Текст книги "Банда 6"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– С чьей жены?

– Объячевской. К вашей заглянем попозже. Не возражаете?

– Послушайте, Павел Николаевич... Я правильно назвал ваше имя? Так вот, этот вопрос вы мне не задавайте. Никогда. Потому что я никогда не возражаю. Такая у меня здесь была роль. И я ее хорошо усвоил.

– Вы же сами говорите, что эта роль у вас была... Ее больше нет. Нравится это вам или не нравится.

– Понял, – кивнул Вохмянин. – Вот ее комната.

Пафнутьев подошел к двери, прислушался. Из комнаты доносились стоны, вскрики, хрипы, какие-то причитания. Он недоуменно посмотрел на Вохмянина.

– Кажется, там идет бурная жизнь?

– Порнуху крутит. Она как поддаст, всегда порнуху включает.

– Через два часа после убийства мужа?

– Она смотрела порнуху уже через полчаса после убийства.

– Вам точно известно, когда произошло убийство? – Пафнутьев удивленно посмотрел на своего сопровождающего.

– Ему стало плохо за столом. Он поднялся и сказал, что хочет прилечь. Через час я к нему заглянул. Он был уже мертв.

– Когда Объячев поднялся, все остались за столом?

– Да.

– Кто-нибудь отлучался?

– За этот час отлучались все. Кто-то пошел в туалет, кому-то вдруг приспичило позвонить, кто-то в подвал за бутылкой смотался... И так далее. Ваша задача усложняется, да?

– На то они и задачи, чтобы усложняться. – Пафнутьев снова прислушался, замерев у двери, – стоны, хрипы и бессвязные причитания продолжались. – Как быть? Вдруг некстати окажемся, вдруг она принимает непосредственное участие в этих экранных игрищах? Так тоже бывает...

Вохмянин отодвинул Пафнутьева в сторону и несколько раз громко, вызывающе громко постучал. И, не ожидая ответа, приоткрыв дверь, просунул голову в комнату.

– Разрешите?

– Входи, Вася, – услышал Пафнутьев сипловатый голос и вошел в комнату вслед за Вохмяниным.

Комната была освещена слабо, только маленькое бра было включено – как раз над небольшим диванчиком, на котором сидела тощеватая женщина в халате. Основной свет шел от большого полыхающего экрана телевизора. Происходящие там события оказались куда круче, чем мог вообразить себе Пафнутьев по тем стонам и хрипам, которые доносились из-за двери. Он поспешно отвернулся от экрана, и женщина заметила это его движение. Не торопясь, она взяла пульт управления и, протянув руку в направлении экрана, выключила телевизор.

– Я вижу, вас несколько смущают эти забавные картинки, – сказала она с хмельной улыбкой.

– Ничуть! – весело ответил Пафнутьев. Его вдруг охватила легкость, он понял эту женщину, понял ее состояние, ее истеричный вызов.

– Снова включить? – спросила она, протянув руку к пульту.

– Чуть попозже, – сказал Пафнутьев. – Все-таки мы с Васей живые люди, да, Вася? – обратился он в Вохмянину, который чувствовал себя куда растеряннее, нежели Пафнутьев. – Возьмем да и потеряем самообладание, да? Нам это запросто – впасть в неистовство, да, Вася?

– Этот товарищ – из милиции, – ответил Вохмянин на немой вопрос Объячевой.

– Из прокуратуры, – поправил Пафнутьев.

– Что же вас всех так взволновало, что вас растревожило? – спросила женщина.

– Ваш муж был заметной фигурой в городе. Мне кажется, это не простое преступление.

– Да? – удивилась женщина. – Надо же... Простите, как вас зовут?

– Павел Николаевич, с вашего позволения, Пафнутьев.

– Пафнутьев? Не слышала.

– А вас, простите?

– Зовите Маргаритой. Хотя по отчеству Анатольевна, но я не люблю свое отчество. Вы в самом деле не хотите, чтобы я включила телевизор? Это «Красная шапочка». Очень милый фильм, наивный такой, даже невинный... Выпить хотите? – она взяла со столика бутылку виски.

– С удовольствием! – неожиданно для себя сказал Пафнутьев, но, когда спохватился, было уже поздно – Маргарита протягивала ему стакан из толстого граненого стекла, на треть наполненный золотистым виски.

«Из дорогих, – заметил Пафнутьев. – Бутылка явно тянет на мою зарплату». Но стакан взял легко, уверенно, даже охотно, чем несколько озадачил Маргариту – у нее, видимо, о работниках прокуратуры было другое представление.

– А ты, Вася? – спросил она у Вохмянина.

– Придется, наверно.

– Конечно, придется, – женщина оживилась – проводить эту ночь в полном одиночестве с бутылкой виски под стоны похотливых жеребиц и жеребцов было достаточно тягостно. – За упокой! – почти весело сказала она. – Царство небесное, мир праху, земля пухом... Ну и все, что полагается в таких случаях.

Пафнутьев выпил виски до дна, чем опять приятно удивил Маргариту, вернул стакан на столик, оглянулся, куда бы присесть.

– Садитесь, – женщина похлопала узкой ладошкой по диванчику рядом с собой.

– Не помешаю? – уточнил Пафнутьев.

– Наоборот, – словцо прозвучало странное, объяснить и понять его Пафнутьев сразу не смог, решив, в конце концов, что это было просто первое из подвернувшихся. Но, уже сев, он вдруг обнаружил, что полы халата мило так соскользнули с колен Маргариты и, похоже, кроме этого халата, на ней ничего не было. Она сидела, закинув ногу на ногу, и тощеватые ее коленки светились в полумраке несколько вызывающе. Но Вохмянин, похоже, привык к подобным зрелищам, и уходящая куда-то в глубь халата Маргаритина нагота нисколько его не трогала. – Закусывайте, – Маргарита придвинула поближе к Пафнутьеву небольшое блюдце с подсохшими маслинами. – Вы любите с косточками или без? – спросила женщина, видимо намереваясь затеять светский разговор.

– Никогда об этом не думал, но, наверное, все-таки с косточками, – сказал Пафнутьев, неожиданно вспомнив, что Халандовский когда-то угощал его маслинами с косточками.

– Правильно, – одобрила Маргарита. – У вас прекрасный вкус.

– Во мне все прекрасно, – отчаянно сказал Пафнутьев, впрочем, вполне возможно, что это уже виски подало свой хмельной голос из глубин его организма.

– Похоже на то, – согласилась Маргарита.

– Видите ли, – Пафнутьев решил, что вежливое вступление пора заканчивать и надо переходить к делу. – Я сегодня у вас по довольно печальному поводу... Ваш муж, Объячев Константин Александрович, некоторое время назад... убит.

– Может, не будем сегодня о нем? – капризно спросила Маргарита. – Нельзя же постоянно думать, говорить об одном человеке!

– Но человека-то нет! – ошарашенно произнес Пафнутьев. – Убили бедолагу.

– Убить-то убили, – протянула Маргарита, опять наполняя свой стакан. – Да вот человека ли... А? Вам добавить?

– Чуть попозже, – привычно ответил Пафнутьев, чтобы не огорчать женщину резким отказом. Вроде и согласился, а вроде и отверг столь лестное в других обстоятельствах предложение.

– Как хотите, – и Маргарита одним глотком опорожнила четверть стакана.

– Видите ли, Маргарита, – Пафнутьев опять начал осторожно подбираться к причине своего появления в доме, – убит человек, ваш муж. Моя задача – найти убийцу.

– Найти убийцу? – удивилась Маргарита. – И все?! И в этом вся ваша проблема! Вася! – обернулась она к Вохмянину. – Поможем человеку, найдем ему убийцу, а?

– Отчего же, можно.

– Я гожусь? – спросила Маргарита, чем повергла Пафнутьева в полное оцепенение.

– Вы хотите сказать, что сами убили своего мужа?

– Упаси боже! Как вы могли подумать такое! Я просто предложила себя на роль убийцы. Чтобы в эту ночь мы все чувствовали себя свободными, раскрепощенными...

– Но вы его не убивали?

– Костю? Нет. Сегодня я его не убивала.

– А раньше?

– Раньше убивала. Каждый день с утра до вечера. А он убивал меня. Мне кажется, только этим мы и занимались в жизни. А, Вася?

– Вполне возможно, – Вохмянин неизменно вел свою линию – со всем соглашался, ничего не отрицал, но и ничего не подтверждал. Видимо, Маргарита иного от него не ожидала, поскольку ни разу не переспросила, не потребовала более ясного отношения к своим словам.

– Маргарита, – Пафнутьев снова попытался вернуть разговор на нужное направление. Он уже почти не надеялся на успех и потому спросил напрямую: – Маргарита, как вы думаете, кто мог убить вашего мужа?

– Костю? Да кто угодно. Вася, ты бы мог убить Костю?

– Отчего же... Если бы стояла такая задача...

– И знал бы за что, да? – Маргарита проявила вдруг неожиданную цепкость мысли.

– Нашел бы, – усмехнулся Вохмянин маленьким своим, почти женским ртом.

– А что, долго пришлось бы искать причину?

– Да нет... Она всегда под рукой.

– Но это не ты его убил? – продолжала терзать телохранителя Маргарита.

– Нет, не я.

– И жалеешь об этом?

– Не то чтобы жалею, – опять начал юлить Вохмянин, но Маргарита выручила его, перебила жестко и резко:

– А я жалею.

– О чем? – у Пафнутьева, кажется, голова пошла кругом.

– Что не я убила его на этот раз.

– Объячева и раньше убивали?

– Вася, сколько на него было покушений?

– Не то три, не то четыре... Я участвовал в двух.

– В покушениях? – в голосе Пафнутьева явно прозвучала беспомощность.

– Нет, в предотвращении покушений. Я же телохранитель, а не киллер.

– И за что вам хотелось убить Объячева? – спросил Пафнутьев у Вохмянина.

– Разве я в этом уже признался? – он широко открыл маленькие свои глазки и посмотрел на Пафнутьева с явным торжеством. – Нет. Я просто беседую с женщиной, которая потрясена смертью любимого мужа, держится из последних сил и старается хоть как-то ответить на ваши вопросы. Да, чтобы выжить в эту страшную ночь, она выпила виски, может быть, сделала лишний глоток или два... И когда завтра вы скажете ей об ее же словах, она их не вспомнит.

– Наверняка не вспомню, – Маргарита смотрела на Пафнутьева насмешливо и совершенно трезво.

– Ну вы даете, ребята! – растерялся Пафнутьев. – Так много знать о жизни в этом доме, так легко и свободно говорить обо всем... Может быть, вы просто назовете имя убийцы?

– Ищущий да обрящет, – нараспев протянула Маргарита библейские слова и потянулась к бутылке. Почти не глядя, она плеснула виски во все три стакана и, отставив бутылку, повернулась к Пафнутьеву с широкой радушной улыбкой. Зубы у нее были свои, хорошие зубы, правильной формы, но великоваты. Какая-то легкая, едва уловимая хищноватость проглядывала в Маргаритиной улыбке. – Выпьем? – спросила она. – За ваш успех! Или слабо?

– Нет, не слабо, – сказал Пафнутьев. – Простите, в доме труп... Чокаться вроде неловко.

– Не будем! – азартно произнесла женщина и опять одним большим глотком опрокинула виски в себя.

Вохмянин выпил медленно, как бы отцеживая зубами посторонние примеси. А встретившись взглядом с Пафнутьевым, моргнул в сторону двери: дескать, уходим, больше мы здесь ничего не добьемся – баба пьяная и вот-вот отключится.

– Спасибо за угощение, – церемонно произнес Пафнутьев, поднимаясь с диванчика. – Было очень приятно познакомиться с вами. Надеюсь, мы еще встретимся, причем в самое ближайшее время.

– Не возражаю, – сказала Маргарита, протягивая руку к пульту управления.

– До скорой встречи! – сказал Пафнутьев на прощание и, не успев дойти до двери, снова услышал стенания, стоны и вскрики – Маргарита вернулась к «Красной шапочке».

Оглянувшись, Пафнутьев в последний момент, перед тем как закрыть дверь, увидел, как по лицу Маргариты носятся красноватые сполохи соблазнительно-запретных картин. Глаза женщины горели, рот был полуоткрыт, а рука снова тянулась к прекрасному виски, вкус которого Пафнутьев до сих пор чувствовал на губах.

– Вопросы есть? – спросил Вохмянин, когда они остались вдвоем.

– Одни ответы!

– Тогда идем к секретарше. Света ее зовут, Светлана Юшкова.

– Что пьет Светлана Юшкова?

– Красное сухое. Предпочитает грузинское.

– Она мне начинает нравиться, – сказал Пафнутьев.

– Она всем нравится. И вы, Павел Николаевич, тоже ей понравитесь.

– Вы в этом уверены?

– Не сомневайтесь.

– Чем же я ей понравлюсь?

– Самим фактом своего существования.

– Неужели бывают такие люди?

– Не знаю, как в других местах, но в этом доме такое существо завелось. И до сих пор прекрасно себя чувствовало.

– Смерть Объячева потрясла хотя бы ее?

– Потрясение настигло ее несколько раньше, еще при жизни хозяина.

– Почему?

– Костя сказал ей открытым текстом, что мир и согласие в доме для него важнее, нежели любовь красотки, какой бы обалденной она ни была. Светка должна была уйти отсюда – это был вопрос времени, одной или двух недель.

– Вы сказали, что она нравится всем... Маргарите в том числе?

– Нет. Маргарите она не нравится. Маргарите нравлюсь я.

– Чем?

– Вы же сказали, что у вас полная голова ответов! – рассмеялся Вохмянин.

– Виноват, – Пафнутьев прижал руку к груди. – Скажите, Вася... А какой ваш любимый напиток?

– Водка. Но хорошая.

Пафнутьев с чувством пожал руку Вохмянину, и тот прекрасно его понял – хоть одна родная душа нашлась на весь дом.

– И еще, Вася... Вы кого-нибудь подозреваете?

– Всех.

– Никого не исключая?

– Ни единого. Не знаю, насколько это убедительно, но... Я был нанят телохранителем. И со своей задачей не справился. Мой хозяин убит. Это плевок мне в лицо. Я должен найти убийцу. И я его найду. Вместе с вами или без вас.

Пафнутьев всмотрелся в крупное лицо Вохмянина, на котором почти игрушечными казались маленькие сочные губки, всмотрелся в утонувшие под тяжелым лбом тоже небольшие глазки, редкие светлые бровки. Пафнутьев хотел бы верить Вохмянину, тот нашел слова и произнес их хорошо, сильно произнес...

Но Пафнутьев тоже никого не исключал, тоже подозревал всех – вести себя иначе он просто не имел права. А что касается самого телохранителя, то у него была очень веская причина не любить своего хозяина, у него были основания даже для ненависти. Те немногие полупрозрачные намеки, которыми поделился Вохмянин об отношениях его жены с Объячевым, убеждали – сбрасывать его со счетов, освобождать от подозрений нельзя.

И еще...

Слушая Вохмянина, Пафнутьев все тверже убеждался, что перед ним человек – сильный, страстный, человек, не прощающий обид и не желающий ни от кого прощений. Он поступит так, как считает нужным, и ничто его не остановит – ни страх наказания, ни чье-либо мнение, ни риск быть разоблаченным. Вохмянин через многое прошел и, похоже, через многое готов пройти. У него есть своя система ценностей, она наверняка не во всем совпадает с правовой, но он от нее не отступит.

– Вы единственный телохранитель у Объячева?

– Нет. Нас пятеро. Но в этом доме я один. Другие – для конторы, для машины, для встреч и поездок... Конечно, я чувствовал напряг в доме, который был постоянно. Иногда он ослабевал, иногда сгущался так, что все часами сидели, запершись по своим комнатам. Но чтобы до такой степени... Этого я не предполагал. Или возникли какие-то обстоятельства, мне неизвестные, или у кого-то кончились силы.

– Или нашлись силы?

– Это одно и то же, – Вохмянин махнул тяжелой красноватой ладонью. – Когда кончаются силы вести себя подобающим образом... Человек становится способным на многое. На убийство в том числе.

«Ни фига себе, – изумленно подумал Пафнутьев. – Этот человек далеко не дурак, похоже, он всех обитателей дома видит насквозь. Если, конечно, сейчас говорил не о самом себе. Уж больно тонкие выводы делает о человеческой натуре, для телохранителя слишком уж тонкие. О себе, ох о себе говорил Вохмянин столь прочувствованные слова».

* * *

Войти к Юшковой Пафнутьев не успел – едва Вохмянин подвел его к двери, едва вознамерился постучать, Пафнутьева окликнул Андрей:

– Павел Николаевич! Есть разговор.

Пафнутьев посмотрел на Андрея, торопливо поднимающегося по винтовой лестнице.

– Я позже сам зайду к ней, – сказал он Вохмянину. – Где я вас найду?

– Внизу. В каминном зале.

– Договорились. – И Пафнутьев пошел навстречу Андрею. – Есть что-то новенькое?

– Докладываю обстановку... Шаланда уехал. Опера своего оставил, а сам слинял. Обещал прислать команду – вдвоем обыскать этот дом невозможно.

– Похоже на то.

– Еще, говорит, пришлю машину за трупом.

– Тоже разумно.

– Внизу, в подвале, вас дожидаются двое строителей. С Украины ребята. Отделочники. Перепуганные и несчастные.

– Так любили Объячева?

– Он, оказывается, не платил им уже год. Договорились, что рассчитается, когда полностью сделают свою работу. Через месяц собирались закончить. А он возьми да и помри. Они просто в ужасе, Павел Николаевич.

– Я тоже, – сказал Пафнутьев.

– С женой говорили?

– Да. Порнуху смотрит. «Красная шапочка» называется.

– Вместе смотрели?

– Недолго. Я потерял самообладание и позорно бежал.

– Тут у Объячева, оказывается, гость – партнер по бизнесу Вьюев. Пытался бежать.

– Удачно?

– Я настиг его уже за воротами. Пер мужик по колено в грязи, будто за ним дикие звери гнались.

– Это были не дикие звери, это был ты, Андрюша? – улыбнулся Пафнутьев.

– Совершенно верно. У третьего дома настиг. Он так несся, будто жизнь спасал. При нем был чемоданчик с документами. Отдавать не хотел ни в какую. Но я, с вашего позволения, этот чемоданчик все-таки изъял. Он заперт, но, при надобности, мы его вскроем, все эти цифровые замочки...

– Правильно, Андрей. Всех впускать, никого не выпускать.

– Тут есть у них молодуха, кстати, жена телохранителя. Так вот, с ее помощью я запер все двери, какие только нашел. Она у них не то домработница, не то домоправительница... Крутая тетенька. Надо бы вам с ней потолковать.

– Дойдет очередь. Меня тут уже дожидается одна... Говорят, невероятной красоты женщина.

– Слышал. Будьте осторожны. Девушка не всегда отвечает за себя.

– Настолько опасная?

– Любвеобильная.

– Разберемся... А вот и Худолей! – по лестнице осторожно, словно боясь вспугнуть кого-то, пробирался эксперт. Увидев Пафнутьева, он бросился к нему с такой радостью, будто уже и не надеялся увидеть живым.

– Паша! – вскрикнул Худолей. – Паша... – но, увидев Андрея, посерьезнел и, взяв Пафнутьева под руку, повел в сторону.

– Увидимся в каминном зале! – успел крикнуть Пафнутьев Андрею. Тот кивнул и направился к винтовой лестнице. – Слушаю тебя, Худолей.

– Паша... Я сейчас тебе такое скажу, такое скажу, что ты прямо вот здесь упадешь и не встанешь.

– Тогда не надо.

– Нет, я все-таки скажу, может быть, ты выдержишь, может быть, встанешь после того, как упадешь. Я только что был в подвале.

– Андрей тоже был в подвале. Вы там не встретились?

– А! – Худолей досадливо махнул полупрозрачной своей ладошкой. – Он с хохлами трепался, а я делом занимался. Я там такое увидел, Паша! – Худолей прижал к груди обе ладошки и прикрыл глаза. – Скажу откровенно... Все мои представления о жизни, о людях, все мои представления о самом себе... рухнули. Только сейчас я понял, как убого, беспросветно мое существование, какими недостойными путями я шел по жизни...

– И что же ты такое увидел? – сочувственно спросил Пафнутьев.

– Я содрогнулся, Паша. Я в шоке. И не отвечаю ни за свои слова, ни за свои поступки.

– Может быть, нам вместе спуститься в подвал? – предложил Пафнутьев.

– Подвергнуть тебя такому испытанию... Только, Паша, если ты сам этого хочешь. Только если ты сам принимаешь такое решение. Ну как, готов?

– Пошли, – сказал Пафнутьев и направился к винтовой лестнице, втиснутой в круглую кирпичную башню.

– Нет, Паша, нет! – ухватил Пафнутьева за рукав Худолей, потащил его в противоположную сторону – по темному длинному коридору, в глубине которого тускло светилась маленькая лампочка. – Осторожно, здесь ведра, швабры...

Коридор заканчивался узкой дверью. Открыв ее, Худолей бесстрашно шагнул через порог – он уже, видимо, здесь все обходил, исследовал, изучил.

– Ну, ты даешь! – пробормотал Пафнутьев.

– Эта лестница ведет прямиком в подвал. На нее можно выйти с каждого этажа. Видишь двери? Если вдруг какая надобность приспичит – милиция окружит, бандюги начнут обстрел, натовцы десант сбросят... Ты сразу в подвал. И огородами, огородами – только тебя и видели.

Чем ниже опускался Худолей, тем он становился нервнее, чаще оглядывался на Пафнутьева, словно хотел убедиться, что тот не сбежал, не бросил его в этом опасном путешествии.

– Только, Паша, ты это... Не делай сразу поспешных выводов... Не торопись с выводами. Осмотрись, успокойся, присядь на что-нибудь... А уж потом слова произноси. Там не каждые слова годятся, там, Паша, с выбором надо, осторожно, продуманно. Десять раз мысленно словечко про себя проговори, а уж потом вслух, для других ушей.

– Что там? – не выдержал Пафнутьев. – Трупы?

– Да ну, трупы! – Худолей пренебрежительно махнул ручонкой. – Стал бы я тебе трупы показывать... Что ты, трупов никогда не видел? Видел. И еще будешь видеть. Жизнь у тебя такая, Паша, не каждый выдержит, не каждому по силам... И кто бы оценил, кто бы поддержал душевным словом... Грамоту какую дал, медаль за отвагу... Нет!

Худолей продолжал бормотать, было такое впечатление, что он попросту боится замолчать, боится тишины, которая с каждым этажом вниз становилась все более давящей какой-то, все более глухой. Когда они сошли с последней ступеньки, Пафнутьев ощутил под ногами плотный бетон: понял, что они в подвале. Вокруг была такая темнота, что только судорожно вцепившаяся в его рукав ладошка Худолея говорила о том, что он здесь не один.

– Я рядом, Паша, – шептал Худолей. – Я с тобой, не бойся.

– Да я вроде того, что ничего...

– Здесь есть выключатель, сейчас найду, – ладошка Худолея разжалась, и Пафнутьев остался один в этой невероятной темноте.

Шаркающей походкой, чтобы ни обо что не споткнуться, Худолей двинулся куда-то вправо, но слева, слева Пафнутьев явственно услышал какой-то шорох, ритмичный шорох, отдаленно напоминающий человеческие шаги, падающие капли воды, раскачивающийся на веревке груз.

– Нашел! – обрадованно произнес Худолей, и в тот же миг подвал осветился тусклым светом. Но после кромешной темноты свет от сорокаваттной лампочки казался сильным. – Видишь? – свистящим шепотом спросил Худолей. – Видишь?!

– Что? – недоуменно произнес Пафнутьев, который ожидал чего угодно, вплоть до человеческих голов, насаженных на железные штыри. На самом деле все оказалось проще и безобиднее. – Подвал просторный, можно ставить бильярдный стол, теннисный...

– Бильярд у него наверху. Полный, между прочим. А теннисный стол – в спортивном зале.

– Здесь есть спортивный зал?

– Не о том говоришь, Паша! Не туда смотришь! Не так ты живешь, ох не так! – и Худолей, снова ухватив Пафнутьева за рукав цепкой своей ладошкой, поволок в дальний угол. – Видишь?! – прошептал он чуть слышно, издали указав обожженным растворами пальцем на коробки, сложенные в углу.

– Ну?

Худолей посмотрел на Пафнутьева с такой жалостливостью, с таким бесконечным сочувствием, будто тот осрамился в его глазах во всем и навсегда.

– Паша, – Худолей приблизился к коробкам, вздрагивающей рукой коснулся одной из них и произнес каким-то смазанным, надломленным голосом. – Паша, это «Смирновская»... Наша «Смирновская»... А вот ихняя «Смирновская»... Наша, конечно, лучше, но главное – есть и та, и другая... Представляешь? – Худолей вынул платок из кармана и вытер выступившую на лбу влагу. – А вон в той коробке, Паша... Там виски. Квадратные бутылки, золоченые пробки, черные этикетки, а емкость... Ты не поверишь! Они все литровые. В этих двух коробках тоже виски, но бутылки треугольные. Мне, Паша, треугольные больше нравятся. И вовсе не потому, что виски в них мягче, душистее, душевнее как-то... Вовсе нет – треугольная бутылка лучше в руку ложится... Она уже не выскользнет из ослабевших пальцев, она как бы роднится с тобой... И не подведет тебя, Паша, даже если пальцы твои увлажнятся от волнения и сладостного предчувствия... Тебя, Паша, посещают предчувствия?

– Особенно сладостные, – сказал Пафнутьев и не посмел, не решился разрушить возвышенное состояние худолеевской души.

– И меня посещают, – грустно кивнул Худолей. – Смотрю я, Паша, на все это богатство, на всю эту безудержную роскошь, – он кивнул в сторону коробок, – и думаю... Знаешь, о чем я думаю?

– О стакане.

– Нет, Паша, ты груб и ограничен. Святое тебе недоступно. Я думаю о своей загубленной жизни, Паша. И понимаю, только сейчас понимаю – она прошла мимо.

– Кто? – спросил Пафнутьев, отвлекшись от худолеевских рассуждений.

– Жизнь, Паша. Я о жизни говорю.

– Я смотрю, ты времени зря не терял, провел большую работу и вот-вот выйдешь на след преступника.

– А что на него выходить... Они все здесь перед тобой.

– Нужен один.

– Выберем, Паша. Есть из чего выбирать.

– А что вон в тех коробках? – Пафнутьев показал в другой угол подвала.

– Скажу... Только ты упрись во что-нибудь, чтобы не упасть... Прислонись к стене, вот так... В тех коробках, Паша... Мукузани, Оджелеши, Киндзмараули... Продолжать?

– Света любит грузинские красные.

– Ты тоже, я смотрю, времени зря не терял?

– Секретаршу еще не видел, только собираюсь представиться. Но о ее вкусах наслышан. Жена Объячева Маргарита тебе понравится больше.

– Это почему же?

– Предпочитает крепкие напитки.

– Значит, хорошая женщина, – уважительно сказал Худолей. – Нет, она не могла убить своего мужа. Это сделал кто-то другой. Скорее всего непьющий. Бойся непьющих, Паша, от них вся зараза в мире. Если пьющий и пойдет на что-нибудь предосудительное... То только в состоянии сильного алкогольного опьянения.

– А ты ничего предосудительного здесь не совершил?

– Совершил, Паша. Совершил, – горестно кивнул Худолей. – Я это... Позаимствовал у хозяина... Одну – четырехугольную, а вторую – трехугольную. Он не возражал.

– Он не будет возражать, даже если ты у него этот дом позаимствуешь.

– Значит, тоже хороший человек. Был.

– Тише! – сказал Пафнутьев и замер, прислушиваясь. Ему опять почудились какие-то звуки. Здесь, в подвале, в полной тишине, они казались странными – для них не было никакой причины, не было ничего, что могло бы эти звуки издавать. – Показалось, – наконец произнес Пафнутьев.

– Хозяин – ладно, он стерпит, ему все это скорее всего уже не понадобится, – Худолей махнул рукой в сторону коробок. – А ты, Паша, не возражаешь против моего безрассудства?

– Ты забыл прихватить «Смирновскую», – сказал Пафнутьев сурово и осуждающе.

– Паша! – вскричал Худолей. – Как ты прав, как ты прав! И знаешь, я хочу подсказать тебе очень дельную вещь... Ты будешь меня благодарить долго и, можно сказать, исступленно.

– Слушаю внимательно.

– Не торопись, Паша, со следствием, не торопись разоблачать злодея, а? И ему приятно будет, злодею, что он так долго ходит неразоблаченным, и нам приятно. Ты должен, Паша, не просто разоблачить нехорошего человека, тебе необходимо вскрыть всю подоплеку происшедшего, дать социальную оценку убийству, провести не только разъяснительную работу с жильцами этого дома, но и воспитательную. Да, на это уйдет неделя, вторая, третья... А ты все равно не торопись. Здесь столько всего, столько всего, что твою поспешность никто не поймет. А некоторые могут даже осудить. И сурово, Паша, потому что дружеский суд – справедливый, но суровый. Ты понял меня, Паша?

– Думаешь, тебе здесь на две недели хватит?

– Дольше! Гораздо дольше, Паша! Убийство такого человека наверняка получит огласку, люди уже взбудоражены. И если ты опрометчиво и бездумно раскроешь преступление за два дня... Общественность будет огорчена и разочарована в тебе, Паша.

– И ты тоже разочаруешься во мне? – механически спросил Пафнутьев, продолжая прислушиваться к невнятным звукам где-то совсем рядом, в этом самом подвале.

– С меня все и начнется, Паша. И я говорю об этом со всей присущей мне прямотой. И откровенностью.

– Это хорошо, – ответил Пафнутьев, не слыша слов Худолея. Он уже не мог откликаться на куражливое настроение эксперта, и тот сразу это понял, примолк, отошел в сторонку, не забыв все-таки, не забыв сунуть в служебную свою сумку бутылку «Смирновской» водки. Начальство велело – надо выполнять. А проделав это, сразу стал деловым, сосредоточенным. Дескать, какие бы неожиданности ни подстерегали нас в этом доме, какие бы опасности ни грозили, какие бы соблазны ни тревожили и ни терзали – мы все равно остаемся на посту и дело свое сделаем.

Еще раз обойдя подвал, убедившись, что, кроме залежей виски, паркета, кафельной плитки, лыж и велосипедов, здесь ничего нет, Пафнутьев и Худолей поднялись наверх. Правда, Пафнутьев подзадержался, прислушался, замерев на первой ступеньке лестницы. Но нет, ни звука.

– Ну и не надо, – пробормотал он.

* * *

Направляясь к секретарше Объячева, Пафнутьев уже представлял ее себе. Это наверняка будет красивенькая, пухленькая девочка с распущенными волосами и заплаканными глазами. И почти не ошибся. Волосы действительно были всклокочены, но короткие, так что распущенными их назвать никак нельзя было. Глаза тоже оказались хотя и не заплаканными, но красными, – видно, совсем недавно девушка рыдала в подушку, которая лежала в самом углу раскладного дивана.

И еще заметил глазастый Пафнутьев – диван раскладной, но для девушки явно великоват, двуспальным оказался диван, и, видимо, для этого были основания. Впрочем, что гадать – ясно, какие могут быть причины для подобных странностей.

Увидев входящего Пафнутьева, девушка вскочила, сделала несколько шагов навстречу, но тут же остановилась, осознав, что вошел совершенно незнакомый человек. Она была в сверкающем спортивном костюме лазурно-зеленого цвета. Наряд мало подходил к событиям, которые разыгрались в доме, но юное создание, похоже, еще не привыкло осознавать подобные вещи.

– Здравствуйте, – сказал Пафнутьев, тоже делая шаг навстречу.

– Здравствуйте.

– Я уже все про вас знаю. Вас зовут Света, фамилия – Юшкова, вы первая красавица не только этого дома, но и всех окрестных лесов. Это правда?

– Правда, – кивнула Юшкова. – А вы, наверное, приехали, чтобы задержать убийцу?

– Хотелось бы, – честно признался Пафнутьев.

– Какой кошмар, какой кошмар! – не в силах сдержаться, Юшкова почти упала на грудь Пафнутьеву и забилась в рыданиях. И ему ничего не оставалось, как обнять ее за плечи, прижать к своей груди девичью головку, погладить по волосам. Кто-то заглянул в дверь. Оглянувшись, Пафнутьев увидел понимающую ухмылку Вохмянина. Кивнув головой, он велел ему убираться: не нужны ему были свидетели в столь трепетный момент. – Когда я увидела дыру в его голове... Дыру, в которую мог протиснуться мой кулак... Как я рыдала, господи... Я чуть не упала там же, рядом, в лужу крови...

Как ни был потрясен Пафнутьев необычным поведением девушки, но его заскорузлость, отвратная, скукоженная натура проявила себя в полной мере, и в этот священный миг, когда на его груди рыдала самая красивая женщина из всех, которых ему довелось увидеть в своей паскудной жизни, не смог он удержаться от мысли, подлой и недоверчивой, – а лужи-то не было... Не зря Худолей все время причитал, что крови мало... Кровь была только на подушке... Но ведь не в кровать же рядом с трупом готова была упасть Светочка Юшкова...

И в то же время чаще обычного билось его истерзанное следовательское сердце, сознавал он, сознавал – от красавицы исходит такая нестерпимая вибрация, что все гены бедного Пафнутьева содрогнулись и расположились в каком-то совершенно невероятном порядке.