Текст книги "Остров Рай (СИ)"

Автор книги: Вероника Батхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Сказка о крае света

«…Моя чудная страна – Неближний свет…»

Е. Ачилова

Если все время шагать вперед, не сбиваясь с дороги – мимо лесов, мимо рек и гор, мимо морей, побережий и островов, то когда-нибудь выйдешь на самый край света. Лежит себе земля – трава растет, кустики, камешки на обочине – и вдруг ничего. Край. А на самой кромке неведомой пустоты стоит мой дом-на-краю-света. Уютный такой, бревенчатый, двухэтажный. С верандой, где кто-нибудь пьет вкусный чай и накладывает в розетки варенье из земляники. С чердаком, полным чудного барахла – от старинного медного компаса до невесомого платьица дочери мандарина. С подвалом, заставленным горшочками, баночками и таинственными бочонками – любой пьяница дал бы отрезать себе язык, лишь бы выпить стаканчик из такой бочки. С плетеной мебелью, теплой печкой (в железную дверцу так славно стучатся искры осенним вечером), с глиняными светильниками и льняными свежими простынями.

В детских комнатах – кубики, из которых можно построить почти настоящий замок; музыкальный горшочек – он умеет играть сто мелодий и всегда знает, что подадут на обед; деревянные кони с мочальными гривами – если очень поверить, ускачешь за семь морей и вернешься обратно лишь, если сможешь спасти принцессу Нет-и-Не-Будет. А еще чудо-глобус, книжки с картинками, как у Эльзы и ее братьев, мышьи норы и скрипучие половицы. За одним окном старый сад с яблонями и вишнями. За другим – пруд, в котором отражаются звезды, даже если на небе тучи. А за третьим – ничего. Край земли. И по ночам можно прикладывать ухо к стенке и слушать мертвую тишину. А потом переползать к окошку – там кузнечик в траве и жаба квакчет и вода с крыши каплет в большую бочку и целый мир впереди от крыльца и до горизонта…

Знаю, дети растут. И вот на конюшне хрустят морковкой толстоногие пони, под обрывом в пещерке горит костер, а замок собирают из сосновых стволов веревками и гвоздями. Вьется знамя на вершине холма, деревянные мечи режут воздух, придуманные герои готовятся к настоящим победам. Шаг за шагом, как зерна толкают землю, дети тянутся вверх, к молодому солнцу. Что им делать – край света так близко, дорог так много. А дом – он на то и дом, чтобы ждать.

И однажды рассвет не найдет мальчишку в уютной постели в детской, а солнечный зайчик недосчитается лучшего из коней на конюшне. Один за другим разбредутся своими путями Альеноры, Роланды, Маргариты и Франсуа. Дом затихнет, чуть запылится. Затянется мхом веранда, врастут в землю кривые ножки скамеек, оскудеют запасы в бездонном погребе. Будет тишь и покой в милом доме на краю света. В доме, который я успела придумать за минуту до смерти. Я боялась идти за край и поэтому я придумала мир и дала ему жизнь.

Вот я буду сидеть в мягком кресле в библиотеке. Слушать, как ливень стучит в жестяную крышу и протекает сквозь щели. Пить кофе. Листать страницы любимых книг – желтоватые, хрупкие, с грустным запахом старой бумаги и округлыми тяжкими буквами. Буду ждать. В дом всегда возвращаются. И прежние дети станут стучаться в двери – королевы и победители, могучие колдуны, просветленные книжники, искусные мастера и горделивые юные матери. Мир наполнится плотью и кровью, мир раскинется от края света – вперед. Однажды я услышу имя дальней горы – и не вспомню его потому, что не знала раньше.

Время будет катиться горстью камешков с горной осыпи, время будет ползти, словно тень от часов, время будет шуршать листвой и швыряться горстями снега. В шерстяных одеялах и тканых пледах я буду прятать тепло долгими зимами, спать в покое, пить чай и тушить все огни в одиночестве, гладить кошку, вязать чулок, говорить о несбывшемся с зеркалом. А весной в дом заявятся мальчик и девочка в тщетных поисках Птицы Правды. Я придумаю птицу и стану феей. А дом превратится в Замок на Краю Земли.

