Текст книги "Остров Рай (СИ)"

Автор книги: Вероника Батхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Сказка о неизбежном

«Моталэ мечтает о курице,

А инспектор —

Курицу —

Ест».

И. Уткин

Ос любил наблюдать за морем. По утрам, выходя с ребятней за «ушками», он подолгу смотрел, как солнце наполняет воду прозрачным светом. Колыхание вод, бег прилива, пена и водоросли на песке притягивали его, как детей бедняков манит витрина, полная дивных сладостей. Ос готов был часами глядеть на волны, но голодные братья тащили его с собой – собирать мокрые, склизкие на вкус ракушки. Мать варила похлебку из «ушек» от весны до зимы. А когда наступал сезон бурь, к морю спускались только отъявленные бродяги. Ос однажды попробовал тоже.

Он запомнил пронзительный ветер, стылые непроглядные сумерки, вопли крачек, черные ребра забытой лодки, огромный как дом труп морского быка. И себя – песчинку в бесконечном и безразличном холодном мире. Домой окоченелого до изумления мальчика приволок милосердный нищеброд-грошник. Отец выпорол Оса. Мать плакала.

Очередную трепку он заслужил, когда стал хвалиться перед мальчишками. Ребятня собралась в подвале, Ос, как всегда, взгромоздился на бочку и начал рассказ, мешая краски и запахи с безудержным хвастовством. Он захлебывался и задыхался, восхищенные взгляды приятелей прибавляли азарта речи. …Стихи получились сами собой – мозаичные кубики слов вдруг сложились единственно мыслимым образом. И на влажной стене подвала проступили картины – белокрылый фрегат, глыбы блестящих айсбергов, занесенный песком контур мертвого корабля… На крик прибежал отец. Он разогнал малышню и взялся заново пороть сына, но, не сделав и трех ударов, плюнул и выпустил парня. Словоплетство не бог весть что, но могло быть и хуже – дар к палачеству, например.

С того дня отец перестал требовать, чтобы Ос вместе с братьями гнул лозу, мастеря короба и плетеные стулья на потребу богатым купцам. Без толку, дела не выйдет. Мать стала ласковей, норовила подсунуть тайком то сладкий рожок, то монетку. Но братишек, особенно младших, шугала прочь, как и прочие матери во дворе. Из приятелей только подкидыш Брок не гнушался теперь сопровождать Оса.

Славно же было – урвать вечерок и с котомкой лиловых слив забраться на самый верх мертвого бастиона – смотреть на волны, мечтать и на спор плеваться вниз косточками. Теплый мох, что вглухую затянул камни, был приятней любой постели, а если разрыть его пальцами, можно вытащить гильзу или осколок или… Тени мертвых солдат порой чудились Осу в долгих сумерках вечеров. А Брок ничего не боялся. Подкидыш был очень силен.

По округе мальчишка считался угрюмцем и молчуном. Но когда Ос рассказывал о нездешних странах и временах, Брок вступал в разговор второй скрипкой. Словоплет придумывал город, подкидыш становился в нем королем, могучим и справедливым. Однажды на бастионе, Брок открыл Осу тайну, что женится на принцессе. Только вырастет – и возьмет ее в жены.

В день всех святых, когда добрые горожане выходили мириться между собою и давать по серьгам инославным, Ос пробрался полюбоваться на шествие. Король был болен и с трудом держался на белом разряженном жеребце. Принцесса сидела в карете, как пряничная фигурка – блестящая, ладная, с глянцевым и немым лицом. Ос подумал еще: как можно влюбиться в такую куклу. Но приятелю не сказал. Впрочем, не до того было.

Тощих, шумных и плодовитых, как тараканы, жителей рыжих кварталов в городе недолюбливали давно. После молебствий на площади кто-то крикнул «Бей!», космачи с нагайками как всегда опоздали. Насмерть сходу, почитай, никого и не порешили, но пока громилы делили пестрые тряпки, гроши и утварь, запылали склады. Огонь перекинулся на жилье. Ос лишился двух братьев, отца и дома. До жути хотелось плакать, валяться в луже и выть, как мать, но он стоял и грыз кулаки под ленивыми взглядами любопытных. Начался дождь. Братья рылись в развалинах, вдруг что осталось цело. Мать лежала в углу под рогожей. Потом стемнело. Ос стоял и стоял, весь промокший, худой и страшный. Брок увел его в доки уже наутро.

Мать недолго жила после – осень съела ее, как и добрую часть погорельцев. Братья сгинули кто куда. Ос остался грошничать в городе. Делать он ничего не умел, да и не мог – дар ворочался в нем, жадно требуя пищи.

Ос толкался в порту, провожал глазами неопрятные пароходы и горделивые парусники, следил за дневной муравьиной суетой у причалов. Как на берег сводят слона в цепях, как спускают клетки с бесчисленными пестрыми птицами и мешки драгоценного кофе, как плечистые грузчики тащат в трюмы тюки и бочки. Как спешат подняться на борт тяжело груженые семьи с малышами, старухами и старинными ветхими книгами, а с надраенных палуб в город шествуют разодетые проезжанты. Как оскалились пушками боевые суда – «Касабланка», «Принцесса», «Крейцер»… и незнакомые еще новики – с каждым месяцем их становилось больше.

На закате работа стихала, и тотчас распухали от шума бесчисленные таверны, кабачки и подвалы. Матросы плясали с портовыми девками, резались на ножах, пили, вспоминая своих покойников, пели и снова дрались. Ос заглядывал в двери, слушал. Если в карманах звенело – покупал себе жидкое пиво и крепкий «портовый» суп из морских гадов. Сочный вкус чужой жизни наполнял ему рот. Но слова все еще не давались.

Дар смеялся над ним – по ночам Осу снились тугие и звонкие строки. А с утра, как и в детстве, приходилось собирать «ушки» и морской лук, чтобы не умереть с голоду. Иногда удавалось перехватить монету на срочной выгрузке или кружку вина из протащенного на борт кувшина, но жилось все труднее. …Брок еще той весной уехал – примерять серый китель студента Е. К. В. Корабельной школы. А больше Ос никому нужен не был.

Оставалось море – неизменное и непостоянное, тухлый запах светящихся водорослей, горсти битого перламутра на полосе прилива, стаи рыбок-летучек и шумные птицы, кормящиеся у стай. И корабли. Надежда по правому борту, гибель по левому, удача стоит у штурвала.

Ос ютился тогда в ничейной каморке у Южных Трапов. Чуть не каждую ночь он пытался марать бумагу, но стихи отправлялись в огонь – подогреть скудный ужин. А ночи все холодали. Грошники, рыбари и прочий портовый сброд уходили в подвалы и трюмы, ища приюта. Космачи уже дважды прочесывали трущобы.

Когда Астьольд и Злой из Бухты явились в Трапы резаться насмерть за желтые косы красотки Эв, Ос решил, что снова идет облава. Он откинул уже крышку подпола – дважды эта дыра выручала его свободу – но снаружи заговорил барабан. Из щели было видно, как волна за волной моряки и контрабандисты заняли площадь.

Четверо с фонарями оградили поле для боя, взмыленный барабанщик встал спиной к морю. Толпа сгрудилась чуть дальше. Нагую Эв держали двое матросов, она икала от страха. …Вот противники вышли в круг… Злой свистел и играл ножом, Астьольд молчал. Барабан сменил ритм, сотня рук стала отбивать такт. Злой двинулся кругом, мягким и хищным шагом. Выпад, еще бросок, снова промах. Барабан застучал быстрее. Астьольд вдруг прыгнул вбок… Ос успел увидать, как темная кровь проступила на белой коже, но тут замолчал барабан, и мгновенно потухли все фонари.

Было слышно, как часто дышат противники. После пришел звук падения, отвратительная возня, хрип, стон – и торжествующий вопль победителя. Толпа засвистела и заорала в ответ. Фонарщики вновь засветили лампы. Злой поднялся с трудом. Астьольд был мертв. Эв закричала – по обычаю победитель доказывал власть над женщиной тут же, у трупа врага. Мужчины замерли в предвкушении зрелища. Но Злой только плюнул в лицо добыче и, прихрамывая, направился в сторону доков. Моряки поспешили за ним – обмыть победу. Дружки Астьольда утащили труп в лодку, чтобы похоронить подальше от берега.

Эв осталась у Оса, разделив с ним сперва похлебку из ракушек и портвейн, а после скудное ложе. Когда женщина задремала, Ос укутал ее в одеяла, а сам поднялся на проваленную крышу хибары. Он кричал слова первой баллады безмолвным тучам и шумным волнам, бросал рифмы на мокрый песок и вбивал в черную мостовую. Он говорил – и серебристыми рыбами летали ножи, хрипел в темноте капитан Астьольд, что посмел протянуть ладонь к сладкогрудой принцессе порта, а победитель поднимал за любовь окровавленный кубок… С первым лучом солнца последнее слово встало на свое место. Ос спустился в каморку – пусть прекрасная Эв услышит. Но женщина ушла до рассвета – вместе с жалкой горстью монет.

Не прошло и двух суток, как в хижину Оса явился незнакомец – огромный моряк с лицом загорелым и сильным. «Я Эгер, брат Астьольда. Я слышал – ты говорил, как погиб мой брат. Приходи говорить в таверну, чтобы все слышали. Я заплачу». Бросил на стол золотой – полновесный, с профилем позапрошлого короля – и захлопнул за собой дверь.

…Чужаков, что суют свой нос в дела портовой шпаны, случается, режут или запросто топят в нужнике. Ос понимал, что рискует, и до сумерек маялся, как поступить. Наконец плюнул в угол, сменил рубаху и вышел. Хуже не станет – некуда.

В «Кабестане» было полно народу. Хозяин вертелся угрем, безуспешно пытаясь уследить за всеми монетками, кружками и скандалами, две служанки сбивались с ног. Китобои, контрабандисты, военные моряки в синем, голоплечие грузчики, пестрые девки и красивые, злые рыбачки с артелей – все хотели холодного пива, горячей, только с плиты, рыбы, свежих лепешек с луком, отдыха и веселья. Ос ввинтился в толпу и не без труда пробился к стойке. Бросил монету, не глядя: вина, гретого, как положено – говорить буду. Его трясло. Вино – теплое, сладкое, пряное – прибавило сил. Как положено, кружку об пол, требуя тишины. И – с богом…

 
…Следи за рыбой, капитан,
 С иззубренной спиной.
 Стальная рыба, капитан,
 Идет на плоть войной.
 Держи смелее, капитан,
 Судьбу за рукоять.
 Кому сегодня, капитан,
 Дырой в груди зиять?…
 

За минуту тишины после Ос успел прожить жизнь. Прижавшись спиною к стойке, он ждал. Удар клинка под левый сосок, опивки пива в лицо, свист и гогот трактирной швали… Эгер раздвинул толпу, подошел, тяжело обнял Оса. «Спасибо, парень. Я видел брата». Незнакомый моряк перегнулся через перила «Врешь, паскуда, не так все было». Сразу несколько голосов воспротивилось «Говорил верно». Компания контрабандистов уже играла ножами, мол, не замай правду, но переливчатый свист «Космачи в доках!!!» перебил свару. Ос утер мокрый лоб. Дар прорвало. Он – стал.

Пушкари с «Катрионы» увели его от облавы, выдавая за юнгу, бежавшего с корабля. Звали пить, но Ос отказался напрочь. Эту ночь он хотел пережить один. Стены мертвого бастиона были мокры, пальцы заледенели. Дважды Ос мог сорваться, но ему повезло. Он поднялся на крохотную площадку, где любил отдыхать мальчишкой. Встал, раскинул руки, поднял лицо к луне. Небо застыло синью. Еще несколько дней, и бури заставят его кипеть. Море дышало мерно и гулко. Город с его соборами и заводами, мостами и перекрестками, колодцами и дворцами, спал и кричал во сне. Ос смотрел. Мир простерся у ног и он, словоплет из квартала рыжих, был его властелином.

Зиму Ос провел в городе, изменив кораблям и бурям. Горсти монет от Эгера хватило на комнатушку в мансарде, чернила, бумагу и книги. Книги были важнее всего. В прежней жизни Ос читал лишь священные свитки да газеты, в которые заворачивали селедку торговки. Через месяц Ос понял свое невежество. Через три – решил, что прочел достаточно: стихотворцы не голодали, не спали с портовыми шлюхами и не видели пламени в окнах собственного жилища. Они были сыты, эти чванные короли слова, и писали для сытых и беззаботных. А кто будет говорить для матросов и рыбаков, для портовых грузчиков и контрабандистов, для их гордых, отважных и нежных подруг?

Длились ночи. Под шум ветров Ос раскладывал строки, воспевая удачу на острие гарпуна и прелесть розовых щек рыбачек. Время шло, и стихи перестали умещаться в тетради. На исходе весны Ос пришел говорить в «Кабестан». …И никто его не услышал. Моряки пожимали плечами, служанки хихикали, старый Бу недовольно тер кружки, а после шепнул, мол, шел бы ты прочь, приятель. Ос метался и пробовал снова – в ресторации, в «Бочке», на рыночной площади – без толку. Наконец, обозленный и трезвый, он по новой сказал в «Кабестане» балладу на смерть Астьольда – и добыл себе ужин, выпивку и восторг ненасытной публики. Оборотный знак дара – говоришь только то, во что веришь.

Вторая баллада сложилась в тот день, когда на глазах у Оса китиха утопила гарпунерскую шкуну. Третья – после очередной облавы… Когда штабс-поручик из благородных пришел к верному стихоплету, Оса уже узнавали в доках.

Нужно было сказать о любви. Сказать так, чтобы девушка поняла и поверила. Офицерик был узкоплеч, собой нежен, но мужской красоты не лишен – удивительно даже, что он предпочел балладу для объяснения. Впрочем, им, богачам, видней. Ос решил посмотреть на девицу прежде, чем написать. Посмотреть любопытства ради. Молодые аристократки обычно не посещали порт.

Штабс-поручик провел его в парк – у семейства прекрасной возлюбленной был трехступенчатый титул, дворец и усадьба в пригороде. И в положенный час под яблони вышла девушка в белом. Невесомый ворох пышного платья, паутинка вуали на россыпи светлых кудрей, кружево тонких перчаток, гладкая кожа туфельки. Шаг упруг, взгляд спокоен и прост, на руках – маленькая собачка.

 
…Анна – обручальное кольцо имени…
 

Штабс-поручик так ничего и не понял – прочтя стих с листа, он нашел строки великолепно верными и устроил приглашение «на десерт» – скрасить отдых богатым дачникам. Ос явился не вовремя, был небрежен в одежде и речи, искушая хозяйскую вежливость. А конфуз получился под вечер. Ос читал. Публика млела. Куда там салонным твердилам – в зале шумели волны, клубились тучи, дикари совершали молитву у первых в мире костров… Вдруг на зеленой спине портьеры все узрели обнаженную деву, выступающую из пены. И узнали ее в лицо.

Было шумно. Отец девицы хватался за пистолет, неудачливый кавалер рвался придушить словоплета, кто-то бежал в участок, кто-то звал слуг на помощь. Ос едва успел выйти через балкон.

Он искал потом встречи с Анной, надеясь хоть издали увидать недоступную белокурую прелесть – тщетно. Избегая позора, семья подалась на курорты, дачу продали. На самого же Оса подали в розыск – «за покушение, оскорбление и попрание». Много лет спустя Ос смеялся, просматривая досье. А тогда – от плетей и каторги его выручила война. Подготовлявшаяся давно, она грянула неожиданно.

Еще вечер казался спокойным, по-осеннему сладким и томным, в парках играли вальсы и кружились с отпускниками девчонки в зеленых платьях. А утром город проснулся от согласного стука сапог о булыжники мостовых. Газеты кричали голосами портовых мальчишек: «Мобилизация! Оккупация! Интервенция!» «И я… и я…» – откликалось эхо, но кто ж его будет слушать.

Боевые суда, ощетинившись дулами пушек, ползли из залива прочь. На городских рынках втридорога продавали гнилую конину и вонючее мясо морских быков. В доках сновали крысы. Ос попал под облаву случайно – и это его спасло. Трущобы были обречены. А его с разношерстной толпой таких же везунчиков ожидала казарма.

Их затолкали в пустой пакгауз, посчитали по головам и заперли, даже воды не дали. Один старик отдал концы ночью, юнгу и двух матросов успели выкупить, всех кривых и безногих посчитали негодными к службе. Остальных записали, обрили, раздали по плашке хлеба и бестолковой колонной погнали в порт. Черный рот «Виолетты» высунул язык трапа, людское стадо сгрузили в трюм, и путешествие началось.

Самым мерзким казалось ощущение близости других тел – их тепло, вонь и грязь. Ос за годы бездомья привык быть один. А фронта он не боялся – висельник не утонет. Вокруг ругались, молились, плакали и хрипели во сне. Ос же грезил о будущих подвигах, прошлых встречах и могуществе вод вокруг. Слова бились в его голове, но говорить было нельзя. Либо пристрелят, либо отправят к вербовщикам, после чего опять же пристрелят – за неспособность. Второго одаренного из набора, – слабоумного юношу-предсказателя, офицеры отселили в отдельный угол. Бедолагу кормили объедками со стола и били за каждый срыв провидения.

…Новобранцев доставили в город-крепость на острове в Сером море. Сосны, желтый песок, едкий запах пороха и железа. Смрад казармы, муштра, побои. Усталость. Первый год Ос не помнил – он почти разучился думать.

Сил едва хватало вставать и делать, что говорят: маршировать, колоть, целиться, чистить, драить, стирать и жечь. Во время еды Ос мечтал о сне, во сне видел еду. Он был болен, хромал, кашлял, сплевывал кровь – и поэтому жил. Раз за разом сменялись учебные роты, а Ос все топтал казарму – чистил рыбу, мел плац, полировал стволы громоздких чугунных пушек. Со временем он стал различать орудия – по оттенку звона металла, по отметинам пороха, по царапинам шрамов на черных дулах. И полет снаряда казался Осу подобным запредельной свободе движения мысли вне.

Терпеливым старанием он глянулся пушкарям. Был оставлен при батарее, потихоньку отъелся, окреп. Появились силы для наблюдений. Жизнь блестела и колыхалась, как подпорченный студень. Сомнительные победы первых недель войны сменились вялыми поражениями. Имперцы продвигались к столице. В городах пахло голодом. По деревням угоняли в леса скотину и прятали хлеб. Крепость трясло в ознобе. Каждый день на плацу кого-то пороли или ставили в кандалы. Унтер Крукс пристрелил новобранца «за дерзость». Приближалась весна.

С южным ветром принесло горсти слухов о будущей битве – двум эскадрам надлежало столкнуться во славу тронов. Эта схватка, похоже, решала исход войны. Слабоумный крепостной предсказатель твердил, что все кончится поражением, но не мог назвать имени победителя. Ожидание длилось. Как-то за полночь бедолага влез на крышу казармы и заблажил в голос. Мол, эскадры сошлись, но не стали биться, моряки побратались кровью и теперь возвращаются, дабы переменить и законы и власти. Смерть хижинам, война дворцам, горе кормящим грудью… И дальше вовсе уж неподобное. Ретивый капрал снял пророка с одного выстрела, за что был тем же утром пущен в расход.

Ос тоже ждал. Он почуял бурю. Все вокруг: злая ругань голодных солдат, брань чинов, блестящие ножны парадных кортиков, даже раннее лето, поразительно щедрое на красоту и тепло – все подряд раздражало отвыкшее сердце. Дар стучался в ушах – так, наверное, бьется ребенок в чреве, почуяв приближение родов. Ос понял, что не удержится, и жил жадно. День прорыва беды грозил гибелью, вряд ли преодолимой.

Их подняли посреди ночи. Взбунтовавшийся флот приближался к берегам острова – в крепости был уголь, была вода и – главное – были снаряды, много снарядов для ненасытных пушек. А приказ из Столицы гнал офицеров – любой ценой задержать.

…Шел туман. От промозглой влаги скрипело и пахло ржавью простуженное железо. Пушкари в боевом порядке навытяжку мерзли на бастионе. Ос смотрел, щурясь, как расхаживает вдоль орудий одышливый капитан, как дрожит жилка на его плохо бритой щеке, как томительно медленно оседают на гладком дуле капельки мутной испарины. Вдруг ударил ветер. Туман разорвало в клочья. Заблестели под солнцем бронированные борта. Бунтовщики приближались к гавани.

«Батарея, готовьсь!» – капитан прыжком поднялся на бруствер. «Целься!» Рявкнуть «Пли!» офицер не успел – Ос столкнул его в море. И, не дожидаясь пули, заговорил – во весь дар, во всю мощь обреченной глотки:

 
…Свобода? Да!
 Стоят суда
 Грядет армада
 Города
 Горят
 Ворота и порты
 Открыты
 Алчущие рты
 Руби раба
 Дроби набат
 Ори «ура»!
 Свобода, брат!..
 

Ос не понял, что предстало глазам ошеломленных солдат, но успел увидать – пушкари развернули стволы вверх, в небо. И прыгнул с бруствера.

От удара о море почернело в глазах, Ос почти потерял сознание. Но живучее тело дернуло его вверх, к тонкой пленке соленой воды. Ос боялся – не хватит сил дотянуть до спасительных валунов за причалами. Но удалось – и доплыть, и укрыться в камнях. Ос лежал, глядя в небо, а на пристани стреляли, кричали и падали люди. После стало темно.

…Он пришел в себя от чудесного запаха кавы – горячей кавы в невесомой, голубой на просвет, хрупкой чашечке. Ос решил, что он умер и попал в рай – никогда, даже в лучшие годы дома, он не спал на льняном белье, не носил льнущих к телу рубах и не кушал с фарфора. Обитые бархатом стены комнаты, в которой стояла кровать, чуть заметно раскачивались. На двери неуместно чернел силуэт герба. У оконца стоял крупнотелый мужчина в дорогом, но помятом мундире. Он обернулся, сияя щербатой улыбкой… Брок!!!

Да, это был он, закадычный друг детства. Изменился. Стал властным, налился силой, как яблоко желтым соком. Но глаза приемыша были прежними – ожидание чуда плескалось за оспинами зрачков. Чудо было простым: власть народу. Хлеб голодным, мир солдатам, свободное море торговцам и рыбакам. Война доносам, погромам, бессудным казням и продажным судьям. Счастье – всем. А плата – труд, пот и кровь. Много крови.

Ему, Осу, судьбою вручен дар творить, поджигать сердца силой слова. Он может приблизить день общей победы, может спасти многие тысячи жизней – людей, обманутых с детства, слепых, диких…

Ос слушал молча. Из небытия перед ним вставал Город Солнца, сияющий и прекрасный. Город, где никто не скажет «проклятый рыжий», не кинет вслед камнем, не откажет в любви потому, что чужак и беден. Без голодных и нищих, без трущоб и без тюрем, но со школами – для любого, с чистой водой в фонтанах, с белыми парусами вольных птиц – кораблей… До утра они говорили в адмиральской каюте. А к рассвету Брок вернулся на мостик – командоры эскадры ждали его приказов.

Ос уснул. Он спал сутки, и сны его были тяжки. Просто ответить «нет» и вернуться в свои трущобы к безразличному морю. Страшно лезть голышом в котел, вешать на спину бремя чужого выбора. Но Город Солнца уже восходит на горизонте. И ему, Осу, выпало гранить янтарные плиты немыслимых мостовых!

…Когда эскадра вломилась в порт, Ос стоял рядом с Броком на носу бронированного чудовища. Битва вышла кровавой и грязной, королевских гвардейцев выжигали из доков, выкуривали из бастионов, последний полк добивали уже во дворце. Короля разорвали на части. Ос видел его седую голову с идиотски отвисшей губой, прибитую над воротами. Принцессу Брок спас. Но, видимо, опоздал – от пережитого девушка онемела и слегка повредилась в уме.

Первый указ Друга Народа был прост: свобода, равенство, братство. Второй – призывал защищать город от предателей и врагов. Третий – всем детям бедных дать молоко и хлеб. Дважды в день и бесплатно…

Парусиновые фургоны раздатчиков пищи выезжали на площади под конвоем солдат. Случалось, что оголодавшие жители нападали на фуражиров. Благо всем горожанам нечего было есть. За морской живностью ходили теперь угрюмые взрослые мужики, даже поганых крачек сбивали палками. Муку продавали на вес серебра, драгоценные камни меняли на драгоценный сахар, книги шли дешево – плохо горели.

Город щерился темными окнами, хлюпал выбитыми дверьми, мигал кострами реденьких патрулей. Прохожие выцвели, из разряженных щеголей и элегантных красавиц былых времен превращаясь в оборванную толпу. На хорошо одетых смотрели косо. Столица полнилась слухами: о старухах, что заманивают прохожих, а потом продают пирожки с человечьим мясом; о черной карете, увозящей бесследно молодых девушек с окраинных переулков; о наследнике – сыне розовой фаворитки, юном принце, который уже почти собрал армию на востоке.

Ос метался по городу и говорил. О Городе Солнца, свободе и братстве, грядущих победах и светлом будущем… От завода в казармы, оттуда в доки, в госпиталя и снова на площадь – к толпе. Он осунулся, исхудал, забывал есть и спать. Времени не хватало. Каждый день, каждый шаг, каждый выкрик в тысячеликое месиво приближали неизбежное чудо, царство равенства и свободы. Было жалко терять часы, поэтому Ос согласился на экипаж и гнедых из дворцовой конюшни. Ночевал он тоже в одной из бесчисленных комнат дворца, в двух шагах от покоев Брока.

В изувеченных залах не тушили огни до света. Рассылали бумаги, планы и вестовых, собирали отряды грядущих армий, строили и творили новое будущее. Очаги Солнца – воспитательные лицеи для бродяг и сирот; голубые дома из стекла и металла – чтобы братья не прятались друг от друга; скорострельную пушку, новый способ книгопечати, два лекарства от смерти, летательный аппарат на легчайших шелковых крыльях… Никогда еще Осу не доводилось попадать в средоточие пульса жизни – разношерстные квартиранты дворца торопились, как будто каждый день был последним. Отчасти так и случалось: одержимые и одаренные в равной степени быстро гибли от пуль, лихорадки и собственной неосторожности. Их места в строю заполняли мятежные новобранцы. Все, кто мог, несли камни в стены Города Солнца.

Ос успел полюбить свое утлое гнездышко – закуток чьей-то маленькой фрейлины. Покрывала и простыни тихо пахли жасминовыми духами, на глазуревом умывальнике вяла пудреница из перламутра, в гулком брюхе комода ожидали своей судьбы разноцветные бальные платья. Стекла так и не удалось вставить, но на ночь можно было запереть ставни и задернуть массивного вида портьеры. Получалось тепло. Почти…

Иногда заходили гости – фанатической силой дара Ос выделялся даже в пестром котле дворца. Все знали, к рыжему словоплету благоволит Друг Народа. Но близких людей, кроме Брока, так и не появилось – слишком спешно жилось. Пару раз на душистом ложе оставались ночевать женщины. Они мяли постель и дрожали от холода в кружевных простынях, жадно курили вонючий табак, говорили о новой жизни и исчезали, не дожидаясь рассвета. А жаль – по утрам из покоев открывался прекрасный вид на залив. Полоска воды блестела далеко за домами, обрамленная лоснящейся жестью крыш, зеленью тополей, высокими трубами – черными и тускло-красными. На флагштоках громоотводов метались знамена победителей.

По ночам у камина Ос сидел и писал – о городе, о боях и победах, о врагах и о Друге Народа, о кораблях-птицах и птицах-вестницах. Было зябко, часто хотелось есть, иногда становилось страшно – безвозвратно быстро рушился старый мир. Но опять надвигался день: кава из кухонного котла, мокрый хлеб, полселедки – и вперед, к людям. Дар был счастлив. Ос – тоже.

На фронтах наступило затишье. Город съежился и примолк. Снег засыпал все выходы из домов, люди мерзли и мерли в своих берлогах. Стало пусто на улицах. Только ветер гулял в гулких стрельчатых арках, да собаки скулили и грызлись над жалкой добычей. Жеребцы из дворцовых конюшен завершили свой век в общей кухне, поэтому Ос снова ходил пешком.

…Проклятое время мертвых – последние дни холодов. Всякий год кажется, что света больше не будет, надеяться не на что, следует умереть, забыться сном под хрипы метельных дудок. И с первым лучом тепла забываешь эти кошмары, чтобы следующей зимой вспомнить…

– Мужчина, послушайте, – наперерез Осу из парадного вышла девушка в куцей шубке, – Я голодна…

И действительно, вся она была как мольба о пище. Высохшее лицо, ввалившиеся глаза, пересохшие белые губы, тонкие, страшные ноги с узлами коленок. Хлеба при себе не нашлось, но и бросить девчонку на улице Ос не смог. Он решил отвести бедолагу в покои, накормить пайковой «шрапнелью», дать отоспаться в тепле. Если ж будет смышлена, то и дело ей подберется. Хоть на посылках или кашу варить, все лучше, чем на улице в мороз грошничать.

Идти было далеко, через два провесных моста. Девушка долго держалась вровень, но ближе к площади силы ее оставили. Она вцепилась Осу в рукав, едва волочила ноги, а у дворцовых ворот неожиданно потеряла сознание. Пришлось нести на руках. Сгрузив гостью в пышные простыни, Ос растопил камин, сбегал в кухню за кавой и теплым супом, занял у соседа сахар. В тепле девушке стало лучше, она ела и плакала, не замечая, что плачет. А потом уснула с ложкой в руке.

Ос провел ночь у камина. На душе у него было тепло. Это чувство казалось ему незнакомым. Младшие братья словоплета чуждались, ни зверей, ни детей у него никогда не водилось, и Ос удивлялся, что умилительного в тонком, тихом, чужом дыхании. Он задремал, а проснулся от прикосновения. Девушка, голая и жалкая в своей неухоженной голости, склонилась над ним. Ос улыбнулся, не желая платы за угощение. Девушка погладила его по лицу. На грязном пальце круглился след от кольца. Перстня с тусклым агатом, украшения девичьей ручки. …Белое платье… Белая кость… Обручальное кольцо имени.

Ос сам расчесал Анне кудри и согрел для купания воду, распотрошил сундук и добыл ей одежду, а прежние тряпки выбросил прочь. Он укачивал девушку, как больное дитя, кормил с ложечки, спал у ее постели, по сто раз повторял, что никто ее теперь не обидит. И думал – как же спасти. Прошла неделя, Ос не выходил из покоев, сказавшись больным, но врача принимать отказывался. Наконец Брок прислал мальчика, требуя объяснений. Ос поднялся в кабинет сам.

Словами простыми и грубыми он объяснил, что, наконец, отыскал любимую. Ему плевать, что Анна аристократка. Если она умрет, он тоже не будет жить. Брок слушал молча. Ос продолжал, что никогда ничего не просил у друга, и это долг навсегда, и девушка ничего плохого в своей жизни не сделала, и… Брок расхохотался. Он смеялся долго, булькал, хрипел, бил ладонями по столу, плевался и взвизгивал. После утер усы и спросил, почему бы Осу не расписаться со своей кралей. Он, Друг Народа, взял же принцессу в жены… Ос пришел с этой вестью к Анне. Анна сказала «да».

Это было странное счастье. Ос не мог наглядеться на девушку, ставшую вдруг женой. Он просыпался утром от звука ее шагов и засыпал, слыша ее дыхание. Он таскал воду, колол дрова, приносил в дом то хлеб, то свечи, то старинную книгу. Будь его воля, он не позволил бы милой мараться о стирку или мытье, но Анна сама хотела вести хозяйство. Ос полюбил вечера у камина. Он учился разговаривать с женщиной, вспоминал и рассказывал дни своей жизни. Анна слушала молча. До весны они жили как брат и сестра.

Когда бури утихли, Ос уехал на фронт – говорить для солдат и матросов. Имперцы отступали, но медленно, слишком медленно. И жгли на своем пути все – поля, закрома, деревни, – случалось, и вместе с жителями. А Другу Народа был нужен хлеб.

Ос говорил о любви и войне под обстрелом, в окопах, с вестового гнезда на мачте. Приходилось учить, убеждать, чаровать и грезить неумелые, косные души. Ос питался кониной, обовшивел, был ранен. Вместе с ним поднимали войска другие – одаренные и неистовые. Почти все словоплеты кончили дни в окопах, не дожив до победы. А он, Ос, вышел маршем от моря до моря с авангардом стремительных войск. И – венец торжества – кричал победительные проклятья вслед последнему флоту имперцев, и солдаты Друга Народа повторяли его слова. Удача любила парней из квартала рыжих.