Текст книги "Без объявления войны"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Мы хотели бы знать, товарищ редактор, какое положение на том участке фронта, куда вы посылаете нас, – сказал Буртаков.

– Многое вам придется выяснить на месте. Участок горячий. Однако в ближайший час наступательные действия наших механизированных войск внесут в оперативную обстановку решительную поправку. Вероятно, вы собственными глазами увидите разгром танкового клина.

От этих слов даже в жарком купе стало легче дышать. «Разгром танкового клина! Дадим газетную полосу. Нет, пожалуй, разворот», – подумал я, пока Мышанский распечатывал коробку «Казбека».

Переложив папиросы в портсигар, он сказал:

– Поедете в Пятую армию!

– В штаб? – спросили мы хором.

– Нет. Он покинул Ковель и находится в движении. Постарайтесь проскочить прямо в девятнадцатый мехкорпус Фекленко, там близко действует и девятый корпус Рокоссовского. На четвертые сутки вы должны быть с материалами в редакции. Не увлекайтесь. Помните, газету надо выпускать.

– А на какой машине поедем? Кто ее поведет? – спросил Филь.

– На «эмке». Водитель Хозе, – редактор похлопал меня по плечу. – Вот старший. Командир машины.

В полуоткрытую дверь просунулся Крикун и запротестовал:

– У секретариата забирают последнее запасное колесо. Я не могу отпустить Хозе. Прикажете пешком ходить в штаб фронта за информацией? Да, пешком?!

– Запасное колесо – вещь хорошая, а запасной материал – еще лучше, – отрезал редактор и обратился к нам: – Ну, сынки, пойдем дальше: ищите отважных людей, они подскажут интересные темы. Я надеюсь на вашу инициативу. И последнее: советую не ехать на Кременец, а взять курс на Шепетовку. В Ровно у коменданта города выясните обстановку.

Крикун сказал:

– Всем отъезжающим необходимо зайти к заместителю редактора. Он ждет в своем купе.

– Значит, едете, орлы? Так... Так... По крупицам собирайте боевой опыт. Важно знать, как воюет противник. Хм... хм... – В горле у Синагова першило, и он никак не мог откашляться. Прощаясь, заместитель редактора задержал руку Буртакова: – Тебе особое задание... Помимо всего, думай о полосе: бой в окружении. Покажи роль политрука или комиссара в тяжелой обстановке. У меня все. Счастливой дороги.

Какой молодец Хозе! Пока я выписывал командировки и оформлял путевой лист, он успел достать лишнюю канистру бензина и две запасные камеры. Теперь надо спешить к Лерману. Взглянув на командировки, Марк Михайлович буркнул:

– Через полчаса ехать, а они уже о консервах думают. – По пути на склад спросил: – Ты наркомовскую норму знаешь?

– Что дадите, то и возьму. Вам видней.

Марк Михайлович просиял:

– Другой коленкор, а то вынь да положь. Пишут целые полосы, а наркомовской нормы не знают. – И, не скупясь, выдал самые разнообразные продукты.

2

Пылит, вьется пустынная дорога на Староконстантинов. Кое-где на обочине мелькают лиловыми кляксами колючие будяки. Ни деревца, ни рощицы. Если появится вражеский самолет, укрыться негде. Я сижу возле Хозе. За моей спиной Буртаков, и рядом с ним Филь. Водитель освобожден от наблюдения за воздухом, а мы всматриваемся в небо. Оно знойное, без единого облачка. В руках у Буртакова СВТ – самозарядная винтовка Токарева. Иногда он забывает о ней, и моя спина чувствует дуло.

– Ты взял ее на предохранитель?

– Не беспокойся.

– Смотри, а то ещё влепишь на ухабе заряд.

Через несколько километров непослушная десятизарядка снова долбит мою спину. Не так просто разместить в «эмке» четыре винтовки. То одна мешает, то другая не дает покоя на ухабистой дороге.

– Я еще ни разу не стрелял из СВТ. Надо на остановке попробовать.

– Не открывай огня без надобности, – советует Буртакову Филь.

