Текст книги "Без объявления войны"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

7

Кончились горячие дни августа и наступили напряженные сентябрьские. Только вернешься из Голосеевского леса, не успеешь, как принято говорить в редакции, «отписаться», как надо ехать в ирпенский лес или в Остер на Десну, где противник грозит Киеву фланговым ударом. Наши войска теперь обороняют Киев с трех сторон – с юга, запада и с севера. Трудно решить, где таится большая опасность для киевской обороны – на юге или на севере. Тревожат фланги. Возможно, Киев будет сражаться с врагом в окружении. Пока это только догадка, но все же вывод один: надо готовиться к новым испытаниям.

Поздним вечером, когда прожекторные лучи старательно обшаривали киевское небо в поисках ходивших на большой высоте «хейнкелей», мне позвонил по телефону Крикун:

– Собирайся в дорогу. С рассветом едем в Чернигов.

Вошел Олекса Десняк:

– Слушай, друже! Я узнал, что ты едешь в город, который дорог моему сердцу. Вернешься – зайду узнать новости. Знаешь, теперь мы соседи. Наша армейская газета разместилась в оперном театре. Вот оно как! Ну, будь удачлив. – Он медленно направился к выходу. На пороге оглянулся: – Смотри там, чтоб Десну не перешли фашистские батальоны.

Я уже собирался лечь спать, как раздался телефонный звонок:

– Прошу прощения. Это Гайдар. Твардовский едет в Чернигов?

– Нет, не едет.

– Жаль... Я хотел с ним проскочить на Десну. – Подышал в трубку: – Тогда к вам, армейцам, просьба: приютите на полуторке нашего фотокорреспондента Бориса Порфирьевича Иваницкого.

– Иваницкий – старый знакомый, местечко найдется.

– Договорились.

Ветер распахнул балконную дверь. Прожекторные лучи шагали по крышам, по тучам. Я смотрел на темные слитки домов и не знал, что провожу последнюю ночь в осажденном Киеве.

В Чернигов было решено ехать на двух машинах, чтобы, как сказал Крикун, «выйти на оперативный простор» – выяснить в штабе 5-й армии обстановку, разделиться на две группы и махнуть сразу на Десну и на Днепр.

И вот под шинами шуршит Черниговское шоссе. Оно выложено красными и темно-коричневыми кирпичами. Машина летит, словно по верхушкам ельника. За Броварами встречаем какие-то ошалелые грузовики и легковушки. Они проносятся мимо со свистом на самых больших скоростях.

Впереди что-то случилось! Но что? Бомбят дорогу? Так не слышно гула самолетов. Возможно, у Остра прорвался противник? Но тогда бы к месту прорыва спешили наши войска. А пока их не видно.

У Козельца на шоссе догорают две «эмки». В кювете валяются разбитые грузовики. Выяснили: под бомбежку попал штаб 21-й армии. Как же он здесь очутился? Ведь это же армия Брянского фронта. А может быть, она пришла на помощь защитникам Киева? Враг заметил переброску войск и нанес бомбовой удар? Все может быть. Под Козельцом приходится задержаться. «Юнкерсы» бродят над шоссейкой. Время уходит. Рассчитывали добраться до Чернигова часа за четыре, а теперь вряд ли попадем туда к вечеру. Надо еще побывать в штабе 5-й армии.

За Козельцом, далеко на горизонте показались черно-бурые тучи. Они росли, ширились и, охваченные пламенем, зловеще клубились. Пылал Чернигов. До города оставалось более семидесяти верст, а уже все небо на севере заслонили огненные купола.

Штаб 5-й армии располагался в лесном урочище в двадцати пяти километрах от Чернигова. Штабные командиры жили и работали в палатках, тщательно замаскированных ветками. Я был знаком с командиром Михаилом Ивановичем Потаповым, но, к сожалению, повидать его не удалось. Он находился с представителями штаба фронта где-то на передовых позициях. В лесном урочище вблизи штаба стояла редакция армейской газеты «Боевой поход». С помощью ее редактора батальонного комиссара Ламкина Крикун быстро уточнил обстановку и заказал статьи штабным работникам. Поздно ночью собрались у Ламкина, пришел поэт Владимир Аврущенко.

– А, товарищи киевляне! – воскликнул. – Люблю ваш город. Там все дышит стихами.

