Текст книги "Без объявления войны"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

6

Был ранний час. В кабинет редактора входили корреспонденты и, дружно дымя папиросами, рассаживались вблизи письменного стола. У распахнутого окна стоял Твардовский. Казалось, он рассматривал здание оперы. Я подошел к нему и услышал стихи. Он тихо-тихо шептал: «В мураве колеи утопают, а за ними, с обеих сторон, в сизых ржах васильки зацветают, бирюзовый виднеется лен, серебрится ячмень колосистый, зацветают привольно овсы...» Тут он заметил, что его слушают, и замолчал. Мне стало неловко, и я выпалил:

– Бунин!

Он посмотрел на меня пристально:

– Да, Бунин. Давай, милый, дочитывай.

Моя память хранила это прекрасное стихотворение, мы вместе с Александром Трифоновичем дочитали его до конца.

В кабинет вошел редактор, и на письменном столе появилась карта с разноцветными флажками, ромбиками, стрелками. В эту минуту мысли, пожалуй, у всех корреспондентов одинаковые: куда пошлют в командировку? Какое будет задание? Важно и то, с кем придется ехать и на какой машине. Лучше на полуторке. Надо зорко следить за воздухом. «Мессеры» ходят на бреющем.

У редакторского стола, как всегда, суетится маленький, похожий на быструю птичку, Урий Павлович Крикун. С красными, воспаленными от постоянного недосыпания глазами, ответственный секретарь просматривает удостоверения и ставит печати. Крикун – неутомимый редакционный ас. Лучше него никто не сверстает газету. Он обладает еще одним удивительным даром: буквально в последнюю минуту заметит пропущенную всеми опечатку.

Фронт гремит от Черного до Баренцова моря. Битва моторов на земле и в облаках вносит большие поправки в тактику, а наш Урий Павлович все еще находится в плену лихих кавалерийских атак и острых сабель. Выдавая командировочные удостоверения фотокорреспондентам, он говорит самым серьезным тоном:

– Вы, ребята, должны постараться и привезти в редакцию такие снимки, чтобы видно было, как наши конники саблями рубят головы фашистам. Острыми саблями! – И он резко взмахивает толстым секретарским карандашом.

Полковой комиссар Мышанский, уточнив по карте наш маршрут и расположение нужных нам частей, сказал:

– Друзья, прежде всего хочу сообщить вам приятную новость: наши войска успешно очищают Голосеевский лес от фашистов. Назначенный Гитлером на седьмое августа парад в Киеве с треском провалился. Вчера со мной разговаривал командующий фронтом генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос. Мне особенно запомнились его слова: «Киев будет жить, если его оборона будет активной. Войскам надо чаще переходить в контратаку, а газете поддерживать их смелые действия». Начальник штаба фронта генерал-майор Василий Иванович Тупиков советует нам обратить внимание на фланги киевской обороны. Удар с Каневского плацдарма Двадцать шестой армии генерал-лейтенанта Костенко на Богуслав ещё более должен улучшить оперативную обстановку под Киевом.

Редактор тут же определил наши обязанности. Твардовский с Голованивским должны побывать на кораблях Днепровского отряда, защищающих Канев. Шамша и Гончарук направлялись в кавалерийскую дивизию генерал-майора В. Д. Крюченкина. Мне предстояло где-то за каневским железнодорожным мостом на правом берегу Днепра найти бронепоезд № 56 и описать подвиг его команды.

Канев мне был знаком. Там я не раз поднимался на Тарасову гору встречать восход солнца. Теперь эту местность видел на военной карте со всеми ее особенностями. 26-я армия, которой командовал генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко, входила в состав Юго-Западного фронта и обороняла Днепр от Процева, южнее Киева, до местечка Липского – севернее Черкасс. Штаб армии находился на левом берегу Днепра в селе Келеберда.

Редакционная полуторка быстро пронеслась по Крещатику, свернула на Петровскую аллею и помчалась по Цепному мосту. Занималась заря. Она еще скупо освещала луга. Ее розоватый отсвет отражался только в дальних заливах. Днепр под горой был холодным и тусклым. Цепной мост не знал ни минуты покоя. Вспомнился восторженный отзыв Гайдара о мужестве часовых. Они смело стояли на своих постах и, как показалось мне, прислушивались к железобетонной громадине. Война отзывается на мосту каким-то особым эхом. Перестук колес, гудки автомобилей, скрип тормозов – все имеет свой ритм, свой голос. Днепр медленно несет свои воды. Вдали на Трухановом острове зеленеет гряда кучерявых верб. В Голосеевском лесу бьют пушки и заливаются пулеметы.

А над Переяславским шляхом звенят «юнкерсы», в нескошенных хлебах чернеют воронки, и тени вражеских пикировщиков скользят над полями. Больно смотреть на хлеба. Колосья не шепчутся, не шумят. Поваленные ветрами, прибитые к земле ливнями, они не желтеют, не золотятся, потеряли свою буйную силу. Жаркое солнце иссушило их, окрасило в непривычный, какой-то печальный темно-коричневый цвет. У Бёрнса три короля пытались погубить ячменное зерно и не смогли. А современные пушечные короли обрекли на гибель неоглядные колхозные нивы.

От Киева до Переяслава девяносто километров, а едем уже четвертый час и преодолели всего половину пути. Слишком часто на горизонте появляются «юнкерсы», и хотя их девятки проходят стороной, все же нам необходимо делать остановки и маскироваться. В кузове полуторки лежит запасное колесо, на котором сидит Твардовский и всматривается в глубокое, беспрерывно звенящее моторами небо. Едем почти молча, настороженно. В степи показываются древние курганы. Синеющая полоса днепровских круч в солнечный, ясный день гремит необычным громом.

Из-за гребней двух курганов, стоящих у самой дороги, наконец-то показываются колокольни переяславских соборов. В городке расположились тылы воинских частей. Он довольно оживленный. Под колесами прогремел деревянный мост, перекинутый через пересохшую Альту. Позади остался городской рынок. Полуторка пошла по тенистой тополиной улице, и тут с криком:

– Александр Трифонович! Александр Трифонович! – какой-то военный, выскочив из кустов сирени на мостовую, бросился догонять машину.

Застучали кулаки по крыше кабины. Водитель затормозил. Твардовский, спрыгнув с машины, обнял подбежавшего военного. И к нам:

– Братцы, знакомьтесь – Юра Крымов!

Фронтовая дорога приносит нам неожиданную встречу с автором недавно нашумевшей повести «Танкер «Дербент».

– Как же ты меня, Юра, узнал? Грузовик шел быстро, а я сидел в кузове так низко на запасном колесе.

– А ты знаешь, промелькнуло твое лицо, и я, не раздумывая, во весь дух помчался за машиной.

– Это по-рыцарски. Только смотри, рыцарь, не попади под трамвай. – Твардовский улыбнулся. – Помню твой «Танкер «Дербент».

Крымов, достав из планшетки пачку только что полученных писем, принялся делиться московскими и чистопольскими новостями. И тут же спохватился:

– Да что же мы стоим посреди улицы? При выезде из города есть чайная. Поехали!

Чайная оказалась простой мазанкой. Стояла она у дороги, почти на самом берегу Трубежа. Пока буфетчица нарезала хлеб и подогревала на плите кулеш, Крымов принялся рассказывать о своей работе в редакции армейской газеты. Стоит она в Переяславе. Авторский коллектив дружный, и, по его мнению, газета хорошая, делается с душой. Он часто бывает на передовых позициях. Пишет пока мелкие заметки. Много материала остается в записной книжке на будущее. А вот каким будет будущее, это его тревожит. Для того, чтобы написать книгу о войне, по его твердому убеждению, все же нужен какой-то «глоток победы».

– Чем богаты, тем и рады, – сказала нам пожилая официантка, ставя на стол миски с кулешом.

Крымов разлил в стопки водку, и тут послышалось: вез-зу, вез-зу. В небе шел тяжелогруженный бомбардировщик. В открытое окно ворвался неистовый свист. От оглушительного взрыва подпрыгнули сдвинутые нами столики. В лицо брызнул горячий кулеш. Мы выскочили на улицу и увидели невдалеке большую дымящуюся воронку. Пепельно-желтый «юнкерс», попав под огонь зениток, развернулся и пошел за Трубеж. Сброшенная им пятьсоткилограммовая бомба не принесла никакого вреда, но испортила всем настроение. В чайной битое стекло влетело в кастрюлю с кулешом и перемешалось с винегретом.

– Все пропало, все. Подавать на стол нечего, – сокрушалась перепуганная взрывом бомбы официантка.

На берегу Трубежа простились с Крымовым, и полуторка тронулась. «Юнкерсы» стерегли шлях на Золотоношу. Возле кургана Выбла Могила, некогда воспетого Тарасом Шевченко, пришлось спуститься с горы и уйти в лес, а потом пробираться между озер, путаными луговыми дорогами, где выручает только чутье Хозе.

Уже темнело, когда редакционная полуторка въехала в приднепровское село Келеберду. Наш бригадир старший политрук Петр Кисиль пошел в политотдел выяснять обстановку и доложить о прибытии в армию корреспондентов фронтовой газеты. За Днепром часто бухали пушечные выстрелы. Там разгоралась пулеметная перестрелка. Поджидая Кисиля, вся бригада стояла возле полуторки и молча смотрела на багровое зубчатое зарево. Вспыхивали прожекторы. Высоко над Тарасовой горой скрещивались полосы яркого света. В каневском небе бродили «ночники».

Пришел Кисиль с дежурным командиром и объявил:

– Политотдел выделил нам хату. Дежурный проводит.

В хате жила старуха с дочкой и маленьким внуком Миколой. Добрый белобрысый мальчик принялся от всей души угощать нас тыквенными семечками и сразу завоевал симпатию, стал нашим любимцем.

В дороге мы проголодались и, как только устроились на ночлег, тотчас же приступили к ужину. В хату вошел старший инструктор политотдела батальонный комиссар. Яблоков Яков Яковлевич несколько лет тому назад исполнял обязанности редактора газеты «Красная Армия» и, конечно же, поспешил навестить корреспондентов. Яблоков сказал нам, что 26-я армия ударами на Богуслав и Звенигородку пыталась помочь 6-й и 12-й армиям преодолеть кризисную обстановку в районе Умани. Войска, руководимые генерал-лейтенантом Костенко, наступали дерзко, смело. Взятие Богуслава ошеломило противника. Но группа гитлеровского генерала Шведлера оказалась сильней. Богуслав пришлось оставить. Теперь на Каневском направлении наши войска отходят к Днепру и ведут упорные оборонительные бои. Яблоков посоветовал мне искать бронепоезд № 56 у Каневского моста поздно вечером, когда он приходит туда на заправку и дозарядку. А Твардовскому и Голованивскому – посетить корабли ночью.

Твардовский запротестовал:

– Что же мы тогда увидим? Да и матросам отдыхать надо, а тут откуда ни возьмись корреспонденты.

– В иное время поговорить с матросами не так просто. Днепр кипит. Налет за налетом. Там только ночью можно свободно вздохнуть, – стоял на своем Яблоков.

Утро выдалось солнечным. На Днепре тишина. Всматриваясь в синее небо, Твардовский тихо проронил:

– Как пахарь, битва отдыхает.

Но битва не отдыхала. Над селом пролетел наш «ястребок». Микола, выскочив на крыльцо, увидел красные звезды на крыльях самолета, закричал:

– Ой мама, ой баба, тот самый, тот самый...

Александр Трифонович глянул на Миколу, встрепенулся от этой мальчишеской радости и тут же сосредоточился, ушел в себя. Не спеша, побрел по садику, погруженный в свою думу, словно слепец, натыкаясь на кусты сирени. Остановился, что-то записал в блокноте и начал ходить по тропке, то ускоряя, то замедляя размашистый шаг. Подошел к столику. Присел на край скамейки. Подумав, заглянул в блокнот, переписал набело стихотворение и протянул Петру Кисилю сложенный вчетверо листок:

– Вот первый взнос в нашу корреспондентскую копилку.

Хозе открыл мясные консервы, нарезал хлеб. Только мы проглотили первые куски, как из-за Тарасовой горы послышался нарастающий гул. Девятка «юнкерсов» развернулась над Днепром и, как обычно, заходя на бомбежку, вытянулась в цепь. С каневских гор ударили зенитные батареи. Корабли, охранявшие железнодорожный мост, тоже открыли огонь. От разрывов зенитных снарядов небо покрылось густыми сизыми барашками. А «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы и казались неуязвимыми.

Петр Кисиль пошел в штаб армии. Мы ждали его с нетерпением. Возвратясь, он сказал:

– Положение такое: «юнкерсы» сбросили на мост пятьдесят бомб, но нет ни одного попадания. Наши зенитчики пока ведут огонь слабо. Все они из приписного состава, боевого опыта еще мало.

Потом речь зашла о бронепоезде. «Борис Петрович», как условно называли штабные связисты бронепоезд, сейчас ходил в огневые налеты на северной окраине Канева. Три корабля – монитор «Жемчужин», канонерские лодки «Верный» и «Передовой» – не только охраняли каневский железнодорожный мост, но часто поднимались вверх по Днепру, удачно действовали под Ржищевом и Трипольем против гитлеровских войск, пытавшихся там навести переправы. Однако общая обстановка на каневском участке фронта складывалась не в нашу пользу. Части 26-й армии, ведя упорные бои, все же под натиском превосходящих сил противника отходили к Днепру. В заключение Петр Кисиль посоветовал разыскать на северной окраине Канева политотдел девяносто седьмой стрелковой дивизии. Его начальник полковой комиссар Медведев в случае необходимости окажет помощь.

В Келеберде соблюдалась строгая маскировка. Чтобы попасть на мост, пришлось воспользоваться окольной луговой дорогой. У железнодорожного моста, подняв красный флажок, часовой предупредил водителя:

– Дорога находится под обстрелом. Будь внимательным. За мостом в двух километрах виадук. Там поворот на Канев. Его надо быстро проскочить. Противник может накрыть минометным огнем.

Бросается под колеса серая, накатанная шинами дорога. Мы стоим в кузове пригнувшись и не отрываем взгляда от песчаного поворота. Он все ближе, ближе. Подпрыгивая, тарахтит полуторка. Ну, кажется, проскочили опасное место... И вдруг с правой стороны свистят мины. Полуторка летит сквозь железный треск, сквозь ослепительные вспышки и мгновенно вырастающие черные кусты дыма. Скрипят тормоза. Впереди два пылающих грузовика перекрыли дорогу. Кто-то громко стонет, зовет на помощь. Соскакиваем с машины, чтобы помочь пострадавшим, и сами попадаем под минометный огонь. А наша полуторка стремительно по откосу объезжает горящие грузовики. Хозе делает под обстрелом поворот и удачно проскакивает виадук.

– Огонь перенесут за насыпь. Назад нельзя... Только вперед!

За мной побежал Голованивский. Вскоре нас догнал Твардовский.

Фашисты действительно переносят шквальный огонь за насыпь. Они понимают, что именно там попавшие под неожиданный обстрел люди будут искать спасение.

Из дыма вынырнул боец. Показалось, что он прижимает к щеке красный платок. Подбежал ближе, и мы увидели, что он ладонью прикрывает рану:

– Товарищи командиры, не бросайте меня!

– Не бросим. – Подхватываю его с Голованивским под руки. Бежим в лозы, к передовым позициям. С тем же сухим железным треском рвется мина, и так близко, что волна огненного воздуха бьет в грудь. Еще одна перебежка – и мы возле окопов: – Сестричка, помоги раненому.

– Сейчас... Сейчас... – Она склоняется над бойцом. – Да он убит. Вы мертвого принесли.

– Как мертвого?

– Ничем помочь нельзя, осколки прошли насквозь...

А минометный огонь опять нарастает, и нам приходится нырять в окоп. Земля в нем сырая и по цвету напоминает оцинкованный патронный ящик. Кому-то же пришло в голову окопаться в низине, вблизи болота. Только часа через два прекращается минометный обстрел, и мы, несмотря на жаркий августовский день, сильно продрогнув, покинули холодный, как погреб, окоп.

Вот он – злополучный поворот на Канев. Как бы снова не попасть под обстрел. Ускоряем шаг и видим: под горой стоит редакционная полуторка. Хозе, заметив нас, бросается навстречу, машет рукой:

– Сюда!

– Живы наши?

– Беда, Александр Трифонович, Гончарук ранен. Справа в первом дворе санбат. Он там.

Гончарук стоял у плетня под желтыми шапками подсолнухов, как журавль, на одной ноге. Правая забинтована, держал он ее на весу. Владимир Шамша заботливо поил его из фляги водой, сворачивал для товарища самокрутку.

– Как самочувствие, Аким? – спросил Твардовский.

– Маленько полихорадило, а сейчас вроде теплей стало. Хирург осколок вынул, впрыснул противостолбнячную сыворотку, а вот из санбата отпускать не хочет. Признаться, здесь мне не по душе.

– Погоди, я сейчас... – Твардовский решительно откинул полог палатки. Минут через пять он вышел оттуда вместе с дежурным хирургом.

– С недельку ваш товарищ должен быть под наблюдением. Беру с вас, товарищи корреспонденты, слово, что каждый день лейтенант будет посещать медпункт и делать перевязку. Только так. Помните об этом.

Поблагодарив врача, мы посадили Акима в кабину полуторки, и она пошла на паромную переправу. Владимир Шамша тотчас же отправился разыскивать конников. А наша неразлучная троица стала подниматься по крутой тропе на холм, где, казалось, должен был находиться политотдел 97-й стрелковой дивизии.

С каждым шагом открывался утопающий в зелени садов Канев. Над белыми хатами нависали ветки старых яворов и тополей. Плетни были лиловыми, а желтоватые соломенные крыши сливались с песчаным днепровским берегом. Снова из-за Тарасовой горы послышался гул самолетов. Как и в прошлый раз, «юнкерсы» развернулись, вытянулись над рекой в длинную цепь. Тридцать шесть пикировщиков устремились к железнодорожному мосту.

С вершин каневских гор, с кораблей зенитные орудия повели огонь. Ничего нового в воздушном нападении не было. Гитлеровские летчики действовали по шаблону. Точно так же они атаковали черкасский мост. Вот флагман «клюнул» носом и с воем вошел в пике. За ним последовали другие. Пытались бомбить не только мост, но и корабли. Монитор и две канонерские лодки вначале прижались к левому берегу, потом отошли от него, усилили зенитный огонь и, умело маневрируя, уклонялись от атак пикировщиков.

Над песчаными берегами поднялись гигантские столбы пыли и дыма. Глядя на них, Твардовский проронил:

– Переправа, переправа! Берег левый, берег правый...

Наступило затишье. Но это было предгрозье. «Юнкерсы», описав полукруг, набрали высоту над лесистыми холмами и с пике принялись сбрасывать бомбы на позиции зенитных батарей. Самолеты приближались к нашему холму. Хотя на нем и не стояли зенитки, мы все же почувствовали опасность и вслед за моряком, который только что подавал разноцветными флажками какие-то сигналы кораблям, по длинной деревянной лестнице спустились в яму.

Наше убежище по своей форме напоминало колокол. Земля здесь звенела. На дне глубокой ямы, из которой многие годы жители города для своих домашних нужд брали песок, мы с особой чуткостью улавливали колебания каневских гор. Нас охватило неприятное ощущение. Казалось, вот-вот над головой сомкнется узкое голубоватое отверстие, и мы навсегда останемся внутри этого песчаного колокола. Порой дым застилал узкое голубоватое отверстие, и тогда мы крепко сжимали друг другу руки, собирая всю волю, чтобы подавить желание броситься к лестнице и преждевременно покинуть безусловно надежное, но слишком чуткое к бомбовым ударам убежище.

Земля перестала звенеть и вздрагивать. Лаз над головой заголубел. И мы, поднявшись по лестнице, со вздохом облегчения покинули яму. «Юнкерсы» ушли, но в воздухе еще стояли тучи пыли и дыма. Вершины холмов окутывала коричневая мгла. Ветер с Днепра рассеивал ее. Корабли приблизились к левому берегу и стали там, где над Дпепром нависли густые лозы. Под горой, из-за поворота, показался бронепоезд. Он шел медленно, задним ходом, и был весь в зеленых ветках. Недолго постоял возле моста. Очевидно, взял там боеприпасы и на тихом ходу двинулся к линии фронта. Мы решили все-таки разыскать политотдел 97-й стрелковой дивизии. Справились у зенитчиков, получили ответ:

– Ищите его где-то на северной окраине Канева.

Но эта окраина гориста, там немало разбросанных по откосам хат и сплошная зелень густых сливовых садов.

Зашли в батальон 12-й танковой дивизии. Нам дали связного. Он привел на КП 97-й стрелковой дивизии. Здесь мы познакомились с ее командиром – полковником Мальцевым. Несмотря на занятость, он принял нас. Мы узнали, что на каневский железнодорожный мост наступает 94-я немецкая пехотная дивизия. Стояла она во Франции и на восточный фронт прибыла из Нанта. В боях на Украине понесла значительные потери. Дважды пополнялась, и важно было отметить – в ее составе под Каневом появились довольно пожилые, призванные из резерва солдаты. Командует дивизией опытный генерал-майор Пфейфер. Он окончил академию генштаба и написал несколько книг по тактике. Его более высокий начальник – командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Карл-Рудольф фон Рундштедт особенно гордится своими предками. Все они на протяжении восьми столетий не расставались с огнем и мечом. Рундштедт, по показаниям пленных, пользуется особым доверием и благосклонностью фюрера.

Беспрерывные зуммеры полевых телефонов заставили комдива прервать беседу. Он пожелал нам успеха в работе, и связной повел нас в политотдел.

Медведев – кадровый политработник, безусловно, принадлежал к тем комиссарам, которые еще во время гражданской войны в любой обстановке всегда проявляли большую выдержку. По своему характеру он напоминал Ильина из девяносто девятой дивизии. Та же тактичность и доброжелательное отношение к людям.

– Давайте о делах не говорить, пока не пообедаем, – Медведев пригласил нас к накрытому на скорую руку столу.

Но именно за обедом завязался деловой разговор. Узнав, что Твардовский с Голованивским собираются с рассветом посетить корабли, он запротестовал:

– Днем, на корабли?! Ни в коем случае. Только ночью.

– Нам уже говорил об этом в Келеберде батальонный комиссар Яблоков. Но мы хотим побывать, на кораблях днем, – возразил Твардовский.

– Корабли... Вас тянет романтика. Знаете, она связана с большим риском для жизни. У нас на земле немало героических дел. – Медведев встал из-за стола. – Вот сейчас убедитесь. Пошли!

Мы поднялись по тропке в гору и вскоре вошли в дворик, где с полсотни пленных немецких солдат приводили свои пыльные мундиры и сапоги в порядок. За колодезным срубом под охраной часового на старой телеге сидели два обер-лейтенанта.

Твардовский обратил внимание на лысого, морщинистого солдата, у которого на подбородке и щеках седая щетина. В руках он держал сапоги с широкими, словно ведра, голенищами, но надеть их не мог – на пятках горели кровавые волдыри. Он шагнул вперед, бросил сапоги на траву и пробормотал:

– Война пльохо, это не есть гут.

Этот пятидесятилетний резервист оказался бухгалтером из Веймара, недавно призванным в армию.

– У большинства пленных солдат настроение подавленное, – доложил переводчик начподиву. – Говорят: это не Франция. Хотя они и подошли к Днепру, радости мало. Их роты понесли значительные потери. Старшие начальники твердят: солдаты, Днепр форсируем – все изменится.

– А что офицеры?

– До сих пор не могут прийти в себя. Все не поймут, как это они очутились в плену?

– И только?

– Нет, не только. По их мнению, война Германией выиграна. Победа – лишь вопрос времени. Ее принесут люфтваффе и танковые клинья.