Хозе не вступает в разговор. Он ведет по плохой дороге «эмку» на предельной скорости. Не останавливаясь, минуем пыльный, забитый конными обозами Староконстантинов и довольно быстро выезжаем на шепетовский шлях. Пыль взрывается под колесами, как порох, оглянешься – шлях в дымовой завесе. В машину врывается горячий ветер. Почему все-таки штаб Пятой армии находится в движении? Редактор сказал: «Он покинул Ковель, и его трудно найти». Неужели так серьезно нарушена связь? И снова мысли и мысли, не дающие покоя. Если нашим войскам приказано срезать вражеский танковый клин, то надо готовить контрудар. Наступательную операцию может провести успешно не кочующий, а только устойчивый штаб. На окраине Шепетовки я увидел небольшую танковую колонну. «Замыкающий отряд, – мелькнула обнадеживающая мысль. – Главные силы прошли!» Синие дымки над танками, рокот моторов как бы приблизил желанную победу, и уже виделся разгром вражеского танкового клина.

В лесу за Шепетовкой первый привал. Сворачиваем с дороги, выбираем укромную поляну и, проклиная жару, красные, как вареные раки, не вылезаем, а вываливаемся из «эмки». Скорей в тень. Отдых.

Слишком старательно всматривались мы в небо. От напряжения так болят глаза, что сразу и не замечаем, какие над нами шатры буйной зелени раскинули дубы-великаны. Слух улавливает близкое журчание ручья, стук дятла и свист пеночки.

– Сколько здесь земляники! – восклицает Хозе. Действительно, вся поляна смотрит на нас красными глазками, из-под каждого листочка выглядывают спелые ягоды. Хозе открывает консервные банки, ломтиками нарезает копченое сало. Только мы взяли по куску хлеба, как из кустов на поляну в разорванной кофте с криком выскочила женщина:

– Товарищи командиры, спасите! На нас бандиты напали. Спасите!

Мы бросились к машине, схватили винтовки.

– Где? Кто?

– Идемте скорей... Пока они далеко не ушли... – всхлипывая, торопила нас женщина.

– Хозе, оставайся у машины и никого не подпускай.

– Я с вами...

– Хозе, выполняй приказ.

Сержант с винтовкой наперевес застывает посреди поляны.

Мы едва поспеваем за молодой женщиной. Глотая слезы, она отрывисто говорит:

– Мы жены командиров. Пешком идем от самой границы... И такое несчастье – два мерзавца... Они тихо подкрались и, угрожая финками, забрали у нас деньги, часы. А потом приставили нож к горлу... Проклятые насильники.

– Как они одеты?

– В черных спецовках... В кепках...

Быстрый бег оказался мне не под силу. Я почувствовал задышку и присел на мшистый пень. Немного передохнув, углубился в лес и услышал голоса. Оказалось, в лесу располагался полевой госпиталь, и поднятая по тревоге рота охраны уже успела прийти на помощь пострадавшим. Бойцы бросились прочесывать чащобу, а мы возвратились к машине.

– Вот тебе и полянка с ягодками, – проронил Буртаков.

Ели молча, торопливо. Быстро собрались к отъезду. Хозе осмотрел скаты, постучал по ним заводной ручкой. Потом ловко развернул «эмку» и по собственному следу выбрался на дорогу. Как ни придирчиво осматривал Хозе скаты, а все-таки одно колесо подвело. Подкатив на окраине Новограда-Волынского к полосатому шлагбауму КПП, мы услышали треск. Хозе открыл дверцу и, глянув на заднее колесо, что-то сказал по-испански.

Дежурный пограничник многозначительно посмотрел на своего напарника. Тот метнулся в посадку. Пока Хозе менял колесо, появился капитан с тремя бойцами.

– Чья машина? – грозно спросил.

– Редакции фронтовой газеты. – Хозе протянул капитану путевой лист.

– Машина задерживается, предъявите документы, – потребовал капитан.

– Вы не имеете права так поступать, – вскипел Буртаков. Его карие глаза сузились.

– Когда надо – имею, – отчеканил капитан. – Выполняйте приказ начальника контрольно-пропускного пункта. – Он долго рассматривал наши командировки и удостоверения. – Кто старший? Следуйте за мной! – Капитан повел меня в посадку и остановился у замаскированного блиндажа. – Так почему ваш водитель говорит не по-нашему?

– Он испанец. Подростком приехал в Советский Союз. Его отец сражался с мятежниками, погиб под Мадридом.

– Какие у вас еще имеются документы?

– Предъявленных мало? У меня есть членский билет Союза писателей.