Но разговор пошел не о стихах. По мнению Ламкина, обстановка на участке 5-й армии стала кризисной. Противник варварской бомбардировкой разрушил и сжег Чернигов. 21-я армия Брянского фронта вынуждена отходить в совершенно другом направлении. Танки Гудериана, которые заняли Почеп и Стародуб, могут повернуть на юг и пойти по тылам Юго-Западпого фронта. Беседа наша затянулась, на сон остались считанные часы.

Рассвет хмурый. Небо светлеет медленно. Но мы уже в дороге. Подъезжаем к Чернигову. Навстречу ветер несет пепел и черную летучую копоть. Миновали высокий мост через Десну. Дорога пошла в гору. На холмах дымятся окна старинных церквей.

В городе машины пробираются среди развалин по узкой мостовой, заваленной битыми кирпичами. Из подвалов серыми змейками выползают удушливые дымки. На центральной площади дымятся коробки домов. Когда-то здесь были магазины, а теперь на тротуарах валяются почерневшие от огня книги, поломанные пластинки, патефоны с помятыми боками и множество детских игрушек. Из глухих подворотен несет смрадом. Воздух пропитан запахами обугленного дерева и горелой резины. Фотокорреспондент Борис Иваницкий просит водителя полуторки не торопиться. Он часто соскакивает с машины, ловит своей «лейкой» бушующее над домами пламя.

В тихом зеленом Чернигове, расположенном на высоком берегу Десны, было немало одноэтажных домиков. На их месте сохранились одни кирпичные квадраты фундаментов, на песке стояли железные кровати да валялась кое-какая уцелевшая посуда.

Возле одного такого кирпичного фундамента мы остановились. На опаленном огнем песке, под железной кроватью виднелось очертание человеческой фигуры. Борис Палийчук палочкой чуть-чуть пошевелил песок. От легкого прикосновения песок зашевелился, начал осыпаться. Контуры человеческой фигуры потеряли очертания, растворились. Долго все стояли, пораженные увиденным...

Над нами внезапно навис «юнкерс», и мы бросились искать укрытия. Но пикировщик, очевидно, вел разведку. На небольшой высоте описал круг и удалился, не сбросив ни одной бомбы.

КП 45-й дивизии, куда мы спешили, находился на окраине города во дворе монастыря. Блиндажи охранялись зенитной батареей. В толстой каменной стене бойцы сделали амбразуры, приспособив ее к круговой обороне. В состав дивизии входил прославленный в гражданскую войну Таращанский полк. Когда-то он освобождал Чернигов от кайзеровских оккупантов и петлюровских банд, теперь же полк защищал его от гитлеровских захватчиков.

Командир дивизии геперал-майор Григорий Иванович Шерстюк, узнав о наших редакционных заданиях, одобрил их. Он посоветовал нам пока не разбиваться на группы, быть вместе. Комдив дал нам связного, и мы поехали в батальон Бувайлика. Батальон занимал оборону на опушке леса. За желтым морем подсолнухов виднелись Пески. Там уже были гитлеровцы. Они часто открывали пулеметный огонь.

Стрелковый батальон, которым командовал Михаил Бувайлик, недавно стойко стоял на Западном Буге, упорно защищал Сарны, отличился в боях под Коростенем и Малином. За оборону этих городов комбат был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Бувайлик не только знал бойцов и командиров своего батальона, а помнил даже, кто, где и при каких обстоятельствах в самый напряженный момент боя проявил отвагу. В блиндаже разговор зашел о том, как же комбат руководит боем.

– Батальон – большой сводный оркестр. Надо только умело дирижировать, следить, чтобы все рода войск сыгрались, как музыканты, – сказал Бувайлик.

Комбат пригласил нас к завтраку, а затем вся корреспондентская бригада направилась к пулеметчикам лейтенанта Киселева. Хотелось поговорить с лучшим пулеметчиком батальона Иваном Тюриным, истребившим в последних боях свыше трехсот гитлеровцев.

На лугу разорвался снаряд. К нам долетели ослабевшие осколки и зашуршали в траве, как змеи. Пришлось ускорить шаг и вскочить в траншею. Здесь мы и встретили пулеметчиков Лисицина и Мазина. Лица их были печальными. Пуля снайпера, попав в прорез пулеметного щитка, сразила Тюрина.

Лисицин с Мазиным оказались учениками Тюрина. Они дружили с ним, перенимали у него боевой опыт. Лисицин рассказал нам, как Тюрин, раненный на Западном Буге, три раза попадал в течение ночи в окружение и метким пулеметным огнем прокладывал путь роте. Борис Иваницкий заснял на передовой позиции пулеметчиков, и мы возвратились на КП батальона. Бувайлик настоятельно потребовал, чтобы корреспондентская бригада выехала в штаб 45-й дивизии. Согласно полученному приказу он отходил на новый рубеж обороны.

