355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Шкловский » Энергия заблуждения. Книга о сюжете » Текст книги (страница 6)
Энергия заблуждения. Книга о сюжете
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:29

Текст книги "Энергия заблуждения. Книга о сюжете"


Автор книги: Виктор Шкловский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пушкин сделал рисунок.

Вот этот рисунок. Он вместе с Онегиным стоит, облокотившись о тяжелые граниты Невской набережной, на фоне Петропавловской крепости. Место, где были повешены декабристы.

Евгений Онегин должен был погибнуть с людьми своего времени. К этому ведут упоминания о людях, с которыми начата прочитанная поэма, или роман в стихах. Их нет. Они окончены и не окончены, потому что работа их не окончена. О них писал Пушкин, начиная «Бахчисарайский фонтан» – фонтан слез – эпиграфом:

 
Многие, так же как и я, посещали сей фонтан;
но иных уже нет, другие странствуют далече,
 
Сади

Евгений Онегин продолжал существовать, как бы изменяясь, в цитате. Цитата стала словами самого поэта:

 
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
 

Но эта цитата была дана как бы для отвода глаз.

Истинная гибель Онегина перебила бы историю Татьяны. Она была невыразима, несоизмерима с неудачей любви, слишком поздно осознанной.

«Евгений Онегин» не окончен. Поэма, которую начинал Пушкин, была окончена.

Вы скажете, возможно: как так?

Возможно, даже скажете: какая поэма?

Отвечу: заданная поэма.

Ведь это было уже предсказано; предсказано при появлении: «Вот поэма, которая, вероятно, не будет окончена».

Великая русская литература умеет не создавать концы.

Анна Каренина, счастливая, почувствовавшая дома счастье, обеспокоенная, но еще счастливая, ехала в бурю в поезде из Москвы в Питер. Буря описана могуче; так не описывал ее никто в прозе. Анна Каренина читает английский роман про какого-то английского баронета, который достигает в конце романа своего английского «баронетского» счастья, счастливой жизни в своей усадьбе.

Но концы романов великих английских писателей – ложные концы.

Счастливых концов литература, большая литература не знает.

Когда-то молодой Чехов дал в юмористическом журнале перечисление того, о чем нельзя писать. Там были слуги, верные слуги, которые преданы господам. Там было много счастливых концов.

Но сам Чехов не давал счастливых концов. «Вишневый сад» кончается тем, что все уехали из дома, кругом которого рубят вишневые деревья. А слуга остался. И он говорит, что человека забыли. Это – тот самый человек, тот верный, счастливый слуга, который должен быть в романе англичанина.

Счастливые концы будут у другого человечества – у счастливого человечества, которое сумеет жить без войны, которое создаст другую любовь, о которой мечтал Маяковский, которую отвергал Блок.

Блок писал: «О, разве, разве клясться надо в старинной верности навек?»

А перед этим он писал: «Да, есть печальная услада в том, что любовь пройдет, как снег».

Приходит весна. Птицы, те, которые не улетают, чувствуют солнце. Иначе чирикают. Иначе сидят на ветках. Прилетят другие птицы, которые умеют улетать от зимы, но верно возвращаются на старые гнезда.

Поэты редко умирают стариками. А если они доживают до глубокой старости, то они оказываются министрами маленьких государств и создателями старой драмы, основанной на переделке кукольной драмы. Я говорю о «Фаусте» и о Гёте.

Не надо бояться ни смерти, ни жизни. Надо дописывать книги, в которых не умеешь описать предсказания будущего.

Но будущее существует.

Змеи вырастают из своей старой шкуры, потому что шкуры не умеют расти. Старый чехол змеи сбрасывается, он зовется выползнем. Это слово сказал Даль Пушкину. Пушкин смеялся.

Когда-нибудь старая литература станет выползнем прекрасным, как прекрасно старое искусство.

Искусство в множественности своих попыток, в долгих поисках путей протаптывает тропы, по которым когда-нибудь пройдет все человечество.

Заблуждения искусства – это энергия поиска. Это не танец и не шаманское заклинание, при котором шаман танцует, обвесив себя тяжелыми железными колоколами.

Искусство в бесконечных поисках свершения знает одно – не как кончить, а как увидеть.

Что такое счастливый конец?

Чехов писал, что тот, кто создаст новый конец для драмы без смерти или отъезда, тот будет величайшим человеком.

Чехов советовал, написавши рассказ и не прочитывая его, оторвать первые страницы, страницы завязки, но он умел еще и не давать завязок; Чехов умел заставить людей смотреть на вещи, которые его очищают без обмана.