– Покажите. – Перелистав билет, он сразу подобрел. – Извините, – козырнул. – Прошу вас правильно понять наши действия. – И доверительно: – Много дряни идет. Попадается шпионская шваль. – Капитан вышел на дорогу и, собственноручно подняв полосатый шлагбаум, пропустил нашу «эмку». Мы въехали в пыльный, хранящий следы недавней бомбежки город. Пожары потушены, но кое-где из разбитых домов серыми змейками выползают удушливые дымки.

Над окраиной Новограда-Волынского разворачиваются четыре девятки «юнкерсов». Что у них за цель? Какой объект выбрали для воздушного нападения? Бомбардировщики выстроились и на небольшой высоте повисли над шоссе. Автомобили рванулись вперед, стремительно помчались по обочинам, по хлебам, по пыльным полевкам. Гул нарастал. Воздух звенел натянутой до предела струной. О, этот нарастающий гул! Казалось, он вдавливал нас в землю. Может быть, мы так и остались бы стоять на месте в каком-то оцепенении, если бы не Хозе, который, надрываясь, кричал:

– Ложись! Ложись!

Я ласточкой влетел на обочине в какую-то рытвину, плотно прильнул к земле. Обдав меня пыльным ветром, близко прогремел грузовик, за ним, как сабли, сверкнули железные шины, с гиком пронеслась подвода. Только я собрался покинуть опасное укрытие, как все звуки на шоссейке заглушил свист бомб. Удар! Второй. Третий. Земля задрожала от сильных и частых толчков. И кажется: лежу я на дне ущелья, а вокруг обваливаются горы. Когда затихли разрывы и удалился гул бомбардировщиков, вылез из рытвины и увидел своих товарищей в кювете.

– Не зацепило?

Они молча продолжали ощупывать себя. Буртаков с облегчением закурил.

– Ну, братцы, пронесло.

Пыль оседала. Дым рассеивался. Мы осмотрелись. Какой здесь стоял грохот! Бомбы сыпались и сыпались, а на шоссе ни одной воронки. Пострадали хлеба. Огонь, пробежав по колосьям, оставил на зеленом поле черные круги и полосы. Четыре грузовика разбиты в щепы. Прямое попадание...

После бомбежки водители машин увеличили скорость. Они старались поскорее проскочить опасный участок. Мы целиком доверились соколиному глазу, расчету и ловкости Хозе. Да, этот испанский юноша умеет крутить баранку. Даже придирчивый Буртаков молчит.

Я смотрю на чистое и такое теперь опасное небо и хочу, чтобы оно затуманилось, потемнело от грозовых туч. Наивное желание. Вот показываются точки. Ох эти точки! Быстро они увеличиваются. Вскинул бинокль: ясно вижу девятку «юнкерсов». Хозе останавливает «эмку». Распахнув дверцы, ныряем в придорожный бурьян. Кто-то до нас успел побывать в кювете и даже отрыть неглубокие окопчики.

«Юнкерсы», описав полукруг, вытянулись над шоссе в цепь. Флагман, слегка покачав плоскостями, сбросил три бомбы. Огромные сигары со свистом понеслись к земле и на лету стали превращаться в шары. Тени от бомб скользнули над нашим кюветом. Земля качнулась. Дым черной водой хлынул в окопчики и едва не задушил нас острой кислятиной. Минут десять мы находились в зоне землетрясения. Потом грохот затих. Пыль осела. Дым рассеялся. Девятка «юнкерсов» потянулась на запад. На борту флагмана отчетливо виднелась большая черная цифра 9.

Покинув окопчик, мы побежали к «эмке». А вдруг случайный осколок прошил машину? Тогда прощай редакционное задание, никакие «попутки» не помогут выполнить его в такой сжатый срок. Хозе сел за руль. Мотор задышал ровно, без перебоев. Машина пошла.

Близко подобрались к шоссейной дороге воронки. Кое-где даже обломали асфальт. В кюветах горят перевернутые грузовики. Хозе часто останавливает «эмку». Приходится помогать раненым. Запах крови, йода, спирта. Наши запасы индивидуальных пакетов иссякают.

Буртаков, шаря в сумке, хмурится:

– Четыре бинта осталось. НЗ!

Я глянул на карту, мы только что миновали какую-то безымянную речушку, впадающую в Случь. И вдруг на окраине села Пилиповичи увидели самую большую воронку. Очевидно, для психологического воздействия фашистский летчик сбросил тысячекилограммовую бомбу. Он старательно прицелился: разворотил шоссе вместе с обочинами. Хозе, виртуозно преодолев кочки и ухабы, объехал внушительную воронку. Открытая местность сменилась лесистой. Водители приободрились. Движение наладилось, стало более ритмичным. Но вскоре лес заметно поредел. За селом Дедовичи к шоссе подступили хлеба. Водители теперь все чаще, выглядывая из кабин, осматривали небо. Я снова развернул на коленях карту. Впереди – Корец. До города десять километров.

Фронтовая дорога имеет свой язык. Можно закрыть глаза и только внимательно слушать, как идут машины. Тревога водителя передается мотору. И когда раздаются частые сигналы, скрипят тормоза и до слуха долетает шипенье шин, Хозе ничего не остается делать, как резко сбавлять скорость, а мне, уже в который раз, спасать свой нос от удара о лобовое стекло.

Десять километров пути... Но доберемся ли до Корца? Небо звенит... Две девятки! На шоссе машины не останавливаются. Бешено шуршат шины...

У «юнкерсов» та же тактика. Каждая девятка заходит на бомбежку автоколонны с тыла, описывает полукруг, разворачивается и, вытянувшись в цепь, завывает над шоссейкой. Но теперь «юнкерсы» не просто сбрасывают свой смертоносный груз: нависают коршунами, бомбят с пике. Видно, водители машин не новички, за несколько дней войны уже успели пройти школу фронтовых дорог. Попал под бомбежку – держи интервал, не теряй скорости. Как ни завывали пикировщики, как ни свистели бомбы, а все-таки не посеяли паники, не прервали движения. Важная автомобильная дорога жила, и за сотню километров от переднего края парни в синих комбинезонах совершали подвиг. До последней возможности вели машины. На легкие раны не обращали внимания.

– Рука еще может работать...

– Вроде ничего... – Поднимали капоты и с удивительной сноровкой устраняли повреждения.

Близкий разрыв бомбы приносит беду. Впереди нашей «эмки» темно-зеленый бензовоз мгновенно превращается в черное облако. Ослепительная вспышка – и неукротимо, яростно разливается по асфальту порывисто полыхающий бензин. Над шоссе гудят огненные вихри, крутят пыль, поднимают ее столбом, сметая с обочин песок и щебень. Человек выскакивает из охваченной пламенем кабины. Живой факел добегает до середины дороги, падает и в сильных всплесках огня становится черной головешкой.

– Что они творят! Что творят! – вскрикивает Буртаков, хватаясь за десятизарядку.

Хозе тормозит. У нас одно спасение – кювет.

Лежа в канаве на спине, Буртаков вскидывает винтовку.

– Не играйте с огнем... Они заметят нас... – Рыжебровый интендант в испуге бочонком накатывается на Буртакова, прижимает большим брюхом дуло десятизарядки к лопухам. Метрах в тридцати от кювета, на грунтовой дороге вспыхивает последняя молния бомбового урагана. «Юнкерсы» уходят.

Худощавый юноша просит перевязать задетую осколком руку. Царапина глубокая, рукав гимнастерки потемнел от крови. Жаль парня. Прощай, НЗ! После перевязки юноша пошевелил рукой, согнул и разогнул пальцы.

– Сойдет. Управлюсь... Батарее нужны снаряды, а тут на складе толклись, время ушло, в самый разгар бомбежки угодили. Лучше всего ночью ехать или рано утром. Вчера начальник колонны в замыкающей машине сидел, крепко водителям помогал, а этот туз-карапуз, – кивнул неодобрительно в сторону интенданта, – в головной пристроился...

– Поехали! – торопит Хозе, съезжая с шоссе на грунтовую дорогу.

В трех километрах от Корца пикировщики прекращают бомбежку. Действуют расчетливо, с особой точностью испепеляют только определенный участок дороги. Если автоколонне удается вырваться – «юнкерсы» не преследуют, она свободно въезжает в Корец.

Маленький городок не защищен зенитками. В любую минуту безнаказанно бродящие в небе косяки «юнкерсов» могут обрушить на его опрятные домики, окруженные кустами буйно цветущего жасмина, бомбовый удар. Оглушенный близкой бомбежкой, Корец притаился. Улочки и дворики пустынны. Жители укрылись в погребах, попрятались в садиках, разбрелись по огородам, подошли поближе к отрытым щелям. Конная милиция покидает город. Это настораживает нас. Решаем заехать к военному коменданту выяснить обстановку.

Комендант, проклиная плохую связь, говорит:

– Механизированный корпус генерала Фекленко юго-западнее Ровно перешел в наступление.

– Перешел! Хорошо... – радуется Буртаков. – Какая там обстановка?

– Не берусь судить... Новых данных не имею. Связь! Как нам нужна связь! – И тут же ободряет: – До Горыни путь свободен, езжайте смело.

На этом кончается выяснение оперативной обстановки. Мы выходим во двор комендатуры разочарованными. В кустах жасмина, где стоит наша замаскированная «эмка», делаем десятиминутный привал. После бомбежки и дорожной жары – тихий тенистый уголок двора с кустами цветущего жасмина, с мирно гудящими пчелами напоминает жизнь, которая так неожиданно ушла и, очевидно, не скоро вернется.

– Я уверен: чья-то вражеская рука мешает точно выполнять приказы высшего командования. Где «ястребки»? Почему истребители не прикрывают шоссе? – Буртаков вспыхнул: – С воздуха дубасят, а на дороге в ответ даже выстрел не щелкнет. Вот о чем писать! Земля должна греметь залпами.

Я развернул карту.

– Давайте взглянем. Фекленко наступает юго-западнее Ровно. Значит, он идет на Дубно. Может быть, там у танкистов успех?

– Я, как сказал комендант, «не берусь судить», – проронил Филь.

– Ой Филь ты мой, Филь, а еще танкист, – с укоризной сказал Буртаков. – Если механизированный корпус перешел в наступление, то его стальная лавина, конечно, может развить успех. Да-а, мы о Рокоссовском и Кондрусеве забыли! Их мехкорпуса тоже таранят вражеский клин. А ведь есть и мехкорпус Карпезо. Смотрите, какая наступательная сила. Клин срежут, и мы прикатим к шапочному разбору. Поехали!

– Заводить?

– Заводи, Хозе!

Над обрывистым берегом Корчика распахнутые окна приветливых домиков машут белыми занавесками, а большие застекленные веранды плавит солнце. В пути думаю о фронтовой дороге, о героях-водителях. Вот тема, рожденная войной. Как доставить груз на передовую позицию быстро и без потерь? Будет очерк... Только необходимо проехать с колонной от склада до окопов. Эх ты, черт, какой же я разиня. Борьба с вражеской агентурой... Тема? Гвоздевой материал. И он ускользнул. Из-за стычки с капитаном не заметил золотой жилы. Чувствую, как в спину опять упирается проклятое дуло. Буртаков делает это намеренно.

– Бригадир, наблюдай за воздухом. Тебе там видней, а ты носом клюешь.

Филь мурлычет: «Не буди меня, жена, порану, не проснусь...»

– Ты лучше посматривай, лирик, а то выскочим из машины, когда над головой засвистят бомбы. – И Буртаков курит папиросу за папиросой.

Я знаю, Владимир не трус, но большой придира, Филь придвигается к боковому стеклу и, оглядывая небо, продолжает тихонько напевать: «Положи головушку на рану, дрогнет ус...»

Мучит жажда. Посматриваем по сторонам в надежде заметить криницу или журавль колодца. Хлеба и хлеба, колосья никнут под зноем. Дорога кажется бесконечной и огненной.

– Ур-р-а! Впереди спаситель! – От радости Хозе дает сигнал.

На фоне белой стены продолговатого коровника виднеется журавль.

Вода такая холодная, что зашлись зубы. Наполнив фляги водой, я с Филем пошли к машине.

Неожиданно у колодца грянул выстрел. За ним второй и третий. Вскинув десятизарядку, Буртаков лихо расстреливал старую шапку грачиного гнезда. А с правой стороны пылила полевка. Там скрипели колеса. Конный обоз вытягивался из хлебов. При первом же выстреле ездовые кинули поводья и, соскочив с подвод, бросились врассыпную. Погрозив Буртакову кулаком, я с досадой подумал: «Сколько у нас еще необстрелянного народа. Много ли можно ждать от обозных, недавно призванных в армию?»

А полевка внезапно полыхнула огнем. Та-та-та... – заработал «максим». Будто крупные капли дождя пробежали по крыше коровника и на зеленых листах железа оставили пятнистый след. Первая очередь легла высоко, но вторая заставила Буртакова укрыться за колодезным срубом.

– Прекратите огонь! – закричал я с обочины. – Прекратите!

В ответ стучал «станкач». Лейтенант Филь с бранью выскочил на полевку, и от залпа крепких слов пулемет захлебнулся.

– Свои! Свои! – загудели в хлебах голоса.

Появился начальник обоза, пожилой перепуганный старшина.

– Прошу прощения, товарищи командиры! Люди нервничают... Новички. Вчера вечером диверсанты обстреляли обоз. Ночью трижды исподтишка по нас огонь вели. Извините... Пока я к головной подводе добежал, один приписник уже полоснул пулеметными очередями... Ему показалось: диверсанты из-за колодца по обозу стреляют.

Подошел забрызганный жирной грязью Буртаков и, задыхаясь от ярости, сказал:

– Старшина, страх плохой помощник. Учти! – Он кое-как наспех очистил гимнастерку от комков грязи, и «эмка» тронулась.

Когда далеко позади остался тополь с таким злополучным грачиным гнездом, Хозе, как бы между прочим, спросил:

– Ну что, товарищ младший политрук, испытали десятизарядку? Как у нее отдача, подходящая?

Буртаков стал туча-тучей. Но промолчал. Недавний командир танковой роты лейтенант Филь стукнул кулаком по спинке сидения:

– Мальчишки! А еще собираемся учить бойцов воевать!

В зеркальце над лобовым стеклом сузились и потемнели карие глаза. Буртаков резко подался вперед. Хозе сбавил скорость. Взмахивая красным флажком, к машине подбежал взмокший от жары регулировщик. Он козырнул:

– Будьте внимательны. Местность открытая. «Мессеры» ходят на бреющем. Охотятся за «эмками».

Сам черт прокладывал эту дорогу. Ни кустика тебе, ни перелеска. Кюветы – и те какие-то мелкие... Я зорко всматриваюсь в серовато-зеленые бугры, за которыми могут бродить «мессеры», да так устаю, что порой летящая навстречу стрекоза кажется самолетом. Нет сил приподнять веки. Сквозь дрему слышу голос Филя:

– Не будите его. Не надо...

Я проснулся на закате солнца. Нашему экипажу везло. Небо молчало. «Мессеры» не появлялись. Промелькнул поворот на местечко Гощу. Вот-вот должна была показаться река Горынь. До Ровно осталось километров тридцать.

– Придется в Ровно переночевать и с рассветом махнуть на фронт, – сказал Филь.

– Нельзя терять ночь. Надо собрать материал. В редакции ждут. Там надеются на нашу оперативность, – возразил Буртаков.

Хозе, прислушиваясь к разговору, прибавил скорость. Пустынное шоссе блестело от косых лучей солнца. Какой-то боец, опрометью выскочив из кювета, преграждая нам путь, бросил на шоссе пилотку и, замахав рукой, крикнул:

– Куда прешь? Очумел?!

Хозе, остановив машину, спросил:

– В чем дело?

– А в том что передовая.

– Что-что?

– Разворачивайся, пока в машину не влепил снаряд, – сказал боец и, подняв пилотку, стряхнул пыль.

Мы выскочили из «эмки». Прислушались – ни звука. Осмотрелись – ни дымка. Неужели передовая? Если фронт проходит по реке Горынь, значит, сдан Луцк и оставлено Ровно! От этой мысли шаг становится тяжелым. Каменистая тропка приводит нас к замаскированному травой и ветками орудию. С лафета встает черный как жук боец, тянет к пилотке руку.

– Наводчик орудия красноармеец Ашот Саркисьян. – А в сторону: – Макаренко, позови младшего сержанта.

Командиром орудийного расчета оказывается младший сержант Александр Антонович Шемусюк. Синие «мушки» на лице сразу выдают его довоенную профессию – шахтер. Если Ашот Саркисьян проворный, улыбчивый боец, то его командир, богатырского телосложения, медлителен и суров. Он бережет от случайного толчка или неосторожного движения левую руку, прижимает ее к груди.

– Ты ранен, младший сержант? – спросил Филь.

– Досталось вместе с командиром батареи под Луцком. Мы с ним земляки. И надо же такому случиться... В окопе один и тот же осколок зацепил. Командир говорит: давай в санбат заглянем и снова в строй вернемся. Так и поступили. Но, правда, едва от врача отбились.

– Командир твой тоже шахтер?

– Потомственный. У нас батарейцы все донбассовцы – шахтеры и сталевары. Только Ашот – учитель.

– Ашот постиг «грамматику боя, язык батарей»? – продолжал Филь.

Улыбка поплыла по лицу Шемусюка:

– Можно сказать, надежно разбирается. Когда меня ранило в руку, он продолжал командовать орудийным расчетом. Две немецкие пушки разбил. Хорошо стоял на прямой наводке.

– А где командир батареи?

– На энпе.

– Пройти к нему можно?

– Тут недалеко. Пошли! Противник нас не заметит. Здесь надежные траншеи. Когда-то их наши пограничники отрыли. По реке кордон проходил. Справа от моста еще здание заставы сохранилось.

Мы медленно поднимались по ходу сообщения на высотку. С каждым шагом все шире открывались каменистые берега Горыни. Вода завивала воронки и неистово пенилась. Обрушенные в речные омуты железные фермы походили на огромных зеленых кузнечиков, которые изо всех сил напрягали свои искореженные ножки, как бы стараясь выпрыгнуть из клокочущих волн. За подорванным мостом Горынь делала крутой поворот, и там, где она отражала красную медь заката, уходя в темную зелень кустов, увидели на лугу серые, приземистые немецкие танки. Головной, близко подойдя к реке, завалился в какую-то яму. Его пушка уткнулась в песок. За ним в шахматном порядке с закрытыми люками стояло еще четыре танка.

– Где командир батареи? Где? – воскликнул Буртаков.

– Я командир батареи. Лейтенант Скороход Григорий Сергеевич. – Из блиндажа вышел человек с усталым серо-землистым лицом.

Буртаков, задыхаясь от гнева, сказал:

– У вас на виду выстроились вражеские танки. Почему огня не открываете? Накажите наглецов! Командующий фронтом требует уничтожать врага всюду, где бы он ни появился.

– Надо не только требовать, но и заботиться... У нас нет снарядов. Голым кулаком не стукнешь по танкам. За мостом мы прикрывали отход частей, били так, что стволы пушек стали малинового цвета. Бойцы от стволов прикуривали.

– А почему не подвезли снарядов?! Чья вина? Да это же ЧП! – возмущался Буртаков.

Посматривая пристально на танки с черно-белыми крестами, Филь тихо и печально проронил: «Там, где Горынь круто вьется...»

В неподвижной обманчивой тишине за рекой над пыльными крышами мукомольной фабрики угасал закат. Я молча смотрел на немецкие танки. Вот тебе и срезали танковый клин. Вместо разгрома я вижу его стальное острие. Горынь приносит горечь. Прощай, все задуманное. Начинать придется не с победы, а с трудного поля боя, на котором надо во что бы то ни стало устоять. В сердце боль и тревога. А что, если и дальше так быстро начнет продвигаться враг? Что будет с нашей Родиной? Я не слышал, о чем говорил Буртаков с командиром батареи. Смотрел и смотрел на немецкие танки, пока они не превратились в черные, едва заметные бугры, а потом слились с потемневшими кустами и совсем потерялись в густых сумерках.

На правом берегу Горыни над крышами мукомольной фабрики взлетела и рассыпалась белая ракета.

– Что это? – спросил Филь.

– Это у них сигнал к сбору, – ответил командир батареи и продолжал: – Ночью они не наступают – перегруппировывают силы, подтягивают резервы, пополняют боеприпасы, заправляют танки горючим. Но разведку ведут усиленно и до рассвета освещают пожарами свой передний край.

Командир батареи оказался прав: как только наступила ночь, за Горынью вспыхнули большие яркие костры и превратились в пожары. Пламя, раздвигая ночной мрак, поднимало над рекой багровый парус. В Горыни гасли тысячи искр.

– И люди в том пекле... Наши люди! – сокрушался Буртаков. – Человеческие судьбы, как искры, летят по ветру. Кто дал фашистам право жечь наши села? Теперь вы видите, как нужны снаряды.

За рекой эарокотали танковые моторы. Вспыхнули и погасли фары. Рокот стал глуше.

– Ушли! – сказал лейтенант Скороход. – Завтра в шесть утра загремит бомбежка. В семь откроют минометный огонь и, возможно, попытаются форсировать Горынь. Они воюют по расписанию...

– А как действуют немецкие автоматчики, Григорий Сергеевич? Вашей батарее приходилось отбивать их атаки? – спросил Филь.

– Встречались с ними не раз. Атакуют они больше с флангов, стараются зажать батарею в клещи, окружить. Ходят в атаку в полный рост с криком: «Рус, ком»! Пьяные, черти, настойчивые.

– Пьяные?

– После боя проверяли трофейные фляги – все ромом пахнут.

Следя за пожарами, Филь снова спросил:

– А вы не знаете, в чьих руках Луцк и Ровно?

– Хотел у вас узнать. Связь скверная. Информации нет.

На высотку примчался Ашот Саркисьян:

– Снаряды привезли.

– Быстро разгружайте. – Командир батареи заторопился. Спускаясь с высотки по ходу сообщения, сильно прихрамывал, часто останавливался.

Мы вышли на шоссе в тот момент, когда артиллеристы почти выгрузили из трехтонок присланные им ящики со снарядами. Водители машин торопили бойцов, они везли боеприпасы еще и в танковую часть. Наша корреспондентская бригада, простившись с лейтенантом Скороходом, присоединилась к колонне грузовиков.

Давно не приходилось «эмке» проходить по таким лесным дебрям. Вся надежда на Хозе. Тут нужно не только умение, а какое-то особое чутье, чтобы обминуть топкое место в низине и выбраться из глубоких, неожиданно возникающих на пути колдобин. Да еще не зазеваться на крутом повороте и не потерять во тьме хвост прямо-таки ускользающей колонны. Машины шли без фар, изредка подавая короткие сигналы. Мы уже начали раскаиваться, что, не выяснив дороги, так доверчиво помчались вслед за грузовиками. С нарастающим отчаянием прислушивались к сильному поскрипыванию рессор. Только бы не обломаться и не застрять в этой глухомани.

В танковую часть приехали в полночь. В палатке, слабо освещенной электрическим фонарем, шло совещание. Проверив наши документы, полковник Николай Федорович Загудаев принялся уточнять с командирами боевую задачу. С рассветом танкистам предстояло прикрыть отход стрелкового корпуса.

– Опять отходим на заранее заготовленные позиции, – шепнул Буртаков и до боли сжал мою руку.

Из беглой оценки танкистами оперативной обстановки мелькнуло просветление: между Луцком и Ровно в районе Клевани успешно действовал 9-й механизированный корпус Рокоссовского. Правофланговая танковая дивизия 19-го механизированного корпуса Фекленко продолжала удерживать Ровно. Луцк тоже был в наших руках.

– Кажется, все, – сказал полковник Загудаев, подписывая боевой приказ. Когда командиры танковых батальонов вышли из палатки, он обвел нас воспаленными от долгой бессонницы глазами. – В бою характер человека раскрывается мгновенно. Если заячье сердце, то львиная грива не вырастет. Но таких единицы. Танкисты народ отважный. Корреспондентам есть о чем писать.

– Товарищ полковник, командующий фронтом требует от войск наступательных действий. Этого не видно. Они обороняются. Кто мешает выполнять приказ Кирпопоса? – спросил Буртаков.

– Я могу вам назвать виновника... Наш противник. На всех направлениях, где мне пришлось вести с ним бой, он превосходил нас по силам и средствам в три раза. Но все же мы наступали. И останавливали его, и отбрасывали. Он нес значительные потери, несмотря на то, что у нас в части были считанные тяжелые машины. – Волевое лицо полковника то уходило в тень, то снова появлялось над столиком в луче электрического фонарика. Он чуть повышал голос. – И в основном – легкие танки Т-36, БТ-5, БТ-7. Эти машины ходили в освободительные походы в Западную Украину, Бессарабию. Моторы отработали свои часы, износились, требуют ремонта, а тут их запускают на всю катушку, в атаке с противником надо сходиться на полном ходу. Заметьте, у него танковая пушка сильней, чем у нас. Он может упреждать огнем подход наших легких танков. Полтора километра у него в запасе. Но воевать нам надо и бить противника тоже. Завтра у нас горячий денечек. – На последнем слове полковник сделал ударение и как бы дал нам понять, что разговор окончен.