Казалось, на фронте установилось полное затишье. Перестали бухать одиночные орудийные выстрелы, смолкли пулеметные очереди. Предвестники танковых атак – «юнкерсы» – не показывались в небе. Урий Павлович Крикун загорелся желанием побывать на Днепре. Иваницкий, сославшись на неясность обстановки, попробовал отговорить его, но Крикун стоял на своем.

– Вперед, на Днепр!

Потянулись грибные леса с тихими безлюдными дорогами. Мы выбрались на шоссе – ни подвод, ни машин. На перекрестках не видно регулировщиков. С каждым пустынным километром тревога закрадывалась в сердце. Да и сам Крикун, почувствовав в этой стерильной тишине что-то недоброе, остановил «эмку».

– Я решил возвратиться на КП дивизии. Скоро начнет вечереть, пойдут незнакомые лесные дороги, ночью легко заблудиться.

Машины развернулись, пошли на Чернигов. И тут до слуха долетела артиллерийская канонада. Водители развили предельную скорость. Все ясно: вблизи Чернигова на берегах Десны идет ожесточенная битва. «Юнкерсы» бомбят город. Пожары разрастаются. На товарном вокзале горят бесконечные штабеля дров. Две огненные волны сливаются на железнодорожном переезде. Они преграждают путь в город. Каким-то чудом нашим машинам удается проскочить сквозь пламя, которое начинало охватывать деревянный настил, перекинутый через рельсы.

На КП дивизии увидели генерала Шерстюка с автоматом в руках. На поясе у него висели две «лимонки». Сразу поняли: обстановка тяжелая. Кто-то из командиров крикнул:

– Товарищ комдив, вот они! Нашлись корреспонденты.

Немолодой бритоголовый генерал был храбрым воином. Он спокойно отдавал штабистам последние распоряжения. Потом подошел к нам и сказал:

– Гудериан прорвался с танками и пехотой. Возвращайтесь в Киев. За Десной враг рвется к шоссе. Спешите, товарищи. Времени у вас мало.

– А как же вы? – спросил Крикун.

– Дивизия пойдет другим путем. Желаю вам удачи. – И генерал Шерстюк надел каску.

Пустынный Чернигов охвачен пожарами. Горячий воздух удушлив. Центральная городская площадь в огненном кольце. Гудящее пламя провожает нас почти до самой Десны. Бомба разворотила половину проезжей части моста. Никто не огородил и ничем не отметил опасное место. Заскрежетали тормоза. «Эмка», в которой ехали Крикун и Палийчук, закачалась и чуть-чуть не полетела в Десну. За рекой – темная туманная ночь. По крыше кабины стучат дождевые капли. Огненный купол пожарища превращается в багровое пятно. Оно растворяется в тумане и гаснет. На обочине какие-то военные поднимают руки. Просят подвезти. Останавливаем машины. Оказывается: писатель Иосиф Фельдман и политрук Евгений Разиков безуспешно разыскивают редакцию дивизионной газеты.

– Садитесь в машину! Едем в штаб армии, – бросил Крикун.

Машины сразу набирают скорость. Рядом со мной в кузове полуторки сидит Фельдман. Он знаком мне по Харькову еще с детских лет. Но мы встретились в такое время, когда даже лишним словом переброситься некогда. Все наше внимание приковано к шоссе. В чьих оно руках? Неизвестно. Вдали взлетают ракеты. Дрожит мертвенно-бледный свет. Все отчетливей слышатся пулеметные очереди. Шоссе делает поворот. Мы стоим в кузове. Поддерживаем друг друга и всматриваемся в дождливую темень. Машины летят прямо на выстрелы. Немецкие зеленые ракеты освещают шоссе. Бой идет в каком-то селе. Длинные пулеметные очереди. Крики. Горят соломенные крыши хат. В косой сетке дождя гаснут искры. Впереди снова дождливая темень, полная неизвестности.

Не пропустить бы придорожный щиток с двумя козулями, за ним поворот в штаб армии. Водители своевременно замечают знак нужного нам лесного урочища, сворачивают на грунтовую дорогу. Здесь стоит какая-то подозрительная тишина. Что-то не то... Дорога, ведущая в штаб, без охраны. Из леса вырываются две легковушки и, остановившись на миг, сигналят.

– Куда вы? – слышится из темноты голос.

– В штаб армии.

– Он на колесах. Покинул КП. Разворачивайтесь.. За нами идут немецкие танки. – Легковушки, фыркнув моторами, рванулись в ночь.

– Немедленно в Киев! Больше скорости, – приказывает Крикун водителям.

На шоссе пришлось остановиться. Фельдман и Разиков решили разыскать редакцию дивизионки. Напрасно мы доказывали им, что возвращаться в Чернигов опасно. Вряд ли они в такую ночь найдут свою редакцию. Немцы наверняка перерезали шоссе. Выход только один: ехать в Киев. Но Фельдман и Разиков, простившись с нами, пошли на шоссе в Чернигов.

С тяжелым чувством возвращаемся в Киев. Гудериан прорвался на севере. Далеко ли он продвинулся? Найдутся ли у нас резервы, чтобы остановить его? Как ни велика опасность, но почему-то наша корреспондентская бригада уверена: одной танковой клешней гитлеровцы не смогут окружить Киев. О юге не думаем. Все мысли заняты только Остром. Это взрывное направление. Приближается развилка дорог. Что она преподнесет нам? Промелькнул поворот на Остер. Тревога отлегает. В ночной степи тишина. Линия фронта здесь проходит еще по Десне.

На обочинах шоссе под Калиновкой моряки занимают оборону, устанавливают пушки, боцманы, как на палубе корабля, свистят в дудки. К ним подходят роты 4-й дивизии НКВД и отряд народного ополчения киевского завода «Арсенал».

Серое, мутное небо нависает над кручами Днепра. На улицах Киева только конные патрули. И кажется: в эту дождливую рань даже фронтовой город не хочет просыпаться. Вот и улица Ленина, где стоит редакция. Но что это? Возле оперного театра выстроилась колонна машин. Не наши ли?

«Мы покидаем Киев!» С этой мыслью тяжело примириться. Штаб фронта уже на колесах. Он оставил Бровары, редакции приказано выехать в Прилуки. Теперь ясно: Гудериан не остановлен. Танковый клин продвигается, оперативная обстановка сложная... Выхожу на балкон. Вдали виден дом, где я жил. Редактор дал тридцать минут на сборы. Еще можно заехать домой, взять в дорогу самые необходимые вещи. В памяти возникают любимые стихи. «Но сердце укрыто шинельным сукном и думать о доме не надо». Огонь войны пожирает города, сколько вокруг мук и крови. Уложенные в чемодан вещи кажутся мне никчемными.

Больно смотреть на Киев. Когда его увижу снова? Каким он будет – разрушенным, сожженным? Люди еще спят, а беда кружит над ними коршуном. Звучит команда:

– По машинам!

8

Днепр суров и пустынен. Он в дожде, в тучах. Не слышно пароходных гудков, не видно ни одного катера. У Труханова острова виднеется одинокая лодка отважного рыбака. Снаряды, словно стеклянные бутыли, лопаются над железнодорожным мостом. Но они не могут остановить движения поездов. Киев покидаем молча. Позади Цепной мост. Лавра то уйдет в тень, скроется в тучах, то снова появится на высоком берегу Днепра. В пути заходит разговор о том, когда же мы вернемся в Киев. Я с Палийчуком верим: если будем живы, через год увидим Киев. Твардовский и Вашенцев добавляют еще шесть месяцев. Голованивский с Безыменским присоединяются к нам. Кроме писателей, в машине едут наборщики, цинкографы, и нет ни одного человека, который бы не надеялся в скором времени возвратиться в Киев.

За Броварами сворачиваем на грунтовую дорогу. На шоссе мы не обращали внимания на дождь, а теперь колеса начинают нырять в колдобины. Дождь льет и льет. Дорога раскисает. Машины в низинах плывут по лужам. Приходится часто соскакивать с полуторки, подталкивать «эмки» и особенно неповоротливый, громоздкий редакторский ЗИС-101. В пути нагоняем машины фронтового радиовещания.

– Куда вы? – кричу Леониду Первомайскому.

– В Прилуки.

– Мы тоже.

Под Прилуками стоит на размытой ливнями дороге Крымов. Он рад неожиданной встрече с нами. Устал, измотался. Возвратясь с фронта, Юрий не застал на старом месте редакции армейской газеты. Прошло два дня, а он все еще никак не может напасть на ее след.

К вечеру редеют тучи, проглядывает солнце, но поля дышат холодной сыростью. В Прилуках останавливаемся в небольшом одноэтажном здании. Как-то надо скоротать ночь. Вносим охапки мокрого сена, стелем на полу и накрываем тяжелым, почерневшим от дождя брезентом.

