Текст книги "Как жить человеку на планете Земля?"

Автор книги: Вик Тор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Кант: Если мы возьмем предметы так, как они могут существовать сами по себе, то время есть ничто.

Виктор: С другой стороны, по его же мнению, это не означает его полной иллюзорности, нереальности, видимости.

Кант: Время следует считать действительным не как объект, а как способ представлять (сотворенная форма чувствования, объективно существующее свойство субъекта), – субъективный метод объективного видения.

Виктор: Какие-то изменения вещи в себе происходят объективно, но мы воспринимаем их субъективно, в соответствии с нашей специфической организацией в нашем человеческом мире. При этом возможно, что это лишь один из миров, один из многих возможных аспектов творения. Кстати, возможно представить, что мысль человека существует как бы вне времени, – может охватывать и прошлое, и настоящее, и будущее мира явлений и человек может абстрактно размышлять о них (что это, – элемент божественного присутствия в человеке?). Кант, в соответствии с таким воззрением, положил начало делению художественного пространства и времени на психологическое – чувственное (чувственно воспринимаемое) и гносеологическое – мысленное (осмысливаемое). Хотя, может быть, лучше говорить о психических формах восприятия и мышления. У Шеллинга пространство и время нашего мира явлений также символичны по своему характеру: это общие формы «облачения» бесконечного в конечное.

Рационалист: Отметим, в связи с этим, понятие биологического времени. У человека есть как бы биологические часы в организме (связано с биологическим периодами, ритмами возникновении и затухания активизации внутренних органов нашего тела – сердца, почек, мозга и так далее). С возрастом ощущает человек ускорение времени (связывают с замедлением физиологических процессов), а в молодости время как бы «тянется». («Влачатся дни, а годы – улетают», написал поэт). Существует также понятие социального пространства – времени. Города, принадлежащие православной культуре, формируют одни пространственные представления, мусульманская культура – другие представления, индуистская культура – третьи и т. д. Социальное время уже связано с другими явлениями: разные временные географические пояса, зимнее и летнее время, календарь православный и календарь католический, мусульманский, различаются праздники. В религиозных представлениях речь также может идти и о других измерениях пространства и времени (к примеру, для областей рая или ада). Существуют и иные, более экзотические представления о пространстве-времени. Если в макромире наука выделяет четыре измерения пространства и времени (длина, ширина, высота и время), то в микромире существует представление об ином, многомерном пространстве – времени (о 10-ти мерном, например). Есть даже идея суперпространства: все пространство рассматривается как бесконечная совокупность точек, обладающих свойствами трехмерного измерения (в каждой из которых предполагается наличие миров, обладающих свойствами трехмерного измерения). И есть геометрия Лобачевского, также радикально меняющая наши представления о евклидовом пространстве – времени. (Все это достаточно общеизвестно). Но имеется еще одна, уже совершенно необычная трактовка времени у Августина Аврелия (рим. философ 5 в., – епископ Гиппона, «Исповедь»).

Августин: Мир сотворен не во времени, но вместе со временем.

Виктор: Лучше, на мой взгляд, сказать (или перевести на русский язык более адекватно): мир сотворен во времени вечности, но вместе с земным временем (временем нашей Вселенной). Возникает вопрос: время земное сотворено лишь как характеристика человека, субъективно воспринимающего таким образом мир явлений, либо является непосредственной объективной характеристикой механизма Вселенной, обуславливающего сам характер этой эволюции, – отражающей направленность эволюции сотворенной Вселенной («стрела» с конечной точкой, – взведена как бы и раскручивается в определенном ритме пружина эволюции), либо отражает оба этих аспекта? Возникает и еще один вопрос: если говорить о сотворении мира и времени, то сотворены ли изначально и все промежуточные будущие состояния мира (или хотя бы жестко запрограммировано их появление, как в компьютере)?

Рационалист: Последнее предположение как раз и заставляет думать об интереснейшей проблеме возможности пророчеств, которые как бы бросают свет последующего на предыдущее, в которых будущее уже как бы и повелевает настоящим или, по крайней мере, жестко с ним связано. (Сохранились свидетельства о существовании пророков в истории человечества, – например, в Ветхом Завете, да и в наше время, похоже, есть такие). С другой стороны, будущее всегда рассматривается как некий динамический преемник настоящего и прошлого, всегда в какой-то степени обусловлено ими, – и это тоже вполне логично. В то же время отметим, что последняя точка зрения не обязательно отменяет и первую (первичное программирование творца идет все-таки и от прошлого к будущему, и от будущего к прошлому, хотя и в другой системе времени). Творец одновременно «провидит» и цель и результат творения.

Виктор: Отдельно отметим, что Августин создает психологическую теорию времени и анализирует время, прежде всего, как исключительно субъективное внутреннее переживание человека.

Августин: Что такое время? Может быть растяжение души? Сложный вопрос. При этом стрела времени, по моему мнению, направлена из будущего через настоящее в прошлое, т. е. в сторону, противоположную принятой в обычной теории абсолютного времени. События как бы надвигаются на нас – поток событий, поток времени из будущего в наше настоящее и далее, в прошлое.

Виктор: Но вновь возникают вопросы: почему предполагается, что мы неподвижны, а они движутся нам навстречу? Или все зависит от точки зрения, – может быть они неподвижны, а мы движемся им навстречу в неком потоке субстанции, – как утверждает теория относительности? Действительно, может быть логичнее представить, что мы сами движемся, – навстречу совокупности статически неподвижных событий, уже существующих, уже сотворенных, которые как бы высвечивает прожектор нашего сознания по мере его созревания – старения (параллельно с физиологией, – известно, что в нашем теле совершаются физиологические процессы старения, начиная от рождения, – можно и таким образом представить наше движение). Либо происходят и те и другие процессы: нас несет поток времени, – мы живем, движемся в потоке событий, протекающих более быстро или более медленно, но движущихся в том же направлении, – из настоящего в будущее (а может быть возможны любые варианты, в зависимости от типа «игрушки»). И возможно прав, в конечном счете, Хайдеггер, когда говорит о «просвете сознания»: человек, как частица эволюционирующей материи, находится в этой эволюционирующей материи и воспринимает ее изменение, изменяясь сам. Или вообще происходит некое «расширение души», по Августину?

Августин: В тебе, душа моя, измеряю я время, – только в тебе существует три времени. Есть ожидание будущего и память о прошлом, – внимание же мое сосредоточено на настоящем.

Виктор: По сути дела, действительно, именно память, как одна из способностей души, рождает: и ощущение изменений мира, как результата сравнения двух образов мира, один из которых остается и присутствует в памяти, как некое прошлое, а другой трактуется как настоящее; при этом существует и ожидание будущих изменений на этой основе.

Августин: К примеру, перед началом действия есть ожидание его результата и совсем нет еще воспоминаний о нем. Чем дальше движется любое действие, выполняемое человеком, тем короче становится ожидание и длительней воспоминание, пока, наконец, не исчезнет вовсе ожидание, – действие закончено и оно теперь все в памяти.

Виктор: То же, по-видимому, происходит и со всей человеческой жизнью, которая складывается из отдельных действий и вся целиком, в конечном счете, укладывается в память человека. (Если смотреть шире, то же происходит и со всеми веками, прожитыми человечеством, которые складываются из отдельных человеческих жизней и собираются в памяти (но в памяти кого: – Бога? – человечества, как некой «персоны»? – в его памятниках?). Таким образом, вся жизнь есть, с одной стороны, вроде бы сплошное рассеяние в деятельности, но одновременно и собирание в памяти человека, спрессовывание, – в момент смерти она как бы концентрируется в памяти. (Существуют свидетельства людей, испытавших воздействие смертельно опасных ситуаций, – «вся жизнь пролетела», вспоминают они). Таким образом, понятие времени связывается с деятельностью человека в мире явлений, с осознанием им этого мира, – человек есть существо деятельное и сознающее. Если же перестать реально действовать и даже, может быть, размышлять, уйти от суеты мира в сферу бессознательного и молчальничества, то можно, по-видимому, ощутить мир сущностей, идей, как считает, в частности, Плотин (3 в.), что и является целью трансцендентальной медитации и некоторых религиозных процедур (буддизм, исихазм). Но все же, как мне кажется, это предполагает достижение некой высшей точки интенсивности познания и умственной деятельности, напряженную в целом духовную деятельность, а не просто формальное примитивное не деяние. Только так, возможно, достигается и так называемое состояние «нирваны». Что это, – приобщение к богам? Вряд ли, ибо человек становится всего лишь зеркалом сущностей, а Бог может (как считают верующие в него) и ощущать (одновременно и мир сущностей, и мир явлений), и сам творить эти миры. Может быть, достижение нирваны – это всего лишь один из путей к Богу? Остается ли тогда человек человеком? Хочет ли этого сотворивший нас Бог? Допускает ли? Похоже, что если мы размышляем об этом, – значит, какие-то возможности в этом отношении и существуют.

Рационалист: К примеру, творения Елены Петровны Блаватской, Рудольфа Штайнера об этом, как кажется, и свидетельствуют. Также как и попытки представить области рая и ада у мистиков и священнослужителей: Эрхард, Бёме, Сведенберг, например.

Августин: Я низвергаюсь во Время, строй которого мне неизвестен, мысли мои, самая сердцевина души моей раздираются в клочья шумной его пестротой, – доколе не сольюсь с Тобой, Господи, очищенный и расплавленный в огне любви Твоей. Делатель всякого времени – Ты! Ты не во времени был раньше всех времен, Ты был раньше всего прошлого, Ты возвышаешься над всем будущим, все Твои годы одновременны и неподвижны!

Виктор: Его вывод созвучен Пармениду: все едино, – раньше всякого времени есть только Бог, вечный Творец всех времен и созданий. При этом, если исходить из представления об иерархии богов, миров, времен, вечностей, нельзя уже представить время как линейную стрелу. Понятия прошлого, настоящего, будущего остаются, но, видимо, всего лишь как некие поля событий, частично – уже сотворенных (с точки зрения Творца и существ, им сотворенных), а частично – еще сотворяемых, – либо тех, которые будут сотворены. (Очевидно, что в попытке осмысления этой сложной проблемы моменты религиозные, идеалистические сплетены с материалистическими). Теперь, через Августина Аврелия, вернемся к первому ранее отмеченному моменту в анализе проблемы пространства-времени, а именно к высказанной Платоном глубочайшей идее о соотнесении понятий вечности и времени. С проблемой вечности он связывает и существование вечных идей в мире Бога-Творца. Краткий историко– философский анализ обнаруживает при этом появление довольно сложных философских представлений. Во-первых, понятие вечности однозначно увязывается с верой в существование Бога-Творца и трансцендентального мира. Во-вторых, появляется мысль о возможности градации самой вечности и об иерархии богов (высказывания на эту тему есть и у Августина, когда он размышляет «Что же Ты есть Господи?»).

Платон: Время (Хронос) есть подвижный образ вечности (Эон). С проблемой вечности связано существование вечных идей (добро, красота, истина).

Виктор: Но они, эти идеи, тоже сотворены, согласно самому Платону, (в том числе и время, как одна из вечных идей), а значит – не вечны, или вечны только для сотворенного же земного мира явлений, в сравнении с этим миром. Т. е. появляется мысль о градации самой вечности: творящий Бог – вечность как бы первой, высшей, степени (по отношению к сотворенным им идеям, хотя он, возможно, также сотворен богом более высокой инстанции в вечности еще более высокого порядка), «идея» – вечность второй степени (по отношению к миру земного). Получается, что в вечности (или лучше сказать, на различных ступенях этой вечности, Эона, – в том числе и в мире творца) всегда существует некое собственное время. Действительность человеческого мира связана уже лишь с обыденной временностью восприятий мира человека (результат сравнения образов предметов всего лишь мира явлений, фиксации изменения именно этого мира).

Рационалист: Христианство, кстати, также как и античность, выделяет два типа времени: вечность, как атрибут бога, и сотворенное им время истории человечества (от сотворения мира до Апокалипсиса), конечное и направленное, очередная ступень к переходу в вечность (круг земного бытия замыкается в бытии вечном, небесном). Это может напомнить опять-таки образ пружины в игрушке, в часах, – взведенной, закрученной и постепенно распускающейся, – игрушка бегает, часы ходят до тех пор, пока хватает завода пружины. Сотворенный мир, – это чудесная игрушка бога, им же и созданная. И появляется мысль о том, как будет развиваться мир после Апокалипсиса, каковы, возможно, будут его временные характеристики, и о том, что было до этапа творения нынешнего мира, – может быть, опять-таки некий Предапокалипсис (в рамках обычных представлений о времени можно размышлять подобным образом и длить этот процесс в бесконечность и прошлого и будущего).

Виктор: Отметим при этом, что проблема вечности требует, таким образом, обязательного включения в анализ категории Бога творящего. В дальнейшем Серен Кьеркегор, также подробно исследовал время внутренней жизни индивида, исходя из осознания последним конечности жизни и соответственно, из непрекращающегося трепета собственной экзистенции человека перед смертью. В связи с этим образно высказывался позднее Освальд Шпенглер («Закат Европы»).

Шпенглер: Необратимость времени, неотвратимо превращающего настоящее и будущее в прошедшее, вызывает жуткость, боязнь, давящую двойственность, от которой не может быть свободен ни один значительный человек. Основная загадка времени для человека, – в осмыслении трагедии жизни и смерти.

Кьеркегор: В каждое свое действительное мгновение человек (с течением его жизни) все в большей мере ощущает свое прошлое, как исчезнувшее, но, тем не менее, присутствующее, настоящее, как некий след во внутреннем и внешнем мире, и предстоящее, как ожидаемое будущее. Это связано со страхом предстояния перед Богом и соответственно с ответственностью за использование прошедшего времени.

Виктор: Кьеркегор создает учение о стадиях жизни человека: эстетической, этической, религиозной. Вначале – только чувственное восприятие действительности (поток событий в пространстве и времени); потом – морально-интеллектуальное осмысление жизни (ясные в начале, не вызывающие вопросов осознанные представления, постепенно размываются мыслью и появляется ворох этических проблем и вопросов различного уровня сложности); далее, – все в большей степени, – религиозное восприятие бытия (осознание грядущего приобщения к вечности Бога-Творца). И возможно в этой последней стадии жизни «трепет» уже не есть, или, не всегда есть, страх. Может быть, это и предощущение некоего счастья новизны жизни в Боге (трепет)? «Все проходит, – пройдет и это», – известный афоризм библейского царя Соломона.

Кьеркегор: Бог сверхъестественным образом все в большей мере входит в переживание времени и человек, хоть на мгновение в первой стадии, а потом все в большей степени, ощущает причастность к вечности, находясь во временности. Проходя по стадиям, человек испытывает усиление трепета, что меняет его ощущение времени, является признаком изменения этого ощущения.

Виктор: «Мгновение» определялось Кьеркегором, как атом вечности, ощущаемой через акт веры, как некая экзистенция. Именно иррациональный акт веры описывается им, как скоротечный прыжок в вечность, как ощущение единства с трансценденцией, когда вечное как бы «становится» в «моменте» времени. Возникающее чувство ответственности уже не позволяет времени рассыпаться на отдельные моменты. Это рождает чувство свободы и интерпретацию времени человеком как «его» времени. Таким образом, оказывается, что «экзистенция – это действительность этического» (видимо, как религиозного трансцендентного этоса), – ощущение «существования» в вечности. Показательно, в этом плане его исследование библейского эпизода с попыткой жертвоприношения Авраамом сына Исаака. (Об этом, кстати, о важности непоколебимой веры в чудо, когда обретается некая божественная истина, размышляет российский философ Л. Шестов – «На весах Иова», «Афины и Иерусалим»).

Кьеркегор: Экзистенция постоянно устремлена в предвидимое будущее, в вечность. Будущее в известном смысле означает больше, чем настоящее и прошлое (большее, чем то, что мы вкладываем в трактовку настоящего и прошлого, соотносимых с ним, как равнозначащие), – оно есть целое, частью которого является прошлое и настоящее. То, чем человек был в прошлом и является в настоящем, никогда до конца не исчерпывает богатство его действительного содержания.

Виктор: Здесь, на наш взгляд, имеет место и точка зрения «уже сотворенности» всех состояний мира и человека, и перекличка с романтиками, для которых человек – тоже до конца нереализованная возможность. Но для последних, будущее во времени – это возможное, а возможное – это будущее уже для свободного проявления человека (не отдельное событие, а некое поле событий, поле выбора). Выбор всегда остается за человеком (в зависимости от стадии его становления) и реализация возможности в будущей действительности уже меняет, соответственно, смысл и трактовку его прошлого. Приходится признать в этом случае, что будущее в вечности следует трактовать уже не просто как некий строго определенный запрограмированный результат, а лишь как некий реестр возможностей выбора личности с соответствующими последствиями (в дальнейшем точка зрения развита Сартром, а до него – Бергсоном). Европейцы Просвещения, признавая концепцию абсолютного времени, также ориентированы уже в большей мере на будущее. Однако, в дальнейшем, в романтизме 19 века выявляется отрицательная реакция на футуризм Просвещения, где Абсолютизация будущего, – полагают романтики, – разрушает бытие, его целостность, девальвирует прошлое и настоящее. В качестве союзника в споре с будущим привлекается именно прошлое, которое как бы репрезентирует вечность во времени. К прошлому, по их мнению, ведут все смысловые нити человеческой жизни, – отсюда иной раз, ностальгия, тоска по утраченной гармонии вечного и временного, ощущаемая нами нередко в некоторых, может быть, наиболее совершенных произведениях искусства. Вечность придает целостность темпоральной структуре бытия.

Чайна: В классической мысли древнего Китая верховная реальность, божественное бытие трактуется, как количественные и периодические законы все нового качественного развертывания пространства и времени, как Великий путь мироздания, явленный в бюрократическом распорядке государства и, в конце концов, рассеивающийся в неисчерпаемом разнообразии жизни. Здесь каждая сущность как бы расплывается, теряет себя в бесчисленном множестве нюансов, в бездонной глубине превращений, – глубине живого сопереживания, сочувствия со всем сущим в живом едином теле бытия.

Виктор: Настоящее и прошлое соотносится с вечным, но ведь и будущее можно соотнести с вечным. Полемика возможна только лишь с точкой зрения Сартра и Бергсона, признающих некий реестр возможностей будущего, зависящих от выбора и действий самого человека, которому бог предоставляет такую возможность (либо даже не признающих существование бога). Хотя и в этом случае можно представить этот реестр достаточно ограниченным формами человеческого чувствования.

Рационалист: Однако, кстати, лингвистический вариант понимающей социологии в 20 в., развивающий неопозитивистские и идеалистические подходы, приводит уже к полному релятивизму в понимании реальности. Представители этого направления особое место отводили исследованию языковых средств передачи и хранения информации (в целях познания все более отдаленных, глубинных психических структур социальной деятельности индивидов). Эта главная тема роднит их с идеями представителей направления логического позитивизма. Поздний Людвиг Витгенштейн рассматривает значения слов не в плане отношения к какой-либо нелингвистической сущности (т. е. так называемой истинной реальности), а всего лишь в терминах их употребления. Наделение терминов значением происходит в рамках культурной традиции или языковой сущности, к которой принадлежит индивид, утверждает он.

Витгенштейн: Не существует какой-либо внешней реальности, в терминах которой можно судить, что происходит реально, а что – лишь в языке. Все происходящее, все социальное, все «имеющее значение» «происходит и значит» только в языке… Реальность не является тем, что дает смысл языку. Реальное и нереальное обнаруживает себя как таковое в соответствии со смыслом, который оно имеет в языке. Духи для шаманов существуют так же реально, как научные объекты для европейцев. И никто не может судить, кто же прав, – те или другие. Научный язык не имеет никаких преимуществ перед языком магии. Многообразие языков в мире как раз и отображает многообразие критериев различения реального от нереального и ни один из этих критериев не может быть судьей по отношению к другому.

Рационалист: В целом, никто, похоже, ничего не знает об истинном онтологическом соответствии применяемых категорий изучаемой действительности. Необходимо дальнейшее углубление понимания «жизненного мира», как некой тотальности, глубинно определяющей само исследование. И это оказывается возможным, на мой взгляд и на взгляд многих других исследователей, только через посредство герменевтического анализа языка («герменевтика», – греч. – истолкование, понимание текстов).

Виктор: Герменевтикой действительно обычно называют искусство и теорию истолкования текстов. Т. о. ее историю можно вести с возникновения письменности и более того, от возникновения речи у различных народов, когда появляется проблема перевода с языка на язык. Вся наша познавательная и коммуникативная деятельность связана с интерпретацией различных знаковых систем: слов, жестов, мимики, произведений искусства и т. п. В логике и математике под интерпретацией понимают придание смысла, значений символам формализованного языка. При этом формальные системы допускают множество интерпретаций. В частности, у Гадамера понимание трактуется не в качестве одной из черт человеческого познания, а в качестве определяющей характеристики самого человеческого существования, как способ бытия человека.

Гадамер: Человеческое бытие по существу исторично, – это не свойство быть в истории, а свойство быть историей. Причем историческое бытие не схватывается в представлениях о линии или спирали, в категориях прогресса или регресса, – всякая ситуация уникальна, хотя и встроена в определенный культурно-исторический континуум. Основная категория – событие: «там и здесь» сливаются, бытие прошлого осмысливается через настоящее, – история, понятая как событие, не есть нечто, когда-то и с кем-то происходившее, но это есть нечто, что все еще происходит и происходит именно с нами. Всякое понимание и истолкование, приближающее к истолкованию другими, имеет языковой характер: весь опыт мира опосредствуется языком – любая неязыковая традиция (ремесла, технологии, неязыковое художественное произведение) требует языкового истолкования. Но особо выделим язык философии, который постоянно как бы опережает сам себя, – это почти всегда есть некий диалог, развертывающийся в бесконечности. То, о чем толкуют философы, в известном смысле есть ничто («бытие», «категории», – все это нигде не дано). Для философа текст существует не как литература, – ему не дано видеть истину в отдельном тексте. Он должен воспринимать ее только в поступательном движении мыслительной беседы души с самой собой. Поэтому прогресса нет и не может быть ни в философии, ни в близком ей по духу искусстве. В обоих случаях важно другое – обрести причастность. Фундаментальная истина моих герменевтических штудий такова: истину не может познавать и сообщать кто-то один. Всемерно поддерживать диалог, давать сказать и инакомыслящему, уметь усваивать произносимое им, – вот в чем душа герменевтики.

Рационалист: У П. Рикера символика языка также рассматривается, как основание для допущения некой интерсубъективности. Рикер говорит об архитектуре смысла, который можно назвать двойным или тройным, причем для него один вербальный смысл не исчерпывает другие, может быть, более глубокие смыслы.

Синтетист: Можно согласиться, что герменевтикой обычно называют искусство и теорию истолкования различных текстов, или, как говорят, их «интерпретацию» (лат. – «истолковывать, разъяснять смысл, раскрывать замысел»). Скажу несколько слов о самом термине и об истории возникновения и развития этой дисциплины. Герменевтика – в переводе с греч. – «разъясняю, истолковываю». (От имени греческого бога Гермеса, который, согласно греч. мифу, приносил послания богов людям. Кроме того, это бог пастухов и бродячих торговцев, – он указывает им путь, расставляя знаки: «понять» и означает «найти путь к смыслу»). У некоторых исследователей историей герменевтики оказывается вся история философии, начиная с мифа. В древнегреческой философии и филологии – существовало искусство толкования древних поэтов – прежде всего Гомера. По Платону, поэт – также истолковывает волю богов. В период средних веков появляется религиозная христианская герменевтика («экзегетика» – греч., – толкование библейских текстов). Далее появилась филологическая герменевтика. А в нач. 19 в. возникла собственно философская герменевтика (особая роль – у Ф. Шлейермахера). Искусство понимания, согласно Ф. Шлейермахеру, заключается, с одной стороны, в проникновении в дух языка, а с другой – требует учета своеобразия писателя. Таким образом, подчеркиваются, как два краеугольных камня науки понимания, два метода герменевтического анализа: грамматический и психологический. Цель грамматического истолкования, по Шлейермахеру, носит объективный характер, – понять произведение на основе анализа языка (слов, предложений, способов их связи). Но при этом должны учитываться и индивидуальные особенности автора. Существует у него также требование об уничтожении исторической дистанции между автором и исследователем (эта мысль содержится уже в ранних произведениях). Необходимым условием осуществления герменевтической процедуры он считает уравнение позиций исследователя и автора: исследователь должен сравняться с автором в знании языка (объективно) и психологически (субъективно). Главная задача исследователя – понять автора хорошо и даже лучше, чем тот себя понимал (идея восходит к немецким классикам). (В дальнейшем, как мы увидим, Гадамер критикует позицию «уравнивания позиций», противопоставляя ей линию «слияния горизонтов» (горизонт исследователя – гибок и подвижен, – в процессе истолкования он расширяется, включая в себя горизонт автора, – но возможно «возвышение к еще более высокой всеобщности»). (На 14 Международном Философском конгрессе в Вене 1968 г. рекламируется Г. Гадамер, как «самый выдающийся философ современности» и основатель современной философской герменевтики). В. Дильтей в дальнейшем выделяет у него те положения, которые требуют последующей разработки: – возможность достижения общезначимой объективной интерпретации (в любой индивидуальности есть нечто общее, как залог понимания, – разница лишь в степени реализации душевных процессов индивидов);—разделение подходов «понимания» и «объяснения» («природу мы объясняем, душевную жизнь – понимаем»). (Вспомним высказывание Эйнштейна: «Как много мы знаем и как мало мы понимаем!»). Дильтей связал герменевтику с философией жизни. («Возникновение герменевтики», 1900). Герменевтика определяется им как «учение об искусстве понимания письменно зафиксированных проявлений жизни». Причем особое значение придается воображению, интуиции, перевоплощению исследователя, для чего требуется знание структуры душевной жизни, психологии. Он настаивает на тождестве терминов: понимание, истолкование, интерпретация (их триединство и охватывает термин «герменевтика»). Его идеи развивались в борьбе «с гипнозом, – как он выражался, – естественных наук, которые аргументируют свои положения всего лишь причинно – следственными связями». Действительно, в нач. 20 в. в Венском кружке формируется т. н. классический неопозитивизм: складывается и соответствующая философия языка, – язык науки стал исключительным предметом философии. Соответственно переписывалась вся история философии). П. Рикер стремится реализовать синтез различных направлений философии под эгидой герменевтики. Герменевтика мыслится им как общая методология социально-гуманитарных наук. При этом он восстанавливает в правах мифы, как резервуары религиозного опыта: все, что философ хочет выразить в ясных терминах, уже, по его мнению, было сказано в мифах и их символах. («Надо вернуться к полноте языка»). Идея имплицированного в языке, как бы пульсирующего горизонта интерсубъективности имеет истоки, как он считает, в феноменологии и экзистенциализме. Философствование Витгенштейна, по его мнению, было полигоном, где герменевтики отрабатывали свой собственный метод (формула раннего Витгенштейна: «язык не выражает того, что он выражает», т. е. вербальное представление не исчерпывает смысловое наполнение). У него «языковая сфера», – это единство деятельности «говорения» и деятельности неязыкового рода, с которой она переплетается. Значение слова всякий раз определяется новым контекстом. Анализируя «говорение» можно судить об иной неязыковой деятельности, с которой она переплетается. Поздний Витгенштейн (в передаче Уинча) приходит уже к полному языковому (лингвистическому) релятивизму. Однако, перед лицом концепции «множественности языковых игр» Витгенштейна герменевтики осознали необходимость альтернативы крайнему релятивизму: в качестве главной предпосылки выдвинули идею «языка вообще», – априорного его бытийствования, как языка – возможности. Чем больше человек развивает свою конкретную языковую способность, тем более он извлекает ту неуловимую абсолютную языковую субстанцию, которую герменевтики именуют «языковостью вообще». Субстанция в герменевтических рассуждениях как бы наполняется интерсубъективностью. Можно обнаружить соответствующие идеи у В. Хлебникова.