Счастливый конец утверждает: жизнь не нуждается ни в переосмысливании, ни в переделывании.

– Я начал эту главу со слов Аристотеля.

– Так вот.

Значит ли это, что мы живем в нецелом мире?

5. Сюжет, перипетии и фабула. Пародирование, переосмысливание сюжета

I

Итак, есть две книги.

Первая – скажем – энергия заблуждения.

Мы группируем ее главным образом вокруг «Анны Карениной».

Вторая книга называется – скажем, – омертвление мифа или износ постройки.

То, что мы называем сюжетом, это хорошо найденная форма анализа предмета и рассказа о предмете.

Постепенно эта система становится жесткой.

Это точная и верная живопись века; но века тоже проходят.

Вторая книга – та, о которой мы только начали разговаривать.

…Итак, мы видим и знаем, что сюжеты сказок, новелл, романов и даже газетных сообщений повторяются, – они не повторяются, а по возможности изменяются, точнее отражая жизнь.

Но для точности приходится выбирать способ расположения материала, который одновременно и формирует материал и, к сожалению, ограничивает материал.

Он навязывает нам для темы подходящие слова.

Но в истории литературы существуют два явления: – продолжение – история – и овес, который прорастает сквозь рогожу. Вламывание в искусство новых материалов.

Я приведу пример.

Поговорим снова про «Декамерон».

Мы видим, что в «Декамероне» как будто есть три рода сюжетов.

Первый сюжет – прямые фиксации остроумия, ловких ответов и игра со словом; это первый и наиболее слабый элемент.

Второй элемент.

Рассказ о необыкновенных случаях, при которых люди необыкновенным способом выходят из затруднения.

Это эротические новеллы, в которых рассказывается, вернее, переписывается эротический сюжет, и потом он приобретает благополучный конец.

В греческом мире и в римском мире морские путешествия очень сложны: существует большое пиратство, женщин похищают, люди превращаются в рабов; это то, что в прямом виде даже сейчас существует в детских рассказах, например, в мечтах Тома Сойера у Марка Твена.

Третий элемент – пародирование сюжета.

Итак, при похищении женщины пиратами идет игра в опасность – мы хотим спасения женщины и не достигаем его; потом новое похищение, потом новое спасение, потом новое похищение, потом новое спасение, и потом опасность возникает снова.

Были даже случаи, что этот сюжет основывался на зависти богов – боги позавидовали женщине, очень красивой и всем известной, позавидовали и забросали ее приключениями.

Происходит отбор этих героев.

Герой должен быть беззащитен и по возможности не иметь личных черт.

Как идеал такого романа я приведу «Дафниса и Хлою».

Мужчина и женщина вместе и каждый в отдельности – раб; у них рабская судьба, легко изменяемая; но так как раб не вполне удовлетворяет чувству боязни за него, то происходит изменение приема.

«Дафнису и Хлое», например, присущи три рода опасности.

Женщина может быть похищена пиратами; она может быть выдана замуж или мужчина может стать любовником мужчины. Это тогда очень частый случай.

Но в конце надо кончить игру – и Дафнис и Хлоя, которых мы видели в одежде рабов, выходят как дети знатных родителей и радуются, что они наконец нашли конец.

То есть.

На реальном материале образовалась схема со схематическими героями.

Это доходит до романа, такого, как «Эфиопика». Роман осложняется показом невероятной судьбы, что показана в невероятной обстановке; в том числе не только экзотика, но и способы борьбы. Квалифицированный борец, грек, побеждает дикаря, зная точки для нанесения болевых ударов.

Возможен другой пример.

Берется тема о неверности женщины, о хитрости женщины, но в следующий момент идет изменение этой темы, она как бы выворачивается; я вульгаризирую то, что происходит.

У Боккаччо есть новелла: существует слабый старый мужчина, который не может удовлетворить желание своей молодой и к тому же красивой жены. Свою слабость он думает изобразить воздержанием и говорит, что идут все время праздничные дни и ведь тогда было бы непристойно.

Его жена случайно попадает в руки пиратов. Она попадает к главному пирату и становится его любовницей. Муж, традиционный, я бы сказал, чиновник, довольно богатый человек, собирает деньги и едет выкупать жену.

Жена отказывается следовать за ним. Жена ему говорит, что она была в пренебрежении. Если тебя выжать, говорит она, то не хватит на заправку салата. Но муж обещает стараться. Упрекает жену в разврате, в ошибке. Жена говорит: если говорить о чести, то это надо было делать раньше, а я остаюсь с тем, кто мне на самом деле муж.

Сюжет как бы перевернут.

Но надо как-то его кончить, хотя бы благопристойно.

Говорится, что первый муж умер.

Любовники обвенчались, стали формально мужем и женой. Значит, и волки сыты, и овцы целы.

Существует другой широко развитый пример изменения темы.

Мне нужно снова повторить новеллу Боккаччо про Алатиэль.

Новелла, излюбленная Веселовским; в ней рассказывается, как вавилонский султан, причем подразумевается владетель Александрии, направляет свою дочку с громадной свитой к другому царю, ее жениху. Корабль в бурю врезается в остров, гибнет свита, женщину спасает очень красивый человек, который вежливо угощает спасенную им женщину. Женщина не знает вина, не знает языка, она не может ответить на любовь, которую она понимает по улыбке. Но она выпивает и начинает показывать, как в Александрии танцуют танцовщицы.

Потом она попадает в постель и в пьяном виде, или, скажем, в состоянии опьянения, приглашает красивого человека к себе в кровать.

Так как она не знает языка, так как она не этой религии, у нее нет ощущения вины.

Но дальше идут восемь случаев, как она переходит из рук в руки.

Ее похищают, переводят, ей нужно согреть кровать.

Очень спокойные и реалистические мотивы.

В результате она, уже несколько усталая, видит слугу султана, который берется отвезти ее к отцу и учит ее, как рассказать о своем долгом отсутствии.

Она рассказывает, что корабль погиб, она была спасена женщинами-христианками, которые в своем монастыре поклоняются святому Встани, живущему у глубокой расщелины, и там ее с величайшими почестями считали женщиной, исполняющей истинные обряды.

Женщине, рассказу поверили.

Рассказ, между прочим, имеет юмористический характер, потому что это рассказывается в христианской стране про христианский монастырь.

Она попадает к жениху, для которого была предназначена, и узнает, что губы не снашиваются, а обновляются в поцелуях.

Эта новелла – пародия на Рим.

Но возьмем такого опытного знатока литературы, как Веселовский. Он описывает историю Алатиэль и говорит, что эта история вырывается из фольклора.

Что же произошло? Под этой басней скрывается новое отношение к тому, что считалось грехом и несчастьем.

Или в несчастье найдено удовольствие.

Такие изменения делаются довольно часто. Элемент пародии есть в «Золотом осле». Очень предприимчивый, любопытный и молодой человек обращен в осла и живет в этом виде с различными приключениями, которые в конце становятся эротичными.

У Диккенса в книге, которая впоследствии называлась «Посмертные записки Пиквикского клуба», господин Пиквик при первом своем появлении характеризовался так: «Посторонний наблюдатель… не нашел бы ничего особо примечательного в плешивой голове и круглых очках… но для тех, кто знал, что под этим черепом работает гигантский мозг Пиквика, а за этими стеклами сверкают лучезарные глаза Пиквика, зрелище представлялось поистине захватывающее. Восседал муж, проникавший до самых истоков величественных Хэмстедских прудов, ошеломивший весь ученый мир своей Теорией Корюшки, – восседал спокойный и неподвижный, как глубокие воды этих прудов в морозный день или как одинокий представитель этого рода рыб на самом дне глиняного кувшина».

Герой представлен пародийно. Пруды, про которые говорится, находятся в самом городе. Корюшка, пожалуй, наиничтожная из рыб. Сам герой, его фрак, его жесты пародийны. Герой говорит о своих будущих подвигах: «Путешествия протекают очень беспокойно, и умы кучеров неуравновешенны. Пусть джентльмены бросят взгляд в дальние края и присмотрятся к тому, что совершается вокруг них. Повсюду пассажирские кареты опрокидываются, лошади пугаются и несут, паровые котлы взрываются, суда тонут».

Дело идет о простой поездке по городу и его окрестностям.

Аудитория радуется тому, что экспедиция мистера Пиквика будет совершена им на его собственный счет.

Эта карикатура на труднейшие поиски истоков Нила, на путешествие по Африке, на все то, что через много десятилетий будет материалом романов Жюля Верна.

Но начинается роман, представляются герои – все пародийные. Поступки их неудачны. Возникает пародийное путешествие, за которым будет следить вся Англия.

Путешествия – это обычнейший метод показа не только окрестностей, но и самого героя.

Так как герой в чем-то отражает нас или наших соседей, то действия неожиданны, но познание их нам необходимо.

Пушкин говорил, что герой живет в предполагаемых обстоятельствах. Ему дается задание, карта его будущих путешествий, а путешествия становятся неожиданными.

Неожиданны не только поступки Хлестакова, но и все путешествия Чичикова.

Но у нас еще будет время говорить об этом.

Вот так в основе сюжета почти всегда лежит реальное столкновение, по-разному преодоленное в разное время.

Поэтому сюжет построен то патетично, как в начальном рыцарском романе «Песнь о Роланде», то пародийно, как в «Дон Кихоте», то снова поэтично, снова в «Дон Кихоте», потому что для Достоевского Дон Кихот, который не может переделать жизнь, – это трагическая тема.

«Дон Кихот» – это длинная дорога пожилого человека, он сам изменялся, познавая эту дорогу.

…Итак, отметим, традиционный сюжет определенного времени переосмысливается и становится сюжетом другого времени.

Всякое построение живет вместе с миром, в котором оно создано. Иногда построение это переживает мир. Происходит это тогда, когда вещь, оставаясь той же в главных точках построения, благодаря переосмысливанию становится новой.

И мы знаем случаи, когда пародирование старой формы становилось новой формой.

Старый рыцарский роман долго обогащался и долго самопародировался.

Ариосто, который нравился Пушкину, был иронической пародией на старый рыцарский роман:

– на идею верности женщине,

– на идею всепобеждающего мужчины,

и этот роман, не развившись окончательно в новую форму, остался сам по себе.

Новое развитие рыцарского романа совпало с появлением печатных машин.

Рыцарский роман получил нового читателя.

В «Дон Кихоте» рассказывает один из хозяев гостиницы, что у него набит целый сундук рыцарскими романами, как печатными, так и рукописными, что он их читает, эти рукописи, эти рыцарские романы косарям, и это является, по-моему, как бы доплатой к труду.

«Дон Кихот» был первоначально пародией на рыцарский роман, причем можно было понять, какие моменты пародируются в данном месте пародии.

Пародией было само вооружение Дон Кихота.

Если Ахиллес, получивший новое оружие, занялся его рассматриванием и это был весомый кусок «Илиады», то этот кусок сохранился или переразвился в рыцарском романе.

«Дон Кихот» первоначально был задуман как только комедийная вещь.

Первоначально Дон Кихот – бедный дворянин, не дон, а гидальго, человек из обедневшего рода, в доме которого было несколько овец, один слуга, одна ключница, одна племянница и голубятня, которая одновременно давала голубей для воскресного блюда и удобрения для поля.

Дон Кихот в первых главах романа говорит пародийно, и даже автор указывает, что он пародирует такой-то роман. Дон Кихот человек неумный. Описывая выезд Дон Кихота, Сервантес пишет, что «солнце вставало и растопило бы мозги бедного гидальго, если бы они у него были».

Он кончался на столкновении рыцаря с лакеями толедских купцов. Избитый Дои Кихот продолжает бредить кусками песен.

Что же я хочу сказать.

Роман писался старым человеком, который перед этим почти не имел изданных вещей. Писался роман в тюрьме, о чем ясно сказано в предисловии, и писался он прямо как пародия на рыцарский роман, то есть пародировалась вещь всем известная.

Работа изменяет человека. Есть русская пословица, что «глаза боятся, а руки делают». Так руки умеют делать то, что глаза еще не видели. Руки учат голову.

Человек, пишущий роман, учится писать, если он писатель. И в процессе написания он овладевает темой, создает нечто новое.

Интересный мост между пародированием старой формы и появлением нового строя, новых возможностей выражения нового содержания – осмотр библиотеки Дон Кихота. Это как бы прием старого богатства, обсуждение его, очень авторитетное выделение ценного и ограничение тем самым элементов пародии.

Но пародиен герой в пародийном одеянии, который повторяет огромную традицию получения волшебного или передового оружия.

Картонное забрало Дон Кихота – смерть старого оружия в эпосе.

Пародия не выдержала появления другого оружия – огнестрельного.

Дон Кихот начал совершать настоящие подвиги. Новые оценки старой культуры сменяют пародию. Вторая часть «Дон Кихота», как это мало у нас отмечается, появилась через десять лет после первой части. Герой существует среди людей, которые его «читали».

Тем самым он по-своему становится своевременным; современным.

Это тот Дон Кихот, которого недавно прочитали все читающие лакеи, как говорится в предисловии, дети, старики.

Это вочеловечивание старого, израсходованного героя.

И пародийная форма превращается в новую форму психологического романа.

Я не обладаю достаточными знаниями, точными знаниями, чтобы доказать, что выбор поездки в Каталонию, а не в Сарагосу, выбор Барселоны, революционного города, и встреча Дон Кихота с разбойниками и отношения с ними являются началом социального романа.

Разбойники Шиллера, уже объединенные столетиями, друзья и подражатели разбойников Сервантеса.

Таким образом, пародирование создает новую форму.

Попробуем посмотреть, что отбрасывается от старой формы.

Стихотворные предисловия; теоретические предисловия; посвящение; стихотворное обращение к героям рыцарского романа превращается в пародию.

Люди пишут романсы и обращаются в этой форме к Росинанту.

Теперь попробуем с некоторой дерзостью, объясняющейся тем, что я не обладаю бесконечной долговечностью и пытаюсь оставить некоторые записи хотя бы на память, теперь посмотрим, что происходит при создании повой формы.

Исчезают ненужные элементы.

Сюжет, способ ведения, способ организации повествования как бы упрощается.

Исчезают наиболее истрепанные элементы старого сюжета.

Я понимаю, что я делаю большой скачок, но посмотрим «Войну и мир».

То, что отец Андрея Болконского считает сына умершим и заказывает ему памятник, как бы кончая с надеждами, это могло быть и в греческом романе.

Эти условные могилы имели в греческой литературе определенное название, которое я сейчас не привожу.

Внезапное появление будто бы погибшего человека, мудрые речи, включенные в беллетристический роман, остаются.

Роман, как говорит Сервантес в конце первого тома, защищая рыцарский роман, роман оставляет за собой то, что считал Сервантес, сознательно считал правильным, новый роман оставляет путешествие; —

– показ новых стран, элементы философии, рассуждения.

Потом мы процитируем спор Сервантеса с предполагаемым противником, который здесь имеет одежду священнослужителя.

Таким образом, стилистически роман Толстого возобновляет некоторые элементы очень древнего романа. Я имею в виду, конечно, не только начало «Анны Карениной». Он возобновляет не потому, что Толстой только что пришел, а потому, что это тщательно отобранная форма, которая поэтому может быть дважды изобретенной.

Появление заявки на второй патент в патентном бюро – самое обыкновенное явление.

На изобретение телефона было подано два полновесных прошения, отделенных друг от друга несколькими часами.

Человечество обладает возможностью соединяться и узнавать свой опыт.

Сервантес недаром части романа приписывает вымышленному автору, который будто бы написал эту книгу.

Человечество, изобретая что-то новое, присоединяется к кибернетической машине всеобщего мышления.

Тут выживет то, что должно выжить.

Но долго жившие элементы, относящиеся к традиционному мастерству литературной школы, отпадают.

В романах, как и в сказках, обыкновении случайные встречи.

Герой встречается с волшебником и оказывает ему какую-то услугу, а тот борется за него.

Герой находит случайно портрет женщины, в которую он влюбляется.

Потом такие случайности оборачиваются – повторяются, имеют свою закрепленность, свое признание.

Иногда словесное повторение, например, что это можно достать, только сносив железные сапоги, становится частью сказочного повествования.

Человек получает железные сапоги, берет железный хлеб, потому что эта прозаическая негодность выражает продолжительность усилий героя.

Люди встречают знакомых и как бы случайно находят нужные документы.

Теккерей говорит об этом, он не хочет пользоваться нахождением завещания в разбитой карете. Это была случайность почти закономерная. Когда царская цензура требовала от Островского, чтобы в пьесе «Свои люди – сочтемся» злодей был покаран, чтобы появился человек, который его побеждает, то Островский повторяет то, что пришлось сделать Мольеру в конце «Тартюфа», – арест злодея по королевскому приказу.

И вы сами радовались когда-то, читая книги, что ваш любимый герой спасен.

Так у Жюля Верна в «Детях капитана Гранта» спасшиеся от дикарей герои боятся появления своего корабля. Корабль должен быть захвачен пиратами, но оказалось, замыслы пиратов разоблачены и пираты находятся на корабле под арестом.

Но я начал повторять то, о чем сказал выше.

Долго жившие элементы узколитературной вещи дряхлеют и отмирают.

Этих примеров нам достаточно. И прежде, чем продолжать рассказ о пародировании, о переосмысливании сюжетов, о создании сюжетов, нужно сказать нечто о самом сюжете, о перипетиях и о фабуле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю