Текст книги "Как я была маленькая (издание 1954 года)"

Автор книги: Вера Инбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Кукольная клиника

В маленькой комнате, где теперь жили мы с тётей Нашей, мне был отведён отдельный уголок; там я была; полной хозяйкой.

Мама подарила мне стенной шкафчик, в котором раньше была у нас домашняя аптечка. Теперь это был гардероб для кукол: кукольные платья висели там во весь рост. На столике лежали книжки с картинками, цветные карандаши, бумага и ножницы для вырезывания. Под сырой тряпочкой – глина для лепки.

На стене висели рисунки моей работы: деревенский бабушкин домик, окружённый мальвами, портреты кота Василия со спины и больной куклы Танечки с закрытыми глазами и повязкой на лбу. На гвоздике в гарусной сетке висел мяч.

Кукла Танечка была прехорошенькая, с настоящими белокурыми локонами и тёмными, тоже настоящими, ресницами. Зубки у неё были беленькие, фарфоровые, на щеках – ямочки.

Танечку привезли мне из Москвы. Я начала с того, что хорошенько вымыла ей голову тёплой водицей с мылом. Я считала, что после путешествия это просто необходимо.

И что же случилось? Локоны отклеились, щёчки побледнели, глаза закрылись и больше не открывались. Танечка тяжело захворала.

Другие мои две куклы выглядели тоже не очень хорошо, особенно тряпичный негритёнок Джимми. Он весь так протёрся, что больно было смотреть на него. Тётя Наша сказала:

– На нём и вправду лица нет. Но ты не беспокойся, мы всё это исправим.

Она взяла две бусины и сделала негритёнку новые глаза. И он так живо и весело взглянул на нас этими блестящими, выпуклыми глазёнками, что я засмеялась от удовольствия.

Красными нитками тётя Наша подправила Джимми губы, а из чёрной вязальной шерсти навертела узелков: получились взамен старых новые, густые, вьющиеся волосы.

– Да он ещё лучше, чем был! – с восторгом воскликнула я.

– Погоди, это ещё не всё.

И тётя Наша нарядила Джимми в шапочку с кисточкой и пунцовую курточку. Прелесть что такое!

Третью куклу звали Золушкой. Иначе никак нельзя было – уж очень плохо она была одета.

Но тётя Наша сказала:

– Не всегда же бедняжке возиться с золой у очага. Мы сделаем Золушку такой, какой она была на балу.

И Золушка получила платье, обшитое кружевом, нитяные чулочки и, самое главное, белые бальные туфельки, сшитые из старой лайковой перчатки. Теперь не стыдно было поехать на самый лучший бал и встретить там принца.

Всё это было отлично. Но как же быть с Танечкой?

– Ей я ничем помочь не могу, – вздохнула тётя Наша. – Придётся отнести её в кукольную клинику.

– А разве есть такая? – с волнением спросила я.

– Конечно. Завтра же мы пойдём туда.

Окно кукольной клиники выходило на улицу. За стеклом стояла большая румяная кукла в шляпе и рукой указывала на входную дверь. Мы вошли.

В клинике пахло клеем. На столе были расставлены баночки и скляночки, разложены щипчики, кисточки, гвоздики, крючки и нитки. На полке под стеклом сидели и лежали больные и здоровые куклы.

Кукольный мастер, надев очки, внимательно осмотрел нашу Танечку, сказал, что ничего опасного нет, и просил прийти через неделю.

Через неделю Танечка вернулась домой такая же белокурая и розовая, какой приехала из Москвы. Она снова открывала и закрывала глаза. И я нарисовала новый её портрет и повесила рядом с портретом кота Василия со спины.

Как устроена луна

В зимние сумерки раздаётся звонок. Побросав неодетых кукол, я бегу к дверям. Я догадываюсь, кто пришёл: это Дима. Его часто приводят к нам ночевать.

Дима входит со своей мамой, весь красный от холода. Он так засыпан снегом, что его сначала обметают веничком и только потом снимают с него шапку и шубу.

