Текст книги "Энергия заблуждения. Книга о сюжете"
Автор книги: Виктор Шкловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Никто не провожал его. Он забыл шляпу. Только собака Булька, выбив окно, догнала своего господина. Потом сопровождала его и билась за Толстого с кабаном.
Толстой истинный открыватель небывалого.
Что же выгадал Толстой?
И почему его случайное место на Кавказе и неудачный роман с прекрасной женщиной так закреплены в литературе? Почему старый казак в истрепанном костюме – Ерошка, человек бездельный, но прекрасный охотник, человек безместный, хотя он уроженец тех мест, где казаки живут уже 300 лет, почему вот этот Ерошка – герой нового мира?
Мы все восхищаемся Толстым. И, конечно, я тоже имел право восхищаться и с детства читал «Детство» Толстого. Эта книга замечательна. В ней автор выступает как мемуарист, но так, как будто он пишет, не получив возрастности, не потерявши детского мировоззрения, детского выбора элементов, детского прямого, первоначального видения.
Стерн в «Сентиментальном путешествии» и в книге «Жизнь и приключения Тристрама Шенди» описывал мальчика, описал ребенка в чудаковатой семье. Там есть литературное влияние. Там есть воспоминания о Рабле.
Говоря о новой попытке написать свои воспоминания, Толстой писал: «Для того, чтобы не повторяться в описании детства, я перечел мое писание под этим заглавием и пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, литературно, неискренно написано. Оно и не могло быть иначе: во-первых, потому, что замысел мой был описать историю не свою, а моих приятелей детства… а во-вторых, потому, что во время писания этого я был далеко не самостоятелен в формах выражения, а находился под влиянием сильно подействовавших на меня тогда двух писателей Стерна и Тепфера».
Эта литературная манера принесла Толстому много горя, потому что он рассказал не только о себе, но и о своем товарище, с которым он потом много возился, – об Исленьеве.
Исленьев происходил из семейства, брак которого не был оформлен. Он не имел паспорта, не имел никакого места. Был талантливым музыкантом. Получал иногда места по хлопотам Толстого и приходил на эти места в толстовском сюртуке, потому что Толстой носил к этому времени рубашку, которую мы называем «толстовкой», сюртук был свободен.
Поясняю мысль – «Детство» и «Отрочество» написаны, как мне кажется, после «Кавказских рассказов». Во всяком случае, задуманы одновременно. Они представляют собой кусок большого романа, который не был дописан. Это – «Детство», «Отрочество», «Юность».
«Отрочество» и «Юность» были написаны, но не вошли в число книг, которые перечитываются. В этих книгах Толстой еще пользуется старыми способами писания. Он опирается на литературные традиции, подчиняя им даже свою биографию.
Дальше что получилось? Книга получила большую славу.
А Толстому было трудно доказывать, что он – граф Лев Николаевич. Документы он забыл дома. Подлинные документы сгорели при московском пожаре. Выписки их, заменяющие подлинники, не были взяты Толстым с собой. Он приехал без документов. И получилось, что в одной и той же части были офицер граф Николай Николаевич и брат его – солдат Лев Николаевич. И солдат никак не мог доказать, что он граф, хотя никто не спорил, что он брат своего брата. И только благодаря дяде – Горчакову, большому генералу на новом фронте, на Дунае, там, где возникла война с Турцией с попыткой помочь славянам и заодно почему-то получить ключи от гроба господня в Иерусалиме, в путаной, самонадеянной войне Толстой наконец получил свое звание, получил офицерские погоны. Но он с трудом принимался в обществе аристократов, в которое он очень хотел попасть.
И я не буду повторять историю обеда с поросенком. Чарли Чаплин показал чувства и состояние человека «не как все» лучше меня.
Аристократ и довольно богатый человек, Лев Николаевич – все время человек без места. И все время он человек без традиций. И можно сказать, что из всех его романов только «Анна Каренина» соблюдает все формы романа. А в предисловии к «Войне и миру» и в своих записях по поводу романа Лев Николаевич открещивается от названия «роман» и говорит, что русские вообще не умеют писать романы и не хотят этого делать.
