Текст книги "Рассказы о Чарлзе Дарвине"
Автор книги: Вера Корсунская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Евангелие сатаны
– Да, всё это мои друзья, друзья естественного отбора, – сказал Дарвин, показав широким жестом на самые разнообразные предметы, лежавшие у него в кабинете на столе и на полке камина.
Чего только здесь не было! Сухие плоды и семена, гербарии, тарелки с илом, в которых под стеклянными колпаками зеленели проростки. В маленькие бутылочки с солёной водой опущены мешочки с семенами разных растений. Скелеты голубей, кроликов, домашней и дикой утки. В небольшом стеклянном цилиндре свились в клубок дождевые черви, а в баночке рядом к стенкам прилипли моллюски. В папках хранились выписки из книг, таблички с записями опытов и наблюдений.
– Сделано ещё очень мало, – вздохнул он, обращаясь к Лайелю. – Когда-то вы дали мне добрый совет: опубликовать в печати краткий очерк с изложением моих взглядов. Но, видите ли, каждое утверждение потребовало целого полчища фактов, пришлось писать со всей возможной полнотой.
Лайель долго молчал, задумчиво глядя в окно.
– Дорогой Дарвин. Вы знаете, чем был вызван мой совет? Вы собираете материалы около двадцати лет. Ведь ещё в сорок четвёртом году у вас был написан краткий очерк о происхождении видов. С тех пор многое прибавилось, не правда ли? Так чего же ждать? Пусть будет сначала напечатана статья, а тем временем вы подготовите большой труд, – убеждал Лайель.
– От всей души благодарю вас за сочувствие. Действительно, ещё много лет назад я узнал, как происходит приспособление живых существ к среде. С тех пор я непрестанно думал об этом, но, вероятно, каждое положение должно быть подтверждено огромным количеством фактов, доказательств. Вот почему я начал писать труд, в котором хочу дать полное изложение моей теории. Попутно же приходится ещё и ещё выпытывать у природы её тайны, а с ней можно говорить, как вы знаете, только на языке опытов и наблюдений. Значит, нужно время и время.
– И как успешно подвигается ваш труд? – опять заговорил Лайель, после паузы. Доводы Дарвина ему казались убедительными. И если он советовал спешить с выступлением в печати, то лишь из опасения, что кто-то опередит его друга.
– Да у меня уже больше половины написано. Ещё несколько лет, и книга будет готова.
Проводив гостя, Дарвин пошёл прогуляться по своей любимой дорожке.
Весна вступила в свои права. Снег давно стаял. По-весеннему щебетали птицы, пахло молодыми листьями. С деревьев летели лёгкие пушинки. Всюду из земли пробивалась свежая зелень.
«Природа нам представляется ликующей, но мы не видим или забываем, что птицы, которые беззаботно распевают вокруг нас, по большей части питаются насекомыми, значит, постоянно истребляют другие живые организмы. А за птицами или их яйцами охотятся хищные птицы и звери…»
Дарвин часто думал об этом.
Все верующие люди считают, что растения, животные и сам человек созданы богом, и вся природа славит своего творца. Нет, не находит ученый в природе этой красоты и согласия, наоборот, он видит всюду битву за жизнь. Яйца, семена, проростки, молодь, взрослые организмы постоянно истребляются другими живыми существами. Как-то он сосчитал, сколько взошло растений на маленьком клочке земли в три фута длиной и два шириной: их оказалось 357. Насекомые и слизни уничтожили из них 295.
Кто не знает, как много желудей даёт дуб! А прорастает-то ничтожная доля: мыши, белки, птицы поедают их в огромном количестве. Чуть выглянут молодые проростки дуба, как начинают сами глушить друг друга. Сколько их при этом гибнет! Всех опасностей для молодого нежного растения не перечесть! Случаются заморозки, трава может заглушить… Поднимется дубок повыше – нападут гусеницы, да и бури не пролетают бесследно над его зелёной головой.
Только самые сильные, самые крепкие устоят в этой жестокой борьбе с подобными себе, с другими организмами, со стихией. Иногда борьба со стихией оказывается самой главной в жизни организма.
Дарвин вспомнил открытые площадки в горах Южной Америки, где росли только мелкие приземистые деревья и кустарники. Кажется, что судорога свела их ветви, до того они были искривлены, и не потому что их теснили другие растения. Климат, ветры – вот в чём причина.
Когда-то он взобрался на чёрные скалы острова св. Елены. На скале было спокойно и безветренно, он вытянул руку за край её и неожиданно ощутил буйный ветер. Понятно, что деревцо, растущее на такой скале, будет искривляться.
Вспомнилось и то, что на островах, открытых ветрам со всех сторон, встречались только низкорослые растения. Там было много стелющихся растений, образующих дерновые подушки… Всюду жизнь, и всюду борьба за жизнь!
…«Надо продолжать писать со всей возможной полнотой», – повторил Дарвин слова, сказанные им Лайелю в кабинете.
Когда он вошёл в гостиную, миссис Дарвин играла на фортепьяно.
– Продолжай, продолжай, мой друг! – С этими словами он сел в широкое удобное кресло у камина. И, как всегда под её игру, на него сошло спокойствие. Не то, чтобы он перестал размышлять. Нет, он продолжал думать, но мысли не беспокоили, не тревожили, а текли плавно и размеренно.
Потом сели играть в шашки, оба они любили вечером, отправив детей спать, заниматься этим.
– Твой ход, дорогой Чарлз!.. Ты прозевал опять. Я выиграла, – радостно вскричала Эмма.
– Ах, это ужасно! Я опять в проигрыше, пятую партию подряд проиграл. – Дарвин отодвинул шашечную доску и встал. – Нет, я не буду больше играть. Мне решительно не везёт.
– Это оттого, что ты сегодня несколько рассеянный, поэтому и проигрываешь. Иначе ты обязательно одержал бы победу! – Миссис Дарвин раскаивалась, что позволила себе выиграть несколько раз подряд.
– Ты в самом деле не считаешь, что я уж так плохо играю?
– Совсем не считаю. Я нахожу, что у тебя можно выиграть, только когда ты невнимателен.
Оба рассмеялись.
– Мне ещё надо взглянуть, как ведут себя мои моллюски, живы ли?
– Да-да, посмотрим вместе!
В кабинете на тарелке лежала лапка мёртвой утки. На ней ползало десятка два очень молодых пресноводных моллюсков. Дарвин внимательно осмотрел лапку, легко встряхнул её, потом посильнее, ещё сильнее: улитки не сваливались.
– Ты помнишь, Эмма, мой кошмар?
– Ещё бы! Как распространяются пресноводные улитки?
– Так вот, эта тайна открыта и довольно просто, хотя я долго не мог додуматься… в чём секрет. Они ползают на мёртвой лапке почти сутки и живут без воды. А если это утка живая, так за 15–20 часов она может улететь за 600–700 миль, может попасть на океанический остров. Опустится там на речку или пруд, и перенесённые ею моллюски будут на новоселье.
Миссис Дарвин ушла к детям, а Дарвин ещё просматривал свои записи о прорастании семян в солёной воде.
Получалось так: семена некоторых растений, например спаржи, капусты, салата, редиса, пролежав по нескольку дней в воде, состав которой учёный подогнал под состав морской, не потеряли способности давать всходы. Значит, морские волны могут переносить семена. Наконец, животные, разве они не являются хорошим транспортом для них? Найденные в погадках птиц семена прорастали, поэтому нет ничего чудесного и в появлении растений и животных на самых отдалённых, затерянных в океане островах.
Эти факты были очень важны для подтверждения основной, главной идеи труда Чарлза Дарвина. Она заключалась в том, что всё в природе происходит только по её законам, а не по воле божьей.
Когда Дарвин открыл, что породы домашних животных и сорта культурных растений выведены путём искусственного отбора, он невольно задал себе вопрос: а не происходит ли и в природе отбор? Ведь в чём суть искусственною отбора? – В истреблении негодных особей и сохранении лучших. Имеет ли место такое истребление в природе?
И вот началось великое множество подсчётов потомства разных растений и животных.
Сколько производится потомства и сколько остаётся в живых? Куст мака даёт свыше тридцати тысяч семян, одно растение крестовника – больше двадцати тысяч. В одном плоде кукушкиных слёзок Дарвин насчитал 186 300 семян. Летом растения приносят несметные количества семянок, коробочек, крылаток, орешков и других плодов с заключёнными в них семенами. У рыбы тысячи и сотни тысяч икринок.
Каждое живое существо, каждое растение со своим потомством могло бы взять в плен весь земной шар и не оставить клочка свободного пространства… если бы не было в природе истребления. Выживает ничтожная часть потомства любого организма. Ответ ясный: истребление в природе происходит, и в огромных размерах.
Новый вопрос: кто же избранник природы, чья жизнь сохраняется? И кому суждена гибель?
В потомстве одной пары животных всегда имеются различия. Разве найдёшь двух одинаковых щенят или крольчат. Семена из одного плода непременно чем-нибудь отличаются друг от друга. Одно семя тяжелее, другое длиннее, третье выделяется по окраске. Все животные и растения изменчивы. А раз это так, то одни из их потомков могут оказаться более подходящими к условиям жизни, чем другие.
Всё зависит от того, как сложится обстановка в природе. В одних условиях прорастёт семя, у которого кожура потоньше. А иногда оказывается толстая оболочка выгоднее, потому что она защищает всходы от ненастья. В одних случаях выгоднее раньше прорасти, в других (если, например, наступили весенние заморозки) – это может стать причиной гибели.
В каждом поколении выживают только наиболее подходящие к среде, все же остальные погибают. Дарвин назвал этот процесс естественным отбором.
Всем известно, что в полярных странах животные обычно имеют белую окраску, а тигр в джунглях полосатой расцветки, лев по цвету сливается с жёлтым песком пустыни. В поле жаворонок и перепёлка спасаются от преследования неподвижной позой. Муха похожа на осу. Цветок шиповника тонким ароматом привлекает насекомых. Мелкие цветки ржи, опыляемые ветром, невзрачны. Всё это результаты естественного отбора.
Дарвин открыл, как создавались все эти тонкие приспособления любого живого существа к его среде.
Много прошло времени, говорил Дарвин, прежде чем он понял причину многообразия живых существ на Земле. Понять её помогло его учение об искусственном отборе. И вот каким образом.
Почему так разнообразны породы домашнего скота и сорта культурных растений? – Потому что, желая полнее удовлетворить свои потребности, человек вёл искусственный отбор в разных направлениях. В одних случаях он оставлял на племя тех лошадей, которые быстро бегали, и получал скаковые породы. В других случаях оставлял на племя лошадей, отличившихся способностью переносить большие тяжести, и вывел тяжеловозов. Лошади с промежуточными признаками его мало интересовали: ему были нужны «крайности». Так были выведены от общих предков резко отличающиеся друг от друга породы лошадей. Человек поступал таким же образом с крупным рогатым скотом, курами, голубями.
Этот процесс Дарвин назвал расхождением в признаках.
Постепенно он пришёл к мысли, что в природе также происходит процесс расхождения в признаках, но только без вмешательства человека. Естественный отбор идёт в разных направлениях.
На океанических островах, например, он приспособил растения к ветрам, в тропиках – к жгучему солнцу и ливням, в солёных озёрах – к жизни в рассоле.
И ещё к одному выводу перешёл учёный.
Чем разнообразнее строение и жизненные особенности потомков какого-нибудь вида, тем легче им завладеть большим пространством и притом с более разнообразными условиями, тем быстрее этот вид будет размножаться и распространяться.
Но приспособленность организмов только относительно хороша. Любая особенность строения, любая выработанная поколениями привычка помогает в борьбе за жизнь только в определённых условиях. Прекрасная броня имеется у черепахи и отлично защищает её на земле. Но хищная птица поднимает черепаху ввысь и бросает о землю. Панцирь даёт трещины, от него откалываются кусочки, и тогда клюв и когти птицы не встречают уже преграды.
Ночные бабочки собирают нектар преимущественно с белых цветков, заметных ночью, и полёт бабочек к таким цветкам целесообразен. Но ночные бабочки летят и к огню, хотя гибнут при этом: они принимают его за цветки. Некоторые жуки, опыляя цветки, прогрызают венчики, и цветки засыхают, не успев завязать плодов. Ёж свёртывается в колючий клубок, если ему грозит опасность, но лиса катит его к ручью или речке. В воде ёж становится беспомощным: мускулатура у него расслабляется, и иглы больше не страшны лисе.
Ко времени Дарвина в науке накопилось очень много описаний разных растений и животных и данных об их строении и жизни.
Но каким же образом изменялись организмы, что заставляло их изменяться? Почему так разнообразны виды растений и животных? Бессильные разрешить эти загадки природы, многие учёные опять приходили к старому ответу: такова божья воля.
Только Дарвин разгадал великую тайну природы, открыв закон естественного отбора. Именно естественный отбор привёл живую природу к разнообразию и совершенству, он действовал в незапамятные времена, действует теперь и будет действовать вечно.
Никаких сверхъестественных сил, никакого бога в природе нет. В ней царят только её собственные законы, – вот к какому выводу неизбежно приводила теория Дарвина об естественном отборе. И он отлично понимал, какую бурю негодования она вызовет.
«Евангелие сатаны», – так Дарвин сам назвал свою теорию. – Надо хорошо обосновать её фактами. Надо заранее продумать, какие возражения последуют, разобрать и показать их несостоятельность.
– Евангелие сатаны, – смеётся он с друзьями Гукером и Гексли, – а вы становитесь его проповедниками. У меня должно быть три судьи: Гукер, Гексли, Лайель. Если вы меня признаете, мне не страшны никакие нападки.
Некоторые главы и страницы давались с большим трудом. Дарвин снова и снова переделывал их, стараясь написать как можно понятнее… «Ну, что ты хочешь сказать? – говорил он сам себе. – Что?»
И он вслух произносил фразы, которыми желал выразить свою мысль, прислушиваясь к ним как будто со стороны. Наконец удачный оборот речи находился, и Дарвин записывал его на бумагу… Ещё несколько лет, и евангелие сатаны будет готово к печати.
…18 июня 1858 г. Дарвин сидел у себя в кабинете в тяжёлом раздумье: «Вот оно и случилось так, как предсказывал Лайель. Опередили! И какое удивительное совпадение мыслей»…
Перед учёным лежала только что полученная им рукопись Альфреда Уоллеса, натуралиста, работавшего в это время на Малайском архипелаге.
«Даже странно представить, что два человека, из которых один в Англии, другой где-то в океане, могут, не сговариваясь друг с другом, написать одно и то же. У Уоллеса – небольшая статья, а у меня книга растёт и растёт». – В волнении Дарвин ходил по кабинету. Он был расстроен. – «Ах, наверное, всё же надо было в своё время послушаться Лайеля и опубликовать хотя бы небольшую статью… Двадцать лет назад я записал свои первые мысли о происхождении видов, двадцать лет трудился над их обоснованием. Теперь же вся оригинальность моего труда пропала… Нет, напишу Лайелю, – решил он, – статья Уоллеса превосходно написана. Её надо печатать прежде.
А может быть, всё-таки сначала напечатать свою книгу, а потом уже хлопотать о публикации очерка Уоллеса? Ведь Гукер, Лайель в Англии, Аза-Грей в Америке и многие другие знают, что я раньше Уоллеса написал свой первый очерк, ещё шестнадцать лет тому назад… Право на моей стороне».
Нервы Дарвина и без того расстроены до предела: малютка сын тяжко болел скарлатиной. Неужели смерть придёт и за ним? Семь лет назад она отняла у них общую любимицу всей семьи – Энни… И сейчас ещё в сердце отца звучит её нежный голосок:
– Удивительно приятное питьё вы мне дали, дорогой папа. Не огорчайтесь, мне не так уж плохо…
«Энни… Чудятся её лёгкие шаги на лестнице, она приносит ему немного нюхательного табаку, который он очень любил нюхать, но не хотел особенно развивать в себе эту привычку… Какая очаровательная женщина из неё бы вышла… Теперь она была бы взрослой девушкой… О, Энни… И снова смерть стоит у порога Дауна… Бедная Эмма, день и ночь она пытается облегчить страдания ребёнка!
…Но всё-таки публиковать свою книгу раньше статьи Уоллеса бесчестно. Это невозможно! Это низко. Может быть, ему напечатать небольшую статью страниц на десять?» И он спрашивает друзей, как ему поступить.
Лайель и Гукер написали, что необходимо собрать все документы, свидетельствующие о том, как давно Дарвин работает над вопросом о происхождении видов, его ранние очерки и послать вместе со статьёй Уоллеса в Линнеевское научное общество.
– Отвезите этот пакет в Кью и передайте его в собственные руки сэру Гукеру. – Голос Дарвина глухой и срывается. Старый слуга бережно берёт свёрток и молча кланяется доктору Дарвину… Такое несчастье в семье… мальчик умер, тяжело больны другие дети. Ах, горе, горе!.. Миссис Дарвин уж так убивается.
Епископ, голубятня и бульдог
– Брань и презрение невежественных людей очень мало меня обижают, но страшно становится от другого. Я вижу, что мои мысли часто искажают, передают их неверно. Вот это ужасно… Ужасно, потому что часто судят о моей книге со слов, не прочитав её, – тихо сказал Дарвин, обращаясь к жене.
«Да, много шума было за эти несколько месяцев», – подумала миссис Дарвин и ничего не сказала вслух.
24 ноября 1859 г. Дарвин опубликовал книгу «Происхождение видов». Это была не та, которую он писал два года назад, до получения рукописи Уоллеса. Он написал за это время новую книгу, меньшего объёма, и её раскупили в один день, потому что имя Дарвина уже было хорошо известно читающей публике по другим его книгам. Особенно хорошо принимали издание и переиздания его «Дневника путешествия».
Последняя книга сразу многих озадачила. Правда, «судьи», как Дарвин назвал Гукера, Гексли и Лайеля, одобрили, и это было важнее всего. Высказали одобрение и некоторые другие учёные.
Но служители церкви и религиозно настроенные люди заволновались, а похвалы «Происхождению видов», опубликованные в печати, только усилили их раздражение. И в ответ не замедлили появиться враждебные статьи. Книгу Дарвина ругали за её безбожное содержание.
– По крайней мере, я всегда могу сказать, что честно и обдуманно пришёл к своим взглядам, – прошептал Дарвин, медленно прохаживаясь по гостиной. Миссис Дарвин шила у окна. – Скоро будут наши друзья, – сказал он, посмотрев на часы.
– Во всяком случае наш Горас – убеждённый сторонник теории естественного отбора! Да, да, – подтвердил Дарвин, поймав удивлённый взгляд жены. – Вчера сын заявил мне: «Если бы все убивали гадюк, они стали бы меньше жалить». Я согласился с ним и сказал, что в этом случае их стало бы меньше. Горас даже подосадовал на мою несообразительность, заметив, что он совсем не это имел в виду: «Более робкие гадюки, которые уползали бы при встрече вместо того, чтобы кусать, выживали бы, и в конце-концов они перестали бы совсем кусаться». Видишь, какой мог быть естественный отбор трусов!
– Едут! Приехали! – Френсис вбежал в гостиную, сообщая, что гости, Гукер и Гексли, приехали.
– Победа, победа, епископ сражён, – громко сказал Гукер, входя в комнату и сердечно приветствуя хозяев.
– Расскажите всё, всё по порядку, мистер Гукер, и вы, мистер Гексли, – попросила хозяйка дома.
– Да, да! Я с нетерпением жду вас и очень огорчён тем, что не мог сражаться вместе с вами.
– Дорогой Дарвин, вы сделали самое большое. Вы дали нам оружие, которым мы можем бороться со всеми врагами «Происхождения видов». Им будут сражаться и другие, потом… когда нас уже не станет! – Пылкие слова Гексли до глубины души растрогали Дарвина, и он отвернулся, чтобы скрыть охватившее его волнение.
И Гукер начал свой рассказ о диспуте, который состоялся 30 июня 1860 г. в Оксфордском университете, где знаменитый епископ Уильберфорс, блестящий оратор, публично выступил против Дарвина и его книги «Происхождение видов».
– Заседание пришлось перенести в библиотеку. Собралось около тысячи человек. Сидели на подоконниках, и всё-таки многие должны были разместиться на лужайках во дворе.
– Что же за публика пришла? – не удержалась от вопроса миссис Дарвин.
– Самая различная. Много пышно разодетых леди из почитательниц епископа; конечно, много духовных лиц, репортёров газет и журналов. Пришли профессора, студенты. Царило общее оживление. Сначала был доклад американского учёного «Об умственном развитии Европы», потом ещё несколько небольших выступлений; всё ждали епископа. Наконец он появился за кафедрой, встреченный громом аплодисментов.
– Епископ сказал, – продолжал Гукер, – что теория естественного отбора совсем не убедительна и не правдоподобна. Кто докажет изменчивость растений и животных, о которой пишет Дарвин? А голуби, эта знаменитая голубятня, на основе которой Дарвин построил свой искусственный отбор, вся история голубей, кто же ей поверит!
Строить научные заключения на голубятне, – продолжал епископ, – это по меньшей мере смешно. А ведь мистер Дарвин придаёт происхождению домашних пород голубей от дикого горного голубя исключительно важное значение. Во всех своих рассуждениях о природе он исходит из искусственного отбора. Но каждому ясно: одно дело разводить голубей, а совсем другое – заниматься наукой!
Гукер умолчал о том, как подшучивал и издевался епископ над Дарвином и его последователями, как разыгрывал изумление перед смелостью человека, который выступает, по мнению епископа, со столь слабыми доводами в пользу своей теории. Голос епископа становился торжественным, как во время проповеди в церкви. Он негодовал по поводу оскорблений, нанесённых Дарвином привычным верованиям. И в такт его округлённым фразам и жестам негодующе качали головой важные леди и чопорные джентльмены. Обо всём этом Гукер не счёл нужным говорить.
– Епископ очень сожалел, что мистер Дарвин запутался в дебрях своих нелепых рассуждений вместо того, чтобы идти столбовой дорогой натуралиста, изучать мудрость бога в его творениях. Величие же и мудрость творца проявляются «в форме телец, в которых испаряется кровь», и в «цветах и плодах каменноугольной эпохи».
– Не удивляйтесь, дорогой Дарвин, ошибкам епископа. Он блестяще доказал своё полное невежество в естественных науках. Я продолжаю свой отчёт, – сказал Гукер. – Публика ничего не заметила, но кто-то из студентов даже вслух расхохотался. Учёные улыбались. Епископ продолжал говорить.
«Кто может думать об эволюции, о превращении одних видов в другие, когда есть такие удивительные, совершенно не подчиняющиеся обычным законам животной жизни органы, как аппарат, образующий яд у ядовитых змей и свойственный только им? Из чего он мог образоваться?»
Теперь студенты засмеялись ещё более дружно. Они могли бы объяснить епископу, что яд у змей выделяется железами, устроенными по общему типу желёз ротовой полости. На студентов тотчас зашикали, и они замолчали. А епископ тем временем грозно спрашивал: «И когда вообще кто-нибудь видел и точно доказал происхождение, превращение одних видов в другие? И до каких пределов мы должны допускать это превращение? Неужели можно верить тому, что все более полезные разновидности репы в огороде стремятся сделаться людьми?»
Дарвин не выдержал и закрыл лицо руками: «Вот оно самое страшное – искажение его мыслей».
– Не расстраивайтесь, дорогой друг! Послушайте, что произошло дальше. А дальше епископ выкинул такую штуку, которая и погубила его. Слушайте. – «Я хотел бы спросить у профессора Гексли, который сидит против меня, – неожиданно сказал епископ, – и готовится разорвать меня на части, когда я кончу свою речь, что он думает о происхождении человека от обезьяны? Считает ли он, что он сам происходит от обезьяны со стороны дедушки или со стороны бабушки?»
Теперь пусть Гексли сам повторит то, что он сказал епископу.
Гексли улыбнулся.
– Я сказал, что ваша теория – не отвлечённая теория; она лишь связывает нитью рассуждений огромное количество фактов разного рода… Теория эта сложная и многосторонняя. Не утверждая поэтому, что все её части безусловно подтверждаются, я всё же думаю, что это лучшее объяснение видов, какое только было когда-нибудь предложено. Я стою здесь в интересах науки и не выслушал ещё ничего такого, что бы могло повредить моей августейшей клиентке.
Потом я отметил грубые ошибки, допущенные епископом в его речи. Цветковых растений в каменноугольную эпоху вообще не было, поэтому нельзя говорить о цветках и плодах того времени; кровь не испаряется в форме телец; коротконогие овцы Америки, о которых говорит Дарвин, пример, известный в литературе и практике.
Что же касается происхождения человека от обезьяны, то, конечно, это не надо понимать так грубо. Здесь речь идёт только о происхождении человека через тысячи поколений от общего с обезьяной предка. Но если бы этот вопрос мне был предложен не как предмет спокойного научного исследования, а как предмет чувства, то я бы ответил так.
– Весь зал замер в ожидании, что ответит Гексли, – вставил Гукер, – так серьёзно и с достоинством он говорил. Пожалуй, я закончу теперь. Гексли сказал: «Человек не имеет причины стыдиться, что предком его является обезьяна».
В самых отдалённых уголках зала услышали его отчётливый голос: «Я скорее бы стыдился происходить от человека, беспокойного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в своей собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых он не имеет никакого представления…»
Студенты и часть публики разразились настоящей бурей аплодисментов, по достоинству оценив удар, направленный на епископа.
– Дорогой Гексли! – воскликнул Дарвин.
– А Гексли так заключил свою речь: «…чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора красноречивыми отступлениями и ловким обращением к религиозным предрассудкам…»
– Ну, что ещё добавить? – сказал Гукер. И он рассказал, что многие из присутствующих были смущены всем происшедшим. По чувству справедливости, они должны были признать, что епископ позволил себе «неджентльменскую выходку, назвав бабушку и дедушку Гексли обезьянами». Следовательно, он заслужил ответ Гексли. И все с жаром обсуждали слова епископа и ответ Гексли.
– Позвольте, милый Гукер, теперь мне сказать о вашем выступлении, – заявил Гексли. – Вот что было дальше в Оксфорде. Когда волнение несколько улеглось, председатель попросил высказаться Гукера. Тот не заставил себя упрашивать. Он коротко и резко сказал, что, очевидно, епископ Уильберфорс совсем не читал «Происхождения видов», а берётся судить об этом произведении, к тому же не зная элементарных основ ботаники. Гукер заявил, что он признаёт теорию Дарвина, так как она объясняет многие факты из жизни и строения растений, а в особенности факты географического распространения их на земном шаре.
Выступил ещё натуралист Леббок и в простой, ясной форме поддержал теорию Дарвина. Епископ молчал. Собрание было закрыто.
Многие студенты и учёные в этот день «обратились» в новую веру; и долго ещё раздавались восторженные восклицания молодёжи в честь Гексли.
– Дорогой Гексли, вы берёте врага мёртвой хваткой, как это делает бульдог: схватит за горло и не выпускает! От вас пощады не жди! – обратился Дарвин к молчавшему Гексли.
– Я как-то писал вам, что держу наготове и оттачиваю свои когти и клюв. Как видите, это пригодилось! Писал я и о том, что на вас посыплется брань и насмешки, будут и искажения ваших мыслей. Но лай дворняжек не может беспокоить вас.
– Сколько беспокойства я вам причинил, – грустно сказал Дарвин, – не уверяйте меня, что это не так. Моё утешение в одном: если бы я не поднял всей этой грязи, всё равно кто-нибудь другой вскоре это сделал. – Голос его окреп, глаза твёрдо и серьёзно смотрели из-под сильно нависших бровей. – Я уважаю вашу отвагу…
– Дорогой Дарвин, – воскликнул Гексли, – будьте уверены, вы заслужили вечную благодарность всех мыслящих людей!
Победа в Оксфорде имела большое значение. Урок, полученный епископом, отлично показал, что никому нельзя браться за критику нового учения, если в нём не разбираешься. Каждый, кто рискнёт на это, может оказаться в смешном положении подобно епископу Уильберфорсу, над которым теперь потешались даже его почитатели.
Оксфордское сражение подняло дух и самого Дарвина. Он в этом очень нуждался: буря враждебных отзывов приводила его к мысли, что он написал «Происхождение видов» недостаточно убедительно. Плохое здоровье не позволило ему самому выступить в Оксфорде. Это блестяще сделали друзья его «евангелия сатаны», как он называл своё учение. Они составляли авангард возраставшей с каждым годом армии дарвинистов. В России, в Германии, в Америке нашлись горячие поклонники Дарвина. Он знал все научные труды, которые можно было использовать для защиты нового учения. Дарвин писал единомышленникам, где нужно выступить в печати или публично, что надо разбить в возражениях противников, кого полезно завербовать в число друзей.
Тихий Даун с его голубятней превратился в боевой штаб дарвинистов, и душой его был сам Чарлз Дарвин. Вместе с тем Дарвин продолжал работать над улучшением последующих изданий «Происхождения видов».