Димина мама уходит, оставив у нас Диму до следующего вечера. Мы с ним убегаем играть в столовую. И я сразу замечаю, что Дима чем-то очень гордится, что у него, очевидно, какая-то важная новость. Уж не получил ли он в подарок перочинный ножик, о котором давно мечтал?

Однако для ножика ещё рано. Он обещан Диме к тому времени, когда у него все передние молочные зубы сменятся настоящими и он станет большим мальчиком. Но пока что выпал один только зуб, и то Дима раньше времени выдернул его ниткой. И всё же Дима действительно получил очень интересный подарок: маленький компас.

Компас похож на крошечные часики, только под стеклом у него не две стрелки, а одна, магнитная. Эта тоненькая подвижная иголка, похожая на усик жука, как бы ни вздрагивала и ни вертелась, в конце концов всегда показывает на север.

И где бы ни находился путник – в лесу, в море или в пустыне, – стоит ему взглянуть на компас, и иголка тотчас же укажет на север. А зная, где север, легко можно определить юг, запад и восток и найти правильную дорогу.

Счастливец этот Димка! Такой чудесный подарок получил, какой мне и не снился! Но это я думаю про себя, а вслух говорю:

– Ну зачем тебе компас? Ты ведь не бываешь ни в лесу, ни в море, ни в пустыне.

– Мало ли что случается, – возражает Дима. – Вот, например, мы с мамой вчера по ошибке пошли не в ту сторону. Компас мне и пригодился. Я сразу сказал: «На этом углу должна быть кондитерская, а её нет».

Пока мы толковали о компасе – стемнело. Снег перестал падать, и сквозь полузамёрзшие стёкла глянул молодой месяц, окружённый морозным сиянием.

Лампу ещё не зажгли, а печку ещё не закрыли. И от этого в комнате было два света: голубой и огненный. Самый хороший часок, чтобы послушать какой-нибудь из папиных рассказов. Но в это время папа читает газету и не любит, чтобы ему мешали. И всё же, как будто почувствовав, что мы его ждём, папа, в своей домашней куртке, встает из-за стола с недочитанной газетой в руках.

Мы садимся втроём на диван: папа в середине, а мы с Димой по бокам. Молодой месяц смотрит на нас, а мы на него.

– Дядечка, – спрашивает Дима, – а куда это каждый раз девается старая луна, когда рождается новая?

– Да это всё та же луна, – отвечает папа. – Она у нас одна. Она вращается вокруг земли и вместе с землёй вокруг солнца. Но света луна не имеет. Её освещает солнце. И от того, как на неё падают солнечные лучи, мы видим то полную луну, то половину, то тоненький серп новорождённого месяца. Он растёт с каждым днём, пока не превращается в полную луну. А потом снова идёт на убыль. Молодой месяц – это как бы долька луны, он похож на апельсинную дольку. Да вот кстати…

Папа берёт с буфета апельсин, очищает его от кожуры и разбирает на дольки.

– Но апельсин мы видим со всех сторон, – говорит он, – а луна повёрнута к нам всегда только одной своей стороной. Что там, на той стороне, как она выглядит, мы не знаем.

– А луна песочная, глиняная или какая? – спрашивает Дима.

– Нет, скорее всего, она каменная, но лёгкая, похожая на пемзу. Кусок такой пемзы лежит у нас в ванной комнате, и, если потереть им пальцы, он отлично уничтожает пятна от химических карандашей, которые не следовало брать с моего стола…

Услыхав про химические карандаши, я проворно прячу руки за спину. Ох, уж этот папа! Ничего от него не скроешь!

Я очень рада, что как раз в эту минуту тётя Наша зовёт меня:

– А ну-ка, Верочка, иди сюда. Приведи в порядок игрушки. В таком виде их оставить на ночь нельзя.

Укладывая кукол, я рассказываю тёте Наше про маленький компас с магнитной иголкой.

– Всё это хорошо, – отвечает тётя Наша. – Но я тебе советую интересоваться не только магнитной, а и обыкновенной швейной иголкой. Скоро я начну тебе показывать различные швы. А теперь, раз ты всё убрала, можешь идти опять в столовую.

В столовой было тихо.

Папа внимательно читал газету. Дима задумчиво глядел в огонь и что-то жевал.

– А… а где же луна? – спросила я.

– Какая луна?

– Луна-апельсин.

Дима не ответил. И тогда я поняла, что он её съел. Целиком съел всё полнолуние, не оставив мне ни одной дольки.

Мне очень хотелось пожаловаться папе, но он не любил жалоб и говорил, что всё это мы должны решать сами.

А сейчас к тому же папа так закрылся газетой, что его и не видно было.

Я села в уголок и обиженно замолкла. И вдруг чувствую, что подошёл Дима и тихонько трогает меня за локоть.

– Слушай, возьми компас, – говорит он. – Я тебе его дарю. С ним и в безлунную ночь не пропадёшь.

Папа опускает газету. Слышал он или не слышал, о чём мы тут говорили? Неизвестно. У него разве узнаешь!..

Пуговица на ножке

– Ну, Верочка, – сказала тётя Наша, – сейчас мы начнём урок рукоделия. Но сначала повтори, что нужно для того, чтобы правильно шить. А ты, Дима, сядь в сторонку и не мешай нам.

– А мне и неинтересно, – ответил Дима. – Я и сам занят. Видите, у меня конюшня.

Конюшня была устроена в опрокинутом табурете. Там стояли два коня, такие же, как в деревне: Фонарь и Мальчик.

Фонарь был большой деревянный рысак на качалке, с пышной гривой. Раньше у него был и хвост, но Дима нечаянно оборвал его при запряжке. Мальчик был конёк похуже, но тоже славный: серый в яблоках, с красной уздечкой.

Диму привезли к нам в гости на два дня, поэтому он прихватил с собой и лошадей и гвозди, которые очень любил.

– Итак, – снова сказала тётя Наша, – что же нужно для правильного шитья? Во-первых?

– Во-первых, – ответила я, – нужно, чтобы свет падал на шитьё с левой стороны. Тогда всё будет светло.

– Правильно, – подтвердила тётя Наша. – Во-вторых?

– Во-вторых, чтобы ноги не висели, а упирались в пол. А если не достают до пола, то в скамеечку.

– Правильно. В-третьих?

– В-третьих, чтобы руки были чисто вымыты и сухо-пресухо вытерты.

– Совершенно правильно. И в-четвёртых?

– В-четвёртых, – ответила я с тяжёлым вздохом, – чтобы всегда был напёрсток.

– И, в-пятых, чтобы был носовой платок, а не тянуть носом, – вдруг отозвался Дима с другого конца комнаты.

– А ты при чём тут? – рассердилась я. – Сидишь в конюшне, ну и сиди! Тётя Наша, скажи ему, чтобы он не мешал!

– Дима, – строго сказала тётя Наша, – хотя твоё замечание насчёт носового платка правильно, я серьёзно прошу тебя не мешать нам. Теперь, Верочка, сядь, как ты сказала, и начнём «ёлочку». Этот шов называется так потому, что его стежки расположены с двух сторон вкось, как хвоинки на еловой ветке. Но прежде всего, где твой напёрсток?

Нечего делать, пришлось достать напёрсток.

С какой завистью глядела я на тётю Нашу во время шитья! Напёрсток, как пришитый, сидел у неё на пальце. А у меня он никак не держался, хоть плачь. Вот и сейчас: как только я надела напёрсток, тотчас мне стало казаться, что у меня вырос шестой палец, с которым я не знала, что делать. Вся рука так вспотела, что трудно стало держать иголку. Я старалась подтолкнуть её, но не напёрстком, а соседним пальцем. Или же я упирала конец иголки в стол и проталкивала её. Всё это было очень плохо. Я затягивала нитку до того, что стежков почти не было видно. Весь кусочек полотна сморщился, Я чуть не плакала от злости.

Тётя Наша молча следила за мной, потом сказала:

– Отложи работу. Возьми платок, вытри глаза, а заодно и нос.

– Ага! Что я сказал! – закричал издали несносный Дима.

– Медленно посчитай до десяти, как я тебя учила, – продолжала тётя Наша, погрозив Диме. – Успокойся. А самое главное – перестань злиться. Злость – плохой помощник в работе.

Я сделала всё, как сказала тётя Наша. Едва я начала считать: раз, два, три – мне стало легче. Семь, восемь… – и я совсем успокоилась.

– Теперь шей снова, – сказала тётя Наша. – Не торопись, но и не мямли. Работу держи легко, не стискивай её. Нитку клади воздушно. Не забывай про напёрсток. Вот так. Неплохо.

Я довела «ёлочку» до конца, и тётя Наша сказала:

– Довольно. А теперь перейдём к пуговицам. Представь себе, что у тебя оторвалась пуговица на пальто. Как ты будешь пришивать её? Обыкновенным образом или нет?

– Я буду пришивать её особым образом, – ответила я. – Я пришью эту пуговицу на ножке.

– Как это «на ножке»? – заинтересовался Дима. Он оставил свою конюшню и подошёл к нам. – Разве пуговица – это гриб, который растёт на ножке?

– Бывает, что пуговица отчасти напоминает гриб, – объяснила ему тётя Наша. – Или, ещё точнее, ягоду, висящую на коротеньком стебельке, только стебелёк этот нитяный. Такая пуговица гораздо удобнее застёгивается и дольше держится. Особенно важно это, когда дело касается плотной одежды, например, пальто. Сейчас Верочка на кусочке сукна покажет нам, как делается «ножка».

– Тётя Наша, я тоже хотел бы пришить пуговицу на ножке, только без напёрстка, конечно, – стал просить Дима.

– Не давай ему, тётя Наша! – сказала я. – Зачем ему уметь шить?

– А вдруг я в пустыне или в открытом море? – возразил Дима. – И вдруг без компаса, в безлунную ночь у меня отрывается пуговица на куртке. Я сейчас же пришиваю её «на ножке». Правда, тётя Наша?

– Пожалуй, что и правда, – согласилась тётя Наша. – Ну что ж, вот вам обоим по пуговице и по суконному лоскутку. Сядьте рядышком и шейте.

Дима попробовал было, но сразу же укололся и, бросив шить, сказал:

– Ты права, тётя Наша, мне это ни к чему. А когда я поеду путешествовать, у меня все пуговицы будут на проволоке. Я это давно уже решил. А пока – не можешь ли ты, тётечка Нашечка, пришить Фонарю хвост? Хоть с напёрстком, хоть без напёрстка – как хочешь.

– Нет, – отвечала тётя Наша, – хвостом мы займёмся как-нибудь в свободное время. А ты, раз уже занялся пуговицей «на ножке», изволь довести это до конца.

Хотя и неохотно, Дима так и сделал.

Волшебный смычок

На главной улице, в окне нотного магазина, на подушечке из живых цветов, была выставлена фотография знаменитого скрипача, который должен был приехать в наш город.

Скрипач был снят со своей скрипкой. Она лежала у него на левом плече, и он легко поддерживал её пальцами. В правой руке был смычок, поднятый над струнами. Лицо у скрипача было худое, неспокойное, глаза тёмные. Чёрные длинные волосы спутаны, будто их взметнуло ветром.

У этого окна всё время толпились прохожие. Но, наверно, никто в целом городе не ждал приезда музыканта с таким нетерпением, как я. Меня спросят: почему? И я отвечу: этот знаменитый скрипач был дядя Оскар, наш родственник, родной брат тёти Наши.

Я много слышала о дяде Оскаре, но никогда не видела. И вот теперь увижу.

Тётя Наша часто рассказывала, как трудно приходилось будущему скрипачу в их небогатой семье. Отец тёти Наши и дяди Оскара хотел, чтобы его сын сделался зубным врачом. «Больные зубы у всех всегда найдутся, – говорил отец. – А слушать музыку – это роскошь. Я, например, всю жизнь прожил без скрипки».

И всё же маленький дядя Оскар настоял на своём. Но как тяжело ему было!

Один раз, возвращаясь вечером от учителя музыки, он потерял смычок своей первой, самой первой детской скрипки. Футляра у неё не было. Дядя Оскар носил скрипку и смычок в холщовой сумке, которую ему сшила тётя Наша; смычок оттуда и выпал.

«Ха! – сказал отец. – Я так и знал, что из этого мальчика не выйдет скрипач!»

Но дядя Оскар пришёл в такое отчаяние, что вместо тёплой шапки-ушанки, которая зимой была тоже очень-очень нужна, ему купили новый смычок.

И вот теперь, когда дядя Оскар вырос, про него стали говорить, что у него «волшебный смычок». Знаменитый скрипач, он ездит по городам и даёт концерты по всей России и за границей.

Сколько раз ему предлагали навсегда остаться в Америке и стать американцем. Но дядя Оскар отвечал: «Приезжать к вам я буду, а жить у вас не стану».

Тётя Наша рассказывала об этом с гордостью. И мы все вместе с ней гордились таким родственником. Вот почему я так радовалась и волновалась, узнав, что дядя Оскар скоро приедет к нам, чтобы выступить здесь перед публикой и повидать тех, кого он не видел много лет. А меня он и вовсе не знал.

Задолго до приезда дяди Оскара у нас в доме только и говорили, что о нём и о его концерте. Мы с Димой не успокоились до тех пор, пока не услышали, что «дети тоже пойдут».

Накануне дня приезда тётя Наша сказала:

– Ну, пора взяться за медовую коврижку.

И она объяснила мне, что с детства это любимое лакомство дяди Оскара.

В городах, где он даёт концерты, ему подносят дорогие подарки – золотые портсигары, серебряные вазы, бронзовые чернильницы, венки, букеты. Но никто не догадался поднести знаменитому скрипачу домашнюю медовую коврижку.

Испечь такую коврижку не так-то просто. Весь секрет в том, чтобы не сделать её обыкновенной ноздреватой сладкой булкой. Но и тугой, как резина, она тоже не должна быть. Надо очень точно рассчитать количество мёда и муки. И тётя Наша рассчитала всё это так, что коврижка получилась на славу. Верхняя её корочка была густо усажена миндалинами, из которых я не тронула ни одной.

На другой день мы понесли эту коврижку в гостиницу, где остановился дядя Оскар. Он не любил, чтобы его встречали на вокзале, поэтому тётя Наша и не встретила его.

Вообще у дяди Оскара был такой характер, что никогда нельзя было знать наверняка, что он любит и чего не любит.

По дороге в гостиницу тётя Наша так волновалась, что я ей сказала то, что она мне иногда говорила: «Необходимо взять себя в руки».

Дядя Оскар жил в самом лучшем, бархатном, номере. В передней стояли горкой коричневые, как шоколад, чемоданы.

Когда мы вошли, дядя Оскар брился. Увидя нас, он с бритвой в руке и мылом на подбородке кинулся обнимать тётю Нашу:

– Сестра!.. Дорогая!.. Сюда, к окну. Дай взглянуть на тебя. О, ты плачешь… Я тоже, тоже. И эта мыльная пена… Я замылил тебя. – Он стал вытирать тёте Наше лицо полотенцем, которое тоже было в мыле.

Дядя Оскар лицом был похож на тётю Нашу, но только он был моложе. Он бегал по комнате, жевал коврижку и всё говорил, разговаривал и всё никак не мог добриться до конца.

Тётя Наша со слезами и улыбкой смотрела на него.

Пока мы сидели у дяди Оскара, ему несколько раз стучали в дверь, но он всем отвечал: «О, прошу… нельзя!» Когда ему подали в щёлку письма, он крикнул: «Вечером, вечером!»

Бегая по комнате, он вдруг наклонился ко мне:

– Ах, здравствуй, ну, здравствуй! Как ты мала! Я думал, ты больше. Какая же ты? Послушная, хорошая?

Я посмотрела на тётю Нашу и ответила:

– Я довольно хорошая.

И тётя Наша кивнула головой.

– А как ты думаешь, привёз я тебе что-нибудь? Ну, подарок.

– Я думаю, что да, – сказала я. – У вас такие большие чемоданы.

– Правда, правда. Я привёз. Но что именно, как ты думаешь?

– Я не знаю.

– Да, вот именно, не знаешь. Ты всё получишь завтра, когда я приду к вам в гости. Ведь ты зовёшь меня в гости? Да?

– Вы приходите к нам обедать, – сказала я. – Мы уже всё приготовили, но не знаем, понравится ли вам. Ведь вы капризный.

– Это кто же тебе сказал?

– Тётя Наша.

Тётя Наша покраснела, как маленькая девочка, и покачала головой. А дядя Оскар снова кинулся ей на шею.

Он был капризный, но добрый. И я осмелела:

– Милый дядя Оскар, а нельзя ли мне посмотреть «волшебный смычок»?

– Ах, и ты уже знаешь про него? Сейчас покажу.

И он вынул из скрипичного футляра тоненький, тугой смычок. Самый обыкновенный.

– А где же волшебство? – спросила я.

– Оно там, внутри. Это не видно.

– Это слышно, – пояснила тётя Наша. – Мы услышим это сегодня вечером на концерте.

А я добавила:

– И дети тоже пойдут. Но… дядя Оскар, милый, а нельзя ли, чтобы вы сейчас мне что-нибудь сыграли? Что-нибудь красивое. Хоть немножко!

– Верочка! – с укором воскликнула тётя Наша.

Но дядя Оскар не рассердился:

– Ничего, ничего. Да, я тебе сыграю. Слушай.

Он положил скрипку на плечо, как на фотографии, поднял смычок и провел им по струнам вверх и вниз, и опять вверх и вниз.

– Ну что, нравится?

– Нет, – решительно ответила я. – Это некрасиво. Вы вечером так не играйте.

– Верочка! – с ужасом закричала тётя Наша.

Но дядя Оскар рассмеялся до слёз:

– Правда, правда, ты права, это не очень красиво. Это я просто гамму тебе сыграл. А вечером будет совсем не так.

По дороге домой тётя Наша всё упрекала меня за болтливость и невоспитанность, но я не слушала её. Меня очень интересовали подарки. Но, главное, я беспокоилась: а вдруг дядя Оскар и вечером так сыграет? Мне будет совестно перед Димой. Ведь я столько рассказывала ему про «волшебный смычок».

Да, я очень беспокоилась.

Бис, бис!

– Что это с детьми? – встревожилась мама. – Застыли рядышком на стульях и только глазами ворочают.

– Это ничего, мамочка, – успокоила я её, не трогаясь с места. – Это мы так сидим, чтобы не измяться к концерту.

Мы были очень нарядны. Дима – в светлом матросском костюме, а я – в розовом платье, на голове – такой же бант. Этот бант пребольно ухватил меня за какой-то один волосок. Но, когда я хотела освободить его, тётя Наша остановила меня: «Кто хочет быть красивым, должен терпеть».

Кто хочет быть красивым!.. Да кто же этого не хочет? Хотела и я. Но, глядя на себя в зеркало, я видела, что даже розовый бант не помог мне. Вздёрнутый нос, непослушные волосы «с рыжинкой», как говорила наша Дарьюшка, а главное, до обидного маленький рост – всё это было не очень красиво. Какое сравнение с Юленькой Пташниковой! Я считала, что красивее её не найдётся, пожалуй, во всём свете.

– Да почему ты так думаешь? – спрашивала тётя Наша. – Ведь ты её вблизи даже не видела. Как следует не разглядела.

Пташниковым принадлежала большая фабрика материй. На вывеске магазина, где продавались эти материи, было написано: «Пташников и сыновья». Но этих сыновей никто никогда не видел, а Юленьку и её маму можно было видеть, когда они катались вдоль бульвара: только пыль летела или снег клубился из-под копыт серого рысака.

Юленька всегда была прекрасно одета, да это и понятно: ведь она могла выбрать себе любую материю в магазине «Пташников и сыновья». Шляпки у Юленьки были одна наряднее другой: зимой – бархатные, отделанные мехом, летом – кружевные, в цветах. Ну что за шляпки!

– А под шляпкой-то что? – допытывалась Дарьюшка.

Но что под шляпкой, я и сама толком не знала. Видела только светлые длинные локоны по плечам.

Да, так вот, значит, мы собрались на концерт.

Зал, где он происходил, был весь белый, точно выпиленный из сахара. С потолка свисала люстра, вся в хрустальных серёжках. Лампочки электрические. И насколько же они были ярче, чем керосиновые лампы, горевшие у нас дома! Мы с Димой не могли оторвать глаз от электрической люстры. И вообще мы не знали, на что нам раньше смотреть: то ли на люстру, то ли на эстраду, где стоял уже рояль, чтобы аккомпанировать на нём дяде Оскару, то ли на публику. Юленьки Пташниковой не было видно, но её мама, в кружевной пелерине и длинных белых перчатках, сидела в первом ряду.

– Как бы дети у нас не заснули, – беспокоилась мама. – Они ведь не привыкли так поздно ложиться.

Но нам было не до сна. Какой там сон!

Дядя Оскар вышел на эстраду так быстро, будто его вынесло ветром. Он глядел на публику, но никого не видел. И, когда я поклонилась ему из третьего ряда, он мне не ответил. На эстраду вышел и аккомпаниатор, худенький старичок.

Дядя Оскар положил скрипку на плечо, поднял смычок, и… я крепко зажмурилась от страха: что-то будет?

Но «волшебный смычок» сразу же запел так нежно и плавно, так легко и волшебно, что весь мой страх сразу пропал. Играй, играй ещё, милый дядя Оскар! Смотри, как все слушают тебя.

Вот девушка вся подалась вперёд на своём стуле, точно желая улететь к тебе на эстраду. Вот старый человек, сделав щиток из ладони, приложил его к уху, чтобы лучше слышать. Вот молодые люди, сидящие на хорах, приникли подбородками к барьеру. Тётя Наша закрыла лицо платком. И даже моя милая, но строгая мама вся светится добрым, счастливым выражением.

Тихо-тихо в зале. И только смычок, волшебный смычок, порхает по струнам… В конце первого отделения все просто из себя вышли от восторга и вскочили со своих мест.

– Бис, бис! – кричали все, прося повторить только что сыгранную вещь.

И дядя Оскар повторил её. Смычок будто танцевал на цыпочках, будто смеялся шепотком. Ах!..

– Как это называется? – спросила я.

– Это «Вальс-каприс», – ответила мама.

Я была поражена.

– Никогда бы не подумала, – тихонько сказала я Диме, – что каприз может быть таким замечательным!

– Это совсем не тот каприз, – сказала мама. – В музыке капризов не бывает. Это «каприс», на конце «эс», – название музыкального произведения.

Но мне он нравился и с буквой «эс» на конце.

– Бис, бис! – кричали все вокруг.

На эстраду полетели цветы и длинная белая перчатка, в которой, как мы потом узнали, была записка с приглашением на обед.

Бросила эту перчатку госпожа Пташникова, Юленькина мама. Но дядя Оскар на другой день обедал у нас, а не у них.

Посредине концерта мне вдруг показалось, что мраморные колонны как-то заплетаются в воздухе, а люстра вся опуталась длинными лучистыми нитями.

– Она сейчас заснёт, – сказал надо мной чей-то голос.

– Вовсе нет! – обиделась я.

И тут же заснула так крепко, что даже не помню, как меня привезли и уложили в постель.

Утром я была очень сконфужена: я стеснялась Димы. Но я успокоилась, узнав, что он заснул ещё раньше, чем я.