Будут троны и залы, портьеры, ковры, сокровищница с драконом, арфа, флейта и тайные книги. Будут стражи в закрытых шлемах, будут долгие лабиринты и ряды темно-синих витражных окон, будут двери в ничто – откроешь, а там край света. Не каждый выйдет с победой из таинственных стен, но всякий спасется живым – уж об этом я позабочусь. И по миру пойдут легенды о дивном замке и великой волшебнице – его хозяйке.

Никому не открою ни имени, ни лица. Стану делать подарки тем, кому захочу, расплетать и сплетать истории, слушать песни, утешать побежденных и чествовать победителей. Песня скрипки у очага, вязь стихов в тронном зале, звон мечей на мосту – только лучший пройдет сквозь стражей. И однажды примчится рыцарь на белом коне. Настоящий, могучий и гордый, добрый, как может быть добр только сильный мужчина… Он приедет за головой старой ведьмы из Замка Края. Я сумею обвести его вокруг пальца – это мой дом и моя сказка. Но за рыцарем вслед соберутся другие.

Совы и ястребы станут носить мне вести – что говорят о твердыне Госпожи Чернокнижницы и как ее называют. Или не называют – вскоре имен колдуньи станут пугаться дети. Тени моих деяний закроют небо, замок затянет мгла. Сырость, мрак, ледяные ступени, вой и хохот из темноты, крепость прочных решеток, тяжесть смертных оков – вот что встретит немногих смелых. Пусть их. Не один грандиозный поход завершится спасительным бегством. Но последний мой гость упадет на колени перед черным хрустальным троном. Он пришел, чтоб служить королеве тьмы, стать ее мечом и кастетом. Он уйдет очень быстро – через окно. И тогда я замкну ворота.

Но бывало ли, чтобы зло безнаказанно процветало на глазах у больших и сильных? Семь седых королей заключат свой союз, семь волшебников встанут радугой – и начнется Великий поход на Край Мира. На пути у измученных войск встанут горы, зачавкают топи, опустеют леса и взовьются травой пустыни. Будут тучи мошки и несметные стаи медноклювых свирепых птиц, низкорослые крепости с неживыми бойцами и высокие башни отвратительных колдунов. Все, что помнила и хранила, я обрушу на войско, чтобы ярость их стала искренней и вражда напиталась кровью. И тогда я приму бой на краю света, на самой кромке, чтобы копья отважных рыцарей столкнули меня в ничто. Они будут неколебимы, эти гордые паладины, они ударят и выбьют из края свободу. Для всех. Даром. Мир порвет пуповину и сделает первый вдох. Вместо кромки прорежется горизонт. И следов края света не останется на земле.

А я… За минуту до смерти я придумаю море. Чаек, рыбу, пену на гребнях волн. И кораблик под облаками…

Случайная сказка

Бюрхард Швальб, городской портретист, человек заурядный и кроткий, в то утро страдал мигренью. Духота мастерской делала приступ невыносимым. Художник распахнул настежь окна мансарды – вдруг майский воздух развеет боль – и лег, накрыв голову мокрым платком. Вскоре начался дождь. Бюрхард слушал, как стучит и шумит вода, стекая с крыши по узким желобам. Чтобы отвлечься, он считал оттенки зеленого – холод веток сирени, сочный глянец тополиной листвы, буроватую влажную кожу жабы… Стало легче, сон уже полнил веки. Вдруг незнакомый, острый и свежий запах отогнал дрему. Когда Бюрхард открыл глаза, то увидел возле кровати неподвижный шар белого пламени. Художник замер, боясь вздохнуть. Текли минуты. Порыв ветра сбросил банку с кистями на пол. Звонко разбилось стекло. Шар распух, как мыльный пузырь, заполнил собой мансарду и взорвался с ужасным грохотом. Стало темно.

Из пожара бесчувственного Бюрхарда вынесла на плечах толстуха Гертруда – магистрат потом наградил отважную медалью из чистого олова. Дом сгорел дотла вместе с кондитерской лавкой, адвокатской конторой и прито… простите, питомником юных цветочниц. Кабы не двое буршей, которые проследили путь молнии, художнику пришлось бы плохо. Впрочем, и так он остался один на один с городской благотворительностью. Три недели мастер Швальб провалялся в бесплатном госпитале. Тут бы ему и сдохнуть, как жил – тишком…

Сестра отыскала художника и забрала к себе в халупу. Она была старая дева, злобная и упрямая. Она мазала струпья вонючей мазью на нутряном сале вепря, выносила братца на солнце, кормила с ложки целебным бульоном из семи сортов мяса. И таки показала смерти костлявый кукиш. Бюрхард заговорил, прозрел, даже ресницы отросли заново.

Все имущество портретиста сгорело. Нужен был уголь к зиме, теплая ротонда сестре – она кашляла вечерами, кой-какая одежка ему самому. И мольберт, краски, кисти и мастихины – какой он к черту художник с пустыми руками. Оставался один выход… Бюрхарду было стыдно до слез, но субботним днем он вышел на площадь с пачкой серых листов и угольной палочкой.

Добропорядочные мещане, одетые в лучшие платья, чинно прогуливались по кругу. Покупали лимонную воду, орешки, печеные яблоки. Засматривались на бродячих жонглеров, коробейников, уличных рисовальщиков. Бюрхард, не подымая глаз, встал рядом с другими мазилками. Пьяница Штремке и тощий Гюрст косились на него, шептались и пересмеивались. И перебивали клиентов – как только почтенный бюргер или важная горожанка подходили к их пятачку, Гюрст тут же подставлял табуретку под увесистые зады, а Штремке кропал портрет, приправляя прибауткой работу.

Бюрхард жался в тени, слезы слабости подступали к глазам. Солнце уже миновало ратушу, когда первый клиент выбрал его. Необычное, крупно слепленное лицо, раздвоенный подбородок, тень шрама у тонкой губы, маслянистый зрачок, а второй глаз стеклянный, мертвый. Одежда богатая, кружевной воротник, винный бархат, туфли с пряжками, цепочки, цепи, кандалы… Бюрхард очнулся – невыносимо ломило затылок, во рту пересохло, а с листа на него смотрел бритый каторжник в оковах, с запекшейся раной на месте глаза. Клиент мельком глянул через плечо художнику и изменился в лице.

Бюрхард вернулся домой с распухшей физиономией. Клочки портрета разметал ветер, уличные мазилки смеялись над горе-мастером. От огорчения случилась простуда. Базарным утром сестра вышла на рынок за яблочным медом, а вернулась с новостью – Ловкого Пруху поймали, говорят, выдала девка в борделе. До заката король воров будет привязан к столбу на посмешище горожанам, а наутро – в клетке выслан в столицу, на скорый суд. Бюрхард вздохнул – что ему до поимки очередного разбойника. Оказалось наоборот. Пополудни явился шлепень из магистрата с конвертом. В письме предлагалось ему, Бюрхарду Швальбу, исполнить точный портрет злодея Отвальда Бритке по прозванию Ловкий Пруха за вознаграждение в пятьдесят миттелькрейцеров. Это были уголь и хлеб. И позор.

На закате художника проводили в казенный дом. Предоставили форменную бумагу с печатью, карандаши и краски. Начальник тюрьмы, свирепо водя усами, потребовал, чтобы портрет был точным и «никаких там художеств». Бюрхард долго, брезгливо возился с казенной палитрой, ладил хромоногий мольберт, попросил еще свеч – дали. Привели заключенного. Бюрхард узнал его, но пожалеть не успел – пришла боль. В этот раз на рисунке была могила. Яма в земле, засыпанная телами в рваных холщовых мешках. …Начальник тюрьмы орал и тряс брюхом. Стражники посерели. А Ловкий Пруха кинул взгляд на рисунок и рассмеялся, будто и не ему сулил верную смерть художник. Бюрхарда выставили в тычки, не заплатили ни крейцера.

Случай разошелся по городу. На семейство стали коситься. Сестре отказали в немудрящих швейных заказах. В доме запахло голодом. Ко дню перелома года сестра заложила кольцо с рубином – еще материнское, старое. Денег едва хватило на праздничный ужин. Бюрхард пил теплый пунш, ел сосиски и плохо думал о будущем, когда в дверь постучали. Дюжие парни втащили в дом два мешка вкусно пахнущей снеди, перекидали в чулан уголь. Старший (бандит бандитом на вид) сунул оторопелому портретисту мешочек с монетами и ухмыльнулся:

– Привет от Прухи. Смылся он, как ты ему набалакал, мазилка. В мешке дохляцком с кладбища вывезли. Спасибо велел сказать…

Бюрхарда долго допрашивали, но доказать ничего не смогли. Слухи клубились по городу. Поговаривали, художник спознался с дьяволом – то-то его адским пламенем припечатало. Зато в доме стало сытно, тепло и славно. Через приятеля Бюрхард заказал в столице все необходимое. А пока суд да дело – угольной палочкой на обороте обоев нарисовал сестру. В этот раз боль была меньше. Бюрхард пробовал сопротивляться, но рука, казалось, сама выводила ломкие линии. На портрете за юбку сестры держалась круглолицая девочка. С сестрой случилась истерика. Прорыдавшись, она поведала брату, что согрешила с аптекарем аккурат семь годков назад. Родила в приюте, тайком. Дитя отдали в деревню, отец раньше платил кормилице, но обеднел и помогать перестал. Нынче пришло письмо – заберут ли ребенка в город или отдавать девчонку в приймачки… Заберут, уверенно сказал Бюрхард. Сестра расплакалась снова – от благодарности.

Через несколько дней в мастерскую явился чинный пожилой доктор. Он был суеверен и любопытен, как все врачи. Он осмотрел шрамы и рубцы на голове Бюрхарда, зеркальцем проверил зрачки, долго стучал молоточком по локтям и качал головой. Потом заказал портрет – доктору самому предстояло ложиться на операцию. Под строгим взглядом врача Бюрхард работал медленно и неловко. А рисунок не разглядел – доктор выхватил лист с мольберта и сложил в папку. Оставил деньги и вышел грузными, медленными шагами.

Бюрхард рассказал сестре о визите. Они долго советовались – риск выходил большой. Вскоре должны были привезти малышку Берту… Сестра заложила домик и сад, Бюрхард намалевал вывеску. Помещение сняли в Квартале Чепчиков – издавна там селились шарлатаны, астрологи и гадалки. «Предсказания будущего через портрет. Всего сто миттелькрейцеров! За ошибку предвидения возвращаются деньги». Горожане долго раскачивались, но быстро вошли во вкус.

Мастер Швальб стал фигурой модной. Его приглашали на те вечеринки, куда не пускают жен, жали руку и пили на брудершафт. Семья Бюрхарда переехала в новый, просторный дом. Головные боли исчезли – художник делал до десяти портретов за день и не страдал. Пару раз случалось, что заказы не выходили, но все нарисованное сбывалось. Самое время осесть, остепениться, жениться на обеспеченной девушке из хорошей семьи, говорила сестра. Бюрхард поддакивал или молчал. Он вообще разговаривал мало. Бледность лица и обвислые щеки вызывали тревогу. Скорее всего, виновата была усталость, но и счастливым господин предсказатель себя не чувствовал. Дело точило его, тревожило, как песчинка под веком. Будто не он рисовал портреты, а уверенная рука водила мастером Швальбом, словно заточенным угольком.

…Портрет Магды Гутманн заказал ее муж, преуспевающий булочник. Когда женщина вошла в мастерскую, стала ясна причина. Мягкие губы, смуглые пятна на белой коже, затаенное счастье в глазах. И спелый, словно арбуз, чудесный круглый живот. Магда застенчиво объяснила художнику:

– Муж хочет знать, кто родится. Вдруг мальчик. Первенец.

Расторопный слуга подставил клиентке кресло и раздвинул шторы, чтобы свет озарял модель. Бюрхард встал за мольберт и прищурил глаза. Он давно освоился наблюдать, как сама по себе заполняет бумагу рука. И пока ломкий уголь размечал лист, Бюрхард медленно думал. Об ужине – наваристом супе с мозговой косточкой в желтом бульоне. О белокурой красотке Труди… или Тильди? Сестра зазвала на смотрины очередную невесту. О картине «Дары волхвов» – три царя, три лица, три оттенка одного чувства… вряд ли ляжет на холст… нет времени.

Бюрхард глянул на лист. Стол с привязанной женщиной. Вскрытое чрево, как большой некрасивый рот. Угрюмый доктор держит обвислое тельце ребенка. Смерть.

Магда Гутманн заметила пристальный взгляд и улыбнулась:

– Может лучше распустить волосы? И прошу, не рисуйте веснушки.

Уголь в пальцах дрожал от нетерпения. Бюрхард знал – картина еще не закончена. Нужен таз, куча тряпок в углу, тень на двери… Врешь, скотина, я здесь художник!!!

Боль ввинтилась в виски. Бюрхард быстро загрунтовал лист углем и добыл белый столбик пастели. Размашистыми штрихами на черном фоне портретист рисовал мадонну с лицом Магды Гутманн и младенца у пышной груди. Было тяжко. Немели руки, мутилось зрение, мышцы сводило судорогами. Никогда еще за свою небольшую жизнь не доводилось Бюрхарду так принуждать тело. Через боль и бессилие он тащил себя вопреки чьей-то глупой капризной воле. И неверное будущее подчинилось руке мастера Швальба. Все в каноне – полукруглая арка окна, облачный нимб, церковь на горизонте, два скрещенных стебелька камыша у дитя. Последний штрих – родинка как у Магды, в ямке между грудей. Портрет удался. Можно было с чистой совестью падать в обморок, что Бюрхард и сделал тут же.

…Его взял на лечение в клинику сам профессор фан Бирке. Это вам не бесплатный госпиталь – чистые простыни, молоко и овсянка на завтрак, услужливые сиделки в накрахмаленных фартуках. Бюрхард нежился, кушал вдосталь, принимал ванны, много спал. Он поправился, щеки порозовели, пропала дрожь в пальцах. Первый месяц художник не хотел даже слышать о рисовании, после затосковал. Асиссент Крюмп подсунул в прикроватную тумбочку пачку бумаги и Бюрхард стал вспоминать. Сперва он набрасывал пейзажи – цветущие вишни, вид на реку, кирпичную стену клиники. Затем рисовал щенят, птиц и больничную лошадь Фрици. А анфас санитара Шайзе получился случайно. Портрет вышел как портрет, неплохой, но ничего выдающегося. Санитар на нем был похож на веснушчатую гориллу. Профессор собрал консилиум, велел Швальбу сделать еще рисунок на пробу. А через пару дней выписал с богом. Фан Бирке собирал научные казусы и художник с банальным истощением нервов был ему неинтересен.

После выписки Бюрхард думал уйти на покой и переехать в деревню. Но для Берты уже пора было искать школу. С полгода мастер Швальб держался в тени, снял мастерскую в Ткацком Квартале, а к началу сезона стал принимать заказы. Брался он в основном за семейные панорамы, охотно писал детей. Портрет Магды Гутманн с малышом Йошке, выставленный в витрине кондитерской, работал бесплатной рекламой. Не одну клиентку подманило к мастеру Швальбу отцовское тщеславие булочника. Дела шли удачно. Никакая непристойная суета не нарушала более распорядок жизни художника. Картину «Дары Волхвов» приобрел магистрат. Племянница Берта росла и радовала семью. Сестра старела. Он все настойчивее просила братца жениться и привести в дом хозяйку. Швальб готов был с ней согласиться – пора. Он засматривался на девушек и даже приметил одну-другую. Утром Бюрхард делал заказы, днем работал в мастерской, вечера проводил непременно с семьей – ужин, чтение, игра в шашки. Он совершенно счастлив.

Лотерейная сказка

Законнектилось с третьей попытки. Новостей никаких. Февраль-с. Эн прошлась по френд-ленте, заглянула на Рамблер, проверила почту – тоска. Король-Солнце, бывало, любил выходить на придворных из-за портьеры: «Что с вами, сир? – Мне скучно. Давайте поскучаем вместе». Эн зевнула (зевалось спросонья сладко) и открыла дневник. Чем бы нынче порадовать общество – о кафешке старинной уже писала, по погоде только ленивый не топчется, про мячики… Да, это тема. «Стук мяча моментально будит мальчишку в любом мужчине. Пожонглировать, наподдать, как бы нехотя кинуть и снова поймать тугобокое звонкое счастье». Щелк – и пальчик поставил точку.

Эн взглянула в экран – неологизм «тугобокое» показался шероховатым… И нажала на ресет прежде, чем успела подумать. Вместо белой странички журнала в мониторе возникла ослепительная улыбка. Вирус что ли? Или так, глюк. Пока шла загрузка, Эн считала открытые файлики – сколько выживет?

Комп мелодично вякнул и вошел в систему. На экране вежливо улыбался смугловатый мужчина сомнительной красоты. Что-то несообразное было в его чертах. Чертовщинка сквозила в смоляных завитках кудрей над высоким лбом, сочный чувственный рот выглядел неприличным, но суровый изгиб бровей и значительная гримаса утверждали: «наш хозяин – та еще птица». Под рукой у мужчины стоял странный, будто живой глобус на тяжелой подставке. Гость экрана медленно обвел взглядом ряды невидимых зрителей. Включился звук.

– …почтеннейшая публика. Полагаю, мне нет нужды представляться. Не пугайтесь, до конца света осталось, – тут мужчина возвел очи горе и пошевелил губами, – достаточно времени, чтобы о нем не думать. Я всего лишь решил воспользоваться плодами прогресса, дабы с разрешения вечного моего оппонента объявить Всемирную лотерею. Абсолютно бесплатно, уникальная технология, без греха и вреда для души. Любой человек может один раз пожелать для себя все, что способно уместиться на арене Колизея.

Красавец достал из пустоты кресло и сел, из-под драной ночной рубашки показались худые ноги. По экрану потекли титры. «Испокон веков люди и представители геенны подписывали взаимовыгодные договоры. И лишь одно условие оставалось неизменным. Человек не должен был обретать бессмертия, иначе шансы дьявола заполучить обещанный товар, то бишь душу, откладывались на неопределенный срок». Красавец потер колено и прищурился в зал. Эн передернуло – ей все меньше нравилась эта шутка.

…Плюс особенное условие – каждый потомок Адама получил ровно полжелания. Чтобы выиграть в лотерею, половинкам достаточно встретиться и захотеть одного и того же. Напоминаю – первый заказ бесплатно. Если вас устроят наши услуги, обращайтесь к представителям фирмы. Адью!

Мужчина тяжело встал, поклонился, взмахнув несуществующей шляпой, и исчез. Зазвучал издевательский марш, по экрану галопом проскакали четыре мультяшных лошадки, монитор мигнул и погас. Эн нажала на ресет еще раз. Через минуту перезагрузка закончилась. На заставке мрачнел Стоунхендж, все иконки были на месте. Эн запустила проверку дисков и встала глотнуть пару капелек «Бейлиса» – галлюцинацию следовало обмыть. После рюмочки полегчало.

И тут зазвонил телефон. Кто говорит – Кит. Что случилось? Ах, что случилось?! Минут через двадцать возмутительной болтовни Эн врубилась, что чертов вирус умудрился проникнуть одновременно во все компьютеры, телевизоры и приемники Ойкумены. Журналюги роют копытами землю, Папа Римский попал в больницу с острым респираторным инсультом, президент Буш обвиняет во всем Аль-Кайду, президент Путин – чеченских хакеров, в Тель-Авиве… Тут Кит замолкла посреди фразы, а потом изменившимся голосом попросила, – Посмотри в окно, а?

Эн отдернула штору. Цитата из анекдота: «У меня к вам две новости. Одна хорошая – бог все-таки есть». Расплываясь в скептической вертикальной улыбке, над вечерней Москвой колыхалась большая жопа…

Двое суток Эн, как порядочная трусиха, не решалась вылезти из квартиры. Любопытство жгло пятки, но в столице ввели ЧП с комендантским часом и прочими прелестями смутного времени. По ТВ крутили «Нотр Дам де Пари» с Киркоровым, Интернет выдавал «сервер временно не доступен», телефон пробивался два раза на третий, а мобильники вообще молчали. За окном пару раз зеленели газоны и мокли лужи. Однажды пролетел пожилой гражданин с биноклем – он стучался в окна, хихикал и громко кричал «Я вас вижу».

А на третье утро надо было ехать в редакцию сдавать гранки. Эн собралась, как на войну – смена белья, аптечка, ножик, фляга, шоколадка и Мандельштам. Папка с правкой в рюкзак не влезла, пришлось паковать в пакет. Плыть, так плыть, сказал котенок, когда несли его топить!

Вокруг дома стоял апрель. Натуральный, с пышными облаками, прозрачной ясностью неба, голубиной возней и вольготными лужами по асфальту. На газоне росли подснежники. Метрах в ста впереди, у автобусной остановки растекался сугроб. Дальше длилась порядочная зима. А пальтишко-то легковато, подумала Эн. Впрочем, в кои-то веки транспорт прибыл по расписанию.

Эн опасливо влезла в автобус. Все, как прежде – разве что пассажиров с гулькин нос наберется, да кондуктор с мобильником ходит. И в метро рассосалась толкучка. Эн доехала до Таганки, как королева – сидя. Как же славно мечталось средь бела дня в полупустом вагоне: что б такого захотеть, чтобы сбылось?

Жалко, мир во всем мире не выйдет – с пионерских времен Эн преследовал образ волосатого кулака на фаллической красной кнопке. А вот парус бы мне… Подойдешь с утреца к окошку, глядь – на пляже пристала яхта. Шелк и скрипки и принц. Прекрасный. Нет уж, лучше библиотеку, в которой всегда найдется свежая книжка. Или вовсе билет на первый марсианский экспресс.

– Девушка, можно вас на минуту? – к уху Эн наклонилась белокурая милочка с нарисованными губами. Она пахла дешевым парфюмом и общежитием. – Девушка, хотите богатого мужа? Чтобы денег лопатой и не жадный и возил на Багамы и шубу купил из норок?! Не хотите? Ну вот, на Багамы никто не хочет… Милочка повела пухлым плечиком и пересела к тинейджерке у дверей. Эн взглянула на них через станцию – будущие невесты о чем-то оживленно жестикулировали, видимо обсуждали размеры будущих бриллиантов.

А в редакции было ровно два человека. Ан-Андревна и Марь-Антонна. Редактрисы с тридцатилетним стажем, лучшие врагини и глубоко интеллигентные стервы пребывали в состоянии непристойного возбуждения. Они пили что-то из чайных чашек в кабинете директора, перемигивались и хихикали, как третьеклассницы.

– Вот и Анечка наша пришла! – восхитились они, – Как доехали, детка? Может вам кофейку? Или плюшек с корицей?

Эн пыталась свернуть разговор на правки, но дамам было не до того. Ее усадили в огромное кресло, принесли кофе с ликером, блюдо плюшек, конфеты и стали потчевать. Эн исправно жевала и чавкала. Она глядела на редактрис и пыталась понять, что за смачную гадость придумали дамы. Наконец Марь-Антонну прорвало.

– А ходили ли вы на Пречистенку нынче, Анечка?

Эн мотнула головой, в смысле нет, с чего бы.

Марь-Антонна аж причмокнула от предвкушения.

– А вы помните набережную, где стоит монумент Петра?

Эн кивнула. Чугунный болван напротив Христа Спасителя раздражал взгляд не меньше самого золоченого храма.

– Ну так вот. Шли мы утром с Анной Андреевной по Пречистенке, а на месте уцеретелища возвышается… – Марь-Антонна порозовела и шепнула такую чудовищную непристойность, что Эн подавилась булочкой.

– Быть не может!!!

– Розенталем клянусь! Отлились Москве наши слезки, – Марь-Антонна расхохоталась и обняла подругу за жирную спину. Ан-Андревна подмигнула Эн и безупречно поставленным голосом подпустила пару штрихов к образу монумента.

Эн поняла, что умрет на месте, если вдруг не увидит это своими глазами. Она тихонько подсунула гранки на стол начальнице и сбежала. Удалось успеть почти вовремя. Эн застала толпу рабочих – они обтягивали белой тканью вершину конструкции. Весь остальной памятник был, как мумия, в драпировках. На солнце отблескивал то ли фаллос, то ли гладкий чугунный лоб.

Эн обернулась к золотому куполу храма и обмерла. Чудо преображения – такой яростной смесью ужаса и восторга может быть, наполнялись сердца французов в день, когда над Парижем взмахнул крылами первый в мире аэроплан. Золотые стены на глазах обращались в серую плитку, вместо вычурных булок лепнины прорезались обычные окна, прозвучал шум воды, плеск и крики. Бассейн «Москва» встал на место во всем своем мрачном великолепии. Эн смотрела, разинув рот. Через пару минут из выходов повалили мокрые прихожане. Злой священник в обвислой рясе стал расклеивать на дверях объявления. Эн подошла спросить, а в чем собственно дело. Батюшка объяснил, временами срываясь с благолепного на просторечный. Сатана явил лик свой миру, сердца многих и многих открылись для веры, люди толпами валят молиться, а Храм Божий (нецензурно) дважды и трижды в день. Тут священника понесло. Эн сочла за лучшее удалиться.

Неторопливым шагом она вернулась в редакцию. Там собралось человек пять сотрудников. Обсуждение шло вовсю, Петрус сбегал на первый этаж за бренди, Ан-Андревна уже дремала головой на клавиатуре. Эн поморгала глазками, на успех не надеясь. Марь-Антонна, против обыкновения, оказалась щедра. Гонорар за прошедший месяц и каталоги английских отелей в правку – лучше мог бы быть только Диккенс, но его в «Прометее» не выпускали.

Эн решила заехать в «Седьмой Континет» за едой и бутылкой «Бейлиса». По дороге, в маршрутке включился мобильник. Звонил Бо́рис – Интернет заработал. Первым делом по возвращении Эн проверила почту. Два письма от подружек, семь LJ-комментариев к теме про мячики и одинокий спам. «Уточним мыслеформы желаний, осуществим материализацию чувственных идей, оплата по факту сделки. „Азазелло Инкорпорейтед“». Идиоты.

Эн прошлась по новостным сайтам. «Молодые родители пожелали лекарство неизлечимо больному сыну». «Трансляция рекламы по центральному ТВ временно прекращена». «Курс доллара. Покупка 0.30 Продажа 0.30». «Дворник А. Платонов задержал агрессивного зомби с Поклонной горы». «Представители трех основных конфессий рекомендуют своим прихожанам не поддаваться на искушение Сатаны». «Экстренное закрытое заседание Думы по поводу массовой галлюцинации в планетарных масштабах продолжается третьи сутки». «Молитвами Патриарха Московского изгнан с небес истинный лик Диавола». «ОВД Центрального района настоятельно просит товарищей эльфов во избежание эксцессов не появляться на улицах города в национальных костюмах». На эльфах Эн сдалась.

Полстранички о виденном за день – и баиньки. Ей приснилось, как будто она летит по трассе «Минск-Питер», внизу моргают фарами дальнобои, вверху лучатся колючие звезды, а вокруг – только ветер и запах цветущей вишни. Теплый луч разбудил ее раньше срока. Эн взглянула в окно – да. Кто-то вдруг захотел – и за домом цвели деревья, а меж ними по мокрой траве бродили единороги. Сероватые, с длинными гривами и блестящими, будто сахарными рогами. Эн впервые задумалась – где же тот человек, с которым ей придется делить желание. С равным успехом это могла быть старушка из дома напротив, кто-нибудь из знакомых – да хоть Кит или Бо́рис, или вовсе какой-нибудь дикий зулус в богом забытой Африке. И, скорее всего, последнее, – пессимистически заключила Эн, – даже в этой чертовой лотерее мне не повезет. Ты неудачница, дорогуша, пора бы это признать.

Эн вздохнула, сварила кофе и уселась в свое одинокое кресло – править тексты по сотне рублей за лист. До чего ж неприятная штука – утренняя депрессия…

Комендантский час по стране отменили через неделю. Москву патрулировали до конца марта. Жизнь вернулась на круги своя.

Кит читала Шекспира в подлиннике и ругала архаизмы английского языка. Бо́рис ждал операции – по укурке они с приятелем пожелали себе э… быть всегда в форме. Впрочем, врачи обещали, что функции пострадавшего органа восстановятся без потерь.

Разобрали бесплатные турникеты, открыли школы, конфисковали дворцы и фальшивые деньги. Через месяц восстановились смог, реклама и пробки в центре. Погорелые вкладчики разгромили головной офис «Азазелло Инкорпорейтед». На Поклонной горе Церетели ставил в ряд монументы Отцу Народов. Суматоха вокруг желаний сошла на нет.