Текст книги "Без объявления войны"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

4

В редакции перед отъездом на фронт короткое совещание. Развернуты карты. Вопрос один: каким путем ехать в Христиновку? Самая лучшая дорога идет через Белую Церковь, но там бои. Можно под Каневом переправиться на правый берег Днепра, а вот какая обстановка за этим городом? Неясно.

– Не будем долго мудрить. Поедем окольным путем. Он, пожалуй, самый надежный. Двинем на Переяслав, потом на Золотоношу, переберемся через Дпепр в Черкассах, а там зайдем к военному коменданту – выясним обстановку, – предложил Иван Ле.

Мышанский согласился с ним. Он приказал старшине Богарчуку выдать мне автомат с двумя запасными дисками, а в кузов грузовика поставить ящик с гранатами. К нашей писательской бригаде редактор прикомандировал широкобрового, с быстрым цепким взглядом лейтенанта Владимира Шамшу и неторопливого старшего лейтенанта Николая Скачковского. К нам тут же присоединился говорливый, порывистый фотокорреспондент республиканской газеты «Комуніст» Барвик и неуклюжий на вид Борис Иваницкий – фотокорреспондент «Комсомольской правды».

Я попросил редактора послать с нами водителем ЗИСа Хозе и получил «добро». Но тут вмешался начальник снабжения Лерман, и грузовик повел не очень расторопный красноармеец Ромашевский. Рядом с ним, положив на колени карту, сел Иван Ле. Я был назначен им старшим в кузове. В мою обязанность входило: через каждые два часа менять наблюдателей за воздухом и в случае появления «юнкерсов» стукнуть кулаком по крыше кабины и подать водителю сигнал тревоги. Рядом со мной сидел Леонид Первомайский в новой командирской форме, но без знаков различия в петлицах; ему еще не было присвоено звание. От пышной черной шевелюры тесная фуражка съезжала набекрень. Он часто поправлял ее, надвигал на лоб. Из-под козырька смотрели молодые умные карие глаза. Он молча курил трубку.

За Дарницей потянулся бор. Началась тряска. До самого Борисполя ЗИС прыгал по горбатым серым булыжникам. На восточной окраине Борисполя Иван Ле решил не сворачивать вправо на переяславский шлях, а ехать прямо на Любарцы.

Открываются ровные, необозримые поля Левобережной Украины с белыми мазанками, окруженными вишневыми садами. В человеческий рост стоят созревшие хлеба. Такого богатого урожая я не видел никогда в жизни. А кругом удручающая тишина – не слышно в поле ни одного голоска, не видно ни косилки, ни комбайна. Только над хлебами кружат коршуны. Война... Первомайский тихо роняет:

– Доколе коршуну кружить? Доколе матери тужить?

И грузовик тарахтит: до-ко-ле?

Под вечер въезжаем в тихие безлюдные Подворки. Справа остается старинный Переяслав с темнеющими куполами церквушек. Резко поворачиваем к Днепру, снова выскакиваем на пыльный шлях и уже в густых сумерках останавливаемся на ночлег в Хоцках, во дворе комендатуры.

– А не сократить ли нам, хлопцы, путь? Давайте посоветуемся с комендантом, может быть, двинем через Канев? – предложил Иван Ле.

Комендант читал романы Ивана Ле и рад был встрече с их автором. Он немало удивился и тому, что в такое напряженное время писатели едут на фронт. Когда же разговор зашел о Каневе, он сказал:

– Я не знаю общей обстановки, товарищи писатели, но мне известно: каневская дорога опасна. К Мироновке приближается немецкий танковый клин.

– Ох, эти танковые клинья! И под Белой Церковью – клин, и под Каневом – клин, – Иван Ле махнул рукой. – Пошли, хлопцы, спать.

Я лежу рядом с Первомайским и не могу насмотреться на звездное небо. Война наполнила меня каким-то трепетом и обострила чувства. Как мало прожито. Как мало ценили мы эти звездные ночи...

Укладываясь спать, Владимир Шамша сказал:

– Всегда я по Большой Медведице ищу Полярную звезду.

«Будет ли счастливой наша звезда? Найдем ли мы за Днепром дивизию? Вернемся ли в Киев?»

Леопид Первомайский тоже смотрит в небо и тихо-тихо шепчет:

– О расскажите мне, звезды, про древнюю, полную муки загадку – кто есть человек? Откуда пришел он? Куда пойдет? И кто там над нами, в пространстве живет? – Повернулся на бок, добавил: – И ждет безумец ответа.

– Спать, хлопцы! Завтра рано вставать, – приподнимаясь, шелестит сеном Ле.

Я долго не могу уснуть. Мне кажется: с Каневских гор течет Млечный Путь и наполняет эту тихую ночь звонким, живым серебром.

Едва сквозь тополиную посадку пробился свет зари, как Иван Ле поднял всех на ноги. Наскоро перекусили – и в путь. Утром миновали напуганную близкими бомбежками Золотоношу. В городке чувствовалась нервозность, порой граничащая с паникой.

– Не узнаю Золотоношу, не узнаю, – сказал Иван Ле после короткой остановки, когда, свернув с Ирклиевского шляха, взяли курс на черкасский мост.

Навстречу движутся гурты овец, вереницей уходят на восток трактора, мелькают полуторки с опечатанными мешками и вооруженными людьми, – видно, эвакуируется какой-то банк. Показываются большие толпы беженцев. Спешат поскорей покинуть дамбу, разойтись по степным дорогам.

На контрольно-пропускном пункте лейтенант, который представился нам помощником коменданта черкасского моста, долго и придирчиво проверяет наши документы. Эта медлительность начинает раздражать Первомайского:

– Так что там, печать не так поставлена?!

Помощник коменданта, не отвечая на реплику, достает из планшета книжечку и, перелистав странички, обращается к Ивану Ле:

– Товарищ батальонный комиссар, среди объектов, которые я должен пропускать через мост на правый берег Днепра, бригада писателей и корреспондентов не значится. Прошу до выяснения отвести машину в укрытие.

Леонид Первомайский, соскакивая с грузовика, вскипает:

– Лейтенант, мы, конечно же, не «объекты». И какие там еще нужны документы? – Он выхватывает у Ивана Ле из планшетки пакет Военного совета. – А что это, не документ? Не пропуск?

Пакет Военного совета с большими сургучовыми печатями производит на помощника коменданта магическое действие.

– Так сказали бы сразу, что вы писатели – офицеры связи. Никто бы вас не задерживал, – оправдывается он и, взмахнув красным флажком, дает знать часовым, что путь для нашего ЗИСа открыт.

Я смотрю с моста вниз. Днепр, как бы утомленный зноем, лениво, сонно накатывает на песчаный берег волны. Вдруг движение машин замирает.

– Воздух!

– «Юнкерсы»!

На деревянном мосту слышится гулкий топот ног. С левого и правого берега бьют зенитки. Небо в огненных вспышках, а попаданий нет. Девятка «юнкерсов» заходит на бомбежку. Вот она разворачивается, цепью повисает над рекой. Мы соскакиваем с машины и вместе со всеми, кто был на мосту, открываем по самолетам огонь. Флагман с воем входит в пике. Длиннющий деревянный мост вздрагивает. Он скрипит и качается. От близких взрывов летят такие брызги, что дощатый настил сразу темнеет, как от сильного ливня. Все же ни один пролет не поврежден.

Не успели проводить взглядом удаляющуюся девятку «юнкерсов», как появляется новая. Люди, застигнутые на мосту бомбежкой, на чем свет стоит ругают зенитчиков и радуются тому, что все сброшенные бомбы поднимают только фонтаны воды.

Черкасский мост преподнес нам серьезное испытание. Но зато мы узнали друг друга. Поведение в боевой обстановке, как своеобразная лакмусовая бумага, проявляет характеры. Перебравшись через огненный мост, почувствовали себя воинами: никто не струсил, не побежал, не бросил товарищей. Это говорило о многом: наша бригада и в дальнейшем не спасует перед опасностью, она выполнит до конца свой нелегкий солдатский долг.

Черкассы – город одноэтажных домиков, фруктовых садов и тенистых тополей. Он насторожен, приведен в боевую готовность. На улицах – патрули, конная милиция, регулировщики. Маршируют новобранцы, течет поток военных машин. Бьется учащенный пульс города. Черкассы пережили уже не одну бомбежку. Они расстались с тополиной тишиной, но настроены не панически. Комендант города занят до предела размещением госпиталей, отправкой пароходов, санитарных поездов, машин, и все же он немедленно принимает нас:

– Товарищи писатели, чем могу служить?

Разговор с комендантом длится несколько минут. Его рвут на части телефонные звонки и дежурные командиры. По данным коменданта, оперативная обстановка на нашем участке фронта значительно осложнилась. Штаб 12-й армии в движении, он прошел Христиновку. Нашей бригаде комендант советует ехать в Корсунь, где мы окончательно сможем уточнить местонахождение 99-й дивизии.

И вот наш ЗИС проносится мимо городской гостиницы с единственным балконом, нависающим над главным входом. Первомайский, толкая меня локтем, показывает на балкон трубкой.

– Ты помнишь?

Вспоминаем поездку с венгерскими писателями по Днепру. Двухдневную остановку в Черкассах. Память, как машина времени, возвращает в прошлое. Вот я стою с Первомайским на промелькнувшем в тополиных ветках балконе, а Матэ Залка сидит в плетеном кресле и повторяет перед выступлением в городском парке свой рассказ «Яблоки». «На южном участке Таганаша мы шли в штыковую атаку на отчаянно сопротивляющихся белых. Я кричал до хрипоты, собирая остатки своей роты, когда из калитки беленького домика вышла старушка. Она вынула из-под фартука три яблока и протянула мне:

– Попробуй, сынок, освежись.

Я надкусил яблоко. Во рту моем разлился незнакомый, нежный, живительный аромат освежающего сока. Я почувствовал на своих губах вкус победы».

Когда же мы на своих губах почувствуем вкус победы? Когда?!

За Смелой ровная степь переходит в холмистую местность. Кругом темная, сочная зелень лесов. Порой с возвышенности открывается и степная полоса с оврагами и желтеющими квадратами созревших хлебов. И как-то странно и таинственно выглядят от красного суглинка дальние дороги, словно обагренные кровью, пересекают они холмы и низины и уходят в лес. Только села здесь притихли и опустели, как муравейники перед зимой.

На дороге все чаще сигналят автобусы с красными крестами. Чувствуется близость фронта. Вот к придорожной кринице с ведрами бегут встревоженные водители.

– Откуда вы, хлопцы? – спрашивает Иван Ле.

– Из «богуславской каши».

– Богуслав держится?

– Сдан.

В изрешеченной пулями «эмке» раненый подполковник поправляет повязку. Иван Ле заводит с ним разговор. Подполковник достает из полевой сумки карту, кладет на колени:

– Все в корне изменилось. Здесь вы не проедете, товарищи писатели. Нет никакой дороги. Вам надо возвратиться в Смелу и повернуть на Умань. Только так... Только! Но та дорога тоже тревожит. Сколько она еще продержится в наших руках, этого не берусь предсказывать.

«Эмка» тронулась, а мы стали думать, что же нам делать? Ведь Умань – это снова окольный путь.

– Немедленно к коменданту! – настаивает Первомайский. – А там будет видно.

Корсунский комендант майор Титаренко растерян. Он отдает своим подчиненным распоряжение за распоряжением. Дежурные не успевают взяться за дверную ручку, как он останавливает их и все отменяет. Так и хочется сказать:

– Комендант, да перестаньте же быть тряпкой!

Корсунский комендант смотрит на нас так, будто хочет сказать: «Какой дьявол занес вас сюда? Своих забот хватает, а тут еще ломай голову, отыскивай дорогу на Христиновку».

Леонид Первомайский уже знает, как надо разговаривать в таких случаях с местными начальниками. Он кладет пакет с большими сургучовыми печатями на стол перед комендантом и внушительно говорит:

– Вы понимаете, что это мы должны немедленно доставить в дивизию?

– Можно еще проскочить через Звенигородку, – поглядывая на пакет, поспешно отвечает комендант и крутит телефонную ручку. – Звенигородка! Алло, Звенигородка! Не отвечает... А без проверки ехать нельзя. – Он устает крутить ручку и выкрикивать: – Звенигородка! Отвечай, Звенигородка!

Ручку крутит Первомайский. Молчание. К телефону подсаживается Иван Ле. Ручка жужжит, как шершень.

И вдруг:

– Это я, Звенигородка! – В телефонной трубке грохот боя.

– С вами говорят из Корсуня корреспонденты. Хотим приехать в Звенигородку. Интересуемся дорогой на Умань и на Христиновку.

Слышно, как тревожно дышит телефонистка.

– Нет, нет, миленькие, сюда не надо ехать. У нас бой идет. Не рвитесь к нам. Здесь земля гудит. Ой, мои родненькие, вижу немецкие танки, – голос девушки, полный отчаяния, трепещет в трубке. – А как же мне быть? Я одна сижу... Что делать? Куда уходить?

Комендант выхватывает у Ивана Ле трубку и кричит:

– На Корсунь! На Корсунь!

Связь прерывается. Несколько минут сидим молча, думая о судьбе телефонистки, которая до последней возможности была на своем посту. Да, невесело. Богуслав сдан. В Звенигородку ворвались немецкие танки. Слышно, как в Корсуне нарастает стук подков и колес. В город втягиваются обозы, а это верный признак – наши войска отходят.

Надо и нам возвращаться назад. Засветло в Смелу не попадешь, едем в Городище. Маленький городок настроен по-боевому. Сквер у здания райкома превращен в военный лагерь. В сумерках здесь вооружается местный партизанский отряд. Командиры сколачивают взводы и роты. Винтовок не хватает. Автоматов нет. Гранат мало. У некоторых бородачей за плечами одноствольные и двуствольные охотничьи ружья. С рассветом уйдут партизаны бить на лесных дорогах врага – это всплеск народного гнева.

Райкомовцы обрадованы неожиданным приездом нашей бригады. В Городище особым уважением пользуется Иван Ле. Здесь у него много читателей и давних знакомых. Первый секретарь районного комитета партии, он же и командир партизанского отряда, просит Ивана Ле рассказать народу о положении на фронте. Всех волнует судьба столицы Украины. Что там, как там в Киеве? Устоит ли город? Сдержит ли он врага, крепка ли его оборона? Маленький райкомовский зал заполнен, набит до отказа. Двери распахнуты настежь и все окна тоже. Чуть кто кашлянет, зал шипит шиной проколотой, требует тишины.

Заканчивая свое выступление, Иван Ле заверяет слушателей:

– Враг не прорвет укреплений под Киевом. Он несет большие потери у его древних стен. Город превращен войсками и жителями в крепость на Днепре.

Ночуем в сквере вместе с партизанами, которых более двухсот человек. Чуть свет – подъем. Прощаясь с секретарями райкома, дарим им десять гранат. Отряд строится в походную колонну, а наш ЗИС минует площадь и по кривой пустынной улочке вылетает на дорогу, ведущую в Смелу. На окраине этого городка поворачиваем на Умань. Четвёртые сутки ищем дорогу в 99-ю дивизию. Запасной бензин в железной бочке катастрофически убывает. При въезде в Умань дымятся расколотые бомбами дома. На этажах все вверх дном. Скорее бы миновать это неприбранное горе. Слишком больно смотреть на окровавленные детские коляски.

Уманский комендант человек волевой, решительный. Приказы отдает подчиненным четко, без всяких колебаний и требует немедленного их выполнения. Проверяя наши документы, он шутит:

– Хотел вас направить, товарищи писатели, в Первомайский район, а у вас, оказывается, есть свой Первомайский. Ну ничего, поедете в Голованивский.

– Кстати, есть у нас и Голованивский, только он не с нами, а в Киеве, – так же шутливо отвечает Леонид Первомайский.

Мы быстро покидаем комендатуру и за Уманью встречаем в лесу на привале танкистов. Наш бригадир идет к ним, чтобы еще раз уточнить дорогу в 99-ю дивизию.

Выслушав Ивана Ле, командир танкового батальона сказал:

В Голованивск нельзя ехать. Наши войска отходят.

И тут к нам подлетел на мотоцикле посыльный уманского коменданта:

– Товарищи писатели, полковник просит вас немедленно приехать к нему.

Комендант искренне рад нашему возвращению.

– Обстановка резко изменилась, товарищи. Вам надо держать путь на Ивангород. Девяносто девятая дивизия находится сейчас в селе Краснополки, возможен отход в район села Подвысокое.

С отправкой нас по новому пути он не торопится. Спрашивает у водителя, в каком состоянии ЗИС. Приказывает пополнить нашу бочку бензином. Предлагает нам пообедать. Но мы благодарим коменданта и спешим с ним проститься. Он еще раз звонит в Ивангород, потом вызывает Христиновку. Нам начинает казаться, что полковник под любым предлогом хочет нас задержать в Умани. Неугомонный! Он снова связывается с Ивангородом, уточняет обстановку, показывает на карте, как лучше всего проехать в село Краснополки. Все это трогает нас, и по дороге на Ивангород мы часто вспоминаем заботливого коменданта.

– Он чем-то напоминает мне лермонтовского Максима Максимыча, – роняет Первомайский и начинает всматриваться в небо.

В знойной синеве преобладает один звук: ве-з-ззу... Девятка тяжело груженных «юнкерсов» идет бомбить Умань. Тревожно на дороге. К ней на бреющем подкрадываются «мессеры», охотятся за машинами.

Ивангород! Это последняя наша надежда пробиться в 99-ю дивизию. Неужели ни с чем вернемся в Киев? Как на это посмотрят в политуправлении? Ведь нам доверен пакет Военного совета фронта. Поручено выполнить боевое задание. Нет, только вперед и вперёд! Хорошо, что в нашей бригаде нет ни нытиков, ни маловеров. Всем кажется, что еще один поворот – и свершится чудо, мы нападем на след дивизии. И оно свершается. В Ивангороде останавливаем на улице грузовую машину. Ну как тут не обрадоваться? Она идет в нашу дивизию! Теперь только надо пристроиться в хвост полуторке и не потерять ее из виду в летучих завесах пыли. Девяносто девятая! Она где-то близко. Заметны следы боев. Хлеба помяты колесами пушек, а дорога разбита гусеницами танков. На месте села одни печные трубы – черные памятники недавнего сражения. Бомбежка, как буря, повалив вековые деревья, оставила в лесу пепельные просеки. Сбитый «юнкерс» врезался в землю, и над кустами его хвост. А за ним уже из окопов выглядывают бойцы.

На восточной опушке леса Зелена Брама, вблизи села Подвысокое наконец-то находим КП 99-й дивизии. Встречает нас начальник штаба Сергей Федорович Горохов:

– Поздравляем вас, товарищи, с благополучным прибытием. Мы уже тревожились. Из штаба фронта сообщили: бригада писателей и корреспондентов выехала в дивизию, а вас нет и нет. Обстановка накаленная, и могло всякое случиться.

На КП вскоре появился командир дивизии полковник Павел Прокофьевич Опякин – высокий, жилистый. Час тому назад он получил в бою ранение. Его правая щека заклеена пластырем. Следом за ним пришел начальник политотдела полковой комиссар Петр Сысоевич Ильин.

Наш бригадир Иван Леонтьевич Ле вручил пакет командиру дивизии. Ознакомившись с его содержанием, полковник Опякин приказал начштабу созвать летучий митинг и обратился к нам:

– Мы сейчас находимся в очень сложном положении. Только что потеряли связь с нашими соседями на флангах. Возможно, дивизии придется занять круговую оборону. Но праздник есть праздник, будем открывать митинг.

На пригорке, в тени старых берез собрались воины. Лица обветренные, опаленные солнцем. Стоит не парадное войско – сапоги порыжели от походной пыли и потемнели от пота гимнастерки. Поясные ремни искривились от тяжелых гранат и подсумков. У некоторых кровь проступила сквозь бинты, запеклась, стала твёрдой, как высохший сурик. Но зато, когда внезапно просвистел над верхушками берез снаряд, никто даже не шелохнулся.

Полковник Опякин просит Ивана Ле огласить приказ-обращение Военного совета фронта к воинам Краснознаменной дивизии. Митинг длится недолго, но проходит с подъемом. Тут же из рук в руки переходит дивизионная газета «Звезда». Она вышла с шапкой: «Вперед, девяносто девятая, в бой, родная Отчизна гордится тобой!» На митинге принимается обращение всего личного состава дивизии ко всем красноармейцам, командирам и политработникам Красной Армии.

Я быстро записываю в блокнот: «Боевые товарищи, будем стойко и умело бить немецко-фашистских захватчиков, умножать боевую славу наших отцов; бить коварного врага военной хитростью, народной смекалкой, бесстрашием и красноармейской изворотливостью. Вперед, к победе, мы победим!»

После митинга нашу бригаду собирает и усаживает под березами начальник политотдела Петр Сысоевич Ильин.

– Прежде чем вы, товарищи писатели и корреспонденты, спуститесь в роты и побеседуете там с красноармейцами и командирами, хочу вкратце рассказать вам о наших ратных делах, о боевом пути ныне Краснознаменной дивизии. Думаю, это вам пригодится для общей ориентации, когда будете работать над своими статьями и очерками. Начну с Перемышля. Ведь там в начале войны впервые оступилась стальная нога вермахта.

Все достали записные книжки и приготовились слушать.

– Пограничная река Сан делит Перемышль на две части. Двадцать второго июня ровно в четыре часа утра по железнодорожному мосту прогремел состав, груженный лесом. Только затих перестук колес, как послышался орудийный выстрел и тяжелый снаряд взорвался вблизи главного почтамта. Второй угодил в здание пограничной комендатуры. А потом уже на город градом посыпались снаряды. Гитлеровцы, занимая западную часть Перемышля, вели огонь из-за Винной горы. Как только в городе вспыхнули пожары, «юнкерсы» начали бомбить укрепления вдоль границы.

Важным объектом в центре города был железнодорожный мост. Бой на мосту несколько раз переходил в ожесточенные рукопашные схватки: Потерпев неудачу, немецкие регулярные войска поспешили навести переправу у села Пралькивцы, но и там захватить плацдарм на левом берегу Сана им не удалось. Восемь часов пограничники сдерживали натиск многочисленного противника.

В это время девяносто девятая стрелковая дивизия находилась в восьми километрах от Перемышля в летних лагерях. А ее двадцать второй артиллерийский полк и семьдесят первый гаубичный и еще два приданных артполка стояли в районе Нижанковичи – Добромиль. Согласно плану обороны, дивизия должна была немедленно занять Перемышлянский укрепленный район в полосе Родомны – Ольшаны. В эту полосу входил и Перемышль.

Командир дивизии полковник Дементьев и полковой комиссар Харитонов отдали приказ занять район обороны. Но здесь случилось непредвиденное. Командир восьмого стрелкового корпуса, куда входила наша дивизия, генерал-майор Снегов не разрешил открыть артиллерийский огонь. Действия застав – пограничный конфликт, а регулярных войск – война. Как ни старались связисты, но соединить комкора с вышестоящим штабом не удалось.

Ожидая боевой приказ, командование дивизии все же организовало боевую группу во главе с полковником Сергеем Федоровичем Гороховым и направило ее в город для спасения важных штабных документов. От бешеного артиллерийского огня здание штаба горело и рушилось. Но смельчаки спасли все документы, они вовремя пришли на помощь семьям штабных работников, помогли им покинуть горящий Перемышль.

Иван Ле, Шамша и Скачковский делали в блокнотах пометки, а Леонид Первомайский весь превратился в слух и записывал каждое слово. Посреди листка записной книжки зеленели крупно выведенные два слова: «Начало битвы». Конечно же, в тот момент я даже не мог подумать о том, что это название будущей пьесы, которую через четыре месяца поставит фронтовой театр. И основой ее сюжета послужит рассказ полкового комиссара Ильина.

– В двенадцать часов дня, – продолжал Петр Сысоевич, – дивизия получила приказ освободить Перемышль от захватчиков. Но время было потеряно, враг переправился через Сан.

Под огнем противника дивизия быстро и организованно заняла в двух километрах от Перемышля вторую линию обороны. Вперед пошел авангард дивизии – стрелковый батальон. Его командир капитан Завадский с ходу, во фланг атаковал вражеский пехотный полк и отбросил его за реку Сан. В боях на набережной отличилась рота лейтенанта Ивана Кравченко. Отступая за Сан, гитлеровцы сбросили в тылу нашей армии два воздушных десанта. Парашютисты подняли шум, открыли беспорядочную стрельбу. Они всячески старались посеять на дорогах панику. Но мы их окружили и уничтожили.

Наши артиллерийские полки подожгли за Саном немецкие склады с горючим, разгромили казармы жандармерии и здание гестапо, а за Винной горой подавили частично огонь батарей. Тогда «юнкерсы» нанесли бомбовой удар, и через Сан переправилась сто первая пехотная дивизия вместе с частями двести девяносто седьмой Берлинской пехотной дивизии. Бой на улицах Перемышля ожесточился, стал переходить в частые рукопашные схватки. Все же врагу удалось потеснить наши полки. К вечеру он овладел городом. Дальнейшее продвижение противника дивизия сдержала и закрепилась в двух километрах от города.

Командир дивизии полковиик Дементьев приказал командиру первого стрелкового полка майору Кутейкину и командиру сводного отряда пограничников старшему лейтенанту Поливоде на рассвете атаковать врага и освободить Перемышль.

Как только стало светать, артполки открыли по врагу губительный огонь. Два часа бушевал артиллерийский ураган. Сводный отряд пограничников вместе с бойцами первого стрелкового полка, незаметно зайдя со стороны села Вовче и Замковой горы, смело бросились на гитлеровцев. Те дрогнули. На плечах отступающего врага наши бойцы ворвались в город.

Бой кипел на улицах, в домах и даже на крышах. Противник вводил в бой свежие силы. И в этот момент кто-то удачно атаковал гитлеровцев с тыла. Кто же нам помог? Командование дивизии было уверено в том, что это сделали, конечно же, пограничники или уровцы. Но когда мы соединились с храбрецами, то увидели секретаря городского комитета партии Петра Васильевича Орленко во главе вооруженного отряда партийно-советского актива.

– Сколько в отряде Орленко было штыков? – спросил Первомайский.

– Да, пожалуй, более, двухсот. Если будете писать об этом эпизоде, не забудьте упомянуть о директоре исторического музея Наталье Приблудной – железный боец, замечательный снайпер. Она сняла всех засевших на костеле пулеметчиков.

– А где она сейчас? Ее можно повидать? – снова спросил Первомайский.

– Наталья присоединилась к пограничному отряду. О дальнейшей судьбе Приблудной мне ничего не известно.

– Давайте выслушаем полкового комиссара, а потом вопросы. Не будем прерывать, – сказал Иван Ле.

– У нас беседа, по ходу ее могут возникать вопросы, – заметил Первомайский. – Если же я кому-то помешал, прошу меня извинить. – Он перевернул страничку записной книжки и приготовился слушать.

– Я уже говорил о том, что батальоны вышли на Сан. Так вот... – Ильин покачал головой. – И радостно, и в то же время печально. Мы потеряли в бою комдива Дементьева. Личная храбрость у этого человека сочеталась с умением как-то сразу почувствовать поле боя, оценить его и принять верное решение.

А враг тем временем не прекращал атак на город, но ворваться в него не мог. За проявленное мужество и находчивость в бою командир сводного пограничного отряда старший лейтенант Поливода был назначен комендантом Перемышля. Ему удалось спасти Перемышльское отделение госбанка со всеми его ценностями.

