Текст книги "Остров Рай (СИ)"

Автор книги: Вероника Батхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Он очнулся уже на пляже. Мелкий белый песок, ослепительно синее небо, старый вяз у дороги, холмы, покрытые мелкокурчавой зеленью, силуэт невысокой зубчатой башни у горизонта, в кустах терновника заливается неугомонный дрозд… Свобода! Волны смыли проклятый запах и мерзких червей, шея выпрямилась, на груди больше ничего не висит и царапины на руках кровоточат, саднят от слоёной воды… Ему сорок пять лет, он свободен и жив и не станет летать над морем, оглашая пучину вод криками о спасении. «Кто родится в день воскресный, тот получит клад чудесный». Джуд Хамдрам, ты счастливчик! – улыбнулся он себе, отжал одежду, связал шнурком седые волосы отправился куда глаза глядят по немощёной, жёлтой от пыли дороге.

До Бристоля он шёл почти месяц, ночевал то в хлеву, то в сарае, то под кустом благо лето. Кормился, чем бог пошлёт да человеки помогут. Добрым людям говорил, что попал в кораблекрушение и чуть не утонул (второе было недалеко от истины). В Бристоле он первым делом сходил в церковь святого Марка поставить свечку и помолиться за счастливое избавление. Не удержался потом – уже выйдя из храма показал кукиш мрачным зубчатым шпилям (жаль, давешний священник уже лет десять как помер). В «Отсоси у адмирала» Хамдрам гулял две недели – днём пил, по ночам таскал в комнату девок. Потом купил себе новый кафтан (никаких буршлатов!!!), зашил в пояс золотые монеты, обзавёлся брыкливым, выносливым мулом и, словно принц, поехал домой в Ливерпуль. Успел и матушку повидать и получить от неё свежей треской по морде и даже благословить невесту – в первый день по прибытии он направился к свахе и через месяц был уже неплохо женат – на рябой, большеротой но зато работящей, верной и доброй девице.

Через год жена принесла ему первого маленького Хамдрамчика. Счастливый Джуд отметил разом два праздника – появление наследника и открытие кабачка «У счастливого альбатроса». Только здесь подавали пудинг по-йоркширски, по-шотландски, по-уэльски и а-ля-королева, только здесь наливали пиво пяти сортов и особый, чёрный матросский ром, только сюда почтенные супруги спокойно отпускали мужей – все служанки в «Альбатросе» блюли себя для замужества, и, надо сказать, делали хорошие партии. Владелец процветающего трактира господин Джуд Хамдрам дожил до глубокой старости, пользуясь любовью соседей, как человек немногословный, справедливый и щедрый. Он любил поплясать и полакомиться, по утрам прогуливался вдоль квартала, желая соседям доброго дня, подкармливал бедных детей и бездомных кошек, всегда находил работу бродяге, если тот стучался в обитые дубом двери трактира с просьбой о помощи. И единственной странностью почтенного трактирщика было, что Джуд наотрез отказывался подходить к морю ближе, чем на пушечный выстрел. Умер он тихо, в окружении семерых сыновей и бессчётного числа внуков.

Старший сын унаследовал дело… Да, сэр, я уже пятый Хамдрам – владелец «Счастливого Альбатроса» – и батюшка мой и дед разливали здесь пиво. И мы строго блюдём обычай – первый гость, что постучится к нам утром Птичьего Вторника, получает выпивку и еду бесплатно, лишь бы вспомнил добрым словом душу Джуда Хамдрама, а заодно и всех тех моряков, что сгинули в море без покаяния. Я смотрю, вы из тех джентльменов, что прибыли на яхте из самого Лондона и изволили с утречка веселиться, в воздух постреливать… да-с, слыхали. Уважьте нас добрый сэр, не побрезгуйте угощением. Что желаете? Рома? Мяса? Сию минуту.

Шустрый трактирщик умчался за стойку – выискивать самый чистый стакан и особенную тарелку для знатного гостя. Джентльмен – молодой и лощёный лондонский денди остался неподвижно сидеть за низким столиком, покрытым пёстрой скатёркой. В голубых словно волны глазах джентльмена чайкой билась какая-то мысль. Он достал из кармана жилета элегантный швейцарский ножик, одним щелчком открыл лезвие и осторожно провёл им по мякоти нежной ладони. Капли крови упали на скатерть – одна, две, три. Узкий шрам зарастал…

Жил да был брадобрей

Начала войны Мосес Артурович не запомнил. Неудачное обострение язвы загнало его на больничную койку. Когда сбросили бомбы на Москву, Минск и Новосибирск, он лежал под ножом. Пока ракеты жгли Одессу, Киев и Львов, он жарко бредил и санитарки связывали беднягу простынями, чтобы не навредил себе. По счастью начальник госпиталя распорядился перевести людей в подвальное бомбоубежище ещё при первой тревоге, поэтому у больных был куда больший шанс выжить, чем у здоровых. И Мосес Артурович свои шансы использовал во всей полноте… Смерть любимой Марточки заставила его пожалеть о крепости здоровья, но оставались сын Георгий и дочка Натуся. Сын был следователь, во время неразберихи, оставшейся в хрониках как Смоленская резня, он железной рукой наводил порядок и в итоге оказался в команде военной администрации города. Дочка же всегда была хрупкой, болезненной, а ужас первого дня войны лишил её речи и уложил в постель – она перестала вставать и почти не ела. Только плакала, когда начали выпадать волосы – роскошные, чёрные как смоль кудри. Мосес Артурович сам обстриг свою девочку, пообещав, что всё отрастёт. И ошибся. Волосы выпадали у молодых, старых, здоровых, больных… кто-то брился наголо, кто-то повадился торговать париками, собранными из загодя срезанной «красоты». В любом случае Мосес Артурович остался без работы. Он был парикмахер. И отец его был парикмахер и дед и прадед… Много-много поколений узкоплечих, низкорослых, длинноносых армян с ножницами, бритвами, щётками и секретами – чем освежать кожу, как пускать и останавливать кровь, удалять мозоли, завивать локоны «чипцами», замешивать хну и басму, на чём настаивать репейное масло. А после войны людям были нужны жизнь, тепло, хлеб, оружие и лекарства, тем паче, что стричь теперь стало нечего.

По-немецки основательная Марточка оставила семье запасы пищи месяца на четыре. Крупы, чай, сахар, варенье, консервы и сухофрукты. Кое-что можно было попробовать выменять на старинное блюдо и ложки из почерневшего серебра. Сын не ел и почти что не появлялся дома – власть в городе надо было держать, как взбесившуюся собаку – за горло. Мародёры, рейсеры, бандиты, заезжие гастролёры – ходили слухи, что в Смоленске запасов еды и бензина лет на пять с небольшим. Удивительно даже, с какой скоростью дичали люди, лишившиеся правительства и хотя бы видимости закона. Не прошло и недели после конца войны, как ходить по ночам стало опасно, впрочем, стреляли мало, экономя патроны. Телевидение не работало, радио сходило с ума от радиации, мобильная связь умерла. А вот электричество, воду и канализацию удалось сохранить. Очень много было больных – обожжённых, пострадавших от облучения, тотчас пошёл первый виток лучевых болезней, через месяц началась эпидемия собачьей чумы – болезнь мутировала и перешла на людей. В городе перестреляли почти всех собак, но было поздно.

Первое время Мосес Артурович варил кашки на электроплитке, кормил, умывал и носил на горшок Натусю, читал раз за разом одну и ту же «Голову профессора Доуэля», огорчаясь судьбе несчастной Брике, экономно курил сигареты по три в день в три приёма и залечивал плохо заросший живот. Когда шрам затянулся толстой розовой кожицей, парикмахер договорился с пожилой соседкой, что она будет днём присматривать за Натусей, и отправился в госпиталь, вкалывать санитаром. При больнице – значит при еде, при витаминах, при лекарствах и относительно безопасно, так говорил фронтовик, дед Мосеса, который со своим медсанбатом дошёл до Берлина. Риск подцепить заразу конечно присутствовал, но риск умереть от голода или отсутствия антибиотиков был несомненно выше. В свои сорок четыре Мосес Артурович был вполне крепок, труда и крови он не боялся, а сочувствие к людям не растерял. Поэтому в госпитале его ценили. В свободную минутку он всегда соглашался срезать мозоли, побрить тех, у кого ещё росли бороды, и постричь ногти лежачим больным – за сущие копейки, а иногда и бесплатно. Врачи любили расторопного санитара, медсёстры смотрели сочувственно вслед доброму, трезвому, работящему вдовцу, но куры никто особо не строил – знали, что у мужчин не всё ладно, да и лысых голов стеснялись. Больше года в Смоленске почти не рожались дети, а из тех, кто родился, большинству лучше было б не быть зачатыми. Но со временем малышей стало больше, часть из них выживала и даже обзаводилась нежными, кучерявыми младенческими шевелюрами. Спустя три года Мосес Артурыч тихонько пустил слезу, собираясь стричь в первый раз прелестного белокурого мальчика, руки чуть-чуть дрожали – от волнения и от счастья.

Немая Натуся со временем встала на ноги, начала потихоньку прибираться в доме, обстирывать себя и отца, готовить немудрящий обед… Как же славно, что вокруг Смоленска уцелели поля и фермы. Первый урожай сожгли, потом привыкли – всё вокруг было если не «горячим», то «тёпленьким». У коров и овец тоже были проблемы с отёлом, зато овощи-фрукты на удивление дали в рост, на картошке с капустой можно было вполне сносно выжить, да и хлебушек был. Электричество стало дорого, вода дорога, бензин и вовсе на вес золота. Заводы по производству сельхозинвентаря, чулочная фабрика и «Аналитприбор», на котором наладили выпуск дозиметров, как-то жили и давали хлеб рабочим, госпиталь тоже держался. Алмазный завод обнесли дочиста в первую же зиму… господи, кому сейчас нужны алмазы? У Георгия в С.ЧК каждый месяц кого-то расстреливали за грабежи и разбой. «Когда приходит голод, уходит стыд» повторял дедову поговорку Мосес Артурович и качал головой. Он завёл себе мягкую шляпу и не снимал её круглый год, только в госпитале меняя на аккуратную белую шапочку.

Через четыре года после войны сын женился на дочери смоленского предводителя. Была славная свадьба, с водкой, мясом, сотней гостей и даже приглашённый оркестр наигрывал танцы. Георгий звал их обоих, но Натуся наотрез отказалась появляться на людях, да и Мосес Артурович засиживаться сверх вежливого не стал. От первых лиц города пахло кровью, а этого запаха парикмахер нанюхался в госпитале. Через пять лет и один месяц невестка родила сына, Артура – и мальчишка получился почти здоров. Ещё через год неожиданно вышла замуж Натуся – проклятье «никому не желанной старой девы» миновало её. Санитарка из госпиталя сосватала своего двоюродного брата. Правда парень был тоже немой, но зато работящий – столяр, печник и на все руки мастер. А вот причесать единственную дочь на свадьбу не вышло, пришлось покупать парик – и об этом отец жалел куда больше, чем о бедном столе и тихом веселье.

Праздник кончился, начались будни. В маленькой двухкомнатной квартирке стало тесно, молодые общались друг с другом молча, замечали только друг друга, и это слегка обижало старика. Детей у Натуси не получалось – к худу или к добру, но она не беременела. Муж кормил её досыта, хозяйство совсем поправилось, тяжкий труд Мосеса Артуровича перестал быть настолько нужен. Да и, будем честны, добросердечной, сочувственной всякой боли натуре парикмахера, тяжело давалась работа в госпитале, в окружении мук и смерти – а умирали многие. …Осторожный Мосес Артурович начал с малого – повозился на кухоньке, вспоминая советы деда и рецепты покойной жены, побродил по оврагам и склонам, благо пустые кварталы зарастали с невероятной скоростью. Четыре месяца каждый вечер он обкладывал Натуськину голову тёплым полотенцем, вымоченным в репейном масле, на лицо шла другая маска из распаренных трав. И случилась чудо – худосочная дочка стала розовощёкой, кожа засияла, ушли морщинки из уголков рта и глаз, а самое главное – начали отрастать волосы. Не такие кудрявые и густые, очень медленно… но дочь была счастлива. И отец тоже – светлая мысль наконец-то сложилась в его голове. Парикмахерская работа делает людей красивее – и молодых и старых и дурных и хороших. Даже древней старухе хочется выглядеть женщиной. Сразу после войны людям было не до волос – болезни, голод, пограничные стычки. А теперь стало легче, сытнее, порядок какой-то установился в городе. Появилась лишняя крошка, случайная монетка, которую не жаль отдать мастеру, чтобы выглядеть лучше. Мосес Артурович всегда считал, что у счастливых женщин добрые мужья и весёлые дети. А любая капелька счастья, любая улыбка помогает выздороветь от войны.

Неизвестно откуда он добыл своего Бурана – в городе почти не осталось собак, тем более таких крупных. Но добыл, подкормил и даже научил возить маленькую тележку с инструментом, снадобьями и прочей поклажей. Золингеновские опасные бритвы остались ещё от деда, ножницы были свои, вместо крема для бритья подошёл мыльный корень, вместо красок для париков – настои луковой кожуры, ромашки, ревеня и скорлупы грецких орехов. От чирьёв, зуда и лучевых язв – порошок из зверобоя с шалфеем и подорожником, мазь календулы на нутряном сале, от мозолей, трещин и воспалений – кора дуба, для лучшего укрепления здоровья – облепиховый сок. И конечно, не обошлось без репейного масла – напоследок из госпиталя Мосес Артурович вместо денег взял целый ящик пустых пузырьков от лекарств. Добрый зять смастерил два складных стула и лёгкий тент. Парикмахер дождался весны – десятой весны после первой бомбардировки – и работа пошла.

Он со своей тележкой беспрепятственно разъезжал по городу, таскал её по единственному мосту через Днепр, в солнечные дни, случалось, устраивался у старинной кремлёвской стены – от кирпичей фонило, но мощь красноватых, поросших мхом стен, казалась успокоительной. «Стрижка-бритьё-косметика!!! Ррррепейное масло для ррроста волос!» Куда бы Мосес Артурович ни пришёл со своей переносной цирюльней, очень быстро к тележке вставала очередь. Желающие побриться подставляли щетинистые щёки под блестящее лезвие с золотыми готическими буквицами, женщины раскупали краску для париков, репейное масло и другие снадобья. Редкие счастливицы заказывали «мне модельную стрижку, пожалуйста» и млели под взглядами завистниц, пока мастер сооружал из жиденьких, мягких волос умопомрачительные причёски. Уличных воришек и мелкую шушеру отпугивал внушительный вид Бурана – всклокоченная чёрно-рыжая шерсть и жёлтые клыки придавали свирепости в общем добродушному псу. Рейсера посерьёзней его тоже не трогали – мало кому хотелось связываться с отцом Георгия Сарояна, третьего человека в городе. …Сын пробовал говорить с ним, убеждал оставить промысел – мол, позоришь имя семьи. Кроткий Мосес Артурович просто сказал, что по его, отцовскому мнению кровавый хлеб позорит имя семьи, а честным парикмахерским делом зарабатывали деды и прадеды. И он, Мосес, пока что отец и старший мужчина в роду. Он не учит Георгия, как управлять людьми, так пусть и сын не суёт нос в его ножницы, много воли взял. Слепому нет дела, что свечи подорожали. Сын подёргал щекою, но промолчал. После этого разговора отца с дочерью перестали приглашать в дом к молодым Сароянам.

Вскоре Натуся освоила нехитрое искусство варки масла и мазей, сбора, сушки и растирания трав. Лавку сделали тут же, в первом этаже дома. Зять помог обустроить помещение, собрал из осколков стекла два окошка, приколотил над входом вывеску и засел с женой вместе торговать немудрящим товаром. Предприимчивая Натуся было хотела обзавестись «чёрными» лекарствами через связи мужниных родичей, но тут Мосес был непреклонен – ворованным в его роду торговать никто никогда не будет. Сам он по прежнему колесил по Смоленску, а следующим летом, как подсохли дороги, начал выбираться к окрестным сёлам и городкам. На старости лет в нём проснулась тяга к бродяжничеству, перемене мест. Он убеждал родных (да и себя тоже) что основной целью его путешествий были лекарственные травы, коренья и «чистые» продукты, которые удавалось выменивать у сельчан, но куда важней ему было засыпать под открытым небом, видеть аистов, слушать ночных соловьёв и трескотливых кузнечиков. Ему нравилось подогревать над огнём куски хлеба, насаженные на ветку, гладить по мягкой шерсти верного пса, смотреть в небо и думать о бренности всего сущего. Женщины в деревнях были проще, выглядели здоровей, чем измученные всевозможными хворями смолянки, их визит парикмахера особенно радовал – сидя под ножницами всякая норовила порасспросить о делах в стольном городе и рассказать о своих, сельских новостях. Случалось и письма просили передавать в город, родственникам. Глядя, как хорошеют, оттаивают усталые женские лица, Мосес Артурович тихо радовался и, случалось, в задумчивости мурлыкал под нос любимую песенку:

 
…Жил да был брадобрей,
На земле не найти добрей…
 

Узнав о его хождениях, сын убедил старика обзавестись винтовкой на случай встречи с волками или шальным медведем и сам преподнёс отцу охотничий карабин с выправленным разрешением. Мосес Артурович поворчал, но подарок принял. Он знал, что на человека у него рука не поднимется, а вот защитить себя и Бурана от волков или одурелого от жары кабана может и вправду придётся. Да и выглядел карабин роскошно, было чем похвалиться перед соседями – уважает сын старика отца, любит. Гладкоствольная «Сайга» с полированным тёмным прикладом… она чуть не стоила жизни мирному парикмахеру. Дело было в июле, аккурат под летнее солнцестояние. Они с Бураном заночевали в березняке не доходя сельца Верхнее – уж больно славный выдался вечерок, тёплый, светлый, пронизанный птичьим пением. Умилённый Мосес Артурович углядел в лесу мать-лосиху с тупомордым детёнышем и пока не заснул, всё вздыхал. Он скучал по внуку, старые руки ждали мальчат и девчушек – обнимать, тискать, доставать из карманов припасённые сладости, неторопливо рассказывать прадедовские армянские сказки и укладывать спать, подтыкать одеяло под тёплые спинки…

Разбудил парикмахера лай собаки. В серых утренних сумерках он увидел, как к костровищу подошёл вооружённый мужчина, за ним ещё несколько – большинство в камуфляже, все с автоматами. Буран попробовал броситься, защищая хозяина и имущество, его срезали одной пулей в раскрытую пасть. Мосес Артурович понял, что к волоску его жизни поднесли бритву. Прикрыв глаза, он стал беззвучно читать «Отче наш», потом попросил у бога защиты и благополучия для детей. Рейсеры тем временем распотрошили тележку, запахло репейным маслом и травами. Двое заспорили из-за оружия, третий прервал их «Атаману подарок будет». Потом парикмахера взяли за грудки и рывком заставили сесть. Одутловатый, какой-то бугристый мужик с татуированными руками и по младенчески беззубым ртом посмотрел Мосесу Артуровичу в глаза:

– Жид?!

Мосес Артурович мотнул головой:

– Армянин.

– А я говорю, жид пархатый, – рявкнул рейсер.

– Армянин я.

– Мусульман?

– Православный. Крещёный, – дрожащими пальцами Мосес нашарил под рубахой старинный серебряный крест. Бандит сильным рывком сорвал украшение с шеи старика:

– Подходяще. Ну, молись, армянин, перед смертью, раз ты крещёный. Батюшки исповедовать уж прости нету.

Он поставил старика на ноги, толкнул в сторону берёз и достал из подсумка нож. Мосес глухо вздохнул:

– Покурить бы на дорожку отсыпал, прежде чем убивать.

Чуть помедлив, беззубый достал, портсигар и бросил в траву самокрутку. Наклониться поднять её, а затем встать, не показывая, что колени трясутся, было делом нелёгким. Но как же сладок был крепкий табачный дым… Один из рейсеров, шрамолицый и злой на вид, подошёл к беззубому показать добычу. Золингеновские бритвы и ножницы вызвали интерес.

– Дед, а зачем ты с собой эти штуки таскаешь? Кто ты вообще такой, почему в лесу спишь? – лениво спросил беззубый.

– Я мирный старик, парикмахер, – хриплым шёпотом выдавил Мосес, – хожу по деревням, людей стригу, масло для волос продаю. Чем я вам помешал, товарищи военные?

– Уважает… – хохотнул беззубый, – Товарищи! Военные! И не соврал, дед, мы служилые люди Божьего Атамана Ильи-Пророка. Военные. Скоро край будет наш, пусть тогда кто попробует слово вякнуть. Парикмахер, говоришь… Баб стрижёшь?

– Был мужским парикмахером. Причёсываю, стригу, брею, крашу, педикюр могу сделать, мозоли срезать, кровь пустить, чирей вскрыть, банки поставить или пиявок, – (тут Мосес врал – пиявок он никогда в жизни даже в руках не держал).

Беззубый поскрёб в затылке.

– Мозоли говоришь… А за бородою умеешь ухаживать?

– Всё умею, – твёрдо сказал Мосес Артурович, он почуял, что пахнет жизнью.

Две недели он волокся вслед за отрядом. Угнаться за здоровенными мужиками лет на двадцать его моложе, было тяжко. Помогало только ясное понимание – отстанет – убьют. По дороге собрали дань с двух сёл и пожгли отдалённый хутор. У Мосеса сердце кровью обливалось от предсмертных воплей скотины и криков детей, но сделать он ничего не мог. Наконец, ввечеру пятнадцатого дня пути, они добрались до места.

Деревня Спас-Углы была огорожена мощным сосновым тыном с воротами. На башенке стоял часовой, за забором надрывались собаки. Вернувшихся рейсеров встретили радостным шумом, навстречу выбежали женщины, дети, за ними степенно вышли взрослые мужики. Часть отряда осталась у ворот разгружать добычу и отвечать на приветствия. Беззубый потащил пленника дальше, к трёхэтажной, разукрашенной искусной резьбой хоромине. На крыльце уже ждал гостей батюшка-атаман. Мосес Артурович обомлел – он забыл, что на свете бывают такие волосы. Рыжая грива Божьего Атамана Ильи Пророка свисала до того места, где у женщин бывает талия, роскошная борода прикрывала живот. Подойдя к ступенькам, беззубый склонил голову:

– Благослови батюшка, твоими молитвами живы вернулись.

Атаман хлопнул ручищей по плечу беззубого:

– Благословляю! Докладывай… хотя нет, погоди. Это что за жидок с тобою?

– Не жид, батюшка атаман. Армянин крещёный. Парикмахер.

– Борода моя тебе, босорылому, спать не даёт?! Сгубить решил божью благодать?! Христопродавец!!! – налившись кровью вдруг заорал атаман. Беззубый пал на колени:

– Упаси боже, батюшка! Этот, – он ткнул в Мосеса Артуровича, – за волосами ухаживать умеет по всякому, чесать как надо, маслом мазать, чтобы росли лучше… Мозоли срезает!

– Мозоли? – атаман утих так же быстро, как и взъярился, – мозоли это хорошо… Эй ты, жидок, звать тебя как?

– Мосес Артурович. Я армянин, – парикмахер задумался на мгновение, – Ваше Превосходительство!

Атаман хохотнул:

– Ишь, ловок… Превосходительство, хорошо сказал. Мосес… Мойша что ли? А говоришь, что не жид. Ладно, пойдёшь в дом, к бабам, возьмёшь, что тебе нужно. И чтоб через час у меня на пятках ни одной мозоли не было. А порежешь или сбежать задумаешь – пристрелю. Пошёл!

Атаман наградил парикмахера тычком в спину и повернулся к беззубому:

– Докладывай, Ангел!..

По счастью в хоромах нашёлся тазик, на кухне подходящий маленький нож и горсть соды, горячей воды тоже было не занимать. Осмелевший парикмахер вышел во двор, нащипал подорожника, листьев берёзы, ромашек… И минут через сорок Мосес Артурович чутко сидел рядом с пышущим паром тазом, в который Илья-Пророк соизволил поставить свои вонючие ноги – похоже, батюшка-атаман с рождения их не мыл. Клиент остался доволен. Осмелев, Мосес Артурович робко попросился на волю, за что получил по морде хозяйской дланью. «Служить будешь, человека из тебя, Мойша, сделаем!» повелел атаман. «Хату ему, бабу в жёны и за ворота не выпускать!» Гогочущие рейсеры тут же притащили одноглазую, тощую как берёза, немолодую вдову. Божий Атаман Илья-Пророк торжественно обвенчал её с новым мужем и велел до утра не показываться ему на глаза.

Неожиданную жену звали Аграфеной, у неё была довольно большая, но совершенно разваленная халупа на южном краю села, подле тына, курятник с пятком плешивых кур, огородик и пятеро деток. Тринадцатилетняя красавица Любава, две подлёточки, веснушчатые близняшки Лёлька и Лилька, десятилетний дурачок Юра, и только начавший ходить Пашка. Когда потешный кривоногий пацанёнок приковылял поздороваться с новым дядей и, поломавшись для виду, согласился пойти «на ручки», Мосес Артурович в первый раз за две недели перестал жалеть о своём приключении. Он подхватил тёплого, чумазого малыша, неловко тронул губами макушку в младенческом белёсом пуху, и отвернул лицо, пряча подступившие слёзы. «Ишь, ирод… детишек любит» – умилилась хмурая Аграфена.

Брака как такового у них не вышло – то ли стар был Мосес Артурович, то ли «лучёвка» сделала своё дело, то ли дети во сне ворочались, то ли сама вислогрудая, высохшая супруга не прельстила – бог весть. В остальном же на удивление они сладились, поутру новобрачная встала первой, чтобы подать мужу завтрак – жалкую, маленькую яичницу (половину Мосес всё равно скормил Пашке). Заев угощение чёрствым хлебом Мосес Артурович прошёлся по хате, высматривая, что тут можно отладить, но взяться за молоток не успел – примчался парнишка от атамана, мол парикмахера требуют, расчесать драгоценную бороду перед утренней службой. Приказали – так приказали. Покорный Мосес Артурович подровнял, подмаслил и уложил роскошную бороду Ильи-Пророка, попробовал взяться за гриву и отступился – мол, после бани бы, с маслом репейным да частым гребнем и то заботы часа на два. Атаман легко согласился – на днях свадьба, перед ней банька, тогда и расчешешь. А пока ступай молиться со всеми честными хрестьянами.

Служба прошла на площади, перед хороминой. Жители Спас-Углов собрались приложиться к иконе Спаса, обменяться с соседями братскими поцелуями и послушать короткую, но весьма энергичную проповедь Ильи-Пророка. Атаман пообещал скорое процветание и наступление божьего царства, красочно описал, что именно сотворит небесное воинство с врагами и нехристями, не признающими последнего из пророков, скупо похвалил Беззубого-Ангела за успешный рейд, приказал выпороть за нерадивость пастуха Якова и повелел начинать хоровой гимн во славу Христа, Богородицы и Пророка. Все сельчане истово повторяли за атаманом слова кощунственной молитвы. Мосес Артурович удивился – похоже люди и вправду сочли святым этого вшивого, неопрятного рыжего жулика. Когда народ разошёлся – кто на работы, кто за добычей, кто охранять границы, – его снова позвали в хоромину. Четырём жёнам Пророка тоже нужен был парикмахер – посоветовать кремы и маски для лица и волос, срезать мозоли и поухаживать за ногтями. Три жены были веселы, щебетали и наперебой выхваляли мастера, четвёртая уныло сидела в углу, обхватив руками живот. «Выгонят её завтрева, – радостно сообщила Мосесу Артуровичу самая молодая, – у ней в пузе детки не держатся, троих скинула».

Так и вышло – на следующий день перед службой несчастную бабу со всеми пожитками спихнули со ступенек хоромины с наущением возвращаться к родне. Днём парикмахер причесал на девичник молодую невесту – пышнотелую тихоню лет шестнадцати с жиденькими, но длинными русыми волосами. Вечером собственноручно вымыл голову атаману, намазал репейным маслом, вычесал гребнем вшей, выстриг несколько колтунов и посоветовал впредь собирать кудри в косы хотя бы на ночь. За что и был наказан – Илья Пророк тут же повелел Мойше впредь каждый вечер заплетать ему волосы, а заодно чесать пятки перед сном. После бани начался мальчишник во всей красе – атаман с приближёнными гуляли, пили чистый, как слеза, самогон, и хвастали подвигами. Вскоре Мосеса Артуровича затошнило – не от выпитого, от баек. Он терпеть не мог запаха крови и полагал жизнь человеческую самым ценным из божьих даров. К тому же с молоком матери впитал уважение к женщине, к чуду зачатия и рождения. Очень сильно хотелось уйти, но пришлось дожидаться, пока Пророк налакается как свинья и отправится спать. Под присмотром бдительного охранника он заплёл атаману волосы на ночь, и убедился, что причёска не помешает пьяному. Можно было отправляться домой. У ворот парикмахера остановила кухарка, вручив солидный кусок свинины и бутыль самогона – за труд.

Довольная Аграфена покормила мужа тёплой картошкой, вознамерилась налить рюмочку, но Мосес Артурович отказался. Вместо этого он велел бабе выйти с ним до курятника и там, подальше от чужих ушей стал расспрашивать – кто таков Божий Атаман, откуда взялся и почему мужики его слушают. Оказалось, Его Превосходительство объявился в деревне через месяц после войны, во главе небольшого, но хорошо вооружённого отряда. Захватить власть в селе, где половина людей еле таскала ноги, было несложно. Но держать под дулами автоматов толпу сельчан Илье показалось делом неблагодарным. Он заявил, что избран богом, небесные ангелы хранят его от радиации и нашёптывают пророчества о конце света и скором пришествии Христа. В доказательство он предъявлял безупречную шевелюру, железное здоровье и, казалось, неиссякаемую мужскую силу – а ведь в деревне первый год после войны почти никто из мужиков не мог.

Ей, Аграфене, тоже выпало попробовать благодати – только сыночек родился глупый. А у других и здоровенькие рожались, да и до сих пор рожаются – половина деток в селе Ильичи. Пашка, он от второго мужа – первый умер в Смоленске, он свекровь навестить поехал – там и остался. А со вторым, Шуркой-пришлым, её атаман у колодца венчал. Хорошо жили, только Шурка крут был – и ногами бивал и кулаком проходился по пузу. Один разок не досмотрела – дурачок в суп чихнул – так Шурка его порешить хотел, еле-еле собой прикрыла, он по лицу ботинком вдарил, с тех пор глаз высох. Застрелили его у Гагарина, когда Пророк в дальний набег ходил. Вернулся б – и Пашку не доносила б. А так огородиком пробавлялись, грибами, Любавка с семи лет помогала везде, раньше и козочка-кормилица блеяла, так о прошлом годе сломала ногу пришлось зарезать… Да, а Илья-Пророк правду чуял – где что творится, откуда враги придут, какая погода будет. Больных, случалось, руками лечил, кому помогало. Когда собаки из лесу попёрли – загодя велел изгородь ставить, тын уже потом выстроили. И никто село не жёг, не грабил, живность не уводил. Наоборот, вся округа Спасо-Углы почитает столицею, Пророку кланяется, дань шлёт. У них даже два рабочих трактора есть и армейская бронированная машина, бензин Ангел выменивает в Покровке, на мясо. А пушки чугунные местный умелец отлить в яме придумал. Одна взорвалась, остальные стреляют – редко, но метко, отбиться пока хватает. Так что дай бог Божьему Атаману Илье-Пророку долгой жизни…

На следующий день была свадьба. Рейсеры гуляли шумно, мужики держались скромнее. Невеста счастливой не выглядела. Почему – Мосес Артурович понял, увидев её наутро после брачной ночи – заплаканную, избитую, с вырванными волосами. Похоже, мужу супруга не угодила. Илья-Пророк повадился бить её каждый день, а после первого выкидыша выгнал вон и взял новую жёнку, из пленных. Той повезло больше – она забеременела тотчас и через несколько месяцев уже гордо носила острое пузико. Жизнь в селе шла своим чередом. Пару раз случались пограничные стычки, взбунтовалась деревня Грязищи и рейсеры выжгли её дотла. Кто-то рождался, кто-то умирал, кого-то пригоняли вместе с коровами и лошадьми из других областей. Пророк читал свои проповеди, пару раз в месяц и вправду впадая в припадки то ли ясновидения то ли безумия. Однажды во время приступа он разоблачил заговор, троих мужиков и бабу вытащили из толпы и тут же, на глазах у всех расстреляли. Унылый Мосес Артурович каждый вечер заплетал атаману волосы, умащал драгоценную бороду и по отдельному повелению чесал пятки, пока повелитель не соизволит заснуть. С атаманскими жёнами было проще – у трёх старших закучерявились отрастающие шевелюры, мягкие и красивые – за одно это они готовы были носить чудо-мастера на руках.