Текст книги "Банда 6"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Вы хотите сказать, что эти три женщины, сговорившись...

– Нет, – она досадливо поморщилась. – Я говорю не об убийцах, я говорю о сути происшедших событий. А кто убил, как, когда... Это дело следствия. Кстати, оно скоро закончится.

– Скоро – это когда?

– Через день, два... Самое большее – через три дня.

– Знаете, Элеонора, я был потрясен точностью вашего попадания – незадолго до смерти вы сказали Объячеву, что он умрет в собственной постели... И все случилось именно так, именно так! Что вам в те секунды привиделось, какие видения пронеслись перед вашим внутренним взором?

Некоторое время Элеонора молчала, не задумываясь о стоимости экранного времени, потом, стряхнув с себя оцепенение, взглянула на Фырнина.

– А вы не допускаете, что это было обычное профессиональное лукавство? Заверив человека в том, что он умрет в собственной постели, я тем самым пообещала ему долгие годы жизни, спокойную старость, окружение многочисленных домочадцев... Этого вы не допускаете?

– Честно говоря, допускаю, – сказал Фырнин, твердо глядя Элеоноре в глаза.

– Несмотря на все ваши восторги, я это знала с самого начала. Мне, конечно, понравилось, что вы похвалили меня за чувство юмора, но смею заверить: я знаю цену этому комплименту.

– Я не хотел вас обидеть!

– Обидеть вы меня не хотели, но разоблачить или, скажем, развеять туман таинственности над моей головой... Попытались.

– Простите! Вы меня не так поняли! – Фырнин сделал отчаянную попытку вернуть разговор в милое и слегка мистическое русло, однако Элеонора пресекла его попытки легко и небрежно.

– Не надо нас дурить, – сказала она с пренебрежительным движением руки, как бы отбрасывая нечто несущественное. И опять в ее голосе прозвучала вульгаринка, которая так понравилась Пафнутьеву несколько минут назад. – Хотите вам кое-что предскажу?

– Хочу, – сипловато сказал Фырнин и невольно сглотнул набежавшую слюну.

– Вы не сделаете карьеры. Не станете богатым и знаменитым. У вас нет той силы, которая позволяет человеку перешагивать через ближних. И они вам этого не простят. Самое большее, на что можете рассчитывать в жизни, – это признательность или, скажем, любовь друзей.

– И женщин? – попытался пошутить Фырнин, но Элеонора отсекла и эту его попытку.

– Друзей, – твердо повторила она.

– Не так уж мало, – уныло согласился Фырнин.

– Это очень много.

– Скажите... Долго ли мне осталось жить?

– В ближайшие лет двадцать можете об этом даже не думать.

– А потом?

– Потом можете задуматься.

– Скажите, Элеонора, если вернуться к теме нашего разговора, к первым моим вопросам...

– Я увидела Объячева в кровати с окровавленной грудью.

– Но ему стреляли в голову.

– Может быть, в голову, может быть, стреляли... Мне об этом ничего неизвестно.

– Вы сказали, что мы очень скоро узнаем имя убийцы...

– Я этого не говорила.

– Ну, как же, только что...

– Я сказала, что следствие закончится быстро. Про убийцу я не произнесла ни слова.

– А могли бы?

– Нет. Здесь не все просто и очевидно... Какие-то наслоения изображений, желаний, пространств, интересов, – глаза Элеоноры сделались отрешенными. – Если не возражаете, на этом остановимся, – сказала Элеонора с беспомощной улыбкой. – Я устала. Мне нельзя уставать.

– Почему?

– Долго прихожу в себя, – она отбросила назад волосы, поправила шаль и поднялась из студийного кресла.

На этом передача закончилась, в кадре снова появилась смурная физиономия Фырнина, который ловкими обтекаемыми словами в несколько секунд подвел итог разговора с гадалкой и попрощался с телезрителями.

– Что скажете, молодые люди? – обернулась от экрана Маргарита. На губах ее блуждала ироническая улыбка, в пальцах раскачивался длинный мундштук с дымящейся сигареткой.

– Баба – не дура, – ответил Пафнутьев. – Она здесь бывала?

– И не один раз!

– Это кое-что объясняет.

– Что же именно? Наличие трех женщин?

Последнего вопроса Пафнутьев не услышал – он отошел к окну и набрал по сотовому номер Фырнина. Тот отозвался сразу, видимо, уже торчал в студийной курилке.

– Она больше ничего не добавила? – спросил Пафнутьев.

– Добавила. Говорит: ничего не вижу из-за потока несущихся денег. Прямо по воздуху, говорит, несутся и в какой-то черной дыре исчезают. Не то денежная метель, не то снегопад... И такая вот подробность, Павел Николаевич... Доллары. Это все доллары.

– И исчезают?

– Так она сказала.

– Я звоню из дома Объячева... Она бывала здесь.

– Павел Николаевич... Она бывала во многих местах. Элеонора вообще предпочитает работать на дому. Как я понял, женщина она наблюдательная, и многие подробности домашней жизни ей помогают. Кроме того, у себя дома люди более раскованы.

– И щедры, – добавил Пафнутьев.

– А что, – удивился новому повороту Фырнин. – Это не так уж плохо для ее профессии.

– Разберемся, – сказал Пафнутьев.

Обернувшись, он заметил, что в каминном зале стоит полная тишина, и все внимательно вслушиваются в его разговор с Фырниным. И хотя он говорил вполголоса, наверняка его слышали и Вохмянин, повернувшийся складчатым затылком ко всем остальным, и Маргарита, потягивающая сигарету из длиннющего мундштука, и молчаливый Вьюев, который за вечер, кажется, не проронил ни единого слова. Но к виски прикладывался, причем охотно, – и это заметил Пафнутьев.

* * *

Разошлись поздно, когда закончился показ очередных «Секретных материалов» – нечисть из потустороннего мира вмешивалась в жизнь людей, насылала на них порчу и смерть. Сами по себе вскрывались могилы, мертвецы шастали среди живых, а живые, оказывается, давно уже были мертвецами и тоже не упускали случая заявить о себе и свести какие-то давние счеты. Полыхали трупы, носились по воздуху гробы, посланцы из преисподней пили кровь юных девушек, вампиры похищали младенцев для сатанинских своих ритуалов, и все это странным образом перекликалось с тем, что происходило в доме, становилось продолжением событий в громоздком объячевском сооружении.

Маргарита вышла молча, не попрощавшись.

Вьюев исчез вообще незаметно, как бы растворился в воздухе.

Вохмянин ушел, громыхая тяжелыми ботинками, лишь в арочном проеме оглянулся и, сделав всем общий прощальный жест рукой, показал пальцем наверх, дескать, если понадоблюсь, я у себя, всегда к вашим услугам.

Уехал в город Шаланда, оставив двух оперативников, увезли труп несчастного бомжа Михалыча; отправились в выделенные комнаты Пафнутьев с Андреем, Худолей. Входы и выходы из дома остались сторожить шаландинские оперативники. Погас экран телевизора, выключили свет в каминном зале, и только в прихожей осталась слабая лампочка в качестве ночника.

На втором этаже, пока Андрей с Худолеем разбирались в многочисленных комнатах – где кому ложиться, – Пафнутьев, оглянувшись на еле слышный шорох, заметил щель приоткрытой двери. Дверь открылась больше, еще больше – и Пафнутьев увидел человеческую фигуру в длинном, белом, со струящимся расплывчатым контуром. Кто-то звал его в комнату, кто-то настойчиво приглашал, просто умолял войти.

– Я сейчас, ребята, – сказал Пафнутьев и шагнул в приоткрытую дверь. Замок за его спиной защелкнулся, и он в полной темноте почувствовал на своей шее крепкие объятия.

– Не уходите, прошу вас, не уходите! – он узнал голос Светы. – Они убьют меня, вот увидите, они меня убьют, я уже все поняла.

– Кто? За что?

– Они убили его и меня тоже убьют.

– Кого убили? – несмотря на неожиданность происходящего, Пафнутьев мысленно похвалил себя за то, что вопросы задает не самые бестолковые. И даже последний его вопрос «Кого убили?» мог показаться пустым только на первый взгляд: важно было знать, кого имела в виду Света – магната или бомжа.

– Не бросайте меня, я прошу вас! – продолжала лепетать девушка.

