Текст книги "Ретроспект: Эхо"

Автор книги: Виктор Моключенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Бойко, Грива, что там?

Бойко скользил настороженными глазами по клубящимся грязным лоскутам тумана:

– Не нравится мне все это, командир, ой не нравится. Что-то приближается, очень быстро. Слишком быстро.

Бойцы не сговариваясь достали запасные магазины, занимая позиции таким образом, чтобы не оставлять неприкрытых и непростреливаемых секторов. Если придется жарко, то каждое мгновение будет дорого, за одно мгновение много всего может произойти. Порывистый ветер разом затих, со всех сторон ватным одеялом упала оглушающая влажная тишина, и было слышно, как с бульканьем вырывается на поверхность болотный газ, и разом умолкают голосистые лягушки.

– 03 -

 Ирис, осторожно крадучись на полусогнутых ногах, шагнул на усеянную желтыми одуванчиками полянку. Это могло быть обманом – трава была чрезмерно зеленой. На общем унылом сером фоне шелковистая трава, колышущаяся под ветром изумрудной волной, выглядела чем-то нереальным, невозможным. Но в Зоне нет ничего невозможного, в этом гротескном смешении абсурда среди «возможно» и «не может быть», случалось все. Здесь каждый миг может произойти то, с чем еще никто не сталкивался. Чем глубже сектор, тем чудесатее и чудесатее. Трава была слишком зеленой, вполне обычная трава здесь внушала опасения намного большие, нежели известная опасность. Слишком уж беспечно все было, словно звало, манило отдохнуть в этих волнах, прислониться к чуть шершавому, прогретому жаркими лучами солнца камню, и устремить взгляд в бездонную синь прояснившегося неба. И все. Точка в сталкерской биографии, жирная точка с коротким росчерком. Таких обманок-миражей было много в центральных секторах, как и зачем они возникали никто не знал. В этих колышущихся волнах могло таиться все что угодно, прилегший человек мог уже никогда не встать и в свете этого, вопрос о том, как они возникали, был не таким уж важным. Лесник встал в полный рост, закинул грозу за спину и махнул рукой. Путники тихо вошли на полянку, настороженно вглядываясь в траву.

– Все нормально, на «рывковой поляне» всегда чисто, но проверить все равно не мешает. Устраивайтесь.

 Он первым рухнул на траву  и, прислонившись к камню, вытянул флягу и бросил Крамарю:

– Можно не экономить, через полчаса будем на базе.

– А почему «рывковая поляна»? – Коперник смахнул пот, достал сигареты и уселся в густую траву.

 – Отсюда до базы всего один рывок. Расслабляться не стоит, не мне вас учить.

Дуда шевелил траву, с мальчишеской улыбкой наблюдая, как с его ладоней вскакивает кузнечик. Варяг прилаживал на рану кусок обеззараживающий синтеплоти из аптечки. Рана была пустяковой, но все еще кровила, доставляя при движении неприятные ощущения. Во время боя можно терпеть, но позже желательно обработать, тут каждый пустяк мог стоить жизни.

– Тут всегда чисто?

– Всегда. Никто не знает почему. На поляне никогда не видели ни аномалий, ни мутантов – настоящий оазис.

– После такого перехода в особенности – Крамарь почесал щетину – аномалий напичкано, как же вы выживаете?

– Вот так и выживаем, кеноиды помогают, без них было бы плохо – Ирис взглянул на Аргуса, выкачивающегося в траве лапами кверху – Молодой совсем, потому позволяет себе иногда подурачиться. Взрослые кеноиды предельно собраны, лучших союзников нельзя и желать.

– Кеноиды? – Коперник с любопытством взглянул на Аргуса, что нюхал нору тушканчика и азартно копал лапами землю.

– Да, разумные собачьи. Не смотрите так – мне вполне достаточно знать, что они есть, а тонкости их появления мало волнуют. С вопросами это к Доктору, он объяснит лучше. Кстати, Брюс решил не поднимать базу на уши и решил встретиться с вами у него на болотах, так ближе и безопаснее. Здешние болота не глубоки, так, хлюпает под ногами, но полно мин. Мы их не ставили, они сами туда сползлись, не спрашивайте, откуда – не знаем.

Коперник кивнул леснику, и, вскинув рюкзаки, они устремились к темной точке на горизонте.

*        *        *

Доктор подошел к окну и поежился, потирая руки:

  – Вот ведь зарядило, все небо в тучах. Может еще чаю? Он у меня на травах, местные сборы, знаете ли. Таких нигде нет: моровик-трава, слепой корень, много чего.

Он оглянулся и весело, задорно расхохотался, разглядывая осунувшееся лицо Коперника, что с сомнением заглядывал в чашку, из которой только что испил ароматного настоя.

– Судари мои, это лишь названия и не более – морить и слепить ни в коей мере не собираюсь, наоборот, эти растительные компоненты обладают регенеративными свойствами, свойственны лишь данной местности, и у меня есть все основания полагать, что за пределами Зоны они потеряют свои свойства. На исследования у меня было времени более чем достаточно.

– Хм... а как вы попали к кинологам? Как доктор биологических наук попал к военным, а потом в Зону?

Брюс, положивший ногу на ногу и изучающий карты будущего маршрута к Периметру, стряхнул пепел и кивнул:

– Расскажите, Доктор, нашим гостям это будет интересно, а я, пожалуй, откланяюсь. Надо готовить людей в дорогу, да и на базе дел сейчас более чем достаточно. Покойный Марков в последнее время все пустил на самотек и сейчас приходится все буквально латать, так что вы уж меня извините. Коперник, Крамарь.

 С этими словами сухощавый лесник накинул капюшон, скрипнув дверьми, канул в пелену дождя и сопровождаемый вездесущими овчарками растворился в аномальном поле. Охрана Доктора знала свое дело. Кеноидам не нужно было отдавать приказов или распоряжений – каждый из них отлично знал, что нужно делать в тот или иной момент. Можно быть уверенным, Брюса сопроводят до самого блокпоста базы и доставят в целости и сохранности. После смерти бывшего лидера лесников кеноиды взяли на контроль любое «прикосновение» к охраняемому объекту. Беря жертву на прицел, вражеский снайпер, так или иначе, думает о ней, «прикасается» мыслями. Как только кеноиды чувствуют «прикосновение», то видят, откуда будут стрелять и уводят человека в безопасное место. Если надо – сбивают с ног, если надо – сами прыгают под пулю, видя ее перемещение. Потеря человека, возможного партнера, для Рода куда трагичнее, чем гибель кеноида. У кеноида больше шансов выжить: от природы форсирована регенеративная способность, да и плотность кожного покрова держит пулю ничуть не хуже укрепленной брони.

Доктор подошел к аккуратной, беленой грубке, бросил несколько смолистых поленьев, и по комнате поплыло живительное тепло, запахло гретой глиной, огнем, домом. Потрескивающее пламя бросало сквозь щелочку дверки свивающиеся на стене причудливые отблески. Все молча вглядывались в надвигающуюся темень, в далекие разряды бушующих за окном молний, и хорошо было сидеть вот так вот, просто впитывая тепло и глядеть на пламя. Доктор присел на скрипучий табурет, неторопливо зажег керосиновую лампу, взглянул на гостей и вздохнул:

– Это длинная история, други мои. Не знаю с чего и начать – так много всего произошло, даже сейчас, спустя десять лет, не определишь, что стало решающим толчком в моих исследованиях. Как успел сказать Брюс, по образованию я биолог. Не знаю как кому, но мне намного ближе живое прикосновение к природе, нежели сухие цифры, оторванные от жизни. Когда они воплощаются в жизнь, то становятся вполне материальными, осязаемыми, жаль только, что до сих пор, во многом, гений человеческой мысли работает преимущественно на разрушение. Человечество потеряло первоначальную нить своей эволюции, вместо преобразования себя начав преобразовывать мир вокруг, не заботясь особо о грядущих последствиях. Технократическое направление приводит к неизбежной деградации личности, когда вместо человека начинают работать машины, оставляя его в сфере вакуума, который от неумения себя занять, неизбежно приходит к разрушению окружающего, покоряясь своим чувственным порывам и желанию превосходства над другими. Оторванный от труда сначала физического, затем и мыслительного, человек находит смысл в удовлетворении своих страстей. Возможно, я слишком сгущаю краски, но анализируя историю человечества в целом, я все больше утверждаюсь в этой мысли. Наши беды происходят от праздности и лени ума, от неспособности мыслить в созидательном ключе. Цивилизация идет к грандиозному тупику, попав в ловушку технократического прогресса, который приводит в конце к обезличиванию в общечеловеческом масштабе. Уже сейчас начинается это вырождение, все меньше и меньше рождается ярких, гениальных личностей и мыслителей. Парадокс – освободившись с помощью машин и механизмов от излишней работы, мы не знаем чем занять свой ум. Разучившись думать, мы наносим ущерб личному развитию и общему моральному фону, от недостатка которого к власти приходят те, кто меньше всего ее достоин. Наука начинает работать на удовлетворение амбиций, наращивая вооружения, направленные на конечное уничтожение. Но, если бы погибли только мы – вместе с собой мы губим также все живое, и планете не остается ничего иного, как защищаться. Зона – это один из механизмов ее защиты.

Но это все пришло потом, а вначале я задался вопросами эволюционного тупика и разрешения этой проблемы. Как ни странно, но во всех своих ответах я приходил к одному и тому же выводу – человечество потеряло правильное направление, став в одночасье вместо собственной личности совершенствовать протезы и костыли технических аналогов. Поймите правильно, я ни в коем случае не против технического прогресса – я против моральной деградации. Большие знания должны неизбежно подразумевать высокую ответственность и нравственность. Наука стала развивать ум, забыв о том, что человек не может жить в мертвом голом вакууме цифр, погубив природу и оторвав ее от себя, потеряв сердечность, способность сострадать и нести ответственность за содеянное. Занявшись исследованиями, я пришел к выводу, что теория Дарвина, взятая некогда основоположниками научного атеизма за неоспоримый факт, была извращена. Из нее словно выдергивали целые куски, часто штопая несуразности и нестыковки белыми нитками, заливая потоками демагогии. Идея Вселенского Разума стала просвечивать для меня все ярче и ярче, указывая на восхитительные принципы созидания и творения. Я никогда не был религиозен, в нашей стране это слишком опасно, но стал зреть некую более высокую реальность, превосходящую наше воображение, и в ее свете увидел искомый ответ – началом нашего тупика стал ум, от которого так внезапно оторвали сердце. Неразрывная цепь эволюции остановилась и начала двигаться в противоположном направлении, приводя к власти все новых и новых тиранов, бросая на горнило вспыхнувшего нетерпения и войн судьбы миллионов, манкируя в массах идеей свободы. На самом же деле человек утратил свободу, став деградировать в существо стадное, веря в глупые идеи равенства всех перед всеми, на фоне всеобщей безответственности. Но, я отвлекся от основной мысли. Придя к идее неразрывной эволюции в самом человеке, я начал искать подобные аналогии в нашем близком окружении. В конце концов, мы живем в мире, который существовал задолго до нас, формируя колыбель нашего разума, который вдруг направили по ложному пути. Изумляясь этому откровению, я сделал еще более поразительное открытие – животные тоже способны к эволюции разума, ибо принцип совершенствования един для природы. Лишь глупцы задают вопрос о том, почему шимпанзе не эволюционируют сейчас в человека. Нельзя эволюционировать два схожих, но разных сосуда! Человек никогда не был обезьяной, он всегда был человеком, вмещая в себе все вехи эволютивного пути развития планеты.

– Человек произошел не от обезьяны? А как же учение Дарвина об эволюции видов? – Коперник, успевший незаметно вздремнуть, впервые заинтересовано взглянул на Доктора.

– Развитие человека произошло на всех континентах одновременно, словно получив некий внешний импульс. Этим импульсом стал сам человек, воплотившись в виде переходного звена, которое до сих пор безуспешно ищут и никогда не найдут. Изменение произошло за одно поколение, личность человека словно втиснули в обезьяний сосуд и оболочку, что стало мощным эволютивным фактором. Обезьяне же никогда не стать тем, чем она никогда и не была! Возможно сейчас, в виде Зоны, мы имеем следующий толчок эволюции, приводящий человека из нынешнего тупикового состояния в нечто иное. Как я уже говорил, человек не может существовать сам – окружение развивается вместе с нами. И я стал искать эти огни разума в самых близких питомцах человека. Увы, мы слишком заняты разрушением, чтобы их заметить. Мы принимает за разум способность к творению, но даже термиты производят жилища, по сравнению с которыми самые высокие наши небоскребы покажутся карликами. Они имеют строгую иерархию, их общество так же многослойно и функционально градуировано как и наше. Но мы, лукавя, лицемерно стараемся прикрыть глаза на существование искорки развивающегося разума, и, дабы не нарушить миф о собственной исключительности, называем его инстинктом. Инстинктом, который держит их в равновесии с окружающим миром намного лучше, нежели «разумная деятельность» человека, дикая и направленная на разрушение. Так где же больше разума?

– Хорошо-хорошо, Доктор, это мы поняли, но к чему здесь собаки, кеноиды? – Коперник раскурил сигарету – Допустим, если существует некий Высший Разум, почему он не ставит рамки нашему разрушению?

– Друг мой, взгляните в окно – вот он, этот регулирующий механизм. Неспособные к трансформированию звенья погибают, имеющие потенциал – эволюционируют.

– Вы хотите сказать что Зона, это некий эксперимент Высшего Разума? Не кажется ли вам, что это довольно таки жестоко?

– Не более чем безответственное и бездумное разрушение собственной планеты. Думаю, этот механизм куда более разносторонен. Скорее он возвращает нам нами же выпущенную агрессию. Если бы это был инструмент воздаяния – то за десять лет от человечества не осталось бы и следа, в лучшем случае жалкие крохи. В начале своего возникновения Зона пульсировала, все с ужасом ожидали ее разрастания, и, не в силах противопоставить природе ничего кроме оружия, послали нас сюда. Но это лишь версия, гипотеза. И все же, не смотря на обилие техники, вы с трудом держитесь на территории Арсенала, в то время как лесники, применяя оружие преимущественно для защиты, живут в куда более сложных условиях. Не стоит обижаться, но факты беспристрастны.

– Давайте ближе к кеноидам, Доктор, откуда они взялись? Неужели одна особь, попав в Зону и произведя потомство с дикими, пусть и одаренными телепатией сородичами, дала этому толчок?

– Я вел исследования совместно с Кайманом, стараясь раздуть в нем искру разума, не ограничивая его развитие лишь на рефлекторном исполнении команд основанных на учении Павлова. В своей работе я основывался на разработанной мной теории рода, живом вместилище генетической памяти, где информация передает не только биологические признаки, но и суммарную единицу опыта накопленного предыдущими поколениями. Спустя годы кропотливого труда мне все же удалось обнаружить, и со временем даже сформировать некий соединяющий мостик к этому глубокому информационному пласту, лежащему обособленно от индивидуальности. Через некоторое время Кайман стал понимать сказанные мною фразы, сформированные в произвольной форме, не имеющие сходства с четко сформированной командой, что могло бы выглядеть как дрессировка. Возможно, сам Павлов также подошел к этому барьеру, но был вынужден молчать, понимая, что его открытие не будет услышано, или его, в худшем случае, попытаются применить в военных целях. Вообразите себе существо, способное к аналитическому мышлению, к выводам и имеющее потребность во встречном прикосновении разума. Имея в своем распоряжении информацию о родословной Каймана, я попытался доказать, что возможно прямое применение ранее накопленного опыта в тех ситуациях, с которыми сталкивались в жизни генетические предки. Один из его предков, во время Великой Отечественной войны служил в отряде АОСИТ – армейском отряде истребителей танков. Запись об этом была в его родословной, а значит осталась в живом информационном пласте рода. С огромным трудом выбив для проведения эксперимента соответствующее разрешение в Минобороны, я появился в одной из танковых частей. Многие помнят как Кайман, не получив от меня никаких предварительных инструкций или команд, обвязанный сумками с бутафорской взрывчаткой, превзойдя самые смелые наши ожидания, смело бросался под танки уворачиваясь от гусениц и холостых очередей, успешно «подрывал» цели одну за другой.

– Доктор, вам бы с Шуманом поговорить – два сапога пара, вот он бы понял вас с полуслова.

– Евгений Петрович? Весьма, весьма гениальный ум, но, к сожалению, узник замкнутой формы мышления. Физик от Бога,  не могущий вместе с тем, понять нечто более простое, нежели постоянная Планка или уравнение Эйнштейна. Мы с ним сошлись в общей теории поля, но мои исследования он назвал невозможными, хотя и не лишенными смысла.

– Вы были у Шумана? Но это же на Экс-один! Как вы один прошли в такую даль?

– Ну почему же один? Меня сопровождали кеноиды, они имеют острый исследовательский ум, не обделенный, вместе с тем естественным чувством предусмотрительности и осторожности. Их не особо интересуют другие сектора – но и на свой ареал пришлых  они не пускают.

 – Это все интересно, но меня гложет одно сомнение – Варяг поднял на Доктора глаза –  Не могу поверить, что вы не соблазнились провести подобное исследование и на человеке.

– Вы весьма проницательны – покачал головой Доктор – да, я проводил такие эксперименты, но, не желая быть извергом и вивисектором, в качестве добровольца вызвался сам. В крайнем случае, случился бы еще один доктор Хайд.

У Коперника выпала тлеющая сигарета:

 – И что? Чем вы стали? Что с вами стало происходить?

– Мысли читать я не научился – рассмеялся Доктор глядя на путников – но вернулся к естественному человеческому состоянию, получив восстановившуюся в нормальный режим совесть и способность чувствовать других, как себя самого. Это неизмеримо глубже, нежели банальное чтение мыслей или угадывание туза в карточное колоде. Общее телепатическое поле Зоны усилило это действие многократно, подтверждая мысль о том, что она есть катализатор планетарного уровня.

– Доктор является человеком в гораздо большем смысле, нежели все здесь присутствующие – послышался приглушенный голос, растягивающий и с трудом произносящий слова.

Крамарь, ближе всех сидевший в огромному, протянувшемуся возле грубки во весь свой исполинский рост, Протосу, подпрыгнул от неожиданности, и его руки самопроизвольно заметались в поисках оружия.

– Вот об этом я и говорю – Протос открыл глаза и взглянул на путников долгим пронзительным взглядом – человеческий разум исполнен мыслью о разрушении и не потерпит конкуренции эгоизму, превосходству  и чувству исключительности.

– Вы, ты… – растерялся Крамарь, не зная как обратится к громадному кеноиду – разговариваете?

– Это слышите не только вы, Крамарь, значит, я действительно разговариваю. Будет трудно в дальнейшем списать это на массовое помешательство или воздействие на ваш рассудок. Мне все еще тяжело говорить – гортань кеноида не слишком приспособлена к внятной человеческой речи, но ради интересов Рода мне пришлось пойти на подобные изменения. Нам куда ближе прямой контакт, но люди не восприимчивы к эмпатии, хотя я вижу след сознания, которое уже соприкасалось с Родом. Вам трудно поверить в свершившийся факт, что кроме человека, венценосного носителя разума, может быть кто-то еще. Не скрывайте вашу растерянность – подобные чувства у вас вызывает все, в чем вы видите подражание, будь то медведь на велосипеде или мой далекий предок-сородич, танцующий собачий вальс.

– Протос, но откуда у вас столь глубокие познания человека и наша манера говорить, словестные обороты, сравнения?

– Род соприкасается с Доктором уже десять лет. У нас было время перенять вашу манеру говорить и способ мышления. Мы с вами уже многие тысячи лет, но вы не видите дальше собственного безрассудства. И если Высший Разум дал шанс нашему виду, в виде цепочки непрерывных случайных закономерностей, то мы приложим все усилия к выживанию. С вами тяжело ужиться – вы истребляете сами себя, и что будет, если мы заявим о себе во всеуслышание? Мы боимся быть истреблены из-за ваших страхов и предрассудков. Человек не умеет жить в равновесии и симбиотическом балансе, но Доктор дал нам надежду. Нам ценен каждый человек, способный поменять сознание и видеть в нас нечто более домашнего питомца. Среди лесников, живущих с нами уже десять лет, таких не много, и еще меньше их во внешнем ареале, мы ждем дальнейшего витка и ваш выбор.

– Выбор? О чем вы, Протос?

– Зона – это ответ на ваш эволюционный тупик, она нечто более нежели аномалия, она вопрос.

– Вопрос, какой вопрос?

Сигарета Коперника давно угасла, но он, не замечая этого, вглядывался в янтарные глаза кеноида, в которых светился разум, не уступающий человеческому.

– Вопрос выбора. Совершите ли вы падение в разрушение и уничтожите все живое или изменитесь. В Зоне сошлись слишком много сил, слишком много интересов, чтобы вы могли понять. Вы не видите дальше угрозы «Сиянию», я читаю это в мыслях Варяга, сюда пришло иное, жаждущее завершить начатый в вас цикл разрушения. Вы должны сделать выбор, и если он будет верным, кеноиды поддержат вас в восстановлении равновесия.

С этими словами Протос тяжело вздохнул, отвернул голову и закрыл глаза.

Путники, раскрыв рты, смотрели на Доктора, а он покачал головой:

– Не стоит задавать больше вопросов – он не станет отвечать. Он сказал, что хотел, речевой обмен его слишком утомляет. Протос говорит от имени всего Рода, потому добровольно согласился на изменение своей гортани, для того чтобы глухие могли услышать. Мы называем разумом способность создавать что-либо вовне, кеноиды же созидают внутри себя. Они с легкостью и поразительной точностью умеют управлять энергетическими потоками, испускаемыми всем живым, изменяя свою природу и улучшая ее в рамках вида. Они сознательно выдавили из собственной генной программы все признаки слепышей, считая их атавистическими, оставив только обостренную способность к телепатическому восприятию. Эта работа была проделана столь точно, что даже спустя много поколений я не видел, чтобы среди них рождался щенок хоть отдаленно смахивающий на слепыша. Получившимися характеристиками восточноевропейской овчарки, мне как специалисту, можно восторгаться до бесконечности. Но и тут кеноиды пошли дальше – уже на втором поколении они стали намного крупнее, массивнее, ощутимо увеличился объем головного мозга, кора пошла складками, образуя нейронные связи, превосходящие человеческие во много раз. Это могло бы казаться угрозой, но нам повезло – они гуманнее нас.

– Но все-таки, как это произошло, Доктор? Это не укладывается в голове!

– Возможно потому, что у нас там слишком много лишнего. Но хватит разговоров, уже поздно и пора спать. Завтра грядет день перемен. Кеноиды так долго добивались мира между нами, что готовы сопровождать на Периметр, дабы все прошло успешно. Очень сильные союзники, вы еще будете иметь возможность, в этом убедиться. Пусть они и не имеют рук, чтобы пользоваться ими как орудиями – вместо этого они предпочитают мысль.

Доктор развел гостей по спальным местам, прикрыл за собой двери, но Коперник успел заметить, как тот посмотрел на Протоса, беседуя с ним на безмолвном языке мысли.