Текст книги "Арийский миф в современном мире"

Автор книги: Виктор Шнирельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Свастика – от солярного символа к нацистскому знаку

Остается сказать несколько слов о свастике, унаследованной нацизмом от австрийской ариософии. Свастика издавна служила важным религиозным символом в различных регионах мира. Ее нетрудно найти в самых разных культурах Евразии, Африки и даже в доколумбовой Америке. При этом у нее было много разных значений. В переводе с санскрита «свастика» означает «удачу», «успешное будущее». Ее связывали с добрым предзнаменованием, процветанием, плодородием, оберегом от злых духов и долгожительством. Одновременно она могла быть символом огня, молнии или небесных тел. Свастика играла большую роль в древнем индоиранском мире. В греко-римской Античности изображения свастики также пользовались популярностью. Ранние христиане нередко поклонялись в своих катакомбах свастике3737
  Например, изображение свастики было обнаружено на мозаике в церкви Рождества в Вифлееме (Rollin 1939: 69).


[Закрыть], и лишь в IV в. при императоре Константине официальным символом христианства стал крест. Свастика имела широкое хождение и в древнегерманском мире.

Разнообразные формы свастики можно встретить в буддизме, индуизме и джайнизме. Например, в японском буддизме встречаются как левосторонние, так и, реже, правосторонние свастики, как четырех-, так и трехпалые. Индуистская традиция ассоциирует правостороннюю свастику с солнцем; там свастика является знаком Вишну и символизирует космическое колесо, выражающее идею эволюции вокруг неподвижного центра. Одновременно правосторонняя свастика ассоциируется с мужчинами. Зато левосторонняя свастика служит женским символом и связывается с осенним и зимним солнцем, неблагоприятным для мужчин знаком. Поэтому в народной индуистской традиции правосторонняя свастика рассматривается как оберег, и ее можно видеть на входах в храмы, на дверях домов и при входе в стойла (Godwin 1993: 147–149; Solomos, Back 1996: 147–149). Кроме того, сегодня в традиционных сельских ритуалах в Индии свастика связана с астрологическими представлениями и служит защитой от несчастий (Freed, Freed 1980). Но в буддизме почитанием пользуется левосторонняя свастика.

В первобытности свастика встречалась в Месопотамии и в Палестине. Древнейшее изображение свастики происходит из Арпачии халафской эпохи (5-е тыс. до н. э.), а самое раннее изображение пятиконечной звезды было обнаружено на одном из глиняных сосудов из Джемдет Насра (конец 4-го тыс. до н. э.) – их сейчас можно видеть в Музее Ашмолиум в Оксфорде. Свастику использовали даже древние израильтяне, как свидетельствуют исследования развалин синагог Эдд-Дикке у озера Киннерет (Solomos, Back 1996: 149).

Использовавшаяся еврейским каббалистическим учением, свастика была заимствована масонами, а масонская символика в сочетании с буддистской традицией в свою очередь оказала влияние на оккультные и теософские учения конца XIX в. Неравнодушная к оккультизму, императрица Александра Федоровна носила оберег в форме свастики и ставила ее изображение на своих предсмертных письмах из Тобольска (Rollin 1939: 61–62; Замойский 1990: 182). Из тех же источников свастику позаимствовало и Временное правительство, изображавшее ее на некоторых российских купюрах в 1917 г. Эта традиция сохраняла свое значение даже в первые советские годы, когда свастика продолжала встречаться на бумажных денежных купюрах (Godwin 1993: 51–52). А во время Первой мировой войны свастика фигурировала и на некоторых английских финансовых документах (Godwin 1993: 148). Следует отметить, что в теософской символике свастика мирно уживалась со звездой Давида и лишь германские антисемиты и нацисты сделали их символами расового антагонизма (см., напр.: Weissmann 1991b, S.135, Taf. XI).

С арийской традицией свастика оказалась связанной после раскопок в Трое, проведенных Генрихом Шлиманом, который отождествил троянцев с «фракийцами-тевтонцами» и провозгласил свастику «арийским символом» (Goodrick-Clark 1998: 23–24, 34). В 1889 г. в Париже польский библиотекарь М. Змигродский организовал выставку, призванную продемонстрировать неразрывную связь между свастикой и древним арийским наследием (Quinn 1994: 22–25). Затем свастика нашла почетное место в популярной книге немецкого писателя Эрнста Краузе, откуда ее и позаимствовали деятели немецкого «народнического национализма». Именно после этого она стала едва ли не излюбленным символом австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Его последователь, поэт Альфред Шулер, распространял его учение в Мюнхене, положив его в основу своих лекций, пропагандировавших гремучую смесь из идей национального пробуждения, конспирологии и антисемитизма (о нем см.: Васильченко 2008: 350–384). Именно он принес ариософскую идею свастики в Германию, сделав ее стержнем своей антисемитской поэмы «Эпилог Яхве-Молоха». Там свастика изображалась тевтонским символом солнца, якобы выражавшим внутреннюю сущность немецкого народа. Свастика понравилась лидерам ряда немецких ультранационалистических организаций типа созданного в 1912 г. Ордена тевтонцев и вольсунгов, сделавших ее своей эмблемой. Тогда под эгидой Германского ордена начал выходить журнал «Руны», обложка которого была украшена свастикой. А еще раньше, в 1907 г., Ланц фон Либенфельс поднял флаг со свастикой над своим замком в Австрии (Гудрик-Кларк 1995: 123; Phelps 1963: 250; Solomos, Back 1996: 147).

После окончания Первой мировой войны свастика приобрела необычайную популярность в Германии у антисемитски настроенной молодежи. И в 1919 г. прусскому министерству образования даже пришлось пойти на ее официальное запрещение. Полагают, что именно в это время молодой Гитлер был захвачен лекциями Шулера. Нацистская партия сделала свастику своим символом в августе 1919 г. с подачи зубного врача Фридриха Крона, чью богатую домашнюю библиотеку прилежно посещал Гитлер. Позднее, находясь в заключении после неудавшегося Пивного путча, Гитлер писал: «Как национал-социалисты мы связываем нашу программу с нашим флагом. Красный цвет на нем означает социальную идею движения, белый – националистическую идею, свастика заключает идею борьбы за победу арийского человека, а также… победу идеи созидательного труда, которая как таковая всегда была и будет направлена против семитов» (Hitler 1971: 497. Об этом см.: Quinn 1994: 4; Weissmann 1991b: 135–137; Solomos, Back 1996: 149).

При нацистском режиме свастика стала официальным символом Третьего рейха и использовалась в самых разных комбинациях, как это было на огромном стадионе в Нюрнберге, где регулярно проводились массовые парады. Знак свастики изображали в когтях орла, с которым нацистская идеология связывала героические качества, свойственные «истинному арийцу» (Quinn 1994; Solomos, Back 1996: 150). Именно этот смысл придают свастике и нынешние правые радикалы. В частности, Серрано изображал свастику символом «утраченной расовой чистоты», символом героев, стоящих за возвращение Гипербореи (Серрано 1994).

Глава 4
Источники и корни русского «арийского мифа»

Национализм и ностальгия по далекому прошлому

Хорошо известно, что представления о прошлом играют большую роль в национальной идентичности. Однако в данной книге речь идет не о прошлом вообще, что было бы неудивительным, ибо это характерно для самых разных типов национализма, а о весьма отдаленном прошлом, о котором и ученым-то не так уж много известно. В чем причина этого увлечения?

Сравнительный анализ показывает, что народы, испытывавшие в прошлом жестокий колониальный гнет, вынуждены искать славные страницы своей истории в весьма отдаленных эпохах, причем чем дольше существовал колониальный режим, тем с более далеким прошлым они связывают существование Золотого века. А в том, что он когда-то существовал, у них сомнений нет. Так, духовные лидеры многих нерусских народов бывшего Советского Союза относят свое славное прошлое к периоду, предшествовавшему русской колонизации (см., напр.: Шнирельман 1999в; 2006; Shnirelman 1996a). Те народы, судьба которых складывалась не гладко и до присоединения к России (грузины, армяне), углубляются еще дальше в историю: грузины обращаются к временам царицы Тамары, а армяне – к эпохе Тиграна Великого (Шнирельман 2003). Наконец, те народы, средневековая история которых слабо представлена в письменных источниках и/или небогата «великими» достижениями (народы Северного Кавказа, многие тюркские народы и пр.), склонны искать своих предков среди прославленных народов древности (шумеров, древних иранцев и т. д.), для чего обращаются к древнейшим письменным источникам, а также к современным достижениям сравнительно-исторического языкознания и археологии (Шнирельман 2006; 2009а). Весьма показательный пример в этом отношении представляют афроамериканцы, в последние десятилетия создающие или, что правильнее, изобретающие версию, согласно которой древнейшие цивилизации мира (от Египта и Шумера до Китая и Мезоамерики) были созданы чернокожими (Sertima 1985)3838
  Об анализе этого явления см.: (Williams 1991: 254; Haslip-Viera, Ortiz de Montellano, Barbour 1997; MacDonald et al. 1995: 5–7; Lefkowitz 1997; Shavit 2001).


[Закрыть].

Возникает вопрос, какое отношение все это имеет к русским, чья история более чем богата разнообразными коллизиями и которые в течение последних веков построили могущественное государство? Оказывается, имеет, ибо для радикальных националистов, завороженных идеей космического еврейского заговора, включающего якобы и искусное манипулирование с христианством, вся эпоха православия на Руси представляется одной большой черной дырой. Не спасает положение и короткий языческий период Киевской Руси, ибо ему предшествовал период, когда некоторые восточнославянские племена были данниками хазар. И хотя киевские князья-язычники, в особенности Святослав, сумели от этого освободиться и даже ухитрились разгромить когда-то могущественный Хазарский каганат, это не освобождает русских радикалов от чувства горечи по поводу «еврейского засилья» на заре русской истории. Иными словами, средневековая история не дает им желаемого удовлетворения деяниями предков. Кроме того, христианская церковь всегда стояла выше национальных различий и стремилась к интернационализации своей паствы. Поэтому современная этнонациональная идея плохо уживается со стремящимся к денационализации христианством. И, наконец, призывая к смирению, христианство разоружает этнонационалистов, которым в борьбе за власть требуются совершенно иные качества – агрессивность, смелость, жертвенность, готовность к кровопролитной вооруженной борьбе, нетерпимость к «врагам нации» и пр. (об этом см., напр.: Яворський 1992; Баркашов 1994а), то есть те качества, о которых когда-то писал Ницше.

Вот почему у радикальных националистов обнаруживается такая поистине ненасытная страсть к первобытности, когда славяне якобы пребывали в девственной чистоте, не были еще развращены внешними влияниями и, следовательно, могли быть носителями совершеннейшей в мире идеологии и, руководствуясь ею, вести успешные войны с врагами и совершать великие подвиги. Откуда же наши националисты-неоязычники черпают материалы об этой эпохе? Во-первых, в течение двух-трех последних десятилетий они открыли для себя целый пласт славянофильской исторической литературы («славянская школа») XIX в., которая из-за своей очевидной методической слабости уже тогда подвергалась суровой критике (Васильевский 1882; Веселовский 1882) и с тех пор стала исключительно историографическим достоянием нашей науки (Пичета 1923; Рейтблат 2003). Во-вторых, они пользуются псевдоисторическими сочинениями русских и украинских эмигрантских авторов-дилетантов (Ю. П. Миролюбов, С. Лесной, Ю. Г. Лисовой, Л. Силенко, С. Ляшевский и др.). В-третьих, их настольным пособием служит вышедшая из этой среды поддельная так называемая «Влесова книга». В-четвертых, они опираются на некоторые «исторические труды», написанные рядом советских авторов в шовинистическом угаре конца 1940-х – начала 1950-х гг. В-пятых, они с готовностью подхватывают из научно-популярной литературы устраивающие их данные, полученные археологами и лингвистами уже в наше время. Ну и, наконец, в-шестых, энергично протестуя против названия «фашистов» (Авдеев 1994: 163; Беляев 1995: 17; Перин 1995; Родные просторы, 1993, № 3: 18), они не брезгуют пользоваться откровенно нацистскими этнологическими и расовыми теориями, популярными в Германии при Гитлере.

Определенный интерес представляет и тот факт, что отождествление евреев с символом Мирового Зла не мешает идеологам неоязычества пользоваться некоторыми идеями выдающихся еврейских мыслителей, пытавшихся искать нетривиальные объяснения ряда неясностей в еврейской истории. Например, в неоязыческой литературе популярна идея о том, евреи были якобы специально созданы то ли египетскими жрецами, то ли инопланетными Учителями, то ли просто «Темными силами» для выполнения некой глобальной миссии. Откуда же взялась эта идея? Ее корни уходят к концу 1930-х гг., когда Зигмунд Фрейд пытался постичь загадку монотеизма. Ему казалось, что она легко разрешается, если предположить, что Моисей был египетским жрецом, последователем фараона Эхнатона, безуспешно пытавшегося ввести в Древнем Египте культ единого бога Амона3939
  Эта идея имеет масонские корни. См., напр.: (Clavel 1843).


[Закрыть]. Смерть Эхнатона положила конец этому начинанию. Но, по мнению Фрейда, египтянин Моисей мог попробовать спасти дело, привив новую религию другому народу и наделив его соответствующими тайными знаниями (Фрейд 1993). При всей своей оригинальности эта идея не нашла места в современной науке. Специалисты считают книгу о Моисее одной из самых слабых работ Фрейда (Moscovici 1985: 220). Но ею с благодарностью воспользовались антисемиты для того, чтобы изобразить евреев искусственно выведенным «зомбированным» народом, этакими «биороботами», чья миссия якобы заключалась в служении силам Зла.

«Славянская школа»

У истоков славянской школы стояли М. В. Ломоносов и ряд славянских просветителей начала XIX в. Всеми ими двигало желание «восстановить справедливость», продемонстрировав, что славяне были ничуть не моложе и ничуть не менее цивилизованными, чем народы Западной Европы. Тем самым они стремились защитить честь и достоинство своих стран или народов, доказать их право на равное с народами Запада место в мировой истории и, следовательно, в мировом сообществе. Всех их оскорбляло, как им казалось, пренебрежительное отношение господствовавшей тогда в исторической науке немецкой школы, считавшей древних славян дикарями, которым германцы несли свет учености. В свою очередь немцам эта последняя концепция служила оправданием их экспансии на восток, покорения или даже уничтожения многих славянских общин в западных районах славянского мира. Так что научный спор имел серьезную политическую подоплеку.

Ломоносов выступил против немецкой концепции становления Русского государства в середине XVIII в., когда в российской науке и, шире, в российском государственном аппарате немецкое влияние было очень сильным. Эмоциональный порыв Ломоносова отражал общие настроения «русской партии», недовольной немецким засильем (Забелин 1908: 56 сл.). Деятельность Ю. И. Венелина и З. Доленга-Ходаковского приходилась на 1820 – 1830-е гг. Оба они были выходцами из тех славянских народов, которые вплотную сталкивались с тяжелым чужеземным гнетом, приводившим к упадку местных культурных традиций, нищете и невежеству подавляющего большинства населения. Венелин был карпатским русином, чья просветительская деятельность сыграла большую роль в возрождении болгарского народа (Пыпин 1890: 362–363; Безсонов 1856; Молнар 1856; Никулина 1989). Доленга-Ходаковский происходил из белорусской земли, входившей в недавнем прошлом в состав Польского государства. Он сражался в войсках Наполеона за свободу крепостных крестьян, а после поражения французов стал истовым пропагандистом общеславянской общности (Зiлинський 1963; Малаш 1990).

По разным причинам все такие авторы обращались к дохристианскому периоду жизни славян. Ломоносов пытался доказать случайность и незначительность варяжского эпизода на Руси, где, как он полагал, государственность возникла до варягов и где имелись длительные традиции высокой культуры, сложившейся и развивавшейся помимо каких-либо влияний извне (Ломоносов 1952). Доленга-Ходаковский настойчиво проводил мысль о том, что история и цивилизация славян имели глубокие дохристианские корни, что славяне являлись особым культурным миром. Он впервые предпринял попытку дать детальную характеристику образа жизни и духовной культуры славян языческого периода, тем самым заложив основы славянской археологии, этнографии, фольклористики и языкознания (об этом см.: Малаш 1990). Венелин первоначально ставил перед собой более узкую задачу – пробудить самосознание болгарского народа. Именно ради этого он пускался на поиски великой болгарской предыстории, что неизбежно заставляло его затрагивать вопросы древнего общеславянского единства и его культуры (Венелин 1856а; 1856б).

Иначе говоря, создателями «славянской школы» двигал прежде всего эмоциональный задор, направленный против того, что оскорбляло их национальные чувства. В методологическом плане они были достаточно беспомощны, многие их аргументы звучат для современных специалистов наивно и неубедительно. Однако они были первопроходцами, и их смелые построения ставили интересные проблемы и открывали новые направления исследований. Вместе с тем их последователи, которые и сформировали окончательно «славянскую школу», постепенно отходили все дальше и дальше от магистрального пути развития науки и погружались в пучину беспочвенных фантазий, руководствуясь исключительно этноцентристской славянофильской идеей. В свое время В. И. Пичета характеризовал эту школу как «сильную своим национально-патриотическим шовинизмом, но весьма далекую от настоящей науки» (Пичета 1923: 118). Даже такой русский патриот, как И. Е. Забелин, относился к этой школе весьма скептически и писал о смехотворности многих ее «достижений» (Забелин 1908: 38–39).

Тем не менее построения «славянской школы» с готовностью подхватили современные творцы «славяно-арийского мифа». О каких идеях, выдвинутых этой школой и вскоре полностью опровергнутых наукой, идет речь? Прежде всего о поисках славян повсюду на огромных территориях даже в глубочайшей древности, для чего славяне искусственно отождествлялись с самыми разными народами, известными по ранним письменным источникам, – с троянцами, скифами, сарматами, роксоланами, готами, гуннами, древними тюрками-болгарами, вандалами, варягами и даже этрусками.

Корни таких взглядов уходят к самым истокам русской историографии – к Синопсису, весьма популярному в России со второй половины XVII и до самого начала XIX в., когда он представлялся русским интеллектуалам наиболее основательным источником сведений о Древней Руси и происхождении славян (Формозов 1992). Именно оттуда черпал сведения Ломоносов, писавший о родстве русских с роксоланами и сарматами. Он же выводил древнейших славян («венедов») из Трои. Ломоносов, а за ним и Венелин отождествляли древних болгар-тюрков Причерноморья и Поволжья со славянами. Отрицая скандинавское происхождение названия «русь», представители «славянской школы» искали его истоки повсюду и во все мыслимые и немыслимые эпохи. Ломоносов даже воспроизводил версию Степенной книги о том, что Рюрик происходил из пруссов, якобы находившихся в родстве с римскими императорами. Между тем Степенная книга была составлена в Москве в XVI в. специально для того, чтобы легитимизировать власть московского царя и доказать происхождение его титула напрямую от императора Августа (Забелин 1908: 140). Именно Ломоносов впервые высказал мысль об исконной связи русов с островом Рюген, расположенным на Балтийском море. Венелин относил к славянам ираноязычных скифов и сарматов и тюркоязычных гуннов, восхищаясь подвигами якобы славянского вождя Аттилы. Он делал это для того, чтобы показать славян одним из древнейших народов Европы. Кроме того, он изобрел некую «гунно-аваро-хазарскую державу», назвав ее «царством русского народа». С Венелина началась и традиция отождествления этрусков со славянами и утверждения приоритета их письменности.

Это направление исторического мышления не осталось без внимания и со стороны русских самодержцев. Еще императрица Екатерина II любила размышлять на досуге о древней славянской истории и находила «славянскую» топонимику в Испании, Франции, Шотландии и даже в Индии и Америке. Она утверждала, что ранние короли Франции и Испании были славянами по происхождению. Ей принадлежит честь «открытия» связей этрусских и рунических памятников с «древним славянским письмом». Наконец, незадолго до своей смерти она пришла к мысли о том, что славяне якобы три раза завоевывали Европу от Дона до Швеции и Англии (Екатерина II 1878: 318, 321–325, 636). Примечательно, что для некоторых неоязычников не только Ломоносов, но и Екатерина II до сих пор представляются непревзойденными авторитетами в решении научных споров (Рыжков 1991; 1993: 309).

В конце 1830-х – 1840-х гг. те же идеи развивал в борьбе с немецкой историографией один из основоположников славянофильства А. С. Хомяков, без устали доказывавший принадлежность славян к индоевропейцам. Все географические названия, хоть как-то сближающиеся с венедами/вендами, он однозначно интерпретировал как следы обитания древних славян. В итоге он щедро расселял славян по всей первобытной Европе от Волги до Франции и Голландии. Правда, он критиковал чересчур смелые построения Венелина и справедливо отмечал, что на Земле нет чистых народов, что в процессе своего становления и развития народы складывались из различных компонентов (Хомяков 1871: 61). Тем не менее одним из важнейших компонентов многих народов Европы (например, вандалов, готов, кельтов и, конечно же, этрусков!) он считал славян. Даже Древнюю Трою он называл славянской землей и готов был именно с ней, а не с римским императором Траяном связывать известные упоминания о «веках Траяновых» в «Слове о полку Игореве». По мере изложения его фантазия становилась все более неуправляемой, и он готов был отождествлять венедов с «ванами» скандинавской мифологии, населять ими Кавказ и Иран и даже искать их у границ Китая. Колыбель «ванов» он находил в междуречье Оксуса (Амударьи) и Яксарта (Сырдарьи) и писал, что в старину «свободно и легко гуляло слово славянское от Бактрии до оконечностей Галлии» (Хомяков 1871: 298–311)4040
  О месте славян в исторической концепции Хомякова см.: (Riasanovsky 1952: 71–74; Walicki 1975: 220).


[Закрыть].

Особым почетом у современных творцов «славяно-арийского мифа» пользуются труды Е. И. Классена (1854а; 1854б; 1861)4141
  Его книга даже была переиздана в постсоветской России издательством «Белые альвы» в 1999 г.


[Закрыть], одного из наиболее беспомощных представителей «славянской школы», не имевшего никакого авторитета даже у своих современников, не говоря уже о последующих поколениях специалистов. Будучи немецкого происхождения, Классен стал в 1836 г. русским подданным, добившимся своей ревностной службой титула статского советника. В частности, еще в 1826 г. он входил в комиссию по коронации Николая I. С 1825 г. его профессиональная деятельность была связана с Московской практической коммерческой академией.

В области истории «заслуга» Классена состояла, пожалуй, лишь в том, что он довел рассмотренные выше идеи до полного абсурда, находя славян повсюду едва ли не во все эпохи. Он писал об обитании славян у Балтийского моря 4 тыс. лет назад, о подвигах русских защитников Трои, о русах в Аравии в эпоху царя Соломона, о Великой России в начале н. э. Он отождествлял со славянами едва ли не все народы Геродотовой Скифии, начиная, естественно, с самих скифов. Связь русов с этрусками никаких сомнений у него не вызывала. Он выводил донских казаков от гетов и гетами же населял Малую Азию. Он был убежден, что еще 4 тыс. лет назад венеды обладали грамотой, и объявлял все рунические письмена славянскими. Для него не было проблем с отождествлением санскрита со славянским языком, и он смело причислял парсов к славянам. В принципе он не выдвинул ни одной новой идеи, лишь скомпилировав все то, что высказывали до него Ломоносов, Шлегель, Венелин, Хомяков и ряд других авторов. Но если они пытались хотя бы сформулировать какие-либо методические приемы и руководствоваться ими при анализе источников, то он не делал и этого. Ему этого и не требовалось, ибо его труд преследовал конкретную идеологическую цель – дать русским моральную компенсацию за поражение в Крымской войне, продемонстрировав их исторические преимущества перед остальными народами, а следовательно, и справедливость их претензий на особое политическое место в мире.

«Славянская школа» продолжала занимать определенное, хотя и достаточно маргинальное, место в русской науке вплоть до Первой мировой войны. К ней принадлежал консервативный историк В. И. Ламанский, энергично, но без особых на то оснований настаивавший в своей магистерской диссертации на том, что славяне могли проникать в Малую Азию еще на рубеже н. э., если не раньше. Произвольно интерпретируя название греческого города Киос, он конструировал некую группу «киян», с которыми и был якобы связан легендарный Кий и которые со временем переселились в Поднепровье. Он же привлек и скандинавскую мифологию для доказательства того, что якобы в древности ваны соседили на Дону с асами, ушедшими позднее в Скандинавию (Ламанский 1859). Корни этой идеи можно обнаружить еще в упомянутых выше рассуждениях Екатерины II (Екатерина II 1878: 324).

Одним из поздних представителей «славянской школы» был Д. И. Иловайский. Он считал скифов «германо-славяно-литовской» ветвью индоевропейской или «арийской» семьи и настаивал на том, что преобладающим среди них было именно славянское население. А родину скифов он помещал между Оксом и Яксартом, то есть в сердце современной Центральной Азии (Иловайский 1876: 7, 22). В принципе такая локализация прародины скифов находит некоторую поддержку среди части ученых и ныне. Однако отождествление скифов со славянами несло во второй половине XIX в. особый политический заряд – шла колонизация Центральной Азии, и скифская генеалогия помогала ее оправдать «возвращением на земли предков». А вот один из аргументов, выдвигавшихся Иловайским в пользу такого отождествления, – скифы «любят паровые бани, как истые предки восточных славян…» (Иловайский 1876: 20). Он вслед за Хомяковым доказывал, что «века Траяни» в «Слове о полку Игореве» относились будто бы не к эпохе императора Траяна, а к событиям Троянской войны (Иловайский 1876: 121). Иловайский был яростным противником норманизма и настаивал на связи термина «русь» с Азово-Черноморской Русью, где якобы когда-то обитали «славяне-роксоланы»4242
  Роксоланы были ираноязычным племенем, и это было хорошо известно специалистам, современникам Иловайского (Васильевский 1882: 184–190).


[Закрыть]. К славянам он причислял и Ахиллеса. Но варягов он щедро отдавал норманам, не переставая настаивать на славянском происхождении их имен (Иловайский 1876: 269, 302 сл.).

На рубеже XIX–XX вв. в попытке найти древнейшие корни славян в Восточной Европе некоторые археологи также обратили свои взоры к скифским и сарматским древностям, вслед за историками «славянской школы» отождествляя их с предками славян (Самоквасов 1908; Забелин 1908)4343
  Впрочем, сторонником отождествления западных скифов («скифов-пахарей») со славянами был даже такой серьезный специалист, как А. С. Лаппо-Данилевский (1887: 359, 391–395).


[Закрыть]. Единственным положительным результатом этого подхода стало бурное развитие скифо-сарматской археологии. Для ранней истории славян это направление оказалось тупиковым.

«Арийская идея» достигла России в начале второй половины XIX в., благодаря польскому эмигранту Ф. Духинскому, бежавшему на Запад после Польского восстания 1830 г. и нашедшему убежище во Франции. Будучи польским патриотом, он пытался всеми силами восстановить местное общественное мнение против России. Имея в виду популярность «арийского мифа» в Европе, где «арийские предки» тогда высоко ценились, он всеми силами отлучал русских от «арийского наследия», делая их тем самым чуждыми Европе. Для обоснования польских территориальных и политических претензий он развивал глубокополитизированную версию этногенеза славян и соседних с ними народов. В 1861–1862 гг. в своих лекциях в парижском Научном обществе он всячески пытался отлучить великороссов от славянской общности. Находя им место среди туранцев, Духинский утверждал, что «арийцам» (индоевропейцам) и туранцам суждено было находиться в постоянной вражде друг с другом (Duchinski 1858; 1864).

Поэтому вступление русских ученых в «арийский дискурс» вначале преследовало цель доказать свою причастность к «арийству». Фактически это было продолжением выступлений ряда русских интеллектуалов против немецких и французских русофобов, исключавших русских из круга европейских народов (Нойманн 2004: 99 – 139; Laruelle 2005: 42–43). Первым ответ Духинскому дал журнал «Отечественные записки», возмущенный злонамеренным исключением русских из славянской семьи и их отлучением от «арийского наследия» (Краевский, Дудышкин 1864). После этого русских как славян к «арийцам» причислил во второй половине 1860-х гг. Н. Я. Данилевский в своей известной книге «Россия и Европа», вызвавшей большую полемику и выдержавшей несколько изданий (Данилевский 1895: 130). Затем против концепции Духинского выступил профессор Харьковского университета П. А. Безсонов. У него «арийство» русских никаких сомнений не вызывало, и он противопоставлял их туранцам, подобно Духинскому, рисуя тех дикой племенной массой. Полемизируя с последним, он замечал, что «неосторожное обращение русских с поляками, притязания поляков относительно народности русской и возведение этого в теорию туранизма, последование этому со стороны малороссов, – все это опасно» (Безсонов 1885: 106). В том же ключе высказывался и А. Н. Пыпин (Пыпин 1887). Следовательно, поначалу, как правильно отмечает М. Ларюэль, «арийский миф» в России выглядел как «миф об идентичности» – он призван был доказать принадлежность русских к европейскому единству, то есть наделить их «цивилизованностью» и «европейской культурой» (Laruelle 2005: 15–19, 181).

В 1879 г. в своей знаменитой Пушкинской речи Ф. М. Достоевский возвестил о готовности русских к «воссоединению со всеми племенами великого Арийского рода». Это и были русская «всемирность» и «братство», как их представлял Достоевский. В те годы «арийская идея» уже прочно ассоциировалась в Западной Европе с антисемитизмом, и «арийцам» было не по пути с «семитами»4444
  Этот вовсе не случайный нюанс «Пушкинской речи» тут же отметил Н. К. Михайловский. См.: (Михайловский 1909: 941).


[Закрыть]. О знакомстве Достоевского с антисемитскими трактатами, выходившими тогда на Западе, говорит «Дневник писателя». Так во второй половине XIX в. «арийская идея» постепенно вошла в русский дискурс практически одновременно как научная и как политическая.

В годы Первой мировой войны арийской тематикой увлекался казачий историк Е. П. Савельев, один из эпигонов «славянской школы», подхвативший рассуждения о «скифах-славянах» для реабилитации истории казачества. Но его интерес к «арийцам» имел иные мотивы. Ему было важно доказать, что казаки обладали собственной идентичностью, отличали себя от великороссов и с гордостью величали себя «казаками» (Савельев 1915, вып. 1: 3–4). Подобно многим интеллектуалам своей эпохи, Савельев был заворожен образом славных «арийцев». Он помещал их родину в Предкавказье от Дона до Кубани и причислял к их остаткам ряд современных народов Северного Кавказа (осетин, адыгов, чеченцев и др.) (Савельев 1915, вып. 1: 13–17; вып. 2: 63–69). Упоминая о северной прародине индоариев, Савельев настаивал на близком сходстве санскрита со славяно-русским языком. В работе Савельева нашла место и фантастическая идея о славянстве этрусков, которых он отождествлял с гетами, считая тех «военным сословием». Его воображение будоражили и другие идеи «славянской школы», объявлявшей исторических троянцев народом славянского корня. В ходе написания работы фантазии Савельева достигали планетарных масштабов, и он находил «гетов-русских» не только в Италии и Испании, но и среди хеттов, гиксосов и даже африканских йоруба. Его воображением владела, разумеется, и Атлантида Платона, которую ему тоже хотелось приписать к русскому наследию. Кроме того, Савельев отмечал, что религия народа была важнейшим мерилом его развития, и ему казалось немаловажным подчеркнуть, что древние арийцы якобы верили в единого бога, что и создавало прочную основу их высокой культуре (Савельев 1915, вып. 3: 158–161).