– Федор Гаврилович, – обратился начподив к лейтенанту Белкину, – расскажите писателям, как взяли фашистов в плен.

– А чего же... Рассказать можно. Значит, так: послали меня делегатом связи в наш левофланговый полк. Вместе со мной пошел политрук Сергеев. Вручили командиру полка приказ о наступлении. С рассветом к нам на помощь подошли три танка, и полк стал наступать. Гитлеровцы ответили контратакой. Завязался тяжелый встречный бой. Мы решили с Сергеевым возвратиться в штаб дивизии и доложить о создавшейся обстановке. Выходя из-под обстрела, стали встречать одиночных бойцов. К нам присоединилось девять человек. Вижу – в лощинку спускаются немецкие минометчики и занимают позицию. Мы в хлебах, они не видят нас. Приказал бойцам незаметно подобраться к ним. Подползли ребята и с криком «ура» бросились в штыки. Четырнадцать немцев подняли руки вверх. Один офицер что-то закричал и застрелил двух своих солдат. Я сразил его короткой очередью. Второй рыжий офицер, вон тот, что сидит на телеге, понял: деваться некуда – и бросил оружие. Пошли мы дальше уже с пленными. Тут к нам присоединилось еще девять красноармейцев. Стали выходить из хлебов, видим – немцы. Подобрались к ним и снова с криком «ура» ударили в штыковую. Семерых закололи, а тридцать шесть солдат во главе с офицером сдались в плен. – Лейтенант Белкин усмехнулся. – Вот они фрицы, все налицо.

– Да-а, – протянул Твардовский. – Выступи так наш казак Иван Гвоздев в газете, сказали бы – выдумка. А настоящий героизм видишь каков?!

Пришел бравый старшина и попросил у начподива разрешения выстроить пленных для отправки за Днепр, в штаб фронта.

– А что скажет нам лучший пулеметчик Давид Шапиров? – обратился Медведев к хмурому красноармейцу.

– Товарищ полковой комиссар, когда я смотрю, как относятся к пленным у нас, как их кормят и поят, то не могу без крепкого слова вспомнить кирпичный завод на окраине Умани, превращенный гитлеровцами в концлагерь. Наша рота попала в окружение. Патроны кончились, а фрицы тут как тут: рус, плен! Загнали меня за колючую проволоку. Три дня находился в плену, да горя хлебнул там столько, что на всю жизнь хватит. По дороге в Умань охранники хлестали нас плетками, колотили прикладами. Кто выбивался из сил, отставал от колонны – тому крышка. Подскакивал на коне гитлеряка, вскидывал автомат и давал короткую очередь. В концлагере за три дня сто пятьдесят пленных получили ведро воды и два ведра недоваренного проса. Нас не так голод мучил, как жажда. Днем приказывали стоять по команде смирно. У товарищей подкашивались ноги, и они садились на землю. Охранники усматривали в этом нарушение лагерной дисциплины и длинными палками загоняли провинившихся в яму с жидкой глиной. Под рев и хохот фашистов измученные люди захлебывались жидкой глиной и тонули. В лагере я ничего не ел и не пил – боялся заболеть. Как ни ослабел, а все же хватило сил: ночью сделал подкоп под колючей проволокой и ушел от верной смерти. Я прошу вас, товарищи писатели, рассказать об этом в газете. Пусть вся наша армия знает, что такое фашистский плен.

В политотделе полковой комиссар Медведев дал нам прочитать показания военнопленных. Одно из них нельзя было не записать в корреспондентский блокнот: «Как только войска перешли русскую границу, командир роты ознакомил солдат с инструкцией главного командования. Она отменяла обязательное применение военно-уголовных законов к военнослужащим германской армии, повинным в убийстве и грабеже мирного населения». Все было предельно ясно: человеческую жизнь на оккупированной территории в любую минуту мог растоптать сапог фашистского солдата.

Медведев, взглянув на часы, сказал:

– Пора, пошли в укрытие.

– В чем дело? – спросил Твардовский.

– Семь часов вечера, как по звонку... – Дальнейшие слова полкового комиссара заглушил грохот зенитных батарей.

Мы поспешили к щели. «Юнкерсы» шли волна за волной. Уходила девятка бомбардировщиков – на смену появлялась новая. Солнце из-за каневских гор хорошо освещало пойму Днепра. Черные свастики и кресты на пикировщиках вырисовывались резко, зловеще и казались тенью смерти.

С заходом солнца бомбежка прекратилась. Каневский мост не пострадал, корабли тоже. Только на берегу Днепра горели хаты, да где-то за железнодорожной насыпью раздавались пулеметные очереди. Грохнули пушки бронепоезда, и все стихло.

Время шло, и мы стали думать, как же на следующий день выполнить главное редакционное задание – побывать на кораблях и бронепоезде. Полковой комиссар Медведев связался с моряками. Они пообещали чуть свет прислать катер. Связной проводит Твардовского с Голованивским к Резервному озеру и заодно покажет мне тропку, которая ведет через болото на стоянку бронепоезда.

Встали еще затемно. Заботливый Медведев принес хлеб, колбасу и котелок чаю. Перекусив, поблагодарили полкового комиссара за гостеприимство, собрались в путь. Знаем, впереди нелегкий денек. Чем он кончится? Неизвестно. Но об этом лучше не думать.

Светает. Вместе со связным начинаем спускаться с крутого холма. Тропка от росы скользкая. Твардовский раздавил сапогом сливу и чуть не слетел под кручу. Потом это случилось с Голованивским, он с трудом устоял на тропке. Ну и гора! На каждом шагу сливы и сливы. А сорвешь с ветки – зеленая, поднимешь с земли – червивая.

– Эх, еще бы недельку... – Твардовский посматривает на синеватые сливы. Под их тяжестью ветки гнутся до самой земли.

С высокого холма стараемся разглядеть полоску Днепра. Как ни напрягаем зрение, нет, ничего не видно. Пойма в тумане, еще не продута ветром.

Не хочется расставаться с товарищами, по связной показывает мне протоптанную тропку, уходящую в камыши. На прощание молча поднимаем над головой руки и крепко сжимаем их. Это означает: до встречи!

Пробираюсь через топкое, усеянное кочками болото. Камыши, густой лозняк и липкая грязь. Иду медленно, долго. Сквозь листву видны запыленные стальные башни. Вот и железнодорожная насыпь. Гремит залп бортовых орудий. Невольно прильнул к земле и увидел редкое зрелище. От орудийного залпа все правые колеса бронепоезда подпрыгнули в огненном вихре. Рельс, на котором они только что стояли, спружинил. Когда же стальная громада с тяжелым звоном опустилась, все ее правые колеса точно стали на рельс. Зазвенели буфера. Бронепоезд тронулся с места. В этот момент открылась стальная дверца, и светловолосый юноша в синем комбинезоне протянул руку:

– К нам? Давай скорей, что стоишь истуканом?

Это был комиссар бронепоезда младший политрук Василий Казарин. Командир «крепости на колесах» старший лейтенант Петр Кириллович Ищенко находился на совещании в штабе армии. После знакомства я попросил Казарина показать дневник боевых действий. Это была скупая, немногословная запись. Но каждая строка говорила о железной воле команды бронепоезда № 56, принявшей боевое крещение в первые дни войны. Бронепоезд сражался с врагом сорок четвертые сутки. 5 июля 1941 года на Юго-Западном фронте перешли в наступление 6-я пехотная армия и 1-я танковая группа врага. После жестоких боев противник прорвал нашу оборону в районе Новограда-Волынского. Танки Клейста устремились вперед, за ними двинулись пехотные корпуса Рейхенау. На второй день после боев радисты бронепоезда приняли тревожные шифровки. Враг окружал со всех сторон. На железнодорожных переездах появились гитлеровская пехота, артиллерия на механической тяге, бронемашины и танки. «Мы можем взорвать бронепоезд, – обратился тогда к команде старший лейтенант Петр Кириллович Ищенко. – Но это будет только на радость врагу. Огонь наших пушек и пулеметов мы обрушим на захватчиков, будем пробиваться на соединение с нашими главными силами».