Лев Николаевич, человек начинающий, блуждает в поисках того, как писать о других людях, другим способом. Или как раскрывать в романах героев, неизвестную их жизнь.
Жизнь прямо увидеть не просто.
Лев Николаевич рассказывал про старую дворовую, которая умерла в бывшей псарне, а часы-ходики над ней тикали. Они тикали – тик-так. А что это такое – тик-так, тик-так?
Провожали этого человека, гроб его, те самые собаки-изгои. Это они шли за телегой. Одни.
Когда Анна Каренина едет умирать, то весь мир ей кажется странным. Странные вывески. Странная и неприятная жизнь.
Кривляются и женщины, и мужчины. Если их раздеть, они были бы уродливыми. Все лгут. Не лжет лишь только пьяный, которого везут на извозчике, и то только потому, что у него нет сознания.
Десять лет великий писатель искал место для своего героя «Казаков» и нашел только одно место – забвение. Вот история одного сочинения. Искал эту историю он много десятилетий. Повесть «Казаки» кончена романом «Хаджи-Мурат». Правда, Хаджи-Мурат не казак, он горец, но один из вариантов «Казаков» носил название «Абрек». Толстой сближал этих людей – Лукашку, что стал абреком, с Хаджи-Муратом, который знал над собой только одного человека – Шамиля.
И в «Хаджи-Мурате», которого Толстой писал до самой смерти, не прав Николай I, не прав Шамиль, который как будто освобождает, с энергией Хомейни хочет освободить свой народ.
Права мать Хаджи-Мурата, которая не отдала своего ребенка, не пошла в кормилицы, даже когда ей угрожали ножом.
Прав Хаджи-Мурат, который воевал за то, чтобы крестьянин имел свой дом, собственную землю и сам ее пахал.
…Годы лежат на времени, разделяя попытки овладения темой. Эти годы лежат как версты, еще не пройденные для новых достижений.
Путь путника, который ищет дороги в неведомое, много раз проходит по одной и той же земле, находит собственные следы, это его энергия заблуждения.
Толстой Лев Николаевич, великий путешественник, великий путаник, потому что путь к будущему не до конца проложен.
Он братски любит Дон Кихота.
И есть у писателя надежда, искра надежды, что энергия заблуждения будет радостью открытия.
В заключении «Крейцеровой сонаты» Толстой говорит, что сперва мы плаваем вдоль берега, но потом уплываем далеко, к далеким, неведомым странам, может быть, к огням маяков.
Об этой сверхдальней дороге говорил старик Федоров, мечтал о полном преобразовании мира и даже о воскрешении мертвых, нужных для того, чтобы они радостно заселили далекие, вновь открытые миры: планеты.
Каждая книга, если это большая книга, это большое путешествие.
Для книги нужно найти корабль, определить верный курс.
Колумб велик не только тем, что он добыл для себя корабли, обещая заплатить за них золотом неведомых стран, но и тем, что он плыл к неведомому.
Туда и обратно.
И каждый раз с попутным ветром.
Этот генуэзец знал, что такое пассат, что такое муссон.
Толстой начинал книгу или попытки книги и потом продолжал их бесконечными поисками ступеней.
Он был скуповат, знал цену марки: если к письму неведомого человека была приложена марка для ответа, он делал пометку об этом; он должен ответить неведомому человеку, как бы считая себя обязанным этому человеку.
Но Толстой не жалел, когда надо было набрать, а потом разобрать текст в наборе и за это надо платить в издательство.
Все большие книги Толстой написал и напечатал с огромными промежутками времени.
Он не знал своего пути; его герой почти он сам; Нехлюдов приходил жениться на Катюше Масловой, и об этом знала Софья Андреевна. Потом он сообщил, что жениться не будет. Софья Андреевна радовалась, не зная, что свадьбы не будет потому, что жених недостоин. Его попытка еще одно заблуждение.
Проехав в вагоне с политическими арестантами, прослушав ученика Федорова, Катюша Маслова, получивши вместо каторги ссылку, уходит с уважаемым, но еще не любимым человеком. А человек любимый уходит от воскресшей своей любви в новые заблуждения.
На этой дороге ты идешь на выстрелы, а степь просит песни.
3. «Декамерон» Боккаччо
Ни один испорченный ум никогда не понял здраво ни одного слова; и как приличные слова ему не на пользу, так слова и не особенно приличные не могут загрязнить благоустроенный ум, разве так, как грязь марает солнечные лучи и земные нечистоты – красоты неба.
Боккаччо. «Декамерон». Заключение автора
«Декамерон» – редчайшее скопление сюжетов. Книга Боккаччо, состоящая из новелл, в совокупности представляет единую драму.
Приступая к «Декамерону», Боккаччо прежде всего начинает с чумы, подробно описывает, как с восточными товарами пришла во Флоренцию чума; люди старались если не спастись от чумы, то хотя бы забыть о ней.
Чума смывала прежнюю жизнь.
Стыдиться некого, утешать некого. Надо строить что-то заново, даже выровняв площадку.
Новеллы пришли из прошлого, из книг, из анекдотов, из рассказов о преступлениях, из предчувствий того, что появится совсем новое искусство.
Рассказчики сменяются.
Случайно встретились семь молодых дам, которые были связаны или дружбой, или соседством.
Одна из них сказала, что надо уходить от смерти.
Но мы, женщины, не можем идти одни. Другая дама подтверждает, нельзя ничего устроить без присмотра мужчин.
«Мы подвижны, сварливы, подозрительны, малодушны и страшливы». Женщина продолжает, что «без мужского руководства наши начинания редко приходят к похвальному концу».
Решено искать мужчин. Находят троих образованных.
По-новому поднятых новым временем, знающих новые книги. Они современники Данте и Петрарки. Все десять человек уходят из города.
Каждый день они выбирают короля или королеву, которые начинают свой рассказ.
Новеллы различны.
Они сменяются, противореча друг другу.
Молодые люди идут мимо брошенных домов, по пустынным улицам, по-своему начиная новую жизнь.
Мы и теперь думаем, что у нас всех, даже при наличии телевизоров, и кино, и газет, что у нас общая культура.
Настоящее во многом мгновенно.
Прошлое у всех разно. Многие из нас думают, что надо жить в будущем.
Разрезы гор менее пестры, чем различия людей.
Одни ушли вперед, другие только хотят этого. Третьи касаются будущего; все это или почти все связано с новой ролью женщины.
И, однако, «Декамерон» представляет пересмотр почти всех новелл, которые в нем даны.
Сам Боккаччо в конце книги объясняет, почему это сделано.
Многие развязки новелл пародийны.
Это знаменательно.
Предшествующая эпоха – время строгого семейного уклада, сравнительно оживленной торговли.
Действительность показывает, что обновление как литературное явление часто происходит через пародирование, споры с ней; они могут продолжаться до нового воскресения сюжета.
Начну разговор о первой, а потом перейду к последней новелле.
Новелла построена с большой дерзостью на отрицательном отношении к Риму.
Надо сказать, что печататься новеллы должны на территории, подвластной инквизиции.
Умирает ростовщик, ломбардец, дерзкий безбожник. Он настолько грешен, что на территории города его трудно похоронить.
Что такое ломбард, мы, люди старшего поколения, знаем.
Те люди, прежние ломбардцы, были ростовщиками эпохи Боккаччо.
Там, в доме, где этот человек умирает, так говорят про местных жителей – «они поднимутся на нас с криками»: «Этих ломбардских собак церковь отказывается хоронить, – чего же мы-то их терпим? Если он умрет, нам придется не сладко».
Надо оформить его отношения с церковью.
Человек, которого новелла называет негодяем, умирает; призван священник, и умирающий дает ложную исповедь.
Ложная исповедь пересказана подробно.
Человек, который его исповедует, говорит: «Вы исповедуетесь, как святой».
Когда ломбардец умер, его хоронят на территории обители, и люди приходят к могиле святого.
Похороны, проповедь священника в церкви над телом ростовщика, к которому идут люди, что они говорят – этот показ сделан очень спокойно.
Вторая новелла имеет тоже пародийное разрешение.
В Париже живет иудей.
Он подумывает о том, что хорошо бы перейти в христианство.
Перед этим еврей хочет посетить Рим, чтобы поглядеть на дела новой для него церкви.
Христианин, который уговаривал еврея перейти в христианство, знает, что собой представляют дела христианской церкви в Риме, отговаривает друга от путешествия.
Он думает: если еврей побывает в Риме, он, конечно, откажется от нашей веры.
Иудей настоял на своем.
Он возвращается и говорит; ваша великая религия непобедима.
Рим и дела христианской церкви там представляются еврею местом дьявольским.
Рим показался ему «горнилом адских козней, а не горнилом богоугодных дел».
Рим, говорит он, старается свести на нет и стереть с лица земли христианскую веру; но ваша вера, несмотря ни на что, все шире распространяется и все ярче сияет – вот почему для меня не подлежит сомнению, что эта вера истиннее и святее всякой другой.
Новелла основана на рассказе, дающем точное представление о жизни церкви.
Отрицание переходит в утверждение.
Третья новелла – знаменитая новелла о трех кольцах.
Саладину нужны деньги; призывает он александрийского ростовщика, но, чтоб выманить у него деньги, решил он прибегнуть к хитрости.
Саладин спрашивает у еврея, какая вера лучше – иудейская, сарацинская или христианская.
Тогда рассказал еврей о человеке, у которого было три сына и из них один сделал кольцо.
В роду считали, что тот, кому достанется перстень, тот должен быть признан за наследника, и всем остальным надлежит почитать его как старшего в роде.
Добрый человек любил всех троих сыновей одинаково. Он заказал ювелиру еще два точно таких кольца, и перед смертью он каждому сыну втайне от других вручил по перстню. А какой из этих перстней подлинный, вопрос остается открытым и по сей день.
Заблуждение содержит истину. В результате хитрость Саладина провалилась: он не хотел узнать, какая вера лучше, он хотел сделать богача виноватым.
Последняя новелла «Декамерона» была первой переведена в России.
Некий маркиз – он вынужден жениться – женится на дочери крестьянина. Потом он говорит, что двух прижитых от нее детей он убил.
Он мучит жену, говоря дальше, что сама она ему надоела, говорит, что он женится заново, и изгоняет ее.
И когда она прошла все испытания, видя, что жена все терпеливо переносит, он возвращает ее в дом, представляет ей детей, уже взрослых, а ее почитает, как маркизу.
Новеллы эти ироничны.
Они как бы защищают книгу, давая изображение преступлений и страданий почти как добродетели.
Две новеллы книги повторяют друг друга; один человек убивает любовника дочери – лакея, а другой своего друга – рыцаря.
Женщины страдают, преступники обнаруживают свои преступления, как бы считая их подвигом.
Отец посылает сердце лакея дочери на золотом блюде, кажется, вместе с ядовитыми травами.
Женщина умирает; отец плачет, она спрашивает его: для чего вы плачете, вы получили, что хотели.
Во второй новелле муж убивает друга, вырывает сердце и дает сердце повару. Готовое блюдо он дал жене, а потом спрашивает:
– Вкусно?
– Вкусно, – отвечала жена.
– Еще бы, – говорит муж, – это сердце человека, которого вы любили.
Женщина сказала:
– Вы дурной рыцарь. Вы имели право убить меня, но не моего любовника.
Женщина стоит во время разговора около окна в стене высокой башни. Она, не обернувшись на мужа, не посмотрев вниз, бросается в окно.
Тело ее сначала было выставлено, потом похоронено вместе с телом любовника[2]2
Это почти подлинная история Гильома де Кабестань и Сареманды. Прах Гильома де Кабестань я Сареманды король Арагонский приказал перенести в Перпиньян и похоронить в могиле перед входом в церковь и сделать там надпись о том, как они умерли.
