Текст книги "Призраки (Рассказы)"

Автор книги: Вернон Ли

Соавторы: Уильям Джейкобс,Фрэнк Стоктон,Маркус Кларк,Екатерина Скобелева,Элджернон Блэквуд,Эллен Глазго
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Вы казались такой смущенной, что я подумала, не случилось ли чего, – сказала она. – Вы что-то увидели в гостиной?

– Она была там все это время – каждую минуту! Вы прошли сквозь нее, когда подкладывали полено в огонь. Возможно ли, что вы не видели ее?

– Нет, я ничего не заметила, – испуганно созналась горничная. – Где же она стояла?

– На ковре перед камином, подле мистера Вандербриджа. Чтобы подойти к огню, вам пришлось пройти прямо сквозь нее, но она даже не шевельнулась. Не сдвинулась с места ни на дюйм, чтобы уступить дорогу.

– О, она никогда не уступает дорогу. Ни живым, ни мертвым.

Есть предел человеческому терпению.

– Господи! – вскричала я раздосадовано. – Да кто же она?!

– Разве вы не поняли? – казалось, Хопкинс искренне удивлена. – Кто же еще, как не первая миссис Вандербридж! Она умерла пятнадцать лет назад, всего лишь год спустя после свадьбы. Поговаривали, будто с ее именем был связан какой-то скандал, но все удалось замять, и мистер Вандербридж так ни о чем и не узнал. Она не отличалась добрым нравом, вот что я вам скажу, хотя, по слухам, он души в ней не чаял.

– И она все еще держит его в своей власти?

– Он не может позабыть прошлое, вот что с ним такое, и если будет продолжать в том же духе, то закончит дни в сумасшедшем доме. Видите ли, она была очень молода, еще совсем дитя, и он вбил себе в голову, что виновен в ее смерти. Если хотите знать мое мнение – думаю, это она внушила ему такую мысль.

– Вы имеете в виду?.. – Я была так взволнована, что не могла толком сформулировать вопрос.

– Я имею в виду, что она преднамеренно преследует его, намереваясь свести с ума. Она всегда была такой: ревнивой и придирчивой, из тех женщин, что подчиняют и подавляют своих мужчин, а я частенько размышляла – хотя какой из меня философ! – не уносим ли мы с собой в иной мир все эмоции и слабости, которые найдутся даже у лучших из нас. И вера в то, что мы обязаны будем в загробной жизни работать над собой, пока не освободимся от них, кажется мне вполне обоснованной. Во всяком случае, так говорила моя первая госпожа, и более здравой идеи я не слышала.

– Но разве нет способа прекратить все это? Что предпринимает миссис Вандербридж?

– Ах, сейчас она не в состоянии что-либо исправить. Это свыше ее сил, хотя она обращалась к одному врачу за другим, и испробовала все средства, какие только могла придумать. Но, понимаете ли, у нее связаны руки, потому что она не может говорить об этом с мужем. Он не знает, что ей все известно.

– И она ничего не скажет ему?

– Скорее умрет… В противоположность той, другой, она предоставляет ему свободу, не желает подчинять и подавлять. Такова уж ее натура, – на мгновение она промедлила и затем добавила уныло: – Я-то думала, может, у вас получится хоть что-то изменить?

– У меня? Но я для них совсем чужая!

– В этом-то все и дело. Возможно, именно вы сумеете прижать эту особу к стенке… да и отчитать как следует!

Идея была столь смехотворной, что я невольно расхохоталась, несмотря на взвинченные нервы:

– Да ведь все подумают, что я сошла с ума! Представьте только, как я останавливаю призрак посреди комнаты и выкладываю все, что думаю о нем!

– Тогда попробуйте хотя бы поговорить с миссис Вандербридж. Для нее будет большим облегчением узнать, что вы тоже видите эту женщину.

Но на следующее утро, когда я спустилась к миссис Вандербридж, то обнаружила, что она слишком больна, чтобы увидеться со мной. В полдень к ней вызвали сиделку, и целую неделю мы трапезничали вместе в маленькой буфетной наверху. Эта дама оказалась вполне сведущей в своем деле, но я уверена: она даже не заподозрила, что в доме есть какая-то иная опасность, кроме гриппа, который подхватила миссис Вандербридж в тот вечер в опере. Ни разу в течение этого времени я не видела той, другой, хотя бы мельком, но чувствовала ее присутствие всякий раз, когда покидала свою комнату и проходила по холлу внизу. И сознавала так же ясно, как если бы лицезрела ее воочию, что она где-то затаилась и наблюдает, наблюдает за нами…

В конце недели миссис Вандербридж послала за мной, чтобы продиктовать несколько писем, и когда я вошла в ее комнату, то нашла ее лежащей на кушетке, а рядом стоял чайный столик. Она попросила меня налить чаю, поскольку сама была очень слаба, и я заметила, что на ее щеках по-прежнему играет лихорадочный румянец, а огромные глаза неестественно блестят. Я надеялась, что она не станет затевать разговор, потому что люди в таком состоянии могут наболтать лишнего, а затем винят во всем собеседника; но едва я заняла свое место у чайного столика, как она сказала хриплым, все еще простуженным голосом:

– Мисс Ренн, с того самого вечера я хотела спросить вас… вы… вы не заметили за ужином ничего необычного? Вы ушли с таким выражением лица, что я подумала… подумала…

– …будто я могла что-то заметить? Да, это правда, – решила сознаться я.

– Вы видели ее?

– Я видела, как в столовую вошла женщина и села за стол. И удивилась еще, почему слуги обходят ее стороной. Я разглядела эту гостью вполне отчетливо.

– Невысокого роста, худенькую и бледную, в сером платье?..

– А волосы, темные и тонкие, точно шелк, были разделены на прямой пробор и закрывали уши… Впрочем, облик у нее был настолько неприметный и расплывчатый – вы понимаете, о чем я, – что описать его трудно. Но все же я наверняка узнаю ее, если встречу снова.

Мы говорила приглушенными голосами, и неосознанно придвинулись ближе друг к другу, когда мои ослабшие руки оставили в покое чайный прибор.

– Тогда вы знаете, – сказала миссис Вандербридж серьезно, – что она действительно приходит… что я не сошла с ума… Это ведь не галлюцинация?

– Я тому свидетель. Могу поклясться. Неужели мистер Вандербридж не видит ее?

– Не так, как мы. Он уверен, что она существует лишь в его воображении, – затем, после неловкой паузы, миссис Вандербридж неожиданно добавила: – Понимаете, на самом деле она – порождение его разума, его мыслей о ней. Вот только Роджер не сознает, что она зрима и для других.

– Так это он вызывает ее к жизни своими воспоминаниями?

Она склонилась еще ближе ко мне, дрожа, и лихорадочный румянец вспыхнул с новой силой.

– Есть только одна сила, способная вернуть ее… сила мысли. Для нее нет другого пути… Порой эта женщина оставляет нас в покое на долгие месяцы, потому что Роджер думает о чем-то другом, но с недавних пор, с того времени, как он заболел, она с ним почти неотлучно, – всхлип вырвался у миссис Вандербридж, и она утопила лицо в ладонях. – Полагаю, она все время пытается проникнуть в наш мир… просто слишком бесплотна… и не имеет какой-либо зримой формы, кроме той, что грезится Роджеру, когда он воскрешает в памяти ее образ. А это горестные, болезненные воспоминания, полные чувства вины. Видите ли, он считает, что разрушил ее жизнь, потому что она умерла во время беременности… за месяц до того, как ребенок должен был появиться на свет.

– А если бы он помнил ее другой, она сама изменилась бы? Перестала жаждать мщения, если бы он прекратил воображать, что она хочет за все расквитаться?

– Это лишь одному Богу известно. Я все думала, думала, как же умилостивить ее…

– То есть, по-вашему, она существует в реальности? За пределами его разума?

– Как я могу сказать? Кто из нас знает хоть что-нибудь о загробном мире? Она существует в той же степени, как я существую для вас или вы для меня. Быть может, только наши представления друг о друге и имеют значение… ведь лишь они нам доступны?

Это была слишком глубокая мысль, чтобы я могла оценить ее по достоинству; однако, не желая показаться глупой, я сочувственно пробормотала:

– А присутствие бывшей жены делает его несчастным?

– Она медленно убивает его… и меня. И приходит именно за этим, не сомневаюсь.

– Вы уверены, что она может появляться и исчезать, когда захочет? Возможно, она просто вынуждена прийти всякий раз, как ваш муж думает о ней?

– О, я задавала себе тот же вопрос снова и снова! Несмотря на то, что Роджер неосознанно призывает ее, она, безусловно, преследует нас по собственной воле: у меня всегда было такое чувство – оно не оставляет меня ни на мгновение, – что она могла бы вести себя по-другому, если бы пожелала. Я изучала ее характер годами, пока не узнала его как вызубренную наизусть книгу, и пусть она всего лишь призрак, но я абсолютно убеждена, что ее дух желает зла нам обоим. Если бы все зависело от Роджера, неужели он не положил бы этому конец, как по-вашему? Неужели не заставил бы ее сменить гнев на милость, если бы мог?

– Но что будет, если он вспомнит о том, какой любящей и нежной она была когда-то?..

– Не знаю. Я готова сдаться… но это соперничество будет для меня смертельным.

Она не преувеличивала. Шли дни, и наблюдая, как она медленно чахнет и тает, словно умирая голодной смертью, как постепенно увядает ее красота, я начала сознавать, что она говорила правду. Чем упорнее миссис Вандербридж сражалась с призраком, тем яснее я видела, что битва будет проиграна, что она лишь понапрасну тратит силы. Такой неуловимой и при этом вездесущей была ее противница, что борьба с ней напоминала попытки справиться с отравленным воздухом – бесплотным, но при этом заражающим все вокруг. Схватка изматывала миссис Вандербридж и действительно была смертельной, как она и сказала; но врач, который ежедневно отмеривал ей дозу лекарств – уже возникла необходимость в присутствии врача – не имел ни малейшего понятия, с какой болезнью борется. В эти ужасные дни, по-моему, даже мистер Вандербридж не подозревал всей правды. Он был настолько погружен в прошлое, настолько увяз в своих воспоминаниях, что настоящее казалось ему сном. Это было, пожалуй, извращение естественного порядка вещей: мысль стала более реальной для всех его чувств, чем любой материальный предмет. Да, призрак одерживал победу, и мистер Вандербридж напоминал человека, едва очнувшегося от действия наркотика. Он бодрствовал лишь наполовину и только отчасти замечал происходящие события и окружающих его людей. О, я сознаю, что из меня плохой рассказчик и многие эпизоды я излагаю невнятно, вскользь! Но я настолько привыкла толковать о мире вещественном, что почти забыла слова, способные описать нечто незримое. Призрак в доме был для меня более реальным, чем хлеб, который я ела, или пол, по которому ступала, тем не менее, я не могу со всей точностью передать ту атмосферу, в которой мы жили день за днем, – тревогу, неопределенное беспокойство, тайный ужас, заставляющий шарахаться от каждой тени, и вечное чувство, что кто-то незримый с утра до ночи наблюдает за нами. Для меня остается загадкой, как миссис Вандербридж вытерпела все это, не утратив рассудок, и даже сейчас я не уверена, что ей удалось бы и дальше сохранять здравомыслие, если бы не наступила, наконец, развязка. Я испытываю горячую признательность судьбе за то, что случайно этому поспособствовала.

В один из дней на исходе зимы миссис Вандербридж после завтрака попросила меня помочь ей очистить старый письменный стол в одной из комнат наверху. «Я хочу, чтобы оттуда вынесли всю мебель, – пояснила она, – ее купили в злосчастный период, и я собираюсь избавиться от нее и освободить место для тех чудных вещичек, которые мы привезли из Италии. В ящиках стола нет ничего ценного, разве что письма матери мистера Вандербриджа до ее замужества».

Я была рада, что она может думать о чем-то столь практичном, как перестановка мебели, и с чувством облегчения последовала за ней в слабо освещенную комнату над библиотекой, где все окна были плотно закрыты и чувствовалась некоторая затхлость. Много лет назад, как поведала мне однажды Хопкинс, первая миссис Вандербридж занимала этот кабинет совсем недолгое время, а после ее смерти муж частенько запирался здесь по вечерам. В этом, догадалась я, и заключалась тайная причина, почему моя хозяйка вознамерилась избавиться от мебели. Она решила очистить дом от любых ассоциаций с прошлым.

Несколько минут мы разбирали письма из ящиков стола, а затем, как я и ожидала, миссис Вандербридж наскучило это занятие. У нее нередко случались резкие перемены настроения, и я была готова к ним, даже если они накатывали внезапно. Помню, что она только что просматривала старое письмо – и вот уже вскочила нетерпеливо, бросила его в огонь нечитаным и взяла с кресла какой-то журнал.

– Разберитесь тут сами, мисс Ренн, – сказала она, доверчиво полагаясь на меня. – Если что-нибудь покажется вам достойным внимания – отложите… Но я лучше умру, чем буду копаться во всем этом.

Здесь хранились по большей части личные письма, и, продолжая аккуратно их подшивать, я думала, как же глупо, что люди хранят столько ненужных бумажек. Мистер Вандербридж представлялся мне человеком методичным, однако беспорядок в столе произвел на меня удручающее впечатление, поскольку сама я склонна была все систематизировать. Ящики были полны нерассортированных документов: то и дело я натыкалась на стопки деловых расписок и квитанций вперемешку со свадебными приглашениями или посланиями от какой-то пожилой леди из Италии, длиннейшими и скучными, но написанными изящным и очень женственным почерком. Я изумлялась тому, что человек, достигший такого богатства и положения в обществе, как мистер Вандербридж, настолько небрежно относится к своей корреспонденции, пока не вспомнила те туманные намеки, которые Хопкинс порой допускала в наших полуночных беседах. Возможно ли, что он действительно утратил разум на многие месяцы после смерти первой жены, проведенные в затворничестве, наедине с воспоминаниями? Этот вопрос все еще вертелся у меня в уме, когда я разглядела имя адресата на одном из конвертов – «миссис Роджер Вандербридж». Что ж, вот и нашлось хоть какое-то объяснение этому небрежению и беспорядку! Стол принадлежал не хозяину дома, а его покойной жене, и мистер Вандербридж пользовался им лишь в первые месяцы после ее смерти, когда, предаваясь отчаянию, едва ли вскрыл и прочитал хоть одно письмо. Трудно представить, что он делал долгими вечерами, когда сидел здесь в одиночестве. Так стоит ли удивляться, что горестные размышления навеки лишили его покоя?

Час спустя я благополучно разобрала письма и разложила их в разные стопки, намереваясь спросить у миссис Вандербридж, следует ли мне уничтожить наименее важные. Те письма, которые она особенно хотела сохранить, все никак не попадались под руку, и я уже хотела прекратить поиски, когда, пытаясь силой открыть тугой замок одного из ящиков, случайно нажала на что-то; распахнулась маленькая дверца встроенного тайника, и глазам моим предстал темный предмет, который раскрошился и распался на части от одного прикосновения. Склонившись ближе, я рассмотрела ссохшийся комок. Некогда он представлял собой букетик цветов, и обрывок алой ленты все еще украшал хрупкие стебельки, скрепленные проволокой. В этом выдвижном ящичке кто-то хранил дорогое сердцу сокровище. Растроганная этой романтичностью, я осторожно собрала весь прах в тонкую оберточную бумагу и, ощущая сопричастность чужой тайне, уже собралась было отнести свою находку к миссис Вандербридж в гостиную. И только тут обратила внимание на пачку писем, перевязанную серебряным шнурком. Поначалу я решила, что именно их искала так долго. Но шнурок порвался, едва я взялась за него, и, подбирая рассыпанные по столу письма, я невольно прочитала словечко-другое сквозь прорехи в конвертах и поняла, что это любовные послания, написанные, по моим подсчетам, лет пятнадцать назад мистером Вандербриджем своей первой жене.

«Возможно, хозяйке будет больно увидеть их, – размышляла я, – но у меня нет права их уничтожать. Придется отдать ей».

Когда я вышла из комнаты с письмами и цветочным прахом в руках, то подумала вдруг: что если отнести все это мужу, а не жене? Но затем – думаю, тут сказалась моя неприязнь по отношению к призраку, – я решительно сбежала вниз по лестнице.

«Благодаря этим письмам та, другая, обретет новую силу, ведь мистер Вандербридж будет думать о ней больше обычного, – сказала я себе. – Так что ему не видать их вовек. Не видать – уж я об этом позабочусь». Мне, безусловно, приходило в голову, что миссис Вандербридж вполне может в порыве благородства отдать письма мужу: она была способна поступить вопреки своей ревности, – но я решила, что, пожалуй, успею отговорить ее. «Если та, другая, и способна навсегда вернуться в этот мир, произойдет это в тот момент, когда письма попадут к нему», – повторяла я, торопливо пересекая холл.

Миссис Вандербридж лежала на кушетке возле камина, и я сразу заметила, что она плакала. Сердце у меня разрывалось при виде горестного выражения на ее милом личике, и я чувствовала, что сделаю все на свете, лишь бы успокоить ее. В руках миссис Вандербридж держала книгу, но, по-моему, вряд ли прочитала хоть страницу. На столике возле кушетки уже горела электрическая лампа, а вся остальная комната была погружена в полумрак: день выдался сумрачным и зябким, и казалось, вот-вот пойдет снег. Неяркий свет радовал глаз, но едва я вошла в комнату, мною завладело настолько тягостное чувство, что от него хотелось бежать прочь из этого дома, на холод и ветер. Если вам доводилось бывать в доме с привидениями – доме, где властвует незабываемое прошлое, – вы поймете то острое ощущение тоски вплоть до мурашек по коже, которое одолевало меня всякий раз, когда в доме начинали сгущаться сумерки. Уверена, что дело не в моей чувствительности – ведь от природы я наделена жизнерадостным нравом, – а в общей атмосфере, в воздухе, которым мы дышали.

Я рассказала миссис Вандербридж о письмах, а затем, опустившись на ковер возле нее, бросила в огонь тот сор, что остался от цветов. Неприятно сознаваться, но я почувствовала мстительное удовольствие, наблюдая, как его пожирает пламя; и в тот момент, несомненно, я бы с превеликим удовольствием отправила следом и призрака. Чем больше я узнавала о «той, другой», тем больше склонялась к тому, что Хопкинс права в своих суждениях о ней. Да уж, ее поведение и при жизни, и после смерти служило доказательством тому, что «она не отличалась добрым нравом».

Я все еще смотрела в огонь, когда возглас миссис Вандербридж – то ли вздох, то ли всхлип – заставил меня резко обернуться к ней.

– Но это не его почерк, – сказала она растерянно. – Это действительно любовные письма, адресованные ей… но не от него.

Несколько секунд она молчала, нетерпеливо перелистывая страницы, так что я слышала только шелест бумаги.

– Это письма не от него, – повторила она, наконец, – печальная и суровая, как воплощение неумолимого рока. Голос ее звучал торжественно. – Они написаны после свадьбы, но другим мужчиной. Она не была верна ему, пока была жива. Не была верна, даже когда он принадлежал ей по праву…

Я вскочила на ноги и склонилась к ней:

– Значит, вы можете избавить от нее своего мужа. Можете освободить его! Достаточно показать письма – и он поверит.

– Да, мне достаточно показать ему письма… – миссис Вандербридж смотрела куда-то вдаль, на пляску порожденных огнем теней, как будто видела перед собой ту, другую. – Достаточно показать письма… – я уже поняла, что она говорит не со мной. – …И он поверит.

– Ее власть над ним развеется! – вскричала я. – Он увидит ее в ином свете. Ах, неужели вы не понимаете? Не можете понять? Это единственный способ заставить вашего мужа думать о ней по-другому. Единственный способ навсегда разорвать нить воспоминаний, которая связывает их.

– Да, я понимаю, это единственный способ… – медленно проговорила она – и только произнесла эти слова, как дверь распахнулась, и вошел мистер Вандербридж.

– Я собирался выпить чашку чая, – начал он и добавил шутливо: – Что это вы тут обсуждаете, о каком способе речь?

Я поняла, что это решающий момент – судьбоносный для обоих, и когда муж миссис Вандербридж устало опустился в кресло, я с мольбой взглянула на нее, а затем на письма, в беспорядке разбросанные вокруг. Будь моя воля, я бы бросила ему эти листки в порыве ярости, способной пробудить его от вечной апатии. Неистовая вспышка – вот что, по моему мнению, требовалось в данном случае. Вспышка, буря, слезы, упреки – все то, чего он никогда не дождется от жены.

Минуту-другую миссис Вандербридж сидела неподвижно, не прикасаясь к письмам, и смотрела на него задумчиво и нежно. По выражению ее лица – такого прекрасного и, в то же время, печального – я догадывалась, что она вновь унеслась мыслями в нематериальный мир и созерцает сейчас духовный, а не телесный облик любимого человека. Беспристрастным внутренним взором она видела и его, и ту, другую: пока мы медлили, я постепенно начала ощущать ее присутствие. Вот появилось в отсветах пламени бледное лицо, стали видны локоны, похожие на завитки дыма, а во взгляде засверкала злоба, смешанная с горечью. Никогда я не чувствовала так остро, что неприкрытая враждебность, мрачная решимость скрывается за серой, расплывчатой дымкой зримой формы.

– Единственный способ, – сказала миссис Вандербридж, – заключается в том, чтобы сражаться честно, даже когда борешься со злом.

Ее голос звенел точно колокольчик, и с этими словами она поднялась с кушетки и встала во всем блеске красоты против бледного призрака прошлого. Ее словно озарял неземной свет – свет ликования. Его сияние на миг ослепило меня. Он был похож на пламя, очищающее атмосферу от скверны, от мерзости и распада. Миссис Вандербридж прямо смотрела на призрака, и в ее голосе не было ненависти – только бесконечное сочувствие, бесконечная печаль и доброта.

– Я не могу обойтись с тобой вот так, – сказала она, впервые на моей памяти отбросив отговорки и недомолвки и открыто обращаясь к существу перед собой. – В конце концов, ты мертва, а я нет, и нечестно сражаться с тобой подобным оружием. Я сдаюсь. И возвращаю его тебе. Если я не способна завоевать и удержать что-либо честным путем, значит, это не принадлежит мне. И в действительности он твой.

И вот, когда мистер Вандербридж вскочил в испуге и двинулся к ней, она стремительно повернулась и бросила письма на жарко пылающие угли. Когда он нагнулся, чтобы выхватить из камина уцелевшие страницы, ее гибкая, изящная фигурка встала между ним и пламенем; и такой эфемерной, такой легкой она выглядела, что я увидела – или мне только почудилось, как просвечивает сквозь нее огонь.

– Единственный путь, мой дорогой, и есть правильный, – сказала она мягко.

После этого – по сей день не знаю, в какой именно миг, – я осознала, что призрачная женщина придвинулась ближе, но от нее не исходят более ни страх, ни угроза, ни злоба. На мгновение она предстала передо мной со всей отчетливостью, и такой я не видела ее прежде: юной, кроткой и – только одно слово тут подходит – любящей. Проклятие как будто обратилось в благословение, поскольку, пока мы находились рядом с ней, у меня появилось странное чувство, что нас окутывает некий мистический, умиротворяющий свет – впрочем, словами его не описать, ведь он ни в малейшей степени не напоминал что-либо известное мне. Это было пылание без пламени, сияние без жара – и все же ни одно из этих описаний здесь не подходит. Будет понятнее всего, если я назову это чувство просветлением – блаженством, способным примирить тебя с тем, что ты ненавидел когда-то.

Не сразу я осознала, что это была победа добра над злом. Не сразу заключила, что миссис Вандербридж сумела одолеть прошлое единственным доступным ей способом. Она одержала верх благодаря смирению, а не сопротивлению, нежности, а не силе, отречению, а не жажде обладания. Ах, много, много позже я пришла к выводу, что она лишила призрака власти над собой, избавив его от ненависти. Она изменила воспоминания о прошлом, и в этом был залог ее триумфа.

В тот момент я не поняла этого. Не поняла, даже увидев, что призрака нет более в отсветах пламени. Он исчез бесследно – осталась лишь приятная для глаз игра теней на старом персидском ковре.