– Братцы, где бы достать наркомовскую норму, продукт номер десять? Промок до ниточки, знобит. – Твардовский, ежась и вздрагивая, сбросил с плеч отяжелевшую от дождя шинель.

Но в наших флягах – вода.

Трудно уснуть – брезент холодный, как броня. Крымов шепчется с Розенфельдом. Разговор ведет Юрий:

– У Киплинга есть строчки: «Великие вещи две как одна: во-первых, любовь, во-вторых, война». Они недавно всплыли в памяти и поразили меня. Ты слышишь, Миша, даже он на первое место поставил любовь. Это великое чувство не затоптать врагу походными сапогами в грязь, не изранить осколками. Любовь не гаснет даже под навесным огнем. Она как первый подснежник – синий лирик среди снега и льда. Мой новый роман будет о любви, о девушке в серой шинели.

– Сейчас не до любви, она может скороспелой получиться.

– Ах вот оно что... Походно-полевая жена?! Ты думаешь, война упростила нравы? Это далеко не так.

– Братцы, скоро светать начнет, – ворочается с боку на бок Твардовский.

Шепот затихает. От порывов ветра дребезжит оконное стекло, и, стекая с крыши, булькает вода.

Утром начальник политуправления фронта приказал переехать редакции в Пирятин. В полях поникли, прибитые дождями, хлеба, теперь их никто не уберет и не обмолотит. Небо хмурое, дождливое. На дороге сплошные лужи и колдобины. Она забита тылами отходящих частей. Тянутся бесконечные обозы, даже на обочинах скрипят подводы. Редакторский ЗИС-101 вырывается вперед. Мышанский спешит в село Верхояровку, куда переехал штаб Юго-Западного фронта, чтобы узнать место будущей стоянки редакционного поезда. Верхояровка в семи километрах от Пирятина и находится на нашем пути. Когда редакционная колонна машин добралась туда, редактор уже ждал нас на дороге. Он подал знак следовать за его машиной.

Дорога уходит в свежую, сочную зелень свекловичных полей. Лужи в низинах широкие, их невозможно объехать. Идет борьба за каждый метр пути. Цепи, тросы, доски и наши плечи – все на помощь мотору! А чуть рассеются тучи и проглянет солнце, «юнкерсы» тут как тут. Пока нам везет – ни одна бомба не сброшена на редакционные машины. Продержаться бы еще часа два до темноты. Впереди снова огромная лужа. Юрий Крымов, так звонко подающий команды, когда мы вытаскиваем машины из колдобин, вдруг куда-то исчез.

Появился он радостный:

– Ребята, я нашел своих. Буду с вами прощаться. Вон вдали за свекловичным полем село. Знакомый шофер утром видел там машины моей редакции.

– А сейчас вечер, твоя редакция переехала в другое место.

– Пойду и проверю.

– Ты два дня разыскивал редакцию и не нашел. Я боюсь, так будет и сейчас. Едем с нами в Миргород, – продолжал настаивать Твардовский.

– Ты сказал Миргород – и сразу вспомнилось: «Я ехал в дурное время. Тогда стояла осень с своею грустно-сырою погодою, грязью и туманом...» Как же там дальше? Ага! «Опять то же поле, местами изрытое, черное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвета небо». Вот и сейчас все как у Гоголя, – Крымов полез в кузов полуторки, взял там свою десятизарядку, надел каску, туже затянул на подбородке ремешок.

В реющей на ветру плащ-палатке взбежал на обочину, оглянулся: – У вас впереди не дорога, а океан. Попутного ветра! – Зашагал по свекловичному полю, постепенно сливаясь с его зеленью и чернотой.

Пробил последний час его жизни. Крымов шел в неизвестное село, уже занятое гитлеровцами, навстречу выстрелу...

А на шляху медленно рассасывалась пробка. Под колесами бурлила и хлюпала лужа, она цепко держала засевшие в черном месиве машины. Водители откуда-то притащили старые плетни, и все принялись гатить топкие колеи. Полоска зари погасла за соломенными крышами дальнего села, когда колонна редакционных машин двинулась, наконец, к Суле, потянув за собой всю дорожную грязь. За Сулой в Лубнах узнаем тревожную весть: «На юге под Кременчугом прорвался Клейст. Его танковая группа захватила Хорол. Клейст спешит соединиться с Гудерианом».

Мышанский приказывает подтянуть хвост колонны, двигаться вперед. Все встревожены. Где теперь штаб фронта? По каким дорогам отходят наши армии? Неужели мы попадем в окружение?

Ночь туманная. Как сквозь сито, просеивается мелкий, беспрерывный дождик. Темень непроглядная. В степи под Ромоданом железная дорога проходит вблизи грунтовой. Вдруг раздается стук колес, ветер доносит запах паровозного дыма, искры вспыхивают и гаснут. Кто-то кричит:

– Наш, наш! Прошел, пробился!

Так ли это? Перестук колес затихает. Но почему-то хочется верить, что прошел редакционный поезд, выскользнув из вражеского кольца. А что нас ждет в Ромодане, если Хорол занят противником? Пока опять подтягивается хвост автомобильной колонны, в кузове полуторки, прикрыв карту полой шинели, освещаю ее глазком электрического фонарика. От Хорола до Ромодана каких-нибудь сорок пять километров, и туда под покровом ночи может устремиться вражеский подвижной отряд. Возможен другой вариант: танки Клейста выйдут на левый берег реки Хорол и потом, отрезая наши войска от переправ, двинутся по прямой дороге на Миргород.

Кое-как наша колонна подтянулась. Поверка закончена. Пока движемся без потерь. Благополучно проходим через Ромодан. Над поймой Хорола плотная завеса тумана. Дождь хлещет и хлещет. Странно, в Миргороде мост через Хорол никем не охраняется. Нет ни часовых, ни регулировщиков. Останавливаемся за мостом в каком-то здании, где недавно был военный госпиталь. В комнатах стоит густой запах лекарств, но зато можно сбросить промокшие шинели. Однако передышка длится недолго. Мышанский собирает командный состав на совещание. Он хочет послать бригаду корреспондентов для установления связи с отходящими частями и сбора необходимого для газеты материала.

Синагов предлагает подождать до рассвета. Крикун поддерживает его. Но редактор непреклонен:

– Ехать! В пути отстали два грузовика с редакционным имуществом и малолитражка, которую ведет художник Резниченко. Им надо оказать помощь.

Против такого довода, конечно, нечего возразить. Старшим бригады назначен батальонный комиссар Шубин. Крикун предложил ему полуторку, но тот, несмотря на размытую дождями дорогу, поехал с бригадой на легковой машине.

Редактор, тут же назначив меня караульным начальником, приказал взять красноармейцев и с пулеметом занять оборону у моста.

Мы расположились в лозах на берегу Хорола, найдя там кем-то отрытые окопы. За мостом послышались голоса, приближался тяжелый топот ног. Высланные на разведку бойцы вернулись с командиром стрелкового батальона. К нам подошел полковой комиссар Мышанский, комбат ему доложил:

– Немцы заняли хутор Дыркачи. Их танки продвигаются. Они сейчас приблизительно в шести километрах от Миргорода. Стрелковому батальону поставлена задача оборонять мост через Хорол. – Комбат пожаловался на нехватку боеприпасов, попросил пачку папирос и, узнав, что на окраине Миргорода расположилась редакция фронтовой газеты, посоветовал Мышанскому, не теряя ни минуты, покинуть город.

Пока редактор разговаривал с комбатом, я спустился в окоп, осветил электрическим фонарем карту. Где этот хутор Дыркачи? Вот так сюрприз! Не Хорол, а Лохвица таила самую большую опасность. Гитлеровцы перешли через Сулу и двинулись на Миргород. И тут же с горечью подумал о корреспондентской бригаде Шубина. Теперь она находилась в окружении, ей грозила встреча с вражескими танками.

– Тревога! По машинам! – звучит команда.

Фашисты приближаются к Миргороду. Почему они так быстро здесь появились? Сейчас это некогда выяснять. Все мысли заняты дорогой. Как бы в тумане не влететь в бомбовую воронку. Машины идут без света, но водители стараются быстрей оторваться от противника.

Рассвет в степи тихий. За Великими Сорочинцами Псел в солнечном тумане. Неужели остались позади вражеские танковые клинья, «юнкерсы», беспрерывный дождь с непролазной грязью?! Небо голубеет. Путь на Ахтырку свободен. В этом небольшом городке, расположенном за лесистой долиной Ворсклы, находим штаб 21-й армии и узнаем: наше положение не из легких, но Юго-Западный фронт продолжает борьбу. Сломить его и полностью уничтожить фашистам не удалось. В Харькове работает его возрожденный штаб, там же находится политуправление, которое возглавляет теперь генерал-майор Сергей Федорович Галаджев.