История эта рассказана в биографии трубадуров, написанной в XIII веке.
[Закрыть].
То же случилось и в первой новелле.
Что происходит: происходит как бы брак.
Измена мужу преступление, оно обнаруживается в пышных надписях, рядом с регистрацией смерти.
Происходит трагическая оценка любви.
Четвертая новелла шестого дня «Декамерона» основана на любопытном приеме. Боккаччо собирал профессиональные остроты, они имеют даже повторения из новеллы в новеллу. Но его новеллы обновляют обыкновенное свойство обыкновенного факта, которое попадает в такое количество цитирований, что мы уже не узнаем слов. Мы говорим «здравствуй», не думая о здоровье. Мы говорим «прощай», не прося о прощении. Грузинское приветствие – «гамарджоба» – побеждай, а война не идет.
Но может быть другой способ восстановления остроты. В четвертой новелле повар Кикибио отдал бедрышко жареного журавля своей любовнице, она съела мясо. Повар думал, что пропажа будет незаметна. Хозяин заметил пропажу и спрашивает Кикибио: – Да, где вторая нога?
Когда Кикибио ответил, что у всех журавлей одна нога, возмутился хозяин; его звали Куррадо.
– Да, так, – твердил Кикибио, – если угодно, я вам покажу это на живых.
Тогда хозяин сказал: ладно, едем смотреть журавлей.
На болоте они увидели птиц.
Они стояли на одной ноге.
– Вот видишь, – сказал Кикибио.
Тогда хозяин закричал на журавлей: «Хо-хо».
Журавли полетели, перед этим показав две ноги.
– Ты видишь, – сказал Куррадо, – у них две ноги.
– Но ты же не кричал «хо-хо» на того журавля, что лежал у тебя на столе, – ответил Кикибио.
Вот эти остроты; они живут, обрастая бородой, и оживают; их можно даже классифицировать.
Вспоминаю одну историю своей жизни. Я попал в эстонскую деревню.
На старой башне увидел барельеф журавля, который держал в лапе камень.
Свое выступление я начал так: – Вы живете в своей деревне, где жили ваши прадеды, но знаете ли вы, почему на барельефе башни журавль поднял ногу и держит камень?
Они не знали.
Журавль славится как птица осторожная. Но журавли тоже устают и спят. Была легенда, что журавли оставляют одного самца на страже; он держит камень. Если он заснет, камень упадет и все журавли проснутся.
Я это случайно знаю, потому что читаю старые книги, там много символики.
Как мы знаем, мы жмем руки при прощании. Мы привыкли. И вряд ли вспоминаем про камень.
Я люблю читать Библию.
Она много раз издавалась и плохо прочитана.
Один из военачальников маленького войска Давида, Давид еще не стал царем, получил от него поручение поехать к врагу. Военачальник был левша.
Он приехал; вошел, не снимая плаща.
И стал говорить слова дружбы и гладить у врага бороду.
Это было понятно и не вызывало неудовольствия.
Но левша имел меч; правой рукой он гладил, а левая рука достала меч и поразила собеседника через плащ. Потом он ушел через дверь в стене за троном.
Этот поступок не только забавен, и он остался в религиозной книге. Мы говорим: продажа с левой руки, продажа налево.
Левые полосы, полосы слева направо, перерезают гербы родов: значит, в роду этом были незаконнорожденные.
Наша речь и наша литература переполнена умершими символами, и тогда по своей неожиданности они особенно звучат.
Я немного приближусь к дороге, которую покинул.
Читая книги, мы многого не видим. Многое пропускаем.
Поведение героев Диккенса и Толстого сейчас нуждалось бы в подстрочных примечаниях.
Каренин, наливши чай из самовара, на приеме расстилает на своих коленях носовой платочек.
Была бывшая система понятных сигналов.
Например, в сценариях ковбойских фильмов герой все время попадал в невыгодные положения, вот он сейчас погибнет – и вдруг спасается. Он попадал к разбойникам. Разбойники опутали его веревкой, подвесили, к веревке привязали камень. Разожгли костер, от которого веревка должна загореться.
Сделано это для замедления.
Мы ждем и боимся.
Все эти приключения, да и сам ковбой стали привычными. Их трудно продать.
Я видел старые каталоги для продажи эпизодов; там отмечено, ковбой играет на детской гармонике.
Ковбой лихой человек.
Новое придумать трудно.
От этого длинного отхода в сторону вернемся на свой тротуар.
Всякая новелла рассчитывается на какое-то происшествие.
Чаще всего новелла и роман жили на дорогах; на дороге из мира обычного в мир случайностей.
Попрошу читателей прочесть два тома Боккаччо и сосчитать, сколько там кораблекрушений.
Их столько, что непонятно, сколько же стоила страховка корабля.
Но большинство кораблей прибывало к месту назначения.
Греческие корабли в новеллах разваливаются все время, а пока неожиданности подстерегают на каждом шагу. Начинается фольклорная жизнь.
Артисты сражаются гомеровским оружием, потому что они ехали на спектакль; но во всех случаях, как правило, женщине угрожает насилие. Но традиция была в том, что в последний момент героиню спасают.
Для главного героя она остается с неподдельной девственностью.
Эта сдержанность врагов по отношению к женщине остается все время для Тома Сойера, мальчика, ясной: пираты отдадут женщинам каюты и будут ухаживать за ними, как за принцессами.
В новеллах Боккаччо корабли претерпевают всевозможные фольклорные крушения, это довольно занимательно, люди тонут, иногда спасаются; но бывают случаи, что человек спасается на ящике с драгоценностями и становится богачом.
Старое положение обновляется.
Но существует седьмая новелла второго дня. Это новелла большая.
Вавилонский «султан» (такого султана, кажется, никогда не было) отдает свою дочь замуж за короля Алгарвского.
Она едет к жениху в замок. Подзаголовок новеллы гласит: на протяжении четырех лет в разных местах попадает она в руки девяти мужчинам, но в конце концов возвращается к отцу девственницей и во исполнение первоначального намерения едет к королю Алгарвскому, чтобы стать его женой.
Эта новелла переполнена кораблекрушениями и убийствами. Имя женщины этой новеллы Алатиэль.
В предисловии к новелле рассказчик говорит, что любовники хотели быть застрахованными от случайностей судьбы, но у них есть желания, женщины стараются умножить свою роковую красоту, желание толкает действие.
Построена новелла так.
Алатиэль не знает языков, кроме вавилонского. Этот отдельный язык малоизвестен.
Мы больше знаем вавилонское столпотворение языков.
В Вавилоне говорили на языках семитических.
Алатиэль не была слишком образованной женщиной. Алатиэль не пила вина.
Когда ее судно разбилось и большая часть свиты потонула, Алатиэль спаслась и попала в руки почтенного мужчины, который по-своему понимал, с кем он имеет дело.
Но дочь султана выпила вино, так как не знала его действия.
Потом она захотела показать, как танцуют у них на родине.
Потом она подзывает мужчину жестом.
Тут не начинается сцена насилия.
Женщине все это понравилось. Потом, попадая из рук в руки, а все руки почтительные, попадая в замки, видя, как людей убивают и сбрасывают вниз, женщина не огорчается; она не подключена к среде, в которую она попала. Эти люди чужие; соединяет их только то, что они желают женщину. Но она перед ними не отвечает за свое поведение.
То, что происходит, это цепь неожиданностей. И вот эта большая новелла, о которой мы говорим, радостна.
Она очаровала даже такого человека, как великий филолог Александр Веселовский.
Он сказал: характер. У этой женщины сохранено желание и снято раскаяние.
Новелла эта выделяется из всех новелл и сказок.
Когда мы читаем Боккаччо, то мы должны знать, что невероятное для нас для людей времен Боккаччо иногда было если не невероятным, то хотя бы возможным. Это другое время, которое, однако, энергично двигалось вперед.