Пафнутьев понимал, что Света действительно в ужасе, она, может быть, не сознает, что говорит, что с ней происходит. Но в следующее же мгновение до него дошло – Света прекрасно все понимает. Поднявшись на цыпочки, она не просто поцеловала Пафнутьева в губы, как это бывает на вокзальных встречах-проводах, – нет, она сделала это со всей силой, на которую была способна.

– А ты не убийца случайно? – на всякий случай спросил Пафнутьев, призвав остатки своего посрамленного разума.

– Я? – Света отшатнулась на мгновение и тут же, не раздумывая, через голову сорвала с себя полупрозрачную длинную сорочку, отбросила ее в сторону, в угол, в темноту, и предстала перед Пафнутьевым во всей своей потрясающей наготе.

– Ты когда-нибудь видел таких убийц? – звенящим, но радостным голосом спросила Света. – Отвечай! Немедленно! Ты видел когда-нибудь таких убийц?!

– Честно говоря – никогда, – искренне сказал Пафнутьев. – Думаю, что больше и не увижу.

– Увидишь, если сам захочешь!

– Как не захотеть, – пробормотал Пафнутьев слова беспомощные, но правдивые.

– Ты не уйдешь, нет? Не уйдешь? – теперь в вопросах Светы был уже не страх, в ее голосе были другие чувства, более естественные для таких положений, когда в темной комнате наедине остаются мужчина и женщина.

– Павел Николаевич! – вдруг раздался из-за двери обеспокоенный голос Худолея. – Ты живой, Паша?

– Местами, – ответил Пафнутьев негромко, но Худолей его услышал.

– Нужна помощь?

– Пока держусь.

– Виноват, – пробормотал тот.

Сознавал и понимал Пафнутьев, что с каждой минутой этой сумасшедшей ночи в комнате, залитой лунным светом, в доме, где совершено уже два убийства и, кто знает, не произойдет ли еще чего-нибудь кошмарного, от него, сурового и неподкупного, циничного и насмешливого, потребуется нечеловеческая выдержка, сила воли, а то и суровая самоотверженность.

– Хочешь выпить? – спросила Света шепотом.

– Хочу.

– Виски?

– Больше ничего нет?

– Шампанское.

– Годится.

Светясь в лунном сумеречном свете, Света пробежала в угол комнаты, через несколько секунд там раздался громкий хлопок, и вот она уже здесь, рядом, стоит перед Пафнутьевым и в руках ее два больших, господи! Два больших бокала, доверху наполненных пенящимся шампанским.

Пафнутьев выпил до дна, взахлеб, не останавливаясь, последние капли уже стекали у него по подбородку.

– Хочешь, скажу одну вещь? – спросила Света.

– Хочу.

– Никому не скажешь?

– Никому.

– Клянись.

– Клянусь.

– Клянись всем, что видишь вокруг! – потребовала Света.

– А что я вижу вокруг?

– Меня видишь, луну, землю, небо. И себя тоже видишь.

– Клянусь собой, тобой, луной, землей и небом, что никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не скажу того, что сейчас услышу от тебя.

Напрасно, ох напрасно куражился Пафнутьев, расцвечивая клятву и внося в нее слова, которых Света от него и не требовала, на которых не настаивала.

– Так годится, – сказала она.

И, приблизившись к самому пафнутьевскому уху, чуть слышно, даже не шепотом, а шевелением губ, произнесла три слова – три коротеньких, маленьких, почти несуществующих словечка.

И Пафнутьев с горечью вдруг осознал, что сиреневые заросли мгновенно отшатнулись от него, исчезли лунные зайчики в мятой траве, и сумасшедший сиреневый запах юности тоже испарился.

– Это точно? – спросил Пафнутьев, отстраняясь.

– Конечно... Об этом и спрашивать не надо.

– Как же все получилось?

– Случайно... Мы странно встретились и странно разошлись.

– Еще кто-нибудь в доме знает?

– Нет.

– А как ты объясняешь то, что произошло?

– Понятия не имею. Дичь какая-то. Просто не могу найти никаких объяснений.

– Вот почему ты бежала в комнатных шлепанцах по весенним лужам, – медленно проговорил Пафнутьев.

– А ты бы не побежал?

– Конечно, побежал бы...

Пафнутьев чуть шевельнулся, почти незаметно, почти неуловимо, но Света сразу все поняла.

– Уходишь?

– Надо.

– Ты не забудешь меня?

– Не понял?

– Не забывай меня, ладно? – в глазах Светы стояли слезы. – Просто помни – и все. И больше ничего. Есть, дескать, такая.

– Светка, ты круглая дура! – невольно вырвалось у Пафнутьева. – Ты не представляешь, что говоришь! Забыть тебя – это все равно, что забыть собственное имя. Понимаешь?

– Точно, да? Я тебе понравилась?

– Света, – Пафнутьев помолчал, подбирая слова. – Жизнь без тебя это будет... Это будет просто стон. Незатихающий, никому не слышимый, никем не замечаемый горестный стон.

Света припала к Пафнутьеву и некоторое время стояла без движения. Ее глаза сияли от счастья, и, казалось, она сейчас такое скажет, такое выдаст, что...

– Представляешь... Иду по улице, ничего себе такого не думаю, и вдруг ты навстречу! Здорово, правда!

– Хорошо бы, – мечтательно произнес Пафнутьев, а сам тем временем прислушивался к звукам за дверью – они явно предназначались для него. Худолей шумно хлопал дверью, зачем-то топая при этом, потом принялся звать Андрея. Тот заговорил громче, чем требовалось, и тут же примолк, видимо, Худолей дал ему знак – говори, дескать, тише, начальство работает. – Пора, – сказал Пафнутьев. – Меня зовут.

Странное существо все-таки была Света – едва услышав последние слова Пафнутьева, она снова бросилась со слезами ему на грудь, будто все происходило на вокзале, в аэропорту, будто он уезжал или улетал если не навсегда, то надолго и путь его ждал опасный и неизвестно, выживет ли, вернется ли...

– Господи, Света, – растерялся Пафнутьев, – я еще не умираю, еще поживу немного...

– Будешь меня помнить, да?

– Я тебя никогда не забуду. Клянусь.

– Ну что тут у вас? – распахивая дверь, произнес Пафнутьев нарочито громко и властно.

– Труп, – ответил Худолей, скорбно потупив глаза.

* * *

Произошло следующее. Неугомонный Худолей, измаявшись от бессонницы, отправился к строителям побеседовать, языки почесать и, между прочим, попытаться вызнать что-нибудь такое, чего никогда человек не скажет большому начальнику, который записывает в протокол каждое слово.

Спустившись в подвал, Худолей постучал в дверь.

Ему никто не ответил.

Он постучал сильнее.

Ответом опять была тишина. И тишина эта не понравилась многоопытному эксперту, что-то в ней было неживое, тянуло от этой тишины чем-то нехорошим. Подобные вещи Худолей всегда ощущал остро и безошибочно.

Толкнув дверь, он убедился, что она не заперта. Пошарил рукой по стенам, нащупал выключатель, включил свет. Он вспыхнул непривычно ярко после полной темноты – комната была пуста. Обе кровати оказались застеленными, было такое впечатление, что на них в эту ночь никто не ложился.

– Ни фига себе! – присвистнул Худолей, чтобы хоть что-то произнести, чтобы звуками голоса нарушить эту мертвенную тишину.

Комната была достаточно просторной, метров двадцать пять. Кроме кроватей, здесь были свалены всевозможные дрели, электрические рубанки, на отдельном столике были закреплены мощные тиски, в углу стояли лопаты, ломы, трубы.

Мягкими, крадущимися шагами Худолей обошел всю комнату, все осмотрел, кое-что даже ощупал, постоял перед маленьким окном, врезанным в стену у самого потолка. Приподнявшись на цыпочки, потянул на себя раму. Окно оказалось незапертым. В общем-то, в этом не было ничего необычного, – вполне возможно, строители оставляли окно на ночь открытым. Было уже тепло, и весенний воздух способствует сну здоровому и целебному.

Постояв некоторое время в полной растерянности, Худолей снова обошел всю комнату. Странным было то, что строителям некуда было деться – выходы из дома блокировали ребята Шаланды, затевать работы в столь ранний час и будить обитателей дома... Нет, это было совершенно невероятным.

И Худолей решился на шаг простой, естественный и, в данном случае, необходимый. Он решил тщательно осмотреть всю комнату на уровне обыска. Собственно, это и был обыск. Заглядывая под подушки, за деревянные щиты, пробуя рукоятку тисков, Худолей тем временем постоянно прислушивался – не загромыхают ли шаги возвращающихся откуда-то строителей. Но нет, в доме стояла глубокая сонная тишина.

Худолей заглянул под кровать, надеясь увидеть там чемоданчик, рюкзак или еще что-нибудь принадлежащее строителям. Под одной кроватью было совершенно пусто. Это его удивило, озадачило настолько, что он даже вслух произнес обычное свое:

– Ни фига себе...

Но без выражения произнес, как бы утверждаясь в какой-то мысли, в каком-то решении.

Заглянув под вторую кровать, Худолей обнаружил, что все пространство под ней занято бесформенным тюком. Ожидая, что это нечто из одежды, обуви, мелкого инструмента, он тронул его. Тюк был единой массой, и сдвинуть его с места оказалось непросто. И тут Худолей увидел то, что уже ожидал, чему не удивился, – из-под тюка вытекала тоненькая струйка крови. Впрочем, грамотнее будет сказать, что Худолей увидел струйку жидкости, внешне напоминающую кровь.

– Ну, вот, – удовлетворенно произнес он. – Наконец кое-что стало понятным, кое-что стало на свои места.

Тюк он трогать не стал, просто взял кровать за спинку и передвинул ее к середине комнаты. В результате сочащийся кровью тюк оказался открытым. Поколебавшись, Худолей откинул уголок одеяла и увидел мертвое лицо Степана Петришко, с которым совсем недавно, вечером, слушал откровения толстой гадалки и чокался, попивая хозяйское виски.

– Ну что, Степа, приехали? – спросил Худолей и, конечно, ни единого звука в ответ не услышал. – Приехали.

Спустившись в подвал и увидев худолеевскую находку, Пафнутьев придвинул стул, сел на него и некоторое время молча смотрел в мертвое Степаново лицо. И непонятно было – прикидывает ли он поправки в свою версию происходящего, сожалеет ли о безвременно отлетевшей душе или просто вспоминает подробности всего случившегося в этом доме.

– Второй где? – спросил он наконец.

– Я весь дом обошел – нету.

– А охрана?

– Шаландинские ребята говорят, что ничего не видели, не слышали и знать ничего не желают. Мимо нас, говорят, мышь не проскочит. Мимо нас, говорят, птица не пролетит.

– Птица, может, и не пролетит, – проворчал Пафнутьев. – Что с ним? – он кивнул на труп.

– Похоже, по затылку врезали.

– И как это понимать?

– То, что его порешил напарник из своей же деревни... мне не верится. Не говорю, что не верю, я выражаюсь осторожнее – мне не верится. Скорее всего другое.

– Ну? – нетерпеливо поторопил Пафнутьев.

– Одного порешили, а второго не успели. Слинял второй.

– Так слинял, что оперативники не услышали? Ведь если одного убивают, второй такой крик поднимает... Никто в кровати не останется. А говоришь, мышь не проскочит.

– Это они говорят, шаландинские... А ты, Паша, за последний час, два... Ничего такого не слышал? – спросил Худолей без всякой задней мысли и, только проговорив вопрос, спохватился, зажал свой поганый рот полупрозрачной ладошкой и с ужасом уставился на Пафнутьева, ожидая кары и гнева.

Пафнутьев лишь укоризненно посмотрел на Худолея и отвернулся.

– Слышал, – сказал он.

– Да? Что, Паша?

– Женский шепот.

– И что же она тебе нашептала?

– Нашептала.

– Что, Паша?! Что?!

– Не знаешь, что шепчут в таких случаях?

– Не знаю, Паша. Мне ничего не шепчут... Сопят в ухо – и все.

– Надо бы его обыскать, – кивнул Пафнутьев в сторону трупа, безмолвно лежащего на полу, усеянном песком, цементом, известью, щебнем и всеми теми материалами, из которых состоит дом. – Стой! – вдруг воскликнул Пафнутьев. – Посмотри! – и он указал на несколько двойных линий, пересекавших комнату в разных направлениях. Две линии тянулись от двери к окну, потом, изогнувшись под острым углом, направились к тискам, потом, тоже под острым углом, – к кровати. – Что это может означать?

– Все очень просто, Паша, – не задумываясь, ответил Худолей. – Труп таскали по комнате. Паника здесь была, как я понимаю. Убийца подхватил его под мышки и поволок к окну, а убедившись, что не сможет вытолкнуть в эту маленькую дыру под потолком, потащил к двери, но спохватился – там у входа оперативники. И он, завернув его в одеяло, затолкал под кровать. Эти две полосы – следы от каблуков: когда его волокли, на песке оставались борозды.

– Ты такой умный, – озадаченно проговорил Пафнутьев.

– Я правильно тебя понял, Паша? – тут же откликнулся Худолей и весь как-то остановился в движении, замер, боясь услышать нечто огорчительное.

– Да, с меня причитается, – кивнул Пафнутьев.

– Паша! – Худолей прижал ладошки к груди. – У меня нет слов!

– Тогда действуй. Может, в карманах у него что-нибудь осталось.

– А знаешь, Паша... Карманы карманами, а ведь у него в кулачке что-то зажато, что-то он перед смертью боялся потерять. – Худолей присел перед трупом и попытался разжать крепко сжатый кулак Степана. Через какое-то время ему это удалось, и он осторожно вытащил из скрюченных смертью пальцев клочок бумажки, совсем небольшой, в половину спичечной коробки. – Ни фига себе! – воскликнул Худолей, всмотревшись в бумажку. – Сто долларов держал покойник в руке перед смертью, – сказал Худолей, протягивая Пафнутьеву свою находку.

Пафнутьев взял треугольный клочок доллара, смятый, остывший в мертвой руке, забрызганный кровью, и, нащупав за спиной спинку кровати, тяжело опустился.

– То-то гадалке виделись доллары, летящие по ветру, то-то она все не могла понять, в чем дело... Ты понимаешь, что происходит в этом доме?

– Крутые разборки, Паша, очень крутые разборки. И выход здесь один, другого не вижу... Если не возражаешь, могу поделиться скудными своими соображениями.

– Делись.

– Брать всех, без исключения: от объячевской бабы Маргариты – до шалопутного гостя Вьюева. Каждого заводить в отдельную звукоизолированную комнату...

– Дальше.

– Пальцы в дверь и жать, пока все не скажет.

– Неплохо, – вздохнул Пафнутьев. – Понимаешь, они ведь не знают того, что знаем мы с тобой. Они не знают, что Объячев убит трижды... Про спицу знает только тот, кто ее воткнул в непутевое объячевское сердце... О клофелине в виски знает только тот, что его влил... Вот только про выстрел в голову знают все. Сколько у нас осталось живых на сегодняшнее утро?

– Света, – неосторожно подсказал Худолей.

– Про Свету я помню, – кивнул Пафнутьев. – Маргарита, супруги Вохмянины и Вьюев. Всего пять человек. Не исключено, что каждый из них убийца. И ничего... Весело смеются, пряники жуют.

– А может, все это проделал кто-то один? – предположил Худолей.

– Влил клофелин в объячевский стакан, проткнул его сердце спицей, потом продырявил голову, повесил бомжа, пришиб строителя... Так, да?

– Паша, ты меня не понял. Иногда просто необходимо произнести очевидную чушь, чтобы убедить кого-то в его же правоте. Я выдал чушь, взял на себя эту неблагодарную роль. Ты ведь не станешь произносить всякие глупости. Я притворился дураком, а ты тут же убедился в собственной правоте и проницательности.

– Спасибо. Что будем делать?

– Искать второго умельца. Как его... Васыль Вулых.

– Где?

– Вокзалы, автостанции, аэропорт, электрички... Вулых – чужой человек в городе. Он не осмелится здесь оставаться, не сунется в гостиницу... Ты слышал – они сами говорили, что больше года живут в этом доме, не смея высунуться наружу – у них не было даже милицейской регистрации! Из чужой страны ведь приехали на заработки!

– Из другой страны, – поправил Пафнутьев.

– Как сказать, Паша, как сказать... В НАТО они уже запросились. Вот когда в нашу сторону направят ракеты из-под Киева, когда появится натовская база под Харьковом... мы продолжим этот разговор. Не возражаешь?

– А может быть, и второго хлопнули? Может, и Вулых лежит где-нибудь под кроватью?

– Все свободные комнаты в доме я уже обшарил. Не был только в комнате Светы...

– Остановись! – сказал Пафнутьев и в упор посмотрел на Худолея.

– Виноват, – Худолей прижал к груди обе ладошки, накрыв одну другой и склонил повинную голову.

– Проехали, – сказал Пафнутьев. – Если Вулых ушел, то только через окно. Он не мог пройти мимо шаландинских оперов. Ты видел, как они расположились? Приставили диван к двери, подперли ее так, что там и в самом деле мышь не просочится.

– Ох, Паша... Здесь столько дверей, столько дверей... Но я с тобой согласен: если он ушел, то разумнее всего это сделать через окно.

Не говоря ни слова, Пафнутьев встал, поднялся на первый этаж, прошел мимо охранников и оказался во дворе. Он обогнул дом и приблизился к подвальному окну, через которое мог уйти Вулых. От окна по лужам, по тонкому весеннему ледку, взламывая его и проваливаясь в жидкую глину, кто-то прошел совсем недавно, но не к калитке, а к сараю в глубине двора. Ушел Вулых, ушел легко и просто. Огородами, участками, лесными тропинками вышел на трассу, проголосовал и был таков.

Пафнутьев прошел до конца участка, пока видны были следы сбежавшего строителя, пока не уперся во временный деревянный забор с вырванной доской – в эту дыру и протиснулся строитель, сразу выйдя на соседний участок.

Почему он бежал? Спасал жизнь, убегал от преследования? Кому могли помешать строители, живущие в подвале? Чему были свидетелями? Уж если они прожили здесь больше года, то наверняка многое знали о нравах и обычаях этого дома, о том, кто мог убить Объячева, а кто убить не мог ни при каких обстоятельствах.

Вернувшись в подвал, Пафнутьев убедился, что Худолей времени зря не терял – он обшарил карманы на трупе и сложил на столе горкой все, что удалось найти, – паспорт, несколько затертых писем, водительские права, разболтанный перочинный ножик, мятую пачку дешевых сигарет.

– Ушел через соседние участки и лесок... Думаю, он уже далеко, – Пафнутьев снова сел на кровать.

– Шаланду подключать надо, – сказал Худолей.

– Что в карманах?

– Знаешь, Паша, так людей не убивают, – Худолей горестно покачал головой. – Если уж взялся убивать, то надо это с головой делать.

– По-моему, он головой и повредился, – заметил Пафнутьев.

– Смешно, – кивнул Худолей. – Остроумно. Но не по делу. Смотри, Паша, что происходит... Паспорт, в нем, естественно, прописка, письма с обратным адресом. Из дома письма. Время, всегда работает время. Или на тебя, или против. Время никогда не бывает нейтральным, оно всегда на чьей-то стороне. Если так сложилась жизнь, что пришлось убить человека, то позаботься, дурак бестолковый, чтобы не сразу, не сразу бы узнали, кто убит, как, зачем. Разве можно в кармане жертвы оставлять такие вещи, как паспорт, письма? Ни в коем случае. И время, как активный участник всех наших дел, всех наших побед и поражений, таких оплошностей не прощает. И ты, Паша, как работник правоохранительных органов, тоже подобной небрежности в работе прощать не должен. Ни при каких обстоятельствах.

Пафнутьев выслушал Худолея с напряженным вниманием, словно ожидал, что тот вот-вот скажет нечто важное, существенное, но, не дождавшись, лишь молча кивнул. Вынув из кармана коробочку сотового телефона, повертел ее в руке, колеблясь.

– Звоню Шаланде. Он, конечно, спит, но... Как думаешь, не обидится?

– Конечно, обидится.

– Звоню, – решился Пафнутьев и набрал номер. – Шаланда? – громко прокричал он, едва услышал хриплый со сна голос. – Доброе утро, Шаланда! Пафнутьев тревожит.

– Кошмары меня тревожат, а не Пафнутьев.

– Что снилось? Какие видения посетили тебя весенней лунной ночью?

– Трупы.

– Сон в руку.

– Что ты хочешь сказать? На что намекаешь?

– Ни на что, Жора, – устало проговорил Пафнутьев. – Ни на что намекать просто нет сил... Говорю открытым текстом – труп.

– Третий?!

– Я не считал, Жора... Может быть, и третий... Не помню.

– Ну, как же, – Шаланда всерьез принял ерничество Пафнутьева, – сам хозяин, Объячев, бомж... А теперь кто?

– Строителей в доме помнишь?

– Что, оба?!

– Нет, один. Второй исчез.

– А мои ребята...

– Очень хорошие ребята. Они всем понравились. Спокойные, рассудительные, по ночам не шумят, отдыхают.

– Упустили?!

– Не то чтобы злонамеренно, но если взглянуть на суть происшедшего... То да, я с тобой согласен. Упустили.

– А ты уж и рад? – обиделся Шаланда.

– Мы тут просто все падаем от веселья... Сильный удар сзади по голове. Потом убийца завернул труп в одеяло и засунул под кровать. Там его Худолей и нашел.

– Что-то подозрительно часто твой Худолей возникает во всех дырах, – проворчал Шаланда, чтобы хоть как-то скрасить досаду.

– Бессонница у него, – еще раз куснул Пафнутьев. – Сказать ему, чтоб не возникал?

– Да ладно тебе, – Шаланда, наконец, проснулся. – Что требуется?

– Облава.

– Кого ищем?

– Вулых Васыль Мирославович. Тридцать пять лет. Прописан... Записывай, – и Пафнутьев тут же, не поднимаясь с кровати убитого, продиктовал Шаланде все, что успел к этому времени узнать об исчезнувшем строителе. – Худощав, небрит, светлая щетина, рост около ста семидесяти, не больше, невысокий такой паренек. Одет, как может быть одет житель Западной Украины на заработках в средней полосе России. Нечто мятое, заношенное, может быть, спортивное.

– Кроссовки, – подсказал Худолей.

– Вот Худолей подсказывает, что на нем должны быть кроссовки.

– Светлые с голубой полоской поперек.

– Светлые с голубой полоской поперек, от шнурков вниз, – послушно повторил Пафнутьев, прекрасно понимая, как корежится Шаланда от одного только упоминания имени эксперта. – Худолей вот добавляет... Не исключено, что кроссовки надеты на босу ногу.

– Убегая, надел, наверное, носки, – проговорил Худолей. – Холодно, все-таки. Это он в доме расслабился. И это... Вещи, при нем должны быть вещи, – напомнил он Пафнутьеву.

– Худолей говорит, что при Вулыхе должны быть вещи – рюкзак, спортивная сумка... Маловероятно, но не исключен чемоданчик.

– Вряд ли, – протянул Худолей. – Чемоданчиками нынче уже не пользуются. Страна проехала чемоданчики.

– О боже, за что?! – простонал в трубку Шаланда.

– Худолей говорит, что надо бы взять под контроль вокзалы, аэропорт, автостанции, – продолжал куражиться Пафнутьев.

– Скажи своему Худолею... Скажи Худолею, – закипел Шаланда. – Знаешь, что скажи...

– Может, я ему трубку передам?

– Скажи, чтоб не учил ученого, а съел... Он знает, что нужно съесть, – сдержался в последний момент Шаланда и положил трубку.

Солнце поднялось над кромкой леса и сквозь продолговатое окно у самого потолка проникло в подвальную комнату. Не такая уж она оказалась и подвальная – окно есть, воздух свежий, тепло и тихо. Неплохо устроились строители, если уж хватило у них терпения, не получая денег, продержаться здесь больше года. Солнечный квадрат мерцал на противоположной от окна стене, создавая в комнате красноватые сумерки. Висящая на шнуре лампочка оказалась как раз в солнечном луче, и тоненький раскаленный волосок можно было различить на фоне темной стены.

– Что же здесь произошло этой ночью? – бормотал Пафнутьев, в который раз оглядывая пустоватую комнату. – Что же здесь все-таки произошло?

– Понимаешь, Паша, я мог бы сказать, – Худолей присел на кровать напротив. – Объяснение, вроде бы, напрашивается само собой – напились, подрались, один изловчился другого чем-то по затылку садануть, а увидев, что приятель мертв, дал деру. Но мы не можем, Паша, не имеем права не учитывать других событий, которые разгулялись в этом злобном доме. Убит хозяин, причем убит многократно, повешен бомж, или сам повесился от безысходности существования. Перед нами лежит бедный строитель с расквашенным затылком. Это что – все случайности, или тянется цепочка, неразрывная, прочная, с намертво сцепленными звеньями?