Текст книги "Как жить человеку на планете Земля?"

Автор книги: Вик Тор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Дуганов: Вот и А. С. Пушкин поет: «Итак, – хвала тебе, Чума, Нам не страшна могилы тьма, Нас не смутит твое призванье. Бокалы пеним дружно мы, И девы-розы пьем дыханье, – Быть может… полное Чумы!» Таким предстает нам драматическое состояние мира в «маленьких трагедиях» Пушкина.

Виктор: Итак, высшее наслаждение жизни трактуется через анализ интенсивности ее переживания «на краю». Здесь, кстати, просматривается связь с проблематикой творчества, трактовкой качества гениальности творца.

Дуганов: И тут-то приходит на память Гераклит, впервые с такой силой и яркостью выразивший подобное парадоксальное и вроде бы «несовместимое» миропереживание: «Расходящееся – сходится и из различного образуется прекраснейшая гармония, и все возникает через вражду». Бытие, – самопротиворечиво и самотождественно в одно и то же время. Процесс жизни есть и процесс смерти. Процесс телесной смерти есть тоже процесс биологический. Распавшиеся элементы живого организма не умирают, а только переходят в новые соединения, переходят в новые состояния.

Виктор: В целом же, действительно, по древнейшим мифологическим представлениям, богиня Гармония – дочь богов Афродиты (богини любви) и Ареса (бога войны), то есть как раз дитя любви и вражды. Отметим, в заключение, что различные религиозно-философские концепции с давних пор пытаются привести разрозненные данные, предположения и точки зрения по поводу жизни и смерти, в том числе и приведенные, в стройную теорию. И тут необходимо вспомнить вновь некоторые важные идеи древней индийской философии, – теории метемпсихоза, реинкарнации, воспринятые и Платоном, – древнегреческим философом. Учение древних индийцев о карме этому соответствует. Есть и другие учения. Итак, пока можно сказать, что «жизнь и смерть» – это различные стороны единого бытия, воспринимаемые таким отделенным друг от друга образом именно в нашем телесном существовании, в нашем телесном макромире. Т. е. возможно и предположить, что умирая, рождаемся, возможно, для новой жизни в каком-то ином качестве. (Также, кстати, как приходим из чрева матери в этот мир, покидая, может быть, какой-то иной мир). В любом случае, похоже, в конечном счете, надо переходить к рассмотрению общей картины мира, в формирование которой вносят свой вклад и наука, и религия, и мистика, и искусство. Об этом поговорим несколько позже. А пока хотелось бы закончить словами из гомеровского гимна: «Ты смертен человек, – поэтому живи, Как будто каждый день последний для тебя. И вместе с тем, как будто впереди Еще полвека глубоко– богатой жизни. Законы божеские чти и духом радуйся. Нет блага выше!».

Учитель: Кстати, в процессе ежедневной практики йоги вами может быть приобретен опыт замедления дыхания до нуля. Не мешайте ему. Не бойтесь умереть. (Это вовсе не та самовольная остановка дыхания, которая есть самоудушение). Двойная пульсация дыхания будет полностью вверена вечному сознанию. Это сознательный процесс совершенствования дыхания, – ведь мы начинаем так дышать задолго до того, как узнаем о том, что дышим.

Виктор: Это действительно интересный опыт, хотя и кажется опасным и страшноватым.

Учитель: Поясню. Дыхание – это результат двоякой пульсации, – вечной, космической, и регулируемой разумами Шамбалы. В детстве оно у вас уже было соразмерным с этой пульсацией. Однако, с возрастом, постоянно, по разным причинам, оно снова и снова сбивается, – мы каждодневно сбиваем его многие сотни раз. И обретая с возрастом привычку нерегулярного дыхания, мы убиваем преждевременно сами себя. Мы должны разорвать эту цепь, – мы должны знать, как войти вновь в этот процесс. И делается это через мантру дыхания. (Вся методика подробно излагается в «Йоге Патанджали». Здесь я сделаю лишь краткие пояснения). Дело в том, что Вечное Сознание в нас – вне периодичности и оно актуализируется через мантру ОМ. Это слово ОМ, которое состоит из двух слогов «Со-Хам», отображающих свет души и духа и реализуемых в процессе дыхания, как две взаимодополняющие составные части мантры ОМ (центробежные на выдохе и центростремительные на вдохе). Мантра дыхания дается, как мантра «Со-Хам»: вдох регулируется ноздями силой звука «С», а выдох – горловой впадиной силой звука «Х», – таким образом дыхание производит эти два звука. Практически эта мантра распевается в вас низшими проводниками в течение всей вашей жизни (хотя мы этого не осознаем), – ее заберет ОМ с вашим последним дыханием. Теперь мы можем путем практики «пранаямы» восстановить изначальное дыхание. Вы должны развить постоянную осознанность своего дыхания: медитируя при вдохе и при выдохе на двух этих слогах «Со-Хам», медленно, мягко и одинаково, и думая в то же время о своем дыхании, можно восстановить равновесие в своем дыхании. Это и будет первый шаг. Второй шаг – наблюдать телесные движения в процессе каждого выдоха и вдоха (каждый мускул и каждый нерв). Вся активность головы будет выведена таким образом в сердечный центр, а с головным центром, который освобождается от существовавшего до того беспокойства, будут работать разумы Шамбалы, регулируя его. Третий шаг – установить единообразие в дыхании, контролируя его. Работайте медленно, глубоко и мягко (беззвучно). Не допускайте запирания дыхания внутри между вдохом и выдохом, – практика «кумбхака» (путь хатха йоги) не нужна. Ваша осознанность все более настраивается таким образом на музыку основы, пульсации мира, – ум, наблюдающий дыхание, сливается с дыхательной деятельностью. Постепенно вы должны поверить, что ваш ум теперь един с «праной». По мере успокоения ума ваше дыхание замедляется и может даже остановиться, – сердцебиение также может остановиться на некоторое время. Не бойтесь умереть, – это общий опыт, когда человек в экстазе. Нужно это или нет, должна решать природа. Когда ум погружен в пульсацию, разрыва между умом и дыханием нет и смерть при замедлении дыхания не наступает. (Бессмертие – это не что иное, как непрерывное сознание, – пишет Е. П. Блаватская). Йог не умирает, даже когда душа на время покидает тело и дыхание останавливается, потому что никаких перерывов в сознании не происходит, ибо ум и пульсация стали одним. Даже в самом конце телесной жизни, когда законный срок пользования телом завершится, смерти фактически не происходит, ибо душа бессмертна. (Если же между умом и дыханием есть разрыв, при замедлении дыхания наступает именно смерть, – состояние, когда душа уже не может вернуться в тело). В процессе своей ежедневной практики у вас будет опыт замедления дыхания до нуля. Не мешайте ему. Не бойтесь умереть. (Это вовсе не та самовольная остановка дыхания, которая есть самоудушение). Двойная пульсация будет полностью вверена вечному сознанию. Это сознательный процесс совершенствования дыхания, – ведь мы начинаем так дышать задолго до того, как узнаем о том, что дышим. Не нужно бояться, но, прежде чем планировать достижение этой точки, надо уладить свои повседневные дела, чтобы ничто вас не беспокоило. И еще. Люди, не прошедшие дисциплину йоги, не знают, как сотрудничать с природой, покидая тело, которое уже достигло состояния фекальной массы. (Это, как мы слышали, наиболее пугающий и даже ужасающий человека момент в большинстве случаев). Помните: выделение души из тела – позыв природы, которому не следует сопротивляться. Это часть исцеления: смерть тела – целительна для души, которая бессмертна.

Виктор: Все это очень интересно. Появляется возможность предложить для дальнейшего обсуждения еще и следующие гипотезы-суждения.

Творение мира: если принять концепцию первоэлементов милетских мудрецов (земля, вода, воздух, огонь), то процесс сотворения можно представить следующим образом. Бог создал землю из некой «глины» (глина – космическая пыль и влага). Глиной обмазан космический огонь. Испарение влаги дает газ, пар, воздух. Но космическая пыль и влага – это «божественный апейрон Анаксимандра»: смесь телесности (материя и пустота), душевности (жизненности), духовности (божественного). Далее можно принять и научно утверждаемую материалистическую гипотезу, что эволюционный процесс на земле – результат разбегания галактик в «апейроне». Постепенно, и как бы закономерно, на основе глины образуется субстанция все с большим процентом жизненности и духовности. Образуется эволюционная цепочка: микробы и бактерии, насекомые, растения, животные, человек, далее существа с новым космическим сознанием и, возможно, новые боги. Умирая телесно, все новые живые (еще недавно) существа высвобождают все большее количество душевности и духовности, которое концентрируется в космосе в некой точке Омега (согласно терминологии П. Тейяра де Шардена) и способствует рождению нового бога, как первочеловека нового мира, как его основателя (некий Пуруша, согласно индийской мифологии).

Зарождение и развитие живого: в рамках вышеизложенного, появляется возможность новой трактовки зарождения и развития живого. Можно представить, что конкретный Демиург, в определенный период флуктуации «апейрона», вносит в него посредством Логоса и свои законы эволюции, создавая своего рода космические яйца с содержательным галактическим, звездным, планетным наполнением. Они (с позиции теории разбегания Галактик) действуют как своего рода центрифуга: происходит как бы разделение фракций «апейрона», – с выделением тяжелых, легких, очень легких и т. д… Появляются вначале тела космические (так называемая неживая материя, планеты), потом – на поверхности этих тел – живая материя (живая телесность, кровь, душа, зачатки духовности), потом человек (как комплекс: душа – дух – тело), потом – сверхчеловек, новый космический разум, новый бог (идет процесс все большего духовного обогащения), который создает, в свою очередь, новые эволюционирующие миры. Все это время идет и круговорот веществ в планетарной природе. Через циклы «жизнь – смерть» физических тел создается как бы некая почва из множества трупов для воплощения нового типа жизненных тел, – новая телесность (как результат распада старой телесности), новая душевно-духовная аура. (Тело каждого существа хиреет, стареет, умирает, а дух остается молодым и лишь перевоплощается, переселяется, в новую телесность). Для каждого вида живого Демиург задает определенные параметры, качества, влияя на формирование видов (к примеру, раздражимость, чувствительность, инстинкты, разум и т. д., – у человека еще и Этос, – от Бога). Животный и растительный мир периодически погибают в космических и вселенских катастрофах, что неизбежно вследствие одновременного действия законов «апейрона» и Творца (и разных Творцов), но некоторое число их представителей (видов и экземпляров, случайно или по выборке Творца) сохраняется. Таким образом, можно представить, что на основе этих сохранившихся носителей, появились и существуют так называемые разные расы на земле, и различные религиозно-мифологические взгляды. Но у всех у них остается и нечто общее, в том числе, сохраняющееся в мифах и заповедях, как некий общий корень. Там же, кстати, отражена постоянная борьба с некими злыми силами (реально существующими в других мирах, от других Творцов). Отсюда, возможно, и направленность представителей различных рас, их конфессиональных заповедей на борьбу с теми, кто поклоняется другим богам (как предполагается, попавшим под действие иных, трактуемых уже как злые, чар). Но приверженцы Демиурга (нашей Вселенной) изо всех рас, (хотя и носители различных религиозных взглядов), чтобы выжить и победить, должны объединиться на некой единой общей мировоззренческой основе, хотя с иноверцами борьба, похоже, будет бесконечной (ибо и среди них существует стремление к победе). В целом, как результат действия всех этих процессов, Человек на земле, как мы видим, создает, тем не менее, вторую природу, – цивилизации, культуру. И так как при этом сливаются воедино и указания Творца и собственные побуждения (в том числе, и от апейрона и иных неподвластных конкретному Демиургу сил), то устойчивость этого второго мира, которую пытается обеспечить наука и техника, это устойчивость карточного домика, который рано или поздно все равно рухнет. Ибо идет неудержимо непрерывный объединительный и, одновременно, сепарационный процесс эволюции (в том числе и через разрушающие и уничтожающие Апокалипсисы), рождая все более высокий тип мыслящего существа (в том числе и через внутреннее нравственное его самосовершенствование). Очевидно, таким образом, что существуют сложные проблемы со множеством вопросов и тайн, ждущие нашего дальнейшего обдумывания и обсуждения.

Собрание 4. Трагедия
(Великобритания: Англия – Шотландия)

Замок Стирлинг, откуда «вся Англия видна» – на востоке сияет Йорк-Минстер, пламенеет «королевская миля» Эдинбурга, темнеет суровое Северное море; – на западе в туманной дымке дыхание Атлантики, океана; – на севере озеро Лох Несс, несущее в своей утробе неведомое чудище;– на юге… о… на юге и «город сказочных шпилей» Оксфорд, и родина Шекспира – Стратфорд на Эвоне, где великий гений восседает среди своих героев в обрамлении цветущих садов.

Участвуют:

Виктор, Ницше, Гегель, Сартр, Лессинг, Чайна, Рационалист, Эпикур, Синтетист, Камю, Локк, св. Августин, Декарт, Спиноза.

Виктор: На бытовом уровне мы безусловно ощущаем радость жизни, ее красоту, когда хочется жить и мы находим некоторый смысл этой жизни (у каждого он, в основном, свой). Но бывают часто и разочарования, периоды страдания, отчаяния, – и вот уже почти утрачен смысл жизни и ощущается, главным образом, ее трагизм, в конечном счете. В чем здесь дело? И что означает это понятие «трагизм»? В чем конкретные истоки этого чувства «трагического»? Прежде всего, как раз в том, на мой взгляд, по большому счету, что человек знает, что он смертен (по крайней мере, в мире явлений) и его не могут не волновать проблемы жизни, смерти и бессмертия. Человек рождается с инстинктом жизни, свободы, он верит в смысл своего предназначения. Но с течением жизни он видит и все более утверждается в том, что все живое смертно, – ощущение смысла жизни постепенно утрачивается, – тем более, что и в самих людях, в их деятельности, он замечает, как часто проявляется противоположный инстинкт – инстинкт смерти и разрушения. И тогда рождается ощущение абсурда этой жизни.

Камю: И это действительно страшно, ибо человек абсурда лицом к лицу со смертью (это есть наиболее абсурдная очевидность жизни) чувствует себя освобожденным от всего, в том числе и от всех требований человеческой морали. А нет морали – и «все дозволено».

Виктор: Еще один источник трагического – общественные противоречия: человек мечтает о свободе, равенстве и справедливости, но ни одно общественное устройство не может воплотить в жизнь эти его мечтания. Существует трагическая противоречивость личностных устремлений и требований общественной необходимости, социальной активности индивида и необыкновенной сложности бытия, недостаточности знаний о нем. Об этом писал Георг Гегель.

Гегель: Суть трагической личности – в ее стремлении к Идеалу (бессмертие, свобода, добро, справедливость) и его неосуществимости. Чувство трагического есть результат столкновения личности (способной к соответствующему переживанию) и трагических обстоятельств (как создаваемых деятельностью конкретной личности, так и существующих как общая конкретно-историческая обстановка, – это состояние мира).

Виктор: По сути дела, речь должна идти об осмыслении диалектики свободы и необходимости в деятельности человека, как проявлении самой сущности жизни. (Позднее об этом будем говорить подробнее). Возможно, что именно с этим положением можно связать в наибольшей степени ощущение трагизма человеческой жизни: человек, обладающий стремлением к свободе самовыражения в жизни и творчестве, сталкивается, иной раз, с неодолимой необходимостью жизненных обстоятельств мира явлений. Таким образом, и тема анализа попыток построения идеального общества и их неудачного, как правило, завершения выводит нас также на изучение проблемы «трагического».

Рационалист: Есть резон рассмотреть подробнее, что же несет в себе понятие «трагедии». Сегодня оно часто трактуется в двух смыслах: – жизненное явление, связанное с большим несчастьем, с гибельными последствиями для человека, для социальной группы; – драматическое произведение, изображающее эти события, чаще всего заканчивающиеся гибелью героя. Это малопродуктивное, на мой взгляд, многое, особенно с философской точки зрения, не разъясняющее и даже запутывающее истолкование (к примеру, различие между трагедией и драмой, парадокс между физической гибелью героя и его духовным жизнеутверждением). Однако оно побуждает нас обратить большее внимание на два исключительно важных вышеобозначенных момента: «трагическое», как условие возможности высшего проявления жизненного духа, с одной стороны, и, соответственно, как некий апофеоз в развитии различных направлений искусства, отображающих и эти условия, и жизнь человека в этих условиях, с другой стороны.

Виктор: Для прояснения сути дела вспомним этимологию термина. «Трагическое» – в переводе с греческого означает «козлиная песнь» (tragos – козел, oda – песня). Существуют различные версии происхождения слова, – в частности, по одной из них понятие связывается с хоровыми песнями в честь богов Диониса, Пана. Почему? Похоже, термин «козел» увязывается с образом сатира (рога, копыта), в котором как бы своеобразно синтезируются представления о боге, человеке и животном. (Интересны версии Ф. Бэкона относительно трактовки атрибутов «козла»: рога, как символ единения высшей и низшей природы; волосатость, как отображение лучистости тел и, опять-таки, единения высшей и низшей природы; козлиные ноги с копытами – атрибут горных животных, взбирающихся поближе к небесам и т. п).

Ницше: Сатир – это первообраз человека, вещателя мудрости из глубин природного лона, олицетворения полового плодотворного всемогущества природы. Бородатый сатир – истинный человек, ликующий перед ликом своего бога.

Виктор: Существует мнение, что греческая трагедия (как театральная постановка) возникла из греческого хора сатиров и первоначально сама была только хором. Шиллер рассматривает хор в этом случае как живую стену, как бы замыкающую, отделяющую трагедию, разыгрываемую, распеваемую на сцене, от мира действительности, чтобы сохранить поэтическую свободу в изображении мира иного, истинного.

Ницше: Хор – образ идеального «зрителя – хоревта», – в театрах греков с их концентрическими дугами, повышающимися террасами, каждый зритель мог почувствовать себя участником (и таким же сатиром). Хор – самоотражение дионисического человека, видение дионисической массы, которая в мистериях ликует и носится, ощущая в себе возрожденных гениев природы– сатиров, служителей Диониса. Искусство, художественное дарование драматурга способно сообщить дионисическое возбуждение массе зрителей, – охваченный чарами искусства дионисический «мечтатель – зритель» видит себя сатиром, а затем, как сатир, видит бога.

Виктор: Но что за песнь поет этот сатир-козел?

Ницше: Существует представление о сатире, как о дионисически исступленном первобытном человеке.

Виктор: Который видит, ощущает в себе бога?

Ницше: Да, Бога, если угодно, – только совершенно беззаботного и неморального, с моей точки зрения, Бога-художника, который как в созидании, так и в разрушении, в добром и в злом, стремится ощутить свою радость и свое самовластие, – и создавая, и разрушая миры, освобождается от гнета переполненности, от муки сдавленных в нем противоречий, – и как раз об этом поет. Как человек слов я окрестил, не без некоторой вольности, эту оценку жизни, чисто артистическую и антихристианскую, именем одного из греческих богов, – дионисической.

Виктор: Но какое значение имеет то исступление, из которого выросло как трагическое, так, кстати, и комическое искусство, – дионисическое исступление? Может быть, это всего лишь симптом вырождения и падения, пессимизма, признак безумия и моральной распущенности?

Ницше: Ни в коем случае, – оно не есть симптом вырождения и падения, – может быть, как раз, наоборот? Может быть, напротив, существуют неврозы здоровья? Что если именно такого рода безумие принесло Элладе наибольшее благословение? И что, если, напротив, назло всем современным идеям демократического вкуса, победа формального оптимизма, господство видимой разумности, утилитаризм, – только симптом никнущей силы, признак старости, утомления, увядания? И если пессимизм безусловно чаще всего рассматривается как признак падения, то не существует ли пессимизм силы, – интеллектуальное предрасположение к жестокому, ужасному, злому в существовании, вызванное благополучием, избытком силы и здоровья? Нет ли страдания от чрезмерной полноты? А может быть, мужество в этом случае как раз жаждет ужасного, как достойного врага, на котором оно может испытать свою силу?

Виктор: Следует думать, что вы утвердительно отвечаете на все эти вопросы. И возможно в этом звучит Ваш ответ на вопрос о смысле жизни.

Ницше: Пожалуй, да. Греки, именно в богатстве своей юности, обладали волей к такому исступленно-трагическому, были пессимистами силы. Такое исступление есть неотъемлемая характеристика трагического. Здесь выдает себя дух, который восстает против обычного морального значения размеренного, упорядоченного существования, пессимизм «по ту сторону добра и зла», философия, осмелившаяся перенести мораль в мир переменчивых явлений, поставить ее на одну доску не только с явлениями, но и с обманами, как иллюзию, мечту, заблуждение, приспособление. Признается только художественный смысл за всеми процессами бытия,—т. е. смысл жизни отыскивается в самой жизни и именно таким образом.

Виктор: Но это исступление, – какова все же его роль, что оно означает?

Ницше: Чудовищный ужас охватывает человека, когда он усомнится в мире явлений, – но при этом и блаженный восторг также поднимается из глубины его сущности и недр природы (подобно тому, как это происходит под влиянием наркотического напитка либо при приближении весны, – некая аналогия опьянения). И тогда все возрастающие толпы носятся с места на место с пением и пляской (так происходило и в древнем мире, и в средние века). Под чарами Диониса смыкается союз человека с человеком и человека с природой (словно разорвано покрывало Майи, – человек ощущает себя сочленом более высокой общины, его телодвижениями говорит колдовство, человек ощущает своего творца). И «человек-художник» выступает в этом случае, как дионисический художник опьянения.

Виктор: Здесь, похоже, – связь трагического и с комическим, как песней комоса?! Кстати, исследователи ведут этимологию слова «комедия» также от двух греческих слов: «комос» и «одэ», – песня комоса, ватаги гуляк, процессии пирующих, толпы ряженых. Таким образом, и у начала комедии находилось нечто веселое, брызжущее жизнью, ничем не стесненное, свободное от всякого рода нравственных ограничений и запретов (фаллические празднества египтян, сельские дионисии древней Греции, – в современности карнавалы). Серен Кьеркегор («одна из самых утонченных душ в историческом земном ландшафте», – согласно Петера П. Роде, одного из его биографов) с удовольствием вспоминает фарсы, которые он смотрел в королевском городском театре Копенгагена: ликование и громкий смех галерки и второго яруса, народные вопли, крики «браво»; актеры (Бекман и Гробекер), которые были «детьми юмора, способными опьяняться смехом, веселыми танцами, увлекая, лететь в диком мчанье». Нечто подобное стремился отобразить в своих пьесах и Бертольд Брехт. Шиллер описывает наше внутреннее состояние в комедии, как ясное, свободное, веселое, – состояние богов, которых не заботит ничто человеческое. Не в этом ли высшая цель человеческой жизни?

Ницше: Да, в дионисических оргиях греков следует признать значение именно таких празднеств духовного просветления, разрушение аполлонического принципа индивидуации, – этого фундамента всего здания аполлонической культуры. Здесь смешаны снадобья исцеления и смертельные яды: поэтому и страдания вызывают радость, восторг вырывает из души мучительные стоны, в высшей радости раздается крик ужаса или тоскливой жалобы о невознаградимой утрате. «Этот венец смеющегося, этот венец из роз вам я бросаю, о братья. Смех признал я священным. О высшие люди, научитесь же у меня смеяться!», – так говорил Заратустра, это дионисическое чудовище.

Виктор: Но вот вопрос: вы славословите безумие и в современных мне артистических кругах также кое-где признана такая точка зрения, а ведь сознание тоже утверждается божественным даром, выделившим человека из природной среды, из среды животных этого мира. Тогда можно признать, что безумие всего лишь вновь возвращает человека к животному. Однако, похоже, речь идет о каком-то ином безумии, – божественном, сближающем человека с иными мирами, где находятся боги, породившие наш мир и наших богов?

Ницше: Уже само противопоставление искусства некой серьезности существования – грубое недоразумение. Поступательное движение искусства всегда связано с двойственностью «аполлонического и дионисического» начал, как рождение стоит в зависимости от двойственности полов. (Названия эти мы заимствуем у греков, разъясняющих глубокомысленные эзотерические учения не с помощью понятий, а через образы богов). Аполлон и Дионис, – это боги, которые, кстати, отображают в греческом мире противоположность между пластическими и непластическим искусствами (в частности, между живописью, скульптурой и музыкой) и которые актом эллинской воли созидают синтетическое произведение искусства, столь же аполлоническое, сколь и дионисическое, – аттическую трагедию.

Виктор: Значит самая удачная, самая прекрасная порода людей, античных греков, нуждалась в трагедии? Какое значение имеет у греков именно времени расцвета такой трагический миф?

Ницше: Аполлон – бог всех сил, творящих образами, «блещущий», божество света. Он утверждает самоограничение, чувство меры, мудрый покой мира явлений, за которым лежит скрытая действительность. И «человек-художник» может выступать, в этом случае, только как аполлонический художник сна. В греческой же трагедии человек выступает одновременно художником и опьянения и сна: как будто в мистическом самоотчуждении и дионисическом опьянении он падает где-то в стороне от безумствующих и носящихся хоров и аполлоническим воздействием сна ему открывается его собственное состояние, как единство с внутренней первоосновой мира в символическом подобии сновидения. Дионисийское и аполлоническое начала во все новых последовательных порождениях, взаимно побуждая друг друга, властвовали над эллинством. Грек знал и ощущал ужасы существования, реальные и возможные (существует предание: «Царь Мидас спросил у Селена, спутника Диониса, что для человека наилучшее? И Селен ответил: лучше вовсе не родиться, а родившись, скорей умереть»). И грек был вынужден заслониться от этого ужаса порождением грез – олимпийскими богами, которые ведут роскошное, даже торжествующее существование, свободные от христианской святости, аскезы, морали, – все наличное обожествляется, безотносительно к тому, добро оно или зло. Их боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью и о человеке Эллады теперь можно сказать обратное изречению Силена: наихудшее – скоро умереть, а второе – быть вообще смертным. Гомер – это памятник аполлонической мудрости и аполлонической иллюзии. Но Аполлон не может существовать без Диониса. И рядом с Гомером появляется Архилох, который пугает нас криком ненависти и презрения, пьяными вспышками своей страсти. В нем поэт-художник стал как бы медиумом, через которого истинно сущий единый субъект (Бог Дионис) вещает. Обнаружено, что с этих позиций он ввел народную песню, как музыкальное зеркало мира, в литературу. С Архилохом выступает новый мир поэзии, противостоящий поэзии Гомера. И если первоначально трагедия есть только хор, то позднее делается опыт явить бога во всей его реальности, в конкретной обстановке, – и возникает драма в более узком смысле. Актеры на сцене, диалоги, – все это уже вновь аполлонический образ. Но объективируется все та же дионисическая сущность. И тогда можно даже утверждать, что все трагические герои греческой сцены есть только маски Диониса, который никогда не переставал оставаться единственным сценическим героем греков. Суть греческой трагедии может быть выражена в формуле: все существующее и справедливо и несправедливо и в обоих видах равно оправдано. Таков мир! Так, например, в «Эдипе» гибнет нравственный мир, закон, – но этими действиями очерчивается более высокий магический круг влияний, создающий на развалинах старого мира мир новый. Поэт, – религиозный мыслитель, – хочет сказать, что благородный человек никогда не согрешает, даже когда совершает поступки, противные принятой морали. Трагедия сообщает нам, что понудить природу выдать свои тайны можно только тем, что противостоит ей, т. е. совершением, на первый взгляд, противоестественного, по мнению большинства. Таково глубокомысленное и пессимистическое, на первый взгляд, мистериальное учение трагедии: единство всего существующего; индивидуация – как изначальная причина зла; искусство – радостная надежда на возможность разрушения заклятия индивидуации и восстановления единства.

Виктор: И таким образом трагедия переходит в песню комоса – комедию?

Ницше: Действительно, хотя Гомер был отодвинут ранее Эсхилом и Софоклом, но и греческая трагедия была, в свою очередь, побеждена Еврипидом и аттической комедией, в которой можно усмотреть лишь отдельные черты ее матери, – трагедии. Еврипид вывел на сцену другого персонажа, – человека, живущего повседневной жизнью. Он стремится выделить (и устранить) дионисический элемент из трагедии и строить ее заново на не дионисическом искусстве. (Дионис, кстати, ему не простил, – он заканчивает жизнь прославлением противника и самоубийством). Но чудесное свершилось: трагедия была побеждена демоном Сократа, говорившим через Еврипида. Следует сдвиг в положении хора, а затем и его уничтожение. Еврипид строит драму на принципах эстетического сократизма, который гласит: «все должно быть разумным, чтобы быть прекрасным» (параллель сократовскому «лишь знающий – добродетелен»). Если Анаксагор со своим «нус» представлял первого как бы трезвого философа среди пьяных, то и Еврипид, таким же образом, – первый трезвый среди опьяненных поэтов.

Виктор: Существует мнение, что и Платон говорит о большой роли бессознательного в творчестве поэтов только иронически!