На седьмой день войны девяносто девятая дивизия согласно приказу комкора Снегова, уничтожив все тяжелое вооружение и оборудование укрепленного района, оставила Перемышль и пошла на восток. Враг уже глубоко вклинился своими танкомеханизированными полчищами в расположение наших войск и занял Львов. Девяносто девятая четыре раза выходила из вражеского окружения. Она наголову разбила сто первую пехотную дивизию, нанесла поражение двести девяносто седьмой Берлинской пехотной дивизии и уничтожила три пехотных полка других дивизий. С боем прорвала фронт под Винницей, прошла через Умань и уже на этом направлении освободила села Краснополки и Камянече.

После беседы с начальником политотдела Иван Ле и Леонид Первомайский остались на КП дивизии взять интервью для газеты «Комуніст» у полковников Опякина и Горохова, а все остальные корреспонденты направились в роты. Я попросил полкового комиссара Ильина помочь мне разыскать лейтенанта Кравченко.

Сейчас же по его распоряжению младший сержант Водка повел меня по лесной тропе в роту.

На опушке леса бойцы заняли оборону недавно, но уже успели окопаться, искусно и старательно замаскировать позиции. Кравченко был в каске. Я заметил на ней пулевые царапины. Ротный носил небольшие усики и подстригал клинышком густую каштановую бородку. Он, пружинисто выпрыгнув из окопа, подал руку:

– Здравствуйте, товарищ корреспондент. Мне только что звонил начподив. Слушаю вас и хочу предупредить: как бы нашему разговору не помешал противник. Времени у нас мало.

– Ваша рота освобождала Перемышль, с боями прошла шестьсот километров. Чему научил этот поход командира роты и его бойцов?

– Видите ли, когда бойцы нашего батальона атаковали немецкий полк и вышибли его из Перемышля, я подумал: что случилось? Откуда такая удача? Конечно, все рвались в бой; горели желанием поскорей выйти на берег Сана, восстановить государственную границу. Наступательный порыв, как вы сами знаете, – предвестник успеха. Но тут было и другое. Заняв город, фрицы не закрепились в нем. Они надеялись легко пойти вперед. А легкость на войне марширует рядом с поражением. Нельзя недооценивать противника. Когда теперь занимает какой-нибудь рубеж наша рота, она прочно укрепляет его и старательно маскирует.

В окопе послышался жужжащий звук зуммера, дежурный телефонист протянул лейтенанту трубку.

– Зашевелились? – переспросил ротный. – Ладно... Посматривай там. – Передав трубку телефонисту, снова подсел ко мне. – Так вот о чем еще надо сказать: во время похода в наших боевых порядках находилась артиллерия. Она поддерживала стрелков метким огнем. Пехота сумела наладить с орудийными расчетами четкое взаимодействие. Этот огневой таран и щит всегда выручали нас. Я хорошо знаю предвоенные уставы. Они не заостряли внимание бойцов и командиров на залповом огне. А противник наступает скученными боевыми порядками. И вот тут-то залповый огонь приносит успех в отражении атак. И не только наземных... Вы видели сбитый «юнкерс», а ведь его полет прервал залповый огонь.

В эту минуту явились вызванные ротным герои недавних боев красноармеец Кобзев и сержант Тищенко. Они поделились опытом, как надо отсекать вражескую пехоту от танков. Вспомнили о геройском поступке младшего политрука Алиева и старшего сержанта Гусева. Ночью на развилке дорог эти два храбреца, притаившись в хлебах, подпустили на близкое расстояние пехотную колонну и расстреляли ее из пулеметов.

Свист мин прервал беседу. Но залпы минометных батарей не произвели на ротного никакого впечатления. Он усмехнулся и пояснил:

– Они засекли наши ложные позиции. Пока бьют впустую.

Дежурный телефонист, выглянув из окопа, сказал:

– Товарищ командир роты, корреспонденту приказано возвратиться на КП дивизии.

Кравченко вывел меня на тропку, дал в сопровождение двух автоматчиков. Низкое солнце уже плавало в синем разливе хвои, когда откуда-то налетел ветер и погнал над лесом разорванные в клочья первые грозовые облака.

На КП дивизии звучат отрывистые команды. Комендантская рота занимает круговую оборону. В броневик политотдельцы грузят какие-то документы. Быстрым шагом к Ивану Ле подходит полковой комиссар Ильин: