Текст книги "Медвежьи невесты (СИ)"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Annotation

Продолжение романов «Дар кариатид» и «Берлинский этап».

О Сибири, Урале, медведях, тайге. Реальная история, овеянная легендами о духе барина, который якобы бродит по тайге в образе чёрной собаки. А медвежьими невестами называют специально обученных девушек, которые ходят на медведя без ружья. С одной из них и свела судьба главную героиню.

Вероника Тутенко

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

Вероника Тутенко

Медвежьи невесты

1

Есть женщины-подснежники. Расцветают внезапно и рано и – раз – уже отцвели.

Так и степь – не из поздних хризантем – уже пожухла в июле. Избороздили дорогу морщинки-трещинки. Дождя бы!

Убегать было тревожно и радостно.

Тревожно, потому что Валерик повис на руке, устал уже, хотя прошли совсем немного, до соседней деревни. С маленьким сыном далеко не уйдешь.

Нина остановилась на обочине ловить попутку.

– Мы поедем на машине? – обрадовался Валерик.

– На машине, на машине, – нахмурилась Нина, беспокойно вглядываясь вдаль.

Облако пыли на горизонте не заставило себя ждать слишком долго.

Водитель был не прочь подработать и первым спросил:

– Вам куда?

– В Петропавловск.

– Садитесь.

Вечером на полпути у обочины ели кур, сваренных Ниной в дорогу.

– Целинники, значит? – хмыкнул водитель. – Да, не женское это дело, целина. А тем более, с ребенком. Сидела бы, деточка, дома.

Водитель был уже пожилой, и «деточка» не царапнуло слух.

– Да нет у нас дома, – вздохнула Нина. – Общежитие…

– Ничего, – покачал головой водитель. – Всему свое время. Будет у тебя еще и дом, и… Мужа-то нет, наверное… Кто б отпустил в степь такую видную девку.

– Нет.

– Ничего. Будет, – пообещал водитель. – Ладно, мне надо поспать хотя бы часок, чтобы к утру быть на месте.

2

Зеленодольск вдруг как-то сразу постарел. В нем больше не было Зины. Дома смотрели исподлобья карнизов, как будто искали виноватого. Только в общежитии витало, как пар, всё то же беззаботное предвкушение чего-то огромного, даже грандиозного, чему трудно было подобрать и название. Комнаты наполнила утренняя суета выходного дня.

«Суббота» – посчитала мысленное Нина.

Половицы привычно заскрипели под ногами, как будто приглашали танцевать. Всё здесь напоминало о Зине даже больше, чем там, на целине.

Нина осторожно открыла знакомую дверь.

– Смотрите, кто к нам пришел! – всполошились наперебой бывшие соседки. – А Валерик-то Валерик – совсем жених стал – в армию пора!

Мальчик смутился и крепче ухватился за руку матери.

– Слышали… Зина… – опустила глаза Валентина. – Надо же, какое несчастье. Не зря говорят, беда в одиночку не ходит. Одна напасть за другой. Сначала отца Зины посадили. Из-за ерунды какой-то. Подрался с кем-то спьяну… Так мать Зины и слегла сразу. А как узнала, что дочь… На днях хоронили.

Клава перевела озадаченный взгляд с гостей на Нинину кровать.

У окна хлопала глазами совсем молоденькая девчонка.

– Куда ж ты теперь пойдешь? – посочувствовала Клава.

Нина вздохнула.

Идти было некуда.

Можно, конечно, снова обратиться к главе города, но в третий раз уже стыдно, неудобно.

– Вот что, – задумалась Клава, – поживешь пока у нас. Попросим у дядь Коли ещё одну кровать, а там видно будет.

Неделя в общежитии с девчонками пролетела незаметно, и эта быстротечность подстёгивала, как кнутом.

Нина решила было уже проситься на стройку обратно, но кто-то, видимо, всё тот же ангел-хранитель общежития дядь Коля, вывесил объявление.

Скромная такая бумажечка, но взгляд зацепился, будто судьба посылает незримый намёк.

Или просто душа ждала перемен…

3

… Уже с утра в конторе было тесно.

Многие пришли на вербовочный пункт семьями.

– Не толкайтесь, товарищи, работы хватит всем, – пытался урезонить собравшихся восседавший за столом комсомолец. Вместе с помощницей, тоже, конечно, с комсомольским значком на груди, они едва успевали переносить в длинные списки данные паспортов.

Нина с Валериком пристроились в хвост нестройной очереди.

Выяснить, кто последний, оказалось невозможным, всем не терпелось поскорее протиснуться к вожделенному столу.

Очередь, между тем, продвигалась столь же быстро, сколь и разрасталась.

– С ребёнком поедете на Урал? – равнодушным тоном поинтересовался комсомолец.

– А как же иначе? – ответила Нина.

– Хорошо. Распишитесь за пособие. Приходите через неделю.

Комсомолочка быстро отсчитывала новенькие купюры.

4

… Вопреки ожиданиям Нины, никакого столпотворения на вокзале не было.

Главным здесь, по всей видимости, был высокий бородатый мужчина со списками в руках. Повыше локтя – красная повязка, чтоб видели издалека.

– Ваш вагон – четвёртый, – нашел в перечне фамилию Нины.

В поезде доехали до Перми, где новоприбывших уже ждали несколько маленьких сцепленных вагончиков, похожих на игрушечный паровозик.

До места назначения предстояло ехать по узкоколейке.

Таежный поселок издали показался Нине очень уж похожим на лагерный ОЛП, с той разницей, что не было колючей проволоки и конвоя. Бараки, их было здесь четыре, как оказалось, действительно, строили заключенные. Затем их перевели куда-то на новое место, а сюда потянулись гражданские.

Работа главным образом кипела вокруг узкоколейки. Сваленные деревья на тракторе подвозили к открытым вагонам– платформам, грузили их кранами и везли затем на центральный вокзал, откуда древесина расходилась в разных направлениях.

Внутри бараки оказались не столь мрачными, сколь снаружи.

Большие окна пропускали много света, а заодно и служили соблазном прохожим, так что первым делом пришлось соорудить шторы из газет.

Самых настырных, впрочем, не останавливало и это…

Нину определили на лесоповал восьмой в бригаду. Мужчины валили и толкали буграми деревья, а женщины обрубали сучки и жгли из них костры.

День тянулся за днём, ничего не предвещая, не обещая… Так было и честнее, и проще…

Собственно говоря, время никогда не было для Нины враждебной субстанцией. Напротив, приближало к чему-то хорошему – то к мирной жизни, то к свободе.

А теперь вдруг ни с того, ни с сего потянулось, стало засасывать, как в болото. Хотя, казалось бы, живи да радуйся. Работа хоть и не из лёгких, да разве ж привыкать? Да и сто, а то и сто пятьдесят рублей на дороге не валяются. А вальщики и трактористы так вообще по двести получают. Ешь-пей досыта, в завтрашний день не заглядывай. Что еще для счастья надо?

5

… Машинист Мишка оказался редкостным нахалом. Так и норовил задеть Нину при каждом удобном случае. И видел, что не люб, да только еще сильнее гордыня подталкивала к полюбившейся жертве:

«Чем, скажи, я не пара тебе?»

Вот и попробуй объясни дотошному кавалеру, что против сердца не пойдешь. И сам-поди понимает, только втемяшилось в голову: будет моя девка!

– Глянь-ка, Нина, опять твой Мишка подъехал, в нашу сторону косит, – толкнула Нину в бок Светлана, весёлая востроглазая украинская дивчина.

– Такой же он мой, как и твой, – обиделась Нина.

– Такой, да не такой! – захохотала Света.

– Некому осадить негодяя, – встала на сторону Нины младшая сестра Светы всегда слегка меланхоличная Варя, обернулась на валивших деревья мужчин, добрая половина из которых – белорусы.

И русские, и приезжие с Белой Руси заступились бы, конечно, если б девушке угрожала явная опасность. Но в надоедливом зубоскале угрозы никто не видел: влюбился парень, ну и что!

6

– Скажу тебе откровенно, не в моем ты вкусе, Миш. Смотри, вон вокруг сколько девчонок хороших.

Зубоскал только мрачно жевал соломину, облокотившись на дуб, подпирающий ветвями небо.

– Зачем мне другие хорошие? – возразил недружелюбно. – Мне ты нужна.

Ветер, как по струнам гитар, пробежался по натянутым веревкам, на которых покачивалось только что развешанное белье.

Нина невольно поёжилась и схватила таз в охапку, радуясь, что всё в доме перестирано – не надо выходить на улицу снова.

Мишка бросил свою соломину и решительно шагнул к несговорчивой:

– Согреть что ли тебя, красавица? – с притворно-сладких интонаций перешел на змеиный шепот. – Хватит из себя целку строить! Ребёнка-то небось не ветром надуло, чтоб так нос воротить.

Огреть бы негодяя тазом, да не стоит связываться с дураком?

Нина смерила Зубоскала презрительным взглядом и спокойно повернулась лицом к двери, как будто Мишка Зубоскал был и не Мишка Зубоскал, а так, пустое место.

Равнодушие женщины окончательно вывело его из себя.

Уже на пороге Зубоскал настиг Нину, как хищник, резко и внезапно, сдавил так, что хрустнули кости.

– Дома сын! Напугаешь ребенка!

Довод не отрезвил Мишку. Подлец запустил руку женщине за пазуху и пытался сорвать с неё платье так, что оно затрещало по швам. Но Нина изловчилась, выскользнула из верхней одежды. Только рабочий бушлат и остался у негодяя в руках.

– Эээй, ты куда? – испугался Мишка.

Нина наперерез бежала к дому бригадира.

7

Колюбаева Василия Ивановича давно и прочно прозвали в посёлке «Капитан».

Почему «Капитан» – никто уже и не помнил.

За штурвалом корабля ему стоять не довелось, и служил он не в морфлоте, а в артиллерии. К концу войны на пагонах его победно сияли две майорские звезды. А прозвали почему-то «Капитан». Видимо, в самом слове заложено надёжное, путеводное что-то. Майор не обижался. Тем более, что к «Капитану» часто добавляли «мужик на всю округу». Кто же откажется от такой славы?

Был, правда, за Капитаном один грешок, и не маленький – бросил он жинку после десяти лет совместной жизни. Причину своего поступка, впрочем, не скрывал. Не родилось в супружестве детей. Колюбаев хотел сына.

… Капитан как будто даже ждал прихода Нины. Во всяком случае, не удивился.

Улыбнулся доброжелательно и мягко.

– Что произошло?

Опустился на кожаное кресло – единственный предмет роскоши в комнате. Казарменное убранство дома настойчиво требовало женской руки.

Нина всё ещё не могла отдышаться.

– Не произошло, но могло произойти, – начала Нина сбивчиво рассказывать, что ей стало не безопасно находиться в посёлке.

Колюбаев вынул из кармана пачку «Беломора», пододвинул к себе поближе пепельницу, на которой горкой высились окурки и, дослушав до конца, неожиданно предложил:

– Через три дня меня переводят в другой поселок. Поедешь со мной?

8

Мишку-Зубоскала уволить – не уволили, но имел он очень серьезный разговор с Капитаном, после чего ходил воспитанный и смирный.

Как бы то ни было, Нине хотелось поскорее стереть из памяти лицо негодяя.

Колюбаев ей не то, чтобы очень нравился, но рядом с ним можно было забыть о всех тревогах.

Чувство защищённости рождало ответное – благодарности, пограничное если не любви, то во всяком случае – симпатии.

Через несколько дней Колюбаев, действительно, уехал.

Стала собирать вещи и Нина.

… Как договорились, Колюбаев ждал их с Валериком в райцентре. Как всегда, в свежевыглаженной военной форме, подтянутый – и впрямь Капитан. Приятный, но слишком, пожалуй, резковатый запах одеколона, чуть растерянная улыбка на гладко выбритом лице говорили о том, что Колюбаев готовился к этому моменту.

Приехал он с шофером на «газике» – другому транспорту в этих местах и не проложить дорогу.

По дороге в посёлок Колюбаев неожиданно завёл разговор:

– Нина, всякое тут про меня говорят, да особенно не верь. Что я, подлец такой, жену оставил. Никто никого не бросал. По-хорошему расстались. Люди взрослые. Она у меня бой-баба – не пропадёт. В городе живёт. И без мужика не останется.

– Когда мне сплетничать, Василий Иванович? – только и нашла, что ответить, Нина. Очень уж быстро и без предисловий он перешел к неудобной теме.

– И правильно, – одобрил Колюбаев.

Новое место мало отличалось от Сухобизярки, только природа здесь была ещё более необузданной, совсем первозданной.

– Вот здесь будете жить, – показал Колюбаев Нине домик возле бани. – Раз в неделю буду приносить тебе одежду в стирку. Будешь, так сказать, моим персональным камердинером.

Нина не стала уточнять, что означает замысловатое слово. Просто кивнула.

– Пойдемте, перекусим с дороги. Покажу вам заодно столовую, – тоном хозяина, обхаживающего свои владения, пригласил Колюбаев.

Снаружи столовая была обычной стандартной постройкой, но внутри оказалась очень уютной.

– Как здесь красиво у вас! – остановилась Нина напротив стены с нарисованными пальмами в натуральную величину, за которыми плескалось тёплое море, нежась в солнечных лучах.

– Как на юге, – остался доволен похвалой Колюбаев. – Это вальщик наш, Юрка Белов, рисовал. Даже краска ещё не высохла. Золотые руки у мужика, только морды бьёт всем подряд – по делу и без дела. Хочу его попросить еще тигра в прыжке на задней стене столовой нарисовать, чтобы прямо летел, раскрыв лапы вот так.

Колюбаев расставил руки и согнул пальцы так, чтобы они больше походили на когтистые конечности и даже ощерился, как хищник.

– Здравствуйте, Василий Иванович! – появилась, щеголяя белоснежной улыбкой с золотой фиксой, из кухонного закулисья, повариха, как водится, розовощекая и сдобная.

– Здравствуйте, Валя, – благожелательно улыбнулся и Колюбаев. – Что там у нас сегодня в меню?

В меню были, как обычно, котлеты, макароны; на первое – борщ; и компот из сухофруктов.

– Кормят у нас добротно и вкусно, – громко похвалил Колюбаев. – Так что добро пожаловать в наш скромный гостеприимный поселок!

9

… Нина чувствовала, что ни сегодня – завтра Колюбаев сделает ей предложение, хотя сердце и подсказывало: не по любви, а скорее так, для удобства, потому что опостылело уже одному, и нужна женщина.

«Почему бы и нет?» – говорил Нине здравый смысл и повторял как главный довод всеобщее мнение «Капитан – мужик на всю округу».

И все-таки не было того ликования в сердце, которое, как первый подснежник приход весны, возвещало бы: ОНО ПРИШЛО.

ОНО – большое и лёгкое, как облако, законченное в своей красоте, как радуга, как весна, зацвело бы в груди, и каждая клеточка тела пела бы: здравствуй!

«Выйдешь замуж за нелюбимого, – говорил другой Голос. – А потом ВДРУГ появится ТОТ, самой судьбой предназначенный. Отдаст ему тебя Колюбаев? То-то же!»

Только здравый смысл, знай, верещал свое: «Такого мужика упустишь!».

Нина решила сказать «да».

Объяснение не заставило себя долго ждать.

Уже через несколько дней, когда Капитан пришел с грязным бельем забирать чистое, он по своему обыкновению начал сразу с главного:

– Нина, скоро меня снова переводят, на этот раз в Казань. Поедешь со мной?.. – Колюбаев помолчал пару секунд и изрек весомо, как прикрепил довесок, – в качестве жены?

Нина тоже пару секунд помолчала и просто ответила:

– Поеду.

– Я дам тебе телеграмму. А сейчас, – Колюбаев хитро прищурился. – Пойдем, я покажу тебе Урал.

– Скоро надо уже в садик за сыном, – забеспокоилась Нина.

– Здесь недалеко…

Урал предстал взгляду из-за домов и деревьев как-то сразу, внезапно, как богатырь, раз и навсегда покоряя красотой и мощью.

– Говорил же, недалеко, – опустился на высокий берег Колюбаев.

Нина осторожно села рядом, инстинктивно сжалась, ожидая, что Капитан, конечно же, обнимет.

Но он смотрел на воду, такую стремительную и глубокую, что хотелось взять кисть и запечатлеть, остановить великолепие, сохранить для тех, кому не посчастливится увидеть Урал вживую.

– Был бы художником, нарисовал бы и тайгу, и реку, – вздохнул Колюбаев. – Знаешь, Нина, как увидел здешние места, сразу понял: полюбил их раз и навсегда. Ты видела ещё где-нибудь такую красоту?

Солнце победно сияло в зените, провозглашая полдень.

– Река, как женщина, красива и норовиста, – и впрямь едва не перешел на рифму – Эх, жаль, я не поэт!..

– Надо уже в садик за Валериком идти, – заволновалась Нина, хотя уходить не хотелось.

Колюбаев поднял с земли камешек, запустил им по-мальчишески в воду, подождал, пока улягутся круги.

– Пойдем.

Обратно шли молча. Главное было сказано. Нину только удивляло: ведь между ними не было сказано ни слова о любви. Ни слова, ни поцелуя, и «здравствуйте, я ваша тетя!». «В качестве жены». Разве правильно это?

Колюбаев тоже раздумывал о чём-то. Затянулся сигаретой. Прислушался. Откуда-то доносилась брань.

– Никак опять драка! – кожа на переносице Капитана собралась недовольной гармошкой. – Никакого порядка! А что будет твориться, когда я уеду?

Капитан как в воду смотрел.

Деревья расступились; прямо на дороге наскакивали друг на друга, как бойцовские петухи, два рослых парня. С ног по уши в глине, так, что лиц не разобрать. Завидев бригадира, впрочем, оба сразу успокоились.

Поднялись с земли, недобро смотрят друг на друга, выжидают момент, когда можно будет спокойно продолжить драку.

Капитан покачал головой, смерил одним взглядом сразу обоих забияк и обратился к тому, что повыше и пошире в плечах:

– Ты что ли, Юр, опять драку затеял?

Парень вытер лицо рукавом и виновато молчал.

Под слоем грязи (как будто стерли пыльный налёт с талантливо написанной картины), оказались удивительно правильные и мужественные черты – скульптурный овал лица, умные глаза, решительные брови, прямой нос и чёткие, строгие линии в меру полных губ. И если продолжить параллели с искусством, то это, несомненно, был шедевр, который хотелось рассматривать снова и снова, сначала сделать несколько шагов назад, потом подойти почти вплотную и снова отойти, и удивляться, как цвета становятся цветочной поляной, украшенной спелой земляникой и птицами, повторяющими на переливчатых своих языках одно и то же слово «Здравствуй».

– Василий Иванович, – голос у Юрия оказался также красивым – сильным, низким, немного нервным. – Можно я на погрузку перейду?

– Можно, Юр, – кивнул Колюбаев.

10

– Ох, Нин, не вздумай с ним связаться… Красивый мужик, но вспыльчивы-ый… Ни одна с ним не уживется…

Тазы звенели, радостно оглашая в предбаннике конец рабочей недели.

Если хочется о ком-нибудь разузнать или просто посудачить, лучше места не придумать.

Нина сначала расстроилась. Оказалось, что Юрий женат. Но чуть позже выяснилось, что с женой он уже не живёт.

Началось всё из-за какого-то очередного скандала, который не обошёлся без участия Юрия. В драке ему перевернули на ногу стол, и дело закончилось переломом и больницей в Перьми.

– Жена к нему в больницу не приехала, – смаковала подробности известная в поселке сплетница Алёнка. – Ещё и приёмник из дома забрала. И уехала к родным.

– Как же так? Бросила больного мужа? – втайне даже от себя самой Нина радовалась, что произошло именно так.

– А вот так! Ходит теперь здесь к одной… Я тебе ее покажу…

… По сравнению с красавцем Юрой девушка выглядела серой курочкой, и Нина твёрдо решила «Будет мой». Тем более, сам повод дал, когда шла из садика с ребёнком. Улыбнулся «Какие девушки здесь ходят!» и проводил долгим взглядом. Стало быть, понравилась. Что ж тут думать?..

11

Вспыльчивость не была врождённой чертой Юрия. Справедливый и рассудительный, он, между тем, всегда умел за себя постоять. И за других.

– Мама, не ругай больше Зою, – едва научившись говорить, вступился малыш за старшую сестру, самую озорную из троих похожих друг на друга, почти на одно лицо, красавиц.

– Ой, вырос сынок! – всплеснула мать руками и Зою больше не ругала.

В семье было принято не просто считаться с мнением мужчины, а слушаться беспрекословно, даже если мужчине всего-навсего три года от роду.

Юра бредил морем с тех самых пор, как в первый раз увидел в семейном альбоме фотографию деда. Китель и фуражка капитана заворожили раз и навсегда.

– Я тоже буду капитаном, – задыхаясь от радостного волнения, пообещал Юра матери.

– Конечно, будешь, – не спорила она.

Мальчик любил подолгу всматриваться в мужественное лицо деда. Пожалуй, он выглядел слишком уж строгим из-за сдвинутых в линию бровей, зато каким решительным был взгляд. Впечатление усиливали плотно сжатые губы и мужественный подбородок.

Правда, мальчику казалось, капитан непременно должен быть с бородой. Дед же был гладко выбрит, и всё же это был настоящий морской волк.

Собственно говоря, Лазарь плавал не по морю, а по Волге, но уже само слово «пароходы» будило мечты о бескрайней воде, солоноватой, пропитанной ветрами и солнцем.

Другой дед не оставил после себя фотографии, тем не менее память о нём с каждым днем теплилась в роду только ярче, как свеча, но не из воска, которая тает, а одна из тех, что зажигают на небе, чтобы удивлялись, глядя вверх: «Смотрите, и правда, Медведица».

Ушёл легко, как будто подмигнул на прощание: запомните и так. Да и что такое прощание как ни ожидание встречи?

Георгий был священником и, как и положено деду, героем.

В Первую Отечественную он проявил мужество на полях сражений, за что был отмечен высокими наградами. А как был разбит Наполеон, вернулся к тихой мирной жизни на берег Волги, женился на простой хорошей девушке, целомудренной и доброй.

Труд и молитва стали его каждодневным подвигом. Мирские почести мало заботили его, как цветок не думает о наградах, когда тянется ввысь, кроме как быть поближе к солнцу.

А как пришла пора уходить, Георгий взял лопату и отправился на кладбище.

– Кому это батюшка могилу копает? – удивлялись соседи. – Никто ведь, кажется, не умер.

– Себе, – просто отвечал отец Георгий.

И точно, на третий день, когда с могилой было покончено, батюшка попросил матушку истопить баню. Вымывшись, переоделся в чистое и лёг на скамью. Так и уснул вечным сном, перешел в мир иной легко, как перешагнул невидимый порог.

Сам Юрий не верил ни во что, кроме советской власти. Ей одной хотел служить, а если надо, то и жизнь за родину отдать. Ей готов был посвящать стихи и изображать на холстах её бескрайние просторы.

Откуда, за что этот дар? И дар ли или так, взаймы, под проценты (Спросится когда-нибудь сполна) Юрий не знал, да и кто знает ответы на эти все вопросы?

И всё же ждал этих особых мгновений, когда как будто расступаются небеса над головой, напрочь отвергая законы гравитации. И тогда с буквами внезапно начинало происходить что-то непостижимое. Слово «корова», написанное каллиграфическим и чуть размашистым почерком, становилось живым, мычащим и начинало выступать за разлинованные в клетку грани листа из ученической тетради.

С чего начинается Родина?

Нет, ни с картинки в букваре она начиналась для Юрия, и вообще не начиналась и не кончалась нигде, как любовь. Просто есть и всё – ни конца, ни начала. Так и Родина вездесуща. Невидимые ласковые руки.

И хотел Юра, чтобы и Родина могла гордиться им: смотри-ка, мама, твой сын моряк в полосатой тельняшке и с пламенным сердцем не боится ни штормов, ни глубины.

… Минуло два года, и посуровевший мир как бы в насмешку добавил кровавой рифмой «ни даже войны».

Нет, войны, кто ж её не боится? Даже самые отчаянные и храбрые слукавят, если скажут «не страшно». Разве только чтобы перед боем подбодрить себя и товарищей, и то ведь правда: двум смертям не бывать, а умирать – так с песней.

Пусть трепещет враг.

Враг и трепетал. «Черной тучей» называл советский морфлот: нагрянет – пощады не жди. Смерть не смела прикоснуться к молодому красавцу, не зря ведь рисуют костлявой старухой с косой.

Но и она, видать, не бессмертна, раз боится «черной тучи».

Только однажды, уже под конец войны, пуля-дура просвистела у самого виска, поцеловала-таки на память, дескать, увидимся ещё.

«Ничего, Юра, это до свадьбы заживет, – уговаривала сестричка в медсанбате».

…«Горько» кричали уже через несколько месяцев…

Домой возвращался Юра немного с опаской, так и норовившей плюхнуться ложкой дегтя в бездонную бочку радости: наложило время отпечаток на всё вокруг, как пить дать…

Но мама почти не изменилась, только сединок больше стало, но лицо от них только светлее и мягче.

А сёстры так и вовсе расцвели, похорошели. Не сёстры – а красавицы.

И в доме даже вещи на тех же местах. Мать, как ангел-хранитель, оставила всё, как было, будто от этого лишь и зависело: вернуться ли сыну живому домой.

Те же книги на полке, те же фотографии и картины, даже запах в доме тот же – мольбертов и липы.

Мать запасалась цветками липы на весь год и добавляла их в чай, душистый, как само детство.

И все же что-то изменилось вокруг, даже соседи приехали откуда-то новые. Вернее, интересовала Юрия только одна соседка: востроносенькая, с губками бантиком и горделивой походкой. Хоть и не сказать, чтобы красавица, а чем-то зацепила, наверное, этой самой надменностью. Кто ещё посмеет так смотреть на морфлот?

Ни дать– ни взять, как в песне о Косте-моряке.

«Все вас знают, а я так вижу в первый раз!».

Не выдержал, спросил у матери: что за пава такая объявилась.

– Юр, да какая ж это новая соседка? – удивилась мать. – Томка это, девчонка соседская. Или забыл уже?

– Томка? – удивился в свою очередь и Юра, что неприступной цацей оказалась та самая большеглазая девчонка, которая пару раз даже сидела у него на руках.

Пожалуй, по– настоящему красивыми только и были, что глазищи, больше ничего не предвещало превращения из гадкого утенка в лебедя. И вот на тебе! Хоть бы слова удостоила. Но ему ли, моряку, чуть ли не всю войну прошедшему (ранение проклятое подвело) отступать перед соседкой-Томкой, будь она хоть четырежды лебедем?

Замуж Тома согласилась не сразу. Отговаривала мать: «Говорят, очень нервный он с фронта вернулся. Получил на войне ранение в голову. Нахлебаешься с ним горя, Томка!»

И всё же слишком хорош был моряк, чтобы слушать материнские советы.

А нервы у Юры, и вправду, стали никуда не годные: чуть что вспыхивал, как факел, по любому поводу, но жену молодую берёг.

Хотя и она была не из ангелов, с норовком.

«Станет матерью – поумнеет», – утешал себя Юра. Но рождение сына мало что изменило.

Наоборот, ребенок стал главным козырем Тамары в семейных ссорах, так что иногда и Юрию, чтобы поставить точку, приходилось стукнуть кулаком по столу. Это, как правило, действовало. Тамара чувствовала ту невидимую черту, за которую лучше не переходить, иначе…

… На Урал Тамара ехать не хотела ни в какую: «Холодно, медведи. Где там будет Сашенька учиться?»

– Пять лет ещё до школы, – муж был непреклонен. – Сто мест сменить успеем.

На новом месте Тамара плакала несколько дней, потом стала понемногу привыкать. И всё же не могла привыкнуть до конца. Всё здесь было не своим, неуютным, да ещё все эти рассказы о медведях, не выдумали же люди сами страшные истории пугать новосёлов…

Однажды Тамара и сама видела убитую ошкуренную медведицу. Лежала на столе с бугорками грудей, точно голая женщина – аж жутко.

Истинный хозяин в округе – медведь, справедливый и жестокий властитель. Не жалеет никого, кто неосторожно вторгается в его владения.

Но вспыльчивость мужа похуже медведей. Просить «поехали назад» бессмысленно. С таким же успехом можно взывать к столбу или к звёздам, или к тайге.

И Тамара больше не заводила разговор на эту тему, только всё чаще куксилась и уходила в себя.

Утешало, впрочем, то, что деньги муж получал хорошие. Хватало не только на необходимое, но и даже оставалось и на роскошь. Не у каждого, как у них, есть приёмник «Урал» с проигрывателем.

Хоть какое-то, да развлечение. В посёлке и пойти-то некуда.

Чемодан с нарядами с таким же успехом мог оставаться и дома.

Тамара подолгу с тоской рассматривала привезённые из Горького лучшие свои платья, снова перекладывала их нафталином. Молодость проходила зря.

Нелюдимую Тамару в поселке недолюбливали, тем не менее, и не судачили о ней. Юру же уважали и боялись. И было за что.

Если в поселке у кого вырастал под глазом фингал, можно было сказать почти наверняка, чьих это рук дело.

– Стыдно от людей за тебя, – морщилась Тамара.

– Что? – вскидывал Юрий брови.

Разговор на этом прекращался. Воспитывать мужа Тамара боялась, хотя он ни разу и не поднял на неё руку, и даже голос повышал не часто, мог сказать одним только взглядом: жена должна знать своё место.

И Тамара знала и терпела. Жизнь стала казаться молодой женщине бесконечной, беспросветной чередой драк.

Очередная гулянка, закончившаяся, как водится, потасовкой, стала последней каплей.

Что отмечали в этот день в посёлке, Тамара не знала и знать не хотела. И даже не волновало почему-то, что мужа с поломанной ногой увезли прямиком в Пермь. Очевидец сторож Степка говорил, что причина перелома – перевернутый стол.

Значит, была и водка. Тамара сидела в полутемной комнате одна, а в голове отчаянно пульсировало «хватит, хватит, хватит…».

Взгляд молодой женщины зацепился вдруг, как за соломинку, за приёмник «Урал». Тамара мстительно улыбнулась. Она уже знала, что делать дальше…

Юрий не сразу заподозрил неладное. Областной центр далеко, с ребенком не наездеешься.

К счастью, главврач обещал перевести долечиваться поближе к дому, в Кукуштан. Там, в больнице Юра и встретил знакомого мужика из поселка, приезжавшего кого-то проведать.

– Передай жене, что я теперь в районной больнице. Пусть приезжает.

Тот отвёл глаза:

– Юр, а баба твоя уехала…

– Как уехала? – не поверил Юра.

Вскоре пришла телеграмма: «Юра, я в Горьком. Приезжай».

«Приезжай сама», – полетело в ответ.

О Томке успели доложить, что приёмник она продала в соседний посёлок.

Чтобы выкупить обратно, заплатить пришлось чуть ли не вдвое дороже. Юра, тем не менее, не поскупился. «Урал» был напоминанием о вероломстве жены. Юра решил не прощать.

Тамара продолжала слать на имя общих знакомых телеграммы.

«Даже не носите их мне, – вышел Юрий из терпения. – А если приедет – намажу смолой и перьями обсыплю».

Телеграммы носить перестали.

Вечерами в одиночестве Юра слушал «Урал», тосковал по сыну, но простить жену не мог.

Иногда в такие минуты заглядывал кто-то из знакомых, приглашал: «Юр, пойдём выпьем».

«Пойдём», – соглашался Юра. Не сидеть же, как сыч, одному. Так и с ума сойти недолго.

… Татарин по прозвищу Татарин работал на лесоповале в другой бригаде, но любил соваться в чужое дело.

– Простил бы ты, Юр, что ли, бабу свою, – задел за живое. – Молодая, глупая ещё…

– А тебе-то какое дело? – нахмурился в ответ. – Тоже ещё жалостливый нашелся!

– Да не её мне жалко, а тебя. Вижу ведь, как по сыну страдаешь.

– А я тебе говорю, мне советчики не нужны.

– Эх! – поднял и опустил руку Татарин. – Да пошёл ты!

– Что? – грозно вырос Юра над столом. – Ты кого куда послал?

– Юр, Юр, ты что?!..

Как не остановить сошедшую с гор лавину, так бессмысленно было взывать забияку к разуму.

Победа осталась за Юрием, но Татарин, держась за расквашенный нос, процедил сквозь зубы:

– Ну, Юрка, я тебе это припомню…

Как собирался отомстить Татарин, вскоре стало известно и в бараке, где жила Нина.

Алёнка, как сорока, узнавала все новости в поселке первой и спешила поделиться с соседками.

– Татарин снял побои, уже и заявление написал…

У Нины сердце подскочило к горлу и ухнуло вниз, почуяв неладное: