацкие шутки…

Манчини отколупнул кусок грязи от засаленных, вечность не глаженных брюк.

Бакстер пробежал бумагу. Отер лоб салфеткой. Бог мой! Все, как и рассказал Билли, слово в слово: подмена, укол, кукла, кража из морга… С такой бумагой он поднимется вновь. Даже, если только продаст право на описание своей жизни газете или кому из писак. Правда Манчини крышка. Лет на…

Бакстер вздохнул, посмотрел прямо в глаза Билли, аккуратно перегнул бумагу пополам, разорвал раз и еще раз, опустил клочки в пепельницу.

Впервые в глазах Манчини мелькнуло облегчение. Прощен!

Бакстер кивнул на улицу.

– Смотри, какой денек. Жарища. У нас тут пляж неподалеку Не хочешь? Купнемся. Потянем пивка…

Манчини спрыгнул с круглой, обтянутой кожей шляпки, ладошки молитвенно сложились.

– Согласен.

Бакстер, выходя, шепнул пару слов бармену. Шли молча. Каждый думал о прожитом и плакал и смеялся, только в себе, никому не показывая вида, поди догадайся, что там у них внутри. Обычное дело: двое мужчин средних лет отправились на пляж в солнечный день.

Часа через три распрощались. Манчини хотел спросить: не таишь зла? Не стал. И без того понял: прощен. Он потер заросший подбородок, помялся:

– Не одолжишь две-три сотни? Отдам непременно.

– Какие разговоры. – Бакстер обнял Билли. – Сейчас не могу. Будут через день-другой. Дай адрес, переведу.

Манчини протянул карточку с адресом, еле слышно проговорил:

– Пиши.

Бакстер перед тем, как двинуть в центр, хлопнул Манчини по плечу, смеясь сказал:

– Не думай ни о чем. Живи спокойно. Ничего и не было. Как ты сказал однажды: ни-че-го!

Крохотная фигурка Манчини скрылась за поворотом. Бакстер вернулся в бар, подошел к стойке, наклонился к оттопыренному уху толстяка в белом пиджаке:

– Тэдди! Верни-ка мне те бумажки, что я швырнул в пепельницу.

Бармен расплылся. Бакстер сунул бумажки в карман, туда, где уже лежала карточка с адресом.

Склеить шесть клочков, что сделать куклу, – пара пустяков.

На полигоне в Маунтлавиния взмывали ввысь ракеты. Ветер перебирал седые волосы президента фирмы. Рядом плечом к плечу стояли самые доверенные.

– Тэд, – президент обратился к молодому управляющему, работающему меньше года, – отчего застопорился контракт по ракетам Икар?

Голубоглазый Тэд виновато защищался:

– Полковник Ронто, сэр, из пятого управления считает сметную стоимость завышенной.

– Да, что вы!? – Президент показно изумился. – Это пустяк, уладьте!

– Подкуп, сэр? – Голубоглазый пошел красными пятнами.

– Упаси бог! – Президент едва скрыл ярость: совсем дурачок, понадобится время, чтобы избавить его от иллюзий, – в моем окружении, Тэд, всегда работали люди исключительной порядочности.

К группе наблюдателей приближались двое: высокий со следами ожога на шее и старик с буропятнистой кожей на голом черепе. Президент оживился:

– Кстати, Тэд, вот наши консультанты Стэмпхэд и Монсон, весьма опытные спецы, они посоветуют, как преодолеть ваши затруднения.

ЧЕЛОВЕК В ДВЕРНОМ ПРОЕМЕ

Ничего не происходит годами. Разве такое вытерпишь? Скрепки, бумаги, дыроколы… Ничего не происходит. На работу, с работы – пришел-ушел, ушел-пришел. Только что звонил Гэри: лисий шепоток, рассыпался, юлил. Выбивает заказы, а так бы… Только его и видели! Фальшивое участие пригоршнями: как здоровье, старина? Как вообще?

Вообще? Плохо!

Кристиан Хилсмен нагнулся, спину свело. Всего тридцать пять, а радикулит мучает лет десять, не меньше.

Скулит кондиционер, подвывает, как живой, какая-то железяка сломалась. Починить никак не могут. Всем лень. Приходил парень с инструментом в железном ящике с ручкой, покрутился, пробурчал с укором, будто Хилсмен виноват в поломке: пора новый покупать. И без него известно.

Наконец Кристиан подцепил карандаш, упрятал в стакан. Ничего не происходит годами. С ума сойти. Каждый день с девяти до пяти на одном и том же стуле. И так всю жизнь…

С улицы доносился шум. Кристиан Хилсмен поднимается, расправляет широкие плечи, снимает очки в тонкой оправе, дужкой скребет кончик прямого носа. Светлые волосы шевелит ток воздуха, с кашлем вырывающийся из полумертвого кондиционера.

Кристиан высок, синеглаз, на него хочется смотреть долго, замечая уверенность и едва уловимое высокомерие.

Звонит телефон. Снова Гэри? Или… С Джоан как раз говорить не хочется. Не был неделею – не мог. Женщины не понимают, что время мужчин течет иначе. Сначала добиваешься взаимности, потом не знаешь, как избавиться от их опеки. С ума сойти. И так всю жизнь. Самое страшное – ничего не происходит. Он не беден, но никогда не будет богат. Деньги матери не в счет. У нее своя жизнь. Делиться она не намерена. Отец? Ушел, когда Кристиану и десяти не было, подарив сыну фамилию и жизнь, – отец считал, что это вполне достаточные, даже щедрые дары. Может, и прав… Добился Хилсмен-младший не меньше других. Но i-не больше. Как все! Как все, черт возьми!

Хилсмен ударил кулаком по столу. Проклятый карандаш, будто ждал, чтобы хозяин кабинета вышел из себя: сразу выпрыгивает из стакана и катится по полу. Ах, так! Валяйся! Может, раздавят…

Телефон надрывается. Кристиан Хилсмен поднимает трубку.

Голос незнаком, без примет: не высокий, не низкий, не скрипучий, не противный – обычный. Предлагает? Нечто невразумительное – странную встречу неизвестно с кем и зачем. Одно утешение – нужно всего лишь спуститься вниз в холл – там его уже ждут. Лишний повод выскользнуть из кабинета. Лучше спуститься вниз, прокатится в лифте туда-сюда, вверх-вниз, чем злиться под кряхтенье кондиционера.

Вошел Нэш. Обычно в двенадцать друзья пили кофе. Кристиан извинился: сейчас не сможет. Действительно внизу ждали. Двое мужчин. Только он появился, встали. Значит?… Знали в лицо?… Странно. Он-то их видит впервые. Точно.

– …Мистер Хилсмен… весьма рады… – называют фамилии, имена, скорее всего вымышленные, глаза не прячут, и в них Кристиану чудится жутковатое. Хорошо, холл полон народа. Кристиан нервно оглядывается. Незнакомцы не замечают или. Скорее делают вид. Он-то не вчера родился: замечают, еще как, все, каждое его движение, вольное или невольное, даже подрагивание век. Говорит один, тот, что постарше, пониже, этакий коротконогий, крутолобый бычок.

– Мистер Хилсмен не будем тратить время. Перейдем к делу. Предлагаем вам убить человека. За деньги, не волнуйтесь – ваша жизнь и безопасность гарантируются. Почему именно вам? – Пауза, глаза бычка искрятся. – А почему бы нет? Мы могли бы придумать десяток пустых отговорок. Но… Разве важно – вы, не вы? Важно ваше согласие. Сумма приличная. Для человека со стесненными средствами. Иначе всю жизнь сидеть на одном к том же стуле с девяти до пяти. Так?

Кристиан Хилсмен сжимается. Надо же! Его словами: с девяти до пяти… всю жизнь… с ума сойти!

Кристиан Хилсмен избегает заглядывать в маленькие колючие глазки и чувствует: незнакомец ему симпатичен несмотря ни на что. Приятно, когда кто-то мыслит точь-в-точь как ты, возникает родство душ, пусть на считанные минуты.

Кристиан замирает, стараясь не выдать волнения. Что это? Шутка?… Разумеется. Жаль, сразу не догадался. Друзья развлекаются от нечего делать. Тоже бесятся от того, что ничего не происходит. Ну что же! Он подыграет.

Кстати где шутники умудрились откопать таких типов. На первый взгляд ничего страшного: ни золотых зубов, пи татуировок, ни шрамов. Но настораживающая основательность во всем, движения медленные, но рассчитанные, ощущение, что рядом чуткий зверь, ожидающий выстрела в любой миг, черные рубашки, светлые галстуки, короткие шеи и мощные лапы и улыбки, от которых становится не по себе.

– Сколько!? – шепотом с издевкой произносит Кристиан и… не верит собственным глазам – шутка превращается в нечто иное.

Незнакомец вынимает чековую книжку, водит пером, выписывает впечатляющую сумму. Хилсмен чувствует, как комок застревает в горле. Незнакомец дарит приветливую улыбку, протягивает чек – подлинный, нет сомнений. Хилсмен навидался их за свою служебную жизнь.

– Для начала, – незнакомец засовывает чек в нагрудный карман пиджака будущего убийцы.

– Вы серьезно? – Кристиан не узнает свой голос, пугается скрипа и бульканья.

Бесшумно распахиваются двери лифта, выскакивает похожая на ворону секретарь из офиса, что сразу под их конторой, приветственно машет рукой, Хилсмен вяло отвечает, переспрашивает:

– Вы серьезно?

– Совершенно.

Незнакомец пожимает плечами. Ему вроде неловко, что Кристиан сомневается. Несколько секунд молчания. Бычок теребит шляпу, ребром ладони ударяет по тулье, потом спокойно продолжает:

– Не бойтесь. Все довольно просто. Мы укажем вам адрес, поедете туда, подниметесь на нужный этаж, позвоните и, когда дверь откроют, выстрелите в того, кто в дверях. Вот и все. Ничего страшного. Никто вас не схватит, через полчаса будете дома и получите остальное, на нуль больше, чем сейчас, – щелчок пальцами по карману пиджака Хилсмена, снова улыбки. Напарник бычка тоже расплылся. Всему разговору сопутствовали подчеркнутая доброжелательность и успокаивающая солидность.

Кристиан выдавил:

– А выстрелы? Услышат соседи! – и тут же понял, что говорит о страшном, что его волнует не смерть неизвестного человека, а совсем другое: поймают его – Хилсмена – или нет. На лбу выступил пот. Он огляделся. Вблизи никого.

– Вам ничего не грозит. Совершенно бесшумный пистолет. Мы могли бы все сделать сами. Штука в том, что когда-то мы обещали жертве – ее прикончит интеллигентнейший человек с хорошими манерами и добрым взглядом. Слово надо держать. Наш выбор пал на вас. Вот и все. Мы хотим изумить жертву. Она, знаете ли, выразила сомнение в том, где мы найдем человека с такими данными для такой работы. Вот мы и нашли. Мы уверены, Дело не в данных, а в том, сколько и за что платишь. Так, мистер Хилсмен?

Секретарь-ворона возвратилась с улицы, снова махнула рукой Кристиану, он ответил.

Бычок проследил, кому предназначается жест, заметил:

– Забавная особа.

– Весьма, – кивнул напарник.

Хилсмен лихорадочно соображал. Отказаться? Незнакомцы уйдут, и тогда, как и предрекал бычок: всю жизнь на одном стуле с девяти до пяти. Или прикончат его? Оба варианта не из лучших. Что делать? Что? Бычок в некотором нетерпении повертел головой.

– Я могу подумать? – Хилсмен взмок.

– Разумеется. – Бычок подтолкнул напарника к выходу, протянул руку для прощания. – Есть над чем…

Время едва ползло, до окончания работы Кристиан Хилсмен извелся: он то вскакивал, то садился, к нему заходили сослуживцы, что-то спрашивали, он кивал в ответ, или невпопад начинал злиться и кричать, что без него не могут решить и плевого вопроса, или вдруг впадал в оцепенение и остервенело колотил по крышке стола тупым концом карандаша. Хилсмен то распахивал окно, потому что ему становилось жарко, то закрывал его, когда по телу пробегал озноб, попеременно то снимая, то надевая пиджак и всякий раз осторожно дотрагивался до нагрудного кармана и нащупывал тонкий листок чека – значит, все правда, значит, на самом деле днем, между двенадцатью и часом, среди бела дня, ему предложили убить человека.

Убить человека!

К тридцати пяти годам в жизни случалось всякое, он вспоминал минуты опасности и моменты триумфа, часы уныния и дни восторга, взлеты надежды и пропасти отчаяния, которые при ближайшем рассмотрении оказывались скромными канавками. Чего не бывало… Но такое не укладывалось в голове.

Больше всего смущало вот что: непостижимым образом Кристиан понимал, что ему сделано честное предложение, его никто не обманет, не подставит, не засадит в тюрьму, все произойдет именно так, как обещал незнакомец. Поездка по указанному адресу. Несколько тихих, как хлопок детских ладошек, выстрелов, безнаказанность и… деньги. Все. Никто никогда не узнает, что Кристиан Хилсмен убил человека. Запросто, как если бы насадил червя на крючок или проткнул булавкой в разводах бабочку.

Предположим, ему угрожала бы опасность, был бы риск для его жизни, тогда другое дело, он отказался бы из чувства самосохранения, своя рубашка ближе к телу – каждый поймет. Впрочем, себе предпочтительно объяснить бы все тоньше: поднять руку на человека? Невозможно! Именно для Хилсмена. И тогда Кристиан верил бы: он честный человек.

Сейчас же перед ним выбор сложнее: совершить убийство, точно зная, что ему лично ничего не грозит. Напротив, немалая сумма перекочует в его карман, и тогда ужасные слова – «с девяти до пяти каждый день» – можно будет забыть. Надолго. Навсегда.

Его не поймают – нет сомнений. Возникал вопрос: будет ли он мучиться всю жизнь, зная, что убил человека? Самое страшное, что Кристиан и сейчас мог бы без запинки ответить, коротко и ясно: нет. Он и в лицо-то не видел того, кого должен…

Если не мудрить, ему предлагали раз в жизни сыграть роль палача. Разве нет? Правда, палач, действует в рамках закона, когда приводит в исполнение смертный приговор, вынесенный судом присяжных. С другой стороны, законы пишут люди, в кодексах кучи ошибок и нелепостей, и палач, действующий в рамках закона или вне таковых, творит примерно то же, что предлагают Хилсмену – лишает жизни другого. Не исключено, и палач задает себе тот же вопрос, что стоит сейчас перед обычным человеком Кристианом Хилсменом: может ли он поднять руку на человека? Отобрать его жизнь хладнокровно и обдумав все заранее?

Кристиан зажмурился, представил: тягучий звонок, входная дверь тихо распахивается, в полумраке коридора расплывается фигура – мужчина? женщина? – неважно. Нет, важно. В женщину ему будет выстрелить труднее, особенно если она молода и хороша. Лучше всего жирный старик с крючковатым носом и подбородком, заросшим трехдневной щетиной.

Итак, в проеме двери фигура. Настороженные глаза сверлят мистера Хилсмена, воспитанного человека с мягкими чертами, надтреснутый голос спрашивает: что вам угодно?

Интересно, жертва снимет дверь с цепочки или придется стрелять в узкую щель, и тогда нет уверенности, что пули достигнут цели, жертва будет всего лишь ранена и сможет опознать Кристиана Хилсмена впоследствии.

Наконец, вдруг жертва вооружена и окажется сноровистее убийцы? Тогда? Тогда неожиданно придется поменяться ролями. Кристиан представил, как падает на пустынной лестнице, скорчившись, лежит, истекая кровью у запертой двери, и ни одна живая душа не спускается по истертым мраморным ступеням.

Он вскочил, подбежал к окну. Рубашка липла к телу. Бросило в жар – и вовсе не от страха. Только сейчас он понял, что гонит от себя на удивление простую мысль, главную: он, Кристиан Хилсмен, не может убить человека. Просто и ясно – не может. Он никогда не нажмет на спусковой крючок, зная, что через секунду кончится чья-то жизнь. Он всегда будет помнить глаза того, s кого стрелял, и отпущенные ему годы превратятся в сплошную пытку от восхода до заката, а между тягостными днями будут громоздиться ночные кошмары, ужасы бессонницы человека с нечистой совестью.

Рабочий день окончился. Кристиан собрал бумаги, швырнул в стол. Никогда перед ним не стояла так остро проблема выбора: он понимал, что, после того как примет решение, его жизнь круто изменится. Отправиться домой он не мог. Оставаться наедине с противоречивыми, загоняющими в угол мыслями казалось невыносимым.

Кристиан Хилсмен набрал номер телефона человека, с которым дружил больше двух десятков лет, тихо спросил: можно заехать? Друг ответил, что ждет с нетерпением.

Сайрус Борст рисовал всегда, сколько помнил Кристиан. И сейчас он встретил мистера Хилсмена в комбинезоне, сплошь заляпанном красками. Голова мистера Борста напоминала шар из спутанных волос, среди которых затерялись умные глаза, нос пуговкой и розовые влажные губы.

Борст выкатил колченогий столик, водрузил на него бутылку и, показывая на жуткое фиолетово-сизое творение, распятое на подрамнике, принялся разъяснять Кристиану, почему тот видит великое произведение искусства. Кристиан кивал, соглашался, искренне подтверждал, что ничего подобного в жизни не видел.

Борст сиял, похлопывая Хилсмена по плечу, потом подозрительно приглядевшись, спросил, что с ним, нездоровится или что-то случилось?

– Случилось… – Кристиан обычно не пил, но тут опорожнил стакан и даже не поморщился.

Борст присел на стремянку, обтер руки тряпкой, как бы давая понять – о живописи на время забыл и готов выслушать друга.

Кристиан Хилсмен довольно сбивчиво рассказал, что сегодня днем его вызвали двое неизвестных и без обиняков предложили убить человека.

– Угу, – Борст привстал, – убить человека?

Кристиану сразу не понравилась интонация. Неужели не примет всерьез? Неужели напрасно?

Борст подошел к окну, опустил жалюзи, повернулся, внимательно, с участием посмотрел на собеседника и как можно мягче спросил:

– Отдыхал давно?

– Что? – не понял Кристиан.

– Отдыхал давно? – Борст скрестил руки на груди и уткнул в них бороду.

Нечто подобное Кристиан предполагал: не трудно поставить себя на место Борста. Приезжает старинный друг, которого знаешь как облупленного, с которым гулял ночи напролет, поверял самое-самое, делился любыми секретами, которого понимаешь, как самого себя, часто лучше, чем себя, и… на тебе! Что же он сообщает? Ему, видите ли, предложили убить человека. Ни больше, ни меньше.

Борст закружил по комнате, делая вид, что говорит только для себя:

– Кто ты такой, чтобы тебе сделали такое предложение? Профессиональный убийца? Нет. Чрезвычайно жестокий, агрессивный тип? Нет. Существо с неуравновешенной психикой? Судя по тому что ты мне сообщил, я бы мог подумать, что да. Но, слава богу, не первый год вижу твою унылую физиономию и, кроме того, знаю, что не всегда она у тебя такая. Когда ты зажигаешься, то нет компании, которой ты не верховодил бы, особенно если в нее затесалась дама в твоем вкусе. Я тебя люблю – ты знаешь. Обидно, что ты городишь такую чушь. И кому? Мне. За что? Мы столько лет близки. – Борст чертил в воздухе таинственные знаки, он явно возбудился. – Несешь чертовщину! Не ожидал. И еще с такой миной, что я должен чуть ли не на колени перед тобой пасть и умолять: не убий, не убий! Кристиан, опомнись! Дурацкая шутка…

– Вовсе не шутка, – буркнул Хилсмен.

– Ах так?! – В глазах Борста зажглось что-то дьявольское, ему надоела эта канитель. – Может, тебе нужно орудие убийства? Возьми мои кисти, ими можно защекотать до смерти, если шпарить по пяткам. Или вот эти железные лопаточки, я ими отскребаю засохшую краску, думаю, при известной сноровке ими можно перепилить горло. Или хочешь, принесу тебе чудесный кухонный нож? Шеффилдская сталь, перерубает муху на лету…

Хилсмен поднялся, побрел к двери. Борст преградил путь:

– Нет уж, раз пришел, изволь выслушать до конца. Нельзя делать дураками близких друзей. Глупо. Мало ли что в жизни случается? Я могу тебе еще пригодиться. Пойми меня! Кому приятно, когда старый приятель вламывается на ночь глядя, откровенно завирается и еще хочет убедить, что брехня про убийство – правда…

Кристиан нервно пожал плечами, устал за сегодняшний день, столько всего произошло. Сейчас он отчетливо понял: Борст не поверил. Люди не привыкли, когда им честно сообщают о чем-то серьезном, касающемся лично вас. Вот если бы кто-то на ухо насплетничал Борсту, что его лучший друг где-то случайно сболтнул про участие в убийстве, а потом прикусил язык, если бы поползли слухи, если бы Кристиан отпирался, а его пытались уличить, может, тогда Борст поверил бы. Он, как и все вокруг, не верит, если говорят правду в лицо. И больше всего ценит сведения, просочившиеся неизвестно откуда, неизвестно от кого. Кто-то кому-то что-то! В такое легче поверить, привычнее.

Хилсмен открыл дверь, вышел на площадку перед лифтом, Борст последовал за ним. Застыл в дверном проеме.

Вот так будет стоять тот, к кому приду я, думал Кристиан и внимательно смотрел на Борста. Фигура перегораживала серый прямоугольник и сзади подсвечивалась коридорным светильником. Видимость идеальная. Как будто кто-то кнопкой прикрепил черный контур к светлой стене. Промахнуться невозможно.

Кристиан вяло махнул рукой. Подъехал лифт, распахнулись створки. Кристиан вошел, повернулся лицом к Борсту, тот так и застыл на пороге квартиры. Нет, промахнуться невозможно. Хилсмен улыбнулся. Борст улыбнулся в ответ.

Ночью Кристиан ворочался и боялся, что сейчас раздастся звонок и ею спросят: надумали? Несколько раз бегал за содой мучила изжога. Спину перепоясал толстым шерстяным платком. Смешно, если бы его кто-нибудь увидел сейчас: убийца мается радикулитом, осложненным изжогой.

Утром Хилсмен пришел на работу разбитым.

Никто не звонил. Он ждал до полудня и во второй половине дня. Даже задержался после работы.

Никто не звонил.

Решил пройтись. Подышать бензиновой гарью – одно название «воздух». Наверное, к нему подойдут на улице. Тихонько тронут за локоть. Мистер Хилсмен! Как дела? Надумали?

Никто не подошел.

Весь вечер просидел дома, накручивая себя. Запутался окончательно. Боже праведный! Убить человека? Не сможет. Никогда. Ни за что.

Раздался звонок. Борст. Спросил, что на него нашло вчера?

Хилсмен ответил, что действительно устал, извинился за неудачную шутку.

Борст смеялся, приглашая на вечеринку через неделю. Сказал, что все понимает, с кем не бывает, у всех нервы. Распрощались.

До полуночи Кристиан сидел в кресле не шевелясь, не ужинал, не пил чай, так и просидел весь вечер, долгий и пустой, и улегся, не раздеваясь.

Никто не звонил.

Утром Хилсмен появился на работе, как всегда, за десять минут до начала. Вытащил бумаги. Бездумно пробегал строчки текста, буквы плясали, наплывали одна на другую, силился прочесть хотя бы фразу и не мог. От каждого звонка вздрагивал и, прежде чем понять, кто с ним говорит, – звонили по делам – судорожно прикидывал, что же ответить незнакомцам. С утра не ел, не хотелось, подташнивало, слегка кружилась голова.

Позвонила мать. Вяло побеседовали. На ее вопросы отвечал односложно, в голове неотступно вертелась назойливая мысль: что делать, если человек, в которого он будет стрелять, упадет не на спину, то есть назад в коридор, а рухнет вперед, и обмякшее тело застрянет в раскрытых дверях? Что тогда? Броситься вниз, так и оставив убитого тоновой на площадку? Или попытаться запихнуть его обратно в квартиру и прикрыть массивную створку? Получалось, что Хилсмену придется дотрагиваться до трупа голыми руками. Невозможно. Что делать? Перчатки. Может быть. Он засунет их в карман и натянет, уже подымаясь в лифте Смешно, как в непритязательном фильме. Или сразу ехать в перчатках? Среди бела дня? Привлечет внимание – тепло, никто не носит перчатки, правда он думал о черных, бросающихся в глаза, но можно купить тонкие лайковые перчатки телесного цвета – никто их и не заметит.

Оказывается, если подумать, можно более-менее удачно решить на первый взгляд непростую проблему.

Кристиан немного успокоился, поднялся, подошел к окну, посмотрел как люди-букашки снуют внизу, прочерчивают лестницы в различных направлениях и скрываются в здании, где разместилась и его контора.

Раздался звонок. Кристиан бросился к телефону, вышло неловко – перевернул карандаши, поднял трубку.

Молчание…

Он напрягся, затаил дыхание, прислушался, стараясь уловить хоть какой-то шорох. Ничего. Положил трубку, сглотнул слюну, холодные иглы впились в спину. Минут десять не отходил от аппарата. Телефон молчал.

Кристиан спустился выпить чашку кофе, вернулся. Зря ходил – сердце и без того колотилось как бешеное, теперь же выскакивало из груди.

Снова зазвонил телефон. Кристиан поднял трубку. Шорох, щелчки, далекое гудение. Он что-то прокричал в трубку. Никто не ответил. Кристиан опустил трубку на рычаг. Откинулся в кресле, ослабил узел галстука.

Началось…

Ему сигнализируют – пора принимать решение. Но какое? Чтобы он ни решил, жизнь его круто изменится: или он навсегда, страшное, не оставляющее надежд слово – останется серым, безликим существом без возможностей, пожизненным исполнителем., мелким и быстро стареющим человеком типа нуль или убьет другого и попробует все изменить.

Убить! Страшно…

Но… отбросим эмоции, убеждал себя Кристиан Хилсмен. Ему не нужно будет резать кого-то на части и видеть боль и страдание, кровь, хотя любой хирург делает такое не раз на дню и вполне привыкает. Кристиану такое не потребуется. У него в руках окажется прибор, в данном случае пистолет, но он бы мог быть феном или миксером, соковыжималкой или кофемолкой. Итак, в руках прибор, устройство. Нужно нажать соответствующую кнопку, в данном случае спусковой крючок и прибор сработает: быстро, бесшумно, надежно. Вот и все.

Что, собственно, требуется от Кристиана Хилсмена? Включить прибор в определенном месте в определенное время. В сущности, такой прибор может включить кто угодно, даже ребенок. Значит, его роль во всей этой истории чисто вспомогательная. В конце концов, сейчас понаделали столько приборов, которые можно включить на расстоянии, жаль, что с пистолетами возникают некоторые сложности, иначе можно было бы и не видеть глаза жертвы.

Главное, полыхнуло в мозгу Кристиана, не видеть глаза. Это и есть основная трудность в работе убийц. Он одернул себя, зачем бросаться такими словами, от них так и разит гнусностью и преступлением.

А если поразмыслить… Любого можно назвать убийцей, например, каждого, с кого взимают налоги. Деньги налогоплательщиков могут пойти на закупку оружия, которым где-то когда-то кого-то убьют… Вполне. И наоборот – каждого можно оправдать. Все запутано.

И еще. Незнакомцы, кто бы они ни были, приняли решение – это ясно, значит, жертву уничтожат. Не Кристиан, так кто-то другой. Почему же он должен спокойно смотреть, как кто-то заработает деньги, которые мог бы заработать он? Деньги и есть успех, всю жизнь ему вдалбливали: главное – достичь успеха, оседлать судьбу, остальное приложится. Значит, на сделанное ему предложение можно взглянуть и по-иному: способен ли Кристиан Хилсмен сам лишить себя решающего успеха, тем более что повторного шанса не будет никогда, точно зная, что жертву все равно не спасти.

Снова звонки – и снова никого. Кристиан взмок, поморщился: не дают сосредоточиться. Звонили несколько раз подряд, и несколько раз ухо Кристиана вбирало гулкое молчание. Неприятная манера давления. Пустые звонки.

Выбирать не приходится. Кристиан Хилсмен смотрел на телефоны, как на орудия пыток. Скрипнула дверь. Сзади. Хилсмен вскочил, напряженно прижался к столу. Пальцы побелели. В дверях застыл техник с телефонного узла. Через минуту Хилсмен понял: никто специально не звонил, просто неполадки на линии с несколькими аппаратами. Через десять минут техник ушел. Телефон заработал – чудесная слышимость и никаких пустых звонков.

Кристиан успокоился. Решил, что пуля отбрасывает назад, значит жертва упадет в квартирный коридор и никакие перчатки не понадобятся. Какие неожиданности могли подстерегать?

Осечка!

Сразу и не сообразил.

Он направляет пистолет на фигуру в дверях, сухой щелчок… жертва захлопывает дверь перед носом – грохот стального запора – и тут же звонит в полицию. Может, потренироваться перед поездкой по указанному адресу? Привыкнуть к оружию? Хилсмен вскочил. Привыкнуть! Надо же, незаметно для себя он уже примирился с мыслью, что согласен, и обдумывает только детали. Смакование мелочей успокаивает, поэтому столь многие предпочитают размышлять о мелочах – в их частоколе скрывается главное, то, о чем, думать не хочется.