Текст книги "Банда 6"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Когда машина приблизилась к центру поселка, от забора отделилась темная фигура и остановилась посредине дороги. Лужи успели подмерзнуть, и сутуловатая мужская фигура во весь рост отражалась в темном льду.

– Похоже, нас встречают? – проговорил Пафнутьев.

– Попробовали бы не встретить, – откликнулся Шаланда.

Водитель включил дальний свет, и сразу стало видно, что на дороге стоит плотный мужик, сунув руки в карманы куртки и склонив голову вперед, будто собирался бодаться с микроавтобусом. Уходить в сторону он, видимо, не собирался, может быть, просто потому, что некуда было сойти – под тонким льдом таилась густая глиняная жижа разъезженной грузовиками дороги.

Почти упершийся бампером в живот мужика автобус остановился. Водитель опустил стекло, высунулся наружу.

– Ты звонил?

– Милиция? – не отвечая, спросил мужик.

– Ну! Милиция!

– Давайте направо, – мужик показал поворот дороги прямо перед собой.

– Проедем?

– Если с разгона... Получится. Вон к тому дому. Там ворота распахнуты. Сразу и въезжайте.

Водитель поворчал немного, подергал рычаги, оглянулся, желая убедиться, что пассажиры осознали, в каких условиях ему приходится работать. И начал сворачивать вправо, одновременно нажимая, нажимая на газ, пытаясь придать машине хоть какое-то ускорение. И действительно, чиркнув глушителем по смерзшимся комкам глины, автобус выехал на твердую поверхность и, проскочив метров тридцать, оказался у ворот.

– Кажется, пронесло, – пробормотал водитель, въезжая во двор. Площадка перед гаражом была забетонирована, более того, даже, кажется, вымыта. И тут же в воротах показался мужик, которого они оставили на повороте.

Пафнутьев выпрыгнул из машины на бетон, прошел вдоль гаража, присел несколько раз, разминая затекшие ноги, осмотрел дом. Сооружение оказалось достаточно внушительным – метров двадцать на двадцать.

– Ни фига себе! – пробормотал Пафнутьев озадаченно. – Почти четыреста метров площадь одного этажа. А их здесь... – он задрал голову вверх. – Их здесь три, да плюс подвал, да еще, кажется, вверху мансардный этаж... Это сколько же получается... Две тысячи метров полезной площади... Да пристроенная башня... Две тысячи! – громко сказал Пафнутьев, приблизившись сзади к Шаланде.

– Что? – тот вздрогнул от неожиданности.

– Говорю: в домишке этом две тысячи квадратных метров полезной площади.

– Так не бывает.

– Четыре этажа, включая мансардный. Множь, Шаланда, множь. Размер дома у основания примерно двадцать на двадцать. Вот и получается две тысячи квадратных метров. А у тебя в квартире сколько?

– Шестьдесят, – проворчал Шаланда, словно уличенный в чем-то недостойном.

– У меня тоже шестьдесят, – сказал Пафнутьев. – Заметь: не жилая, а общая.

– Перебьешься, – Шаланда не сумел скрыть своего удовлетворения – у него квартира, оказывается, ничуть не меньше.

– Перебиваюсь, – развел руками Пафнутьев и, ухватив за рукав мужика, который в очередной раз суетливо проносился мимо, подтащил к себе. – Скажи, старик, кто ты есть?

– Не понял? – обернулся тот, безуспешно пытаясь высвободить рукав.

– Повторяю – кто ты есть? Почему носишься по двору? Кто тебе поручил встречать нас? Как вообще понимать твое здесь пребывание? Я внятно выражаюсь?

– Докладываю... Вохмянин моя фамилия. Охранник.

– Или телохранитель?

– Можно и так сказать.

– Значит, не уберег ты тело своего хозяина?

– Тело на месте.

– Это где же? – Шаланда тоже решил принять участие в разговоре.

– В кровати.

– Тело мертвое?

– Вполне.

– Что случилось?

– Выстрел в голову.

– Куда именно? – уточнил подкравшийся сзади Худолей.

– Пуля вошла между ухом и виском. Это важно?

– Очень, – кивнул Худолей.

– Наверное, это о многом говорит? – Вохмянин явно нарывался на крутой разговор.

– Да, – кивнул Худолей. – О многом. Для убийства надежнее точки нет.

– Между ухом и виском? – простодушно удивился Вохмянин. – А мне всегда казалось, что лучше всего стрелять в затылок.

– Затылок – тоже ничего, – согласился Худолей и отошел, чувствуя, что перебил начальственный разговор. – В конце концов, все зависит от ловкости рук, – пробормотал он уже про себя.

– Может быть, войдем в дом? – предложил Вохмянин.

– Обязательно, – и Шаланда первым направился к причудливому арочному сооружению со ступеньками – там, по его представлению, должны были находиться двери.

Из какой-то ниши раздался рык громадной собаки, но в темноте ее не было видно, а судя по тому, что Вохмянин не обратил на рык никакого внимания, собака была надежно привязана.

Сразу за дверью оказался просторный вестибюль с вешалкой, зеркалом и небольшим диванчиком.

– Неплохо, – сказал Пафнутьев. – Я бы не отказался.

– Что-то ты, Паша, последнее время все увиденное примериваешь на себя, – проворчал Шаланда, стаскивая тесноватый плащ.

– Конечно, на себя, – не задумываясь, ответил Пафнутьев. – На тебя ведь все мало. И этот дом на тебя мал, как я вижу.

– Какую я недавно женщину примерил, – негромко пробормотал Худолей, но Пафнутьев его услышал.

– И что? – спросил он.

– Велика оказалась. По запросам.

– Сюда, – сказал Вохмянин, распахивая двустворчатую дверь. За ней Пафнутьев увидел большой зал с тремя окнами и камином. Посредине стоял стол овальной формы, а вокруг него – около десятка стульев. – Присядем? – предложил Вохмянин. – Я доложу обстановку, а потом уж вы приступайте.

– Пусть так, – солидно кивнул Шаланда. – Только без ненужных подробностей.

– А мне, пожалуйста, с подробностями, – заметил Пафнутьев. – Причем мне больше всего нравятся ненужные подробности.

Вохмянин посмотрел на одного, на другого, пытаясь понять столь противоречивые указания, и лишь после того, как Пафнутьев подмигнул ему, кажется, понял – начальство шутит.

– Значит, так, – Вохмянин скромно присел к столу между Худолеем и оперативником. – Был ужин... Часа три-четыре назад. Можно уточнить. Присутствовал сам Константин Александрович...

– Это кто? – спросил Шаланда.

– Объячев.

– Ах да! Продолжай.

– Жена... Маргарита.

– Кстати, где она?

– Наверху. У себя. Пьяная.

– Напилась за ужином или после?

– После. За ужином трудно было напиться... Сухие красные вина, виски, мясо, овощи... Хозяин пил водку.

– Много? – успел вставить Пафнутьев.

– Не знаю, как кому... Бутылку выпил.

– Поллитровую?

– Да. Пол-литра.

– Кто еще был?

– Секретарша.

– Она здесь?

– Все здесь. Никто не ушел. Я не позволил.

– Молодец! – похвалил Шаланда. – Ужинаешь вместе со всеми?

– Когда как.

– А сегодня?

– Сегодня – со всеми.

– Кто еще?

– Этот... Как его, – неулыбчивое лицо Вохмянина напряглось в задумчивости. – Вьюев Олег Игоревич.

– Кто такой? – спросил Шаланда, не желая выпускать из рук нить разговора.

– Ну... Назовите его деловым партнером. Он уже несколько дней здесь околачивается. Гостит. И вот дождался. Теперь, как я понимаю, не скоро уедет к себе на Украину.

– Дети? – спросил Пафнутьев.

– Сын. Сергей.

– Хороший сын?

– Чего ж ему быть нехорошим... Но, опять же, не без некоторых недостатков.

– Ну? – требовательно произнес Шаланда.

– Немножко наркоман.

– Со стажем? – уточнил Пафнутьев.

– Да. Лечился.

– Безуспешно?

– А в этом деле, как я понимаю, не бывает больших успехов, – Вохмянин пожал тяжелыми, литыми плечами. – Разве что в одиночку запереть, лет этак на десять.

Разговор продолжался, и Пафнутьев, прислушиваясь к звукам за пределами каминного зала, все-таки улавливал, улавливал некоторые признаки жизни. Что-то упало наверху, хлопнула дверь, по трубе, замурованной в стене, глухо прошумела вода, кто-то прошел за дверью, он услышал осторожные шаги и всхлипы. Басовито и беззлобно пролаяла собака на крыльце, включившись в поселковый собачий перебрех. Дом был явно пустоват, людей здесь было гораздо меньше, чем требовалось для нормальной жизни на таких площадях.

Пафнутьев встал, прошелся по комнате, заглянул в камин, но, кроме мятых бумаг, упаковок, ничего не увидел, – видимо, его использовали именно для этих целей – сжигали мусор. Дом продолжал строиться, и везде были видны цементная пыль, опилки, стружки, в углу стояли еще не приколоченные плинтусы, дорогие плинтусы, дубовые, хорошей гладкой выделки.

– Выстрел слышали? – неожиданно спросил Пафнутьев у Вохмянина.

– Нет, никто не слышал.

– Вы заходили к Объячеву, когда он уже был убит?

– Я зашел, чтобы спросить...

– Оружие видели?

– Не было никакого оружия.

– Пулю подобрали?

– Не было пули.

– Но рана сквозная?

– Да.

– А пули нет?

– А пули нет, – послушно повторил охранник.

– Вы ее не нашли или не искали?

– Искал, но не нашел.

– Значит, убийца не торопился? У него было много времени?

– Почему вы так решили?

– Ну, как же... Он прицелился, увидел, нащупал и выстрелил в очень продуманную точку – между ухом и виском, так? А потом, не обращая внимания на колотящееся в судорогах тело, принялся искать пулю и ушел вместе с ней. И с оружием. Я правильно понимаю происшедшее?

– Ничего не могу возразить, – Вохмянин беспомощно развел руки в стороны.

– Ведите нас к хозяину.

... – Какому... хозяину?

– Мертвому! – с вызовом произнес Пафнутьев, чем окончательно сбил с толку охранника. – Коли не уберегли живого, ведите к мертвому.

– Как-то вы выражаетесь...

– Как?

– Я бы сказал – недостаточно почтительно.

– А вы? Вы – телохранитель, вы почтительно выражаетесь о своем хозяине?

– Так ли уж важно, как я выражаюсь, – пробормотал Вохмянин.

– Вот и я о том же, – с легким раздражением подхватил Пафнутьев. – Так ли уж важно, как я выражаюсь. Убийца в доме, я правильно понимаю?

Вохмянин остановился, постоял, опустив голову, словно увидел на полу что-то важное, потер кончиками пальцев складки лба, поднял глаза на Пафнутьева.

– Вы видели собаку у входа? Среднеазиатская овчарка. Ростом с теленка. Она никого не впустит.

– И не выпустит?

– Своих, конечно, выпустит, но чужих... Нет.

И Вохмянин направился к круглой башне, в которой была смонтирована винтовая лестница. Видимо, вначале ее сварили из металлических уголков, а уже потом на них закрепили дубовые ступени. Лестница была еще не закончена, предполагалось, что металл будет обшит дубом, и тогда башня приобретет обжитой вид. Лестница освещалась тусклым светом, идущим откуда-то сверху; дубовые ступени, привинченные к уголкам стальными болтами, даже не поскрипывали под ногами полудюжины гостей.

Вохмянин остановился на третьем этаже, подождал, пока все поднимутся в небольшой холл, отделанный вагонкой.

– Здесь, – сказал он, показывая на дверь. – Спальня.

Шаланда решительно шагнул вперед и первым вошел в комнату. Но там оказалось совершенно темно, и он беспомощно оглянулся. Вохмянин протиснулся между дверным косяком и застрявшим в дверях Шаландой, нащупал выключатель, нажал кнопку.

Свет оказался мягким, сумрачным.

Но главное, что было в этой комнате, все увидели сразу.

На широкой двуспальной кровати, отделанной дубовой резьбой, разбросав руки в стороны, лежал громадный детина с залитой кровью головой.

– Я не стал поправлять тело, – пояснил Вохмянин, – вдруг, думаю, вам это не понравится.

Объячев был в белом махровом халате с подкатанными рукавами, обнажившими сильные, крупные руки. На запястье, у основания большого пальца, синели наколки, но разобраться сейчас в их содержании было невозможно.

– Обитатели дома – громко сказал Пафнутьев, привлекая внимание Вохмянина, – видели Объячева в таком вот виде?

– Да.

– Все видели?

– Все.

– Никто не упал в обморок?

– Должен сказать, – Вохмянин опять потер кончиками пальцев молодые морщины на лбу, – здесь публика собралась... не слабая. С хорошими нервами. Поэтому, если вы думаете, что кто-то дрогнет...

– Хотите, признаюсь? – улыбнулся Пафнутьев. – Я никогда ни о чем не думаю. Нет надобности. Все уже передумал. Представляете, как здорово? И теперь живу, слова всякие произношу. А думать... Упаси боже.

– Может, это и правильно, – Вохмянин уже привык к тому, что с начальством спорить не следует. Впрочем, по его искреннему взгляду можно было догадаться, что он и в самом деле согласился с Пафнутьевым.

Худолей протиснулся вперед – пробил его час. Молча, но твердо он отодвинул в сторону Шаланду, его оперативника, Пафнутьев сам догадался отойти к стене. Сфотографировать Объячева можно было только со вспышкой, слабый свет спальни не позволял делать снимки без дополнительного освещения. Худолей заходил с разных сторон, приседал, даже умудрился снять Объячева, взобравшись на подоконник.

Оперативник, оставшийся в одиночестве после того, как его напарника Шаланда высадил на дороге, молча и сосредоточенно, стараясь не мешать Худолею, принялся осматривать вещи, маленькие дубовые тумбочки по обе стороны кровати, стоящий в углу шкаф. Спальня было достаточно большой, метров двадцать пять. Лиловый мохнатый палас покрывал весь пол, до самых стен, как выражаются строители, под плинтус. На одной из тумбочек стояла початая бутылка виски и хрустальный ребристый стакан тоже с виски на дне, из чего можно было заключить, что хозяин перед смертью пригубил этого золотистого напитка.

Оперативник хотел было осмотреть бутылку повнимательнее и уже потянулся к ней, но Худолей успел ударить его по руке.

– Не прикасаться! – сказал он. – Ни к чему!

– Вряд ли отпечатки что-нибудь скажут вам, – проговорил Вохмянин. – Всем было позволено ходить по комнатам. Даже строителям.

– Каким строителям? – быстро повернулся к нему Пафнутьев.

– Я, наверное, не сказал – в доме живут двое шабашников с Украины.

– Что они здесь делают?

– Отделочные работы. Вагонка, уголки, плинтусы, обналичка, лестница... Это все на них.

– Где они обитают?

– В подвале. Там тепло, сухо, тихо.

– Они и сейчас там?

– Конечно, где же им быть. Днем по всему дому шастают, а на ночь – к себе, в подвал.

Пафнутьев подошел к окну, осмотрел шпингалеты, запоры, петли. Поколебавшись, отдернул штору, долго всматривался в ночную темноту. Шаланда тоже подошел к окну, склонился к самому стеклу и, прижав ладони к глазам, долго смотрел в ночь, будто хотел увидеть что-то важное – такое, что никому никогда не увидеть.

– Пуля прошла навылет и ударилась вот сюда, – Худолей показал на стене выбоину.

– И что же из этого следует? – недовольно проворчал Шаланда, задетый тем, что не его подчиненный увидел след.

– Из этого следует, – Худолей повернулся к Пафнутьеву, давая понять, что отвечает своему начальству, а не каким-то там посторонним. – Из этого следует, Павел Николаевич, что убийца стрелял не от двери, не от окна, не от той или этой стены. Убийца спокойно приблизился к своей жертве и с близкого расстояния, присев и выбрав точку, спустил курок.

– Выходит, что... – начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.

– Маленькая подробность, Павел Николаевич...

Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо...

– Это говорит о многом, – заметил Пафнутьев.

– Очень о многом. – Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.

– О чем же это говорит? – спросил Шаланда, пересилив обиду.

– Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.

– Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? – Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. – Педик? Сексуал какой-то вонючий?

– У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом – мужчина это или женщина.

– И кто же это?

– Будем работать. – Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.

– Что-то ты темнишь, я смотрю.

– Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, – показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. – Злоумышленник явно не торопился – он увидел пулю на полу и, несмотря на то что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.

– Боже, сколько слов! – простонал Шаланда.

– Зато по делу, – проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева, – дескать, мог бы и заступиться.

– У тебя есть еще мысли? – спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.

– И немало, – горделиво ответил тот.

– Слушаем тебя внимательно.

– Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.

– Из чего это следует? – раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.

– С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, – церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. – Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.

– Она что, закрывается? – спросил Шаланда.

– Да, – ответил Худолей, не оборачиваясь, – он осмотрел дверь раньше, едва только вошел. – А сделав свое черное дело, убийца отпер дверь и вышел. Возможно иное объяснение его спокойствия и неторопливости при совершении столь жестокого преступления.

– О боже, – чуть слышно простонал Шаланда.

– Да, с вашего позволения, я бы назвал это преступление действительно жестоким, – когда Худолей видел, что его слушают, когда ему и в самом деле было что сказать, он становился необыкновенно многословным и выспренним. Эта его значительность при невзрачной наружности многих или раздражала, или попросту смешила. И только Пафнутьев, зная о сверхчеловеческой чувствительности Худолея, обостренной многолетним и безудержным употреблением всяких напитков, только Пафнутьев всегда слушал его терпеливо, понимая, что тот частенько говорит больше, чем сам понимает. – Так вот... Вторая причина, по которой преступник чувствовал себя здесь безопасно и безнаказанно – состояние, в котором находился этот несчастный человек... – Худолей кивнул на громадное тело Объячева.

– И в каком состоянии он находился? – спросил Пафнутьев.

– В совершенно беспомощном, – ответил Худолей и горделиво вскинул подбородок с уже выступившей седоватой щетиной – его тоже подняли с постели, и он не успел даже привести себя в порядок.

– А это из чего следует? – маясь от нетерпения, спросил Шаланда.

– Скорее всего он был смертельно пьян. Потому что, если бы он просто спал, преступник не мог бы вести себя столь дерзко.

– В чем же выразилась дерзость?

– Дерзость выразилась в том, что он подошел со своим орудием преступления к жертве вплотную, поднес пистолет к голове, расчетливо выбрав самую уязвимую точку. И спустил курок. Обратите внимание, у него возле уха обожжены волосы. Значит, стрелял злодей с расстояния в двадцать-тридцать сантиметров. Как вы понимаете, – Худолей всех обвел пристальным взглядом, – с такого расстояния промахнуться трудно. – Он уронил голову на грудь, как это делают знаменитые скрипачи, исполнив нечто умопомрачительное. – Кстати, след пули в стене позволяет достаточно точно представить, в каком положении находился гражданин Объячев в момент убийства.

– В каком же положении он находился?

– Лежал вдоль кровати, лицом кверху, головой на подушке, ногами к двери.

– Надо же, – пробормотал Пафнутьев, – он, оказывается, заранее лег ногами к выходу.

– Да нет! Просто на этой кровати невозможно лечь иначе. – Худолей подошел к Пафнутьеву, присевшему на стул у окна, сел рядом. – Могу поделиться еще одним соображением, – негромко сказал он.

– Ну?

– Объячев на этой кровати спал один.

– В каком смысле?

– Без бабы. Не спала здесь с ним ни жена, ни любовница. Он всегда здесь был один.

– Из чего ты заключил?

– Кровать большая, просторная, двуспальная. Две подушки, два одеяла. Обрати, Паша, внимание – одна подушка измятая, замусоленная, несвежая, в общем-то, подушка. А вторая – чистенькая, взбитая, и рисунок на ней другой. Так бывает, когда мужик долго спит один, на своей стороне кровати, и ему время от времени меняют наволочки, простыню, пододеяльник. Вначале кровать была застелена одним комплектом белья, а когда его наволочка замусолилась, ее заменили. Менять и вторую не было смысла, она оставалась чистой. Все эти постельные подробности тебе, Паша, вряд ли пригодятся, но знать их, может быть, и нелишне. Авось где-то что-то всплывет.

– Нет, почему же, – поднявшись, Пафнутьев подошел к кровати – все оказалось так, как рассказал Худо-лей. – Это может оказаться забавным.

– Да?! – восхитился Худолей собственной проницательностью. – Паша! Я правильно тебя понял? Ты хочешь сказать, что время я здесь провел не зря?

– С пользой провел.

– И мне воздастся?!

– А разве бывали в нашей с тобой жизни случаи, когда...

– Паша! Да я сейчас такое здесь увижу! – Худолей вскочил и начал судорожно осматриваться по сторонам в поисках потрясающего следа, доказательства, улики. – Ты просто за голову схватишься и тут же скажешь Шаланде, которого я очень уважаю, тут же скажешь ему, кого надо задержать!

– А вот этого уже не надо, – усмехнулся Пафнутьев и только сейчас, повернувшись к двери, увидел, что все это время, прислонившись к косяку, молча, насупленно глядя на происходящее, стоял телохранитель Объячева. Естественно, он все слышал, естественно, делал какие-то свои телохранительские выводы. – Вы еще здесь? – растерянно спросил Пафнутьев.

– А где же мне быть? Я при вас. Вдруг возникнет какое поручение, просьба, – Вохмянин усмехнулся, осознав промашку следователя – не должен он был все слышать, видеть, не должен.

– Хорошо... – Пафнутьев помолчал. – Так сколько, вы говорите, человек живет в доме?

– Не считал, но можно прикинуть... – Вохмянин приготовился загибать пальцы, начиная с мизинца. – Сам хозяин... Его считать?

– Уже не надо.

– Начнем с меня... Я, секретарша, два строителя, подзадержавшийся гость, этот, как его... Вьюев. Уже пятеро, да?

– Пятеро, – кивнул Пафнутьев. – Кто еще?

– Домработница... Она, правда, бывает не всегда.

– Но вчера была?

– Кажется, была.

– И в момент смерти тоже оставалась дома?

– Вполне возможно, надо уточнить.

– В таком случае вопрос – что это за домработница, которая остается на ночь?

– Она остается не только на ночь. Она остается дней на пять, только на выходные уезжает, и то не всегда, – усмехнулся Вохмянин. – Утром завтрак приготовит, вечером – ужин, посуду уберет, постель застелит...

– И в постели может задержаться?

Вохмянин уставился себе под ноги и погрузился в долгое, глубокое размышление. Казалось, такая мысль ему раньше в голову не приходила, и, только услышав вопрос, он задумался: а, в самом деле, может быть, она того, действительно озорничает по ночам?

– Так как же с постелью-то? – напомнил Пафнутьев. – Физические данные позволяют?

– Физические данные ей много чего позволяют.

– Значит, не исключаете?

Вохмянин поднял голову и, кажется, впервые за весь вечер посмотрел Пафнутьеву в глаза. И тот поразился, насколько может измениться человек за несколько секунд. Теперь на него смотрел твердый, жесткий человек, который ни перед кем не спасует, ни перед кем не дрогнет. Холодные глаза, плотно сжатые маленькие губы, низкий тяжелый лоб с глубокими молодыми морщинами.

– Не исключаю, – почти неслышно проговорил Вохмянин. – Хотя эта домработница... В некоторой степени... Моя жена.

– В какой степени? – спросил Пафнутьев.

– По документам, по жизни, по детям.

– Как я понимаю, вы сами и привели ее сюда?

– Привел.

– А уводить не хочется?

– Пробовал.

– Даже так... – Пафнутьев растерялся от неожиданного признания телохранителя. – Но теперь-то все наладится?

– Трудно сказать, – Вохмянин смотрел все с той же твердостью, даже требовательностью, будто от него, от Пафнутьева, зависело, как дальше сложится семейная жизнь Вохмяниных, и ему предстояло прямо сейчас, немедленно предпринять что-то существенное.

– Бог даст, – ответил Пафнутьев несколько бестолково, но, похоже, Вохмянин именно этих слов и ждал – он перевел дыхание, весь как-то сник и вышел в коридор, давая понять, что секреты следствия его нисколько не интересуют. – Гражданин Худолей, – окликнул эксперта Пафнутьев, заметив, что тот выглядит более озадаченным, чем обычно. – Что-то тревожит? Мысли? Сомнения? Догадки?

– Если бы, Паша, я поделился сейчас своими мыслями и догадками... Вы все тут закричали бы от ужаса.

– Все-таки, я вижу, ты чем-то недоволен, а?

– Крови мало.

– Не понял?

– Открытым текстом говорю – мало крови.

– Сколько же тебе ее нужно?

– Обычно бывает больше.

– Ну, знаешь... По-моему, тут и так все в кровище.

– И все-таки маловато.

– Кому тут крови мало? – гневно вмешался Шаланда. – Тебе?! – он ткнул толстым пальцем в тощеватую грудь Худолея.

– Как скажете, гражданин начальник, – смиренно ответил эксперт, но была, была в его словах дерзость, и Шаланда прекрасно это почувствовал.

– Паша! – обернулся он к Пафнутьеву. – Как ты его терпишь? Откуда берешь столько сил, чтобы переносить этого отвратительного типа?

– Сам удивляюсь, – Пафнутьев беспомощно развел руки. – Все собираюсь выгнать, но он не соглашается.

– Отдай его мне! Я с ним разберусь!

– Чуть попозже, Шаланда, чуть попозже.

– Смотри, а то передумаю!

– У меня такое ощущение, – задумчиво проговорил Пафнутьев, – что кровь еще будет. Слышишь? – повернулся он к Худолею.

– Да, Паша, я все слышу. Спасибо. Ты меня успокоил. Только не отдавай Шаланде. Я подозреваю, что он хочет сделать со мной что-то нехорошее. Может быть, даже непристойное.

Шаланда рванулся было к Худолею, но в дверях появился Андрей, и все невольно повернулись к нему. Только сейчас Пафнутьев обратил внимание, что все это время Андрея не было в комнате.

– Я, Павел Николаевич, осмотрел дом.

– И что?

– Знаете, ощущение какой-то бесконечности. Здесь надо прожить не меньше месяца, чтобы не опасаться заблудиться.

– Люди-то есть в доме?

– Изредка попадаются. Публика сложная.

– В каком смысле?

– Нервные, самолюбивые, с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Но, мне кажется, в таком доме других быть и не может.

– Разберемся, – сказал Пафнутьев. – Может быть, нам так поступить. Андрей... занимай позицию внизу и никого не выпускай.

– Мудрость руководителя в том, чтобы не давать невыполнимых заданий, – усмехнулся Андрей.

– Я дал именно такое задание?

– Да, Павел Николаевич. Помимо главного выхода, есть еще один – через застекленный зимний сад.

– Тут есть зимний сад?

– А из сауны дверь ведет на обзорную площадку, а с нее гранитные ступени спускаются к бассейну. Не говоря уже о том, что с крыши по вертикальной лестнице можно напрямую спуститься во двор.

– Какой кошмар! – ужаснулся Пафнутьев.

– Я еще не сказал об отдельном выходе из подвала. Кроме того, из дома легко выбраться и через гараж.

– Это как? – не понял Шаланда.

– В гараж можно пройти из прихожей. Три-четыре ступеньки вниз – и узкая дверь. На воротах нет никакого замка, они запираются изнутри. Хорошими такими коваными штырями.

Пафнутьев постоял молча, обвел всех взглядом, словно предлагая подивиться необычности дома, в котором они оказались, повернулся к Андрею.

– Надо, чтобы хозяйка провела нас по дому.

– Это невозможно, – сказал Андрей.

– Почему?

– Пьяная. Вдребезги. Бросается предметами первой необходимости.

– Тапочками?

– В основном стеклянными предметами, Павел Николаевич.

– Какой кошмар, – повторил Пафнутьев.

– Бутылки, стаканы, рюмки...

– Какой кошмар.

* * *

Чем дольше ходил Пафнутьев по объячевскому дому в сопровождении Вохмянина, тем больше охватывало его какое-то странное состояние, в котором он и сам не мог разобраться.

Изумление, озадаченность?

Были, но не они, не эти чувства, определяли его впечатление.

Скорее подавленность, угнетенность. Да, дом давил и не только тем, что в одной из его многочисленных комнат лежал труп хозяина с продырявленной головой, – нет. И не своей недостроенностью – в углах стояли свернутые ковры, по дому были разбросаны обрезки плинтусов, вагонки, древесная пыль лежала на подоконниках, к ногам липли опилки и стружки, кое-где в углах можно было увидеть стопки кирпичей, мешки с цементом, но и этого всего Пафнутьев почти не видел.

Подавляли размеры.

Было совершенно ясно, что никогда этому дому не быть наполненным голосами, людьми, музыкой и светом, невозможно было себе представить семью, которая жила бы здесь в мире и согласии. Неожиданно появились большие деньги, им нужно было найти применение, и Объячев вложил их в дом, приобретя участок в самом заветном, самом дорогом месте пригорода. Деньги он вкладывал, похоже, по принципу – чем больше, тем лучше. Дубовые ступени, мраморный камин, гранитные подоконники, гараж, выложенный итальянской плиткой, которая спокойно могла принять на себя гусеницы мощного танка, сауна и бассейн, уже выложенный испанской голубоватой плиткой с переливами, круглая башня с винтовой лестницей, комнаты, расположенные не только на этажах, но и по странному капризу архитектора – как бы в междуэтажных пространствах...

– Крутовато, – бормотал время от времени Пафнутьев. – Крутовато, – повторял он, столкнувшись еще с какой-либо особенностью этого громадного, но достаточно бестолкового сооружения. – И сколько же земли при этом домике?

– Сорок соток, – ответил Вохмянин.

– Ничего. Терпеть можно. А это... Люди?

– Что люди? – не понял телохранитель.

– Сколько людей предполагалось сюда поместить?

– Костя не любил об этом говорить.

– Костя – это кто?

– Объячев.

– Он был для вас просто Костя?

– Да, – помолчав, ответил Вохмянин. – Чаще всего именно так – Костя. При чужих людях я его называл по имени-отчеству, а чаще вообще никак не называл, мне не положено было возникать при посторонних, меня как бы и не было.

– Так сколько людей собирается жить в этих хоромах?

– Точно сказать не могу, но все шло к тому, что человек пять, может быть, семь.

– Нормально, – кивнул Пафнутьев, но Вохмянин уловил насмешку в его голосе.

– Знаете, поначалу меня это тоже сбивало с толку, я имею в виду размер дома. Но потом привык и согласился с Объячевым. Он – человек большой, ему нужен кабинет, нужна спальня. Жене тоже нужна спальня. Он может задержаться в городе, в своем кабинете засидеться с друзьями... Жена должна иметь возможность от всего этого отдохнуть.

– Разумно, – кивнул Пафнутьев.

– Каминный зал – место общего сбора, столовая – сами понимаете. Две-три комнаты нужно всегда иметь для гостей. Согласны?

– Вполне.

– Дальше... Домработница, секретарша, телохранитель... Все должны иметь свой угол.

– Я смотрю, тесновато вам здесь было?

– Случалось – усмехнулся Вохмянин, скривив маленькие свои губки. – С кого начнем?

– С жены, мне кажется, будет уместнее.