Люди торгуют, знают латынь, мечтают узнать греческий язык, обворовываются, обворовывают, превращают базарные анекдоты в рассказы, которые можно и сейчас читать, удивляясь. Но самое удивительное, – хотя удивляться не надо, это время пестрое, – что эта ткань ткется из разных ниток и в том числе из нитей будущего. Литература идет не только по следам прошлого, но иногда впереди его. Может, поэтому она и не стареет, потому что соткана из человеческих желаний.
Книга новелл Боккаччо показывает множественность нравственностей, существующих в одно время.
Толстой, составляя список действующих лиц «Войны и мира», говорит про Наташу Ростову, что она не удостаивает быть умной, она выше ума, она любит постель.
В разговоре с матерью она по-детски спрашивает: можно ли быть женой двух?
Она неожиданно для себя хочет убежать с Анатолем Курагиным, хотя она любит Андрея Болконского; Андрей Болконский прекрасная партия.
Вот это положение, можно ли любить двух, конечно, спорно, но Толстой его понимал. Кити Щербацкая отказывает Левину словами: «Этого не может быть». Это странный ответ. Она его любит, но любит и Вронского. Любит двоих.
Женские роли в романах построены на одном положении. Женщина лишена права выбора. Выбирает мужчина.
Это положение не утверждает женскую неверность; оно колеблет верность.
В новелле Боккаччо мадонна Филиппа, героиня из маленького города Прато, это недалеко от Флоренции, не признает укоров закона, потому что эти законы утверждались без участия женщины.
Это седьмая новелла шестого дня; она рассказывает о речи мадонны Филиппы, произнесенной на суде.
Рассказчик мужчина.
Он говорит: «В городе Прато был когда-то закон… повелевающий предавать сожжению как женщину, захваченную мужем в прелюбодеянии с любовником, так и ту, которую нашли бы отдавшейся кому-нибудь за деньги».
Мадонна Филиппа была захвачена мужем в его комнате в объятиях прекрасного и благородного юноши.
Муж никого не убил, но подал на жену в суд.
Друзья советуют женщине бежать. Мадонна Филиппа явилась в суд и сказала: она признает, что действительно обвинение правильно.
Но, добавляет она, «законы должны быть общие, постановленные с согласия тех, которых они касаются, что не оправдывается этим законом, ибо он связывает бедных женщин, которые гораздо более, чем мужчины, были бы в состоянии удовлетворить многих, почему он по справедливости может быть назван злостным. Если вы хотите, в ущерб моего тела и своей души, быть его исполнителем, это ваше дело; но прежде чем вы приступите к какому-либо решению…» Тут я несколько сокращу ее речь.
Женщина обращается к подеста. – «Итак, я спрашиваю, мессер подеста; если он всегда брал с меня все, что ему было надобно и нравилось, что мне-то было и приходилось делать с тем, что у меня в излишке? Собакам, что ли, бросить?»
Зал расхохотался, и закон был отменен.
Женщины четыреста лет тому назад требовали в любовных делах – и во всех других делах – равенства с мужчинами.
Они требовали признания, что мораль для женщин и для мужчин должна быть одинакова.
Иначе происходит великое зло.
Вот эта тема, так поднятая, то легко, то с трагической нагрузкой, многократно проявляется в «Декамероне», черпая силы в новой нравственности.
Кампания эта не удалась.
То, что говорилось в Прато, там недоговорилось.
То, что там не было постановлено, – не постановлено нигде.
Существуют как бы две нравственности.
Мужская и женская, с разными запретами.
История в том, что женщину судят мужчины по другому кодексу.
Я уже сравнивал две новеллы четвертого дня «Декамерона». Они возвратили нас к истории Анны Карениной. В обоих случаях говорится не о сердце, вырванном из груди. В обоих случаях говорится о трагическом обряде венчания после смерти любовников.
Анна не была прощена своим обществом.
Эта тема разности мужской и женской верности, она в романах подспудна, так как романы писались для читателя определенного круга морали, законов, разрешений и запретов.
Но неожиданность измен, как и возможность измен неоправдываемых, они составляют как бы подпочву многих романов.
В рыцарском романе прекрасная жена великого короля Артура изменила своему мужу с рыцарем Ланцелотом.
Рыцарь старается это скрыть.
Вот это колебание мужской верности и неверности, оно много раз встречается во французском романе.
Это тема «Мадам Бовари» Флобера.
В английском романе женщина верна. В «Домби и сыне» жена Домби из мести к нему распускает слух, что она изменила мужу с его главным служащим. На этом мнимом преступлении основана половина романа. Ничего подобного не было. В конце романа читатель успокаивается в нравственности героини.
Давным-давно изобретен был насос. В Англии его начали применять для откачки воды из шахт. Потом придумали огненные машины, в которых жар горящих углей изгонял из закрытой трубы воду. Потом закрывался кран, и давление воздуха загоняло поршень вниз. Поршень имел коромысло, соединенное с поршнем насоса. Потом охлаждали трубу, и давление атмосферы загоняло воду в трубу. Закрывали кран. Поднятая вода выливалась. Это была огненная машина. Потом изобрели «паровую» машину. В этой паровой машине был отдельный паровой котел, пар из которого загонял поршни. Это был рабочий ход. Это и было паровой машиной. В это время уже существовала телега. На телегу поставили паровую машину. Качалось коромысло машины, и через кривошип, который мы сейчас называем коленчатым валом, прямое движение превращалось во вращающееся. Потом на эту же телегу ставили другие машины и ездили. Когда возник электродвигатель, то это было всего лишь обновлением сущности применения задач движения. Ничего не исчезает, но все переосмысливается.
Женщины всегда изменяли мужьям. Такого случая не было только во времена Адама, и то, вероятно, потому, что он был единственным мужчиной.
Вопрос об измене оценивался по-разному.
Во время, близкое нам, и в начале «нашей эры» за измену женщину побивали камнями.
Измены мужчин не расценивались.
Существовало две системы – мужская нравственность и женская нравственность.
С разными оценками событий.
Но уже во времена нашего летосчисления поступок женщины, изменившей мужчине, был нарушением прав мужчины, его права собственности. Я не буду усложнять этот вопрос теми упоминаниями, что существовала система многоженства и кое-где, например, на Тибете, существовала полиандрия – многомужество. В обществе считалось, невеста должна быть по возможности девственной. Это не оспаривалось рассказчицами «Декамерона».
Но служанки рассказывали, что в их деревнях не было случая, чтобы при заключении брака женщина оказывалась девственной.
Это как бы первая новелла. Ее весело рассказывает служанка дома. Это заставка произведения.
Мы заканчиваем предисловие разговора об Анне Карениной.
Толстой любил настаивать на том, что у мужчин мало что изменилось. Изменился только тулуп. Появились две пуговицы на спине.
Он с удовольствием выписывал у Олеария, что князь дома живет как мужик.
Толстой хотел жить в прошлом.
Проживал в настоящем.
Должен был жить в будущем.
Он пережил Чехова.
Настоящее – только гребень кровли.
В общем мы все живем в будущем; хотя по осторожности требования, которые мы к себе прилагаем, идут из прошлого.
Звук человеческой жизни расстраивается – дребезжит.
Лев Николаевич пахал сохой, которой теперь почти не пашут.
Но интересовался породами японских поросят.
Хотел создать новую породу коней.
Он для себя хотел бы жить в будущем, отрешившись от желаний человека.
Он мечтал о безбрачной жизни. Я решусь, однако, сказать, он ревновал всех красивых женщин.
В романе «Анна Каренина» Толстой в первых вариантах задумывает женщину привлекательную, нравящуюся мужчинам, но как бы несовершенную. Она не умеет одеваться, у нее плохие манеры, но в то же время она похожа на обожаемого Пушкина, во всяком случае на дочь его, которую Толстой видел.
