Текст книги "Как я была маленькая (издание 1954 года)"

Автор книги: Вера Инбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Четыре подарка дяди Оскара

Когда мы кончили обедать, дядя Оскар сказал:

– А теперь надо сделать так, чтобы эти тарелочки и кофейные чашки освободили стол. Он мне нужен для подарков.

По правде говоря, я уже перестала верить в них, хотя в передней, под вешалкой, лежал один из чемоданов дяди Оскара, не кожаный, а мелко сплетённый из соломы. Не из самых больших, скорее даже маленький, но всё же такой, в котором могли уместиться отличные вещи.

Чемоданчик принесли и положили на стол перед дядей. Тот встал и повыше вздёрнул рукава пиджака, чтобы свободнее было рукам: так делают фокусники. Но прежде чем открыть чемоданчик, дядя Оскар подул на него.

– Неужели пыль? – встревожилась тётя Наша.

– Ах, моя Наташа, разве у тебя может быть пыль! – рассмеялся дядя Оскар. – Я подул на этот чемодан, чтобы он немного поостыл. Он просто горит от нетерпения показать, что же в нём лежит.

Папа так взглянул на меня, что я испугалась, как бы он не сказал: «Вы вот на кого подуйте. Это вот кто горит от нетерпения». И он был прав.

Дядя Оскар открыл чемодан.

Сейчас я увижу подарки!

Но сначала я увидела папиросную бумагу. Всё было завёрнуто и перезавёрнуто. И для чего только выдумали эту бумагу! Только чтобы мучить человека.

Но вот наконец! Вот-вот-вот…

Первым из бумаги показался ящичек. А из ящичка – игрушечная швейная машинка. Она была совсем как та, на которой тётя Наша строчила мне фартуки. Совсем как большая, только маленькая. У неё было блестящее колесо с тёмной ручкой. Катушечка чёрных ниток была насажена на металлический колышек, и нитка шла оттуда в игольное ушко.

Только челнока внизу не было. Машинка шила одной ниткой. Это было не так прочно, как двумя. Но ведь зато и куклы носят свои платья гораздо бережнее, чем мы, девочки.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула я.

– Разумный, полезный подарок, – одобрила тётя Наша.

– Правда прелесть? – обрадовался дядя Оскар – Правда разумный, полезный подарок? – Он схватил со стола салфетку, сложил кончик, как заячье ушко, подсунул его под иголку и проворно завертел ручку колеса.

– Оскар! – закричала тётя Наша. – Что ты делаешь? Белое полотно чёрной ниткой!..

– Пустяки, – отмахнулся дядя Оскар. – Тут есть и белая катушка. Потом увидите.

Швейная машинка – это был первый подарок дяди Оскара.

Во втором свёртке был волчок, похожий на полосатую репку.

Я посмотрела на него с любопытством: у меня никогда ещё не было волчков, и я не знала, как играть ими. «Подарю его Диме», – подумала я.

Но не тут-то было.

– Этот волчок – мой любимец, – сказал дядя Оскар. – Сейчас ты услышишь, как он поёт. В следующий раз приеду и спрошу его, как ему у тебя жилось. Смотри-ка…

Волчок, жужжа, завертелся, понёсся по всему столу, столкнул на пол кофейную чашечку и разбил её.

– Ничего, зато блюдце осталось, – утешил нас дядя Оскар.

Тётя Наша только вздохнула. Папа с мамой смеялись.

Третий свёрточек лежал на столе. И что это… или мне показалось, но он тихонько передвинулся сам собой. Не может быть! Свёрточек ещё немного передвинулся. Все пристально смотрели на него. Я ближе подсела к папе.

Дядя Оскар, страшно довольный нашим испугом, сказал:

– Не бойтесь. Прошу вас, пусть никто не боится. Это очень спокойная вещица, не такая, как волчок. Она никуда не побежит, ничего не разобьёт, а будет тихо ходить своими лапками. Это такая тихоня. – И он вынул из бумаги маленькую живую черепаху.

Та осторожно высунула из-под своего панциря сначала головку, потом ножки и тихонько пошла по столу. Тётя Наша на всякий случай отодвинула кофейник.

– Очень любит музыку, – объяснил дядя Оскар. – Долго ездила со мной.

– Но ведь у нас никто не играет, – озабоченно возразила тётя Наша. – И потом… если она привыкла, почему бы ей и дальше не ездить с тобой?

– Значит, вы не хотите её? Она вам не нравится? Ну что ж… – И дядя Оскар стал заворачивать черепашку в бумагу.

Видно было, что он обиделся.

– Не сердись, Оскар, дорогой, – сказала тётя Наша, – но я боюсь, что она вырастет в громадную черепаху и заполнит всю нашу ванну.

– Ах, но ты ошибаешься! – воскликнул дядя Оскар. – Они растут очень медленно. Ей уже около пяти лет, а ты видишь, какого она роста.

Вот удивительно! Эта черепашка была всего на два года моложе меня!

– И потом, почему ванна? – продолжал дядя Оскар, – Моя черепаха не водяная, а сухопутная. Смотрите, у неё на лапках нет перепонок. У меня она жила в чемоданчике, вот в этом, соломенном, чтобы ей легко было дышать. Совершенная тихоня.

– Дядя Оскар, – попросила я, – пожалуйста, оставьте Тихоню у меня. Она мне нравится. Вы только скажите, чем кормить её.

– Муравьиными яйцами, – ответил дядя Оскар и подладил меня по голове. – Ты действительно хорошая девочка. В другой раз привезу тебе два волчка.

– Следует тебя похвалить, Верочка, что ты не испугалась, когда свёрток задвигался, – добавила мама.

Папа ничего не сказал, только подмигнул мне.

Но как раз в ту минуту, когда мама хвалила меня за то, что я не испугалась, в передней раздался звонок. Слышно было, как Дарьюшка кому-то отперла, кого-то впустила, о чём-то кого-то спросила. И после этого, войдя в столовую, громко сказала:

– Пришёл Гребень. Говорит – по важному делу.

Ох! Гребень!.. Пришёл-таки! Выбрал время!

Я прикрыла голову руками и как можно ниже пригнулась к столу. К счастью, никто не обращал на меня внимания: все повернулись к двери.

Сейчас я объясню, почему я так струсила.

Дело в том, что я не любила причёсываться. Как ни старалась тётя Наша осторожно расчесать мои волосы, но они были такие густые и, главное, такие кудрявые, что с ними никакого сладу не было. Гребешок путался в их кольцах, колечках и завитках. Там зацепит, там потянет. Боль такая!.. Просто хоть возьми да остригись, как Дима.

Я всячески старалась увильнуть от причёсывания.

– Страм, да и только! – ворчала Дарьюшка у себя на кухне. – Вот как заявится Кум-Гребень да как пойдёт чесать!..

И Дарьюшка рассказала, что у них в деревне, над самой речкой, возле мельничного колеса, стоит избушка, вся овитая туманом. Всюду ясный день, солнышко светит. А у мельничного колеса сырость кольцами вьётся, космами тянется. Проживает в той избушке Кум-Гребень. Из себя он высокий, костистый, серьёзный такой. Волосы жёсткие. Пальцы ухватистые. Как услышит Кум-Гребень, что живёт где-то растрёпа, тотчас же, непрошеный, заявится в то жильё. Встанет на пороге и поманит пальцем. Растрёпа выйдет за дверь. Пойдёт-пойдёт, а там и в избушку войдёт, в туман этот. И следов потом не сыщешь. Вот что бывает…

Мама была недовольна:

– Что вы, Дарьюшка, вздор какой говорите! Причёсываться необходимо, но Кум-Гребень – просто неумная сказка. Вы таких вещей не рассказывайте.

После маминых слов я успокоилась. Но всё же Кум-Гребень тревожил меня. Мама, вероятно, лучше знает. Но ведь Дарьюшка собственными глазами видела эту избушку и туман.

Кум-Гребень долго не шёл ко мне, но вот, выбрав день, когда у нас был в гостях дядя Оскар, он заявился в наше жильё.

– Сейчас я узнаю, в чём дело, – сказала тётя Наша и вышла в переднюю.

Оттуда доносились к нам голоса: её и Гребня. Тётя Наша говорила громко, уверенно. Гребень – тихо, слегка покашливая. Видно, простудился в своей туманной избушке.

– Вот в чём дело, Оскар, дорогой, – сказала тётя Наша, возвращаясь в столовую. – Просто не знаю, как тебе быть. Ты ведь утомлён, скоро уезжаешь. А тут тебя просят. Нет, я считаю, что ты не должен.

– А может быть, я всё-таки должен, – улыбаясь, ответил дядя Оскар.

– Но ведь ты даже не знаешь, о чём идёт речь.

– А может быть, я всё же догадываюсь, – сказал дядя Оскар, – Кто там пришёл? Попроси его войти.

И в столовую вошёл Гребень, Это был студент. Высокий, худой, с мягкими, зачёсанными назад волосами. Пальцы на руках самые обыкновенные. На ногах – стоптанные башмаки, да и куртка на нём потёртая.

– Простите, что я врываюсь, – сказал студент дяде Оскару, – Искал вас по всему городу, боялся, что уедете. Я от имени своих товарищей. Они так хотят вас послушать! Немногие, совсем немногие были на вашем концерте. Ведь билеты дорогие. Мы к вам с просьбой, с большой просьбой: не согласитесь ли вы дать концерт для студентов… Бесплатный.

Последнее слово Гребень выговорил совсем тихо, почти шёпотом.

– Пожалуйста, громче. Я вас плохо слышу, – сказал дядя Оскар.

Но было видно, что он всё слышал, что он шутит. Лицо у него было ласковое, доброе.

– Устраивайте концерт, – обратился он к студенту. – Пусть послушает молодёжь. Пусть.

Гребень весь покраснел от радости.

– Это будет такой подарок, такой подарок! – повторял он уходя.

Он был совсем не страшный, а наоборот – добрый, хороший. Звали его Иван Васильевич. Он стал бывать у нас, подружился со всеми нами, особенно с тётей Нашей.

* * *

Через неделю мы провожали дядю Оскара в дальние края.

Пароход, на котором он уплывал, был не похож на тот, что отвозил нас с Димой к бабушке. Тот был небольшой, невысокий. А этот – огромный, высоченный, весь усыпанный людьми. Да и вся пристань была полна: это студенты пришли проводить дядю Оскара.

На палубе, среди уезжающих, стоял дядя Оскар в своей серой шляпе и белом кашне.

Папа поднял меня на плечо.

Дядя Оскар засмеялся и пальцам и правой руки маленькими шажками прошёлся по левой ладони. Я поняла, что он мне наказывал: «Береги Тихоню».

– До свиданья, до свиданья, дядя Оскар! Приезжай опять!

– Счастливого пути! – закричали десятки голосов.

Десятки синих студенческих фуражек взлетели в воздух: вся пристань поголубела.

Огромный пароход стал медленно отходить от нас.

До свиданья, дорогой дядя Оскар!

Счастливого пути!

Чашка шоколада

– Я не уверен, – сказал папа, обращаясь к маме, – что Веруше стоит идти к Пташниковым. Почему они позвали её на чашку шоколада? Только потому, что её родственник – знаменитый скрипач. А я бы хотел, чтобы нашу девочку приглашали в гости ради неё самой.

– Видишь ли, я думаю, что… – Тут мама плотно прикрыла дверь.

И мне не удалось узнать, о чём мама думала.

Мне очень хотелось к Юленьке. Меня никогда ещё не приглашали на чашку шоколада. До сих пор я пила только чай с молоком или какао. Да и не только в шоколаде было дело. Я мечтала подружиться с Юленькой. Поэтому я страшно обрадовалась, когда узнала, что в конце концов было решено пустить меня к ней в гости.

– Не облейся шоколадом, – сказала тётя Наша, помогая мне надеть моё лучшее, шерстяное розовое, платье. – Шоколад очень плохо отмывается.

В половине пятого Дарьюшка пошла со мной к Пташниковым, чтобы быть у них к пяти часам, как они просили.

– Я приду за тобой в восемь, – сказала Дарьюшка.

– Так рано? – огорчилась я.

– Так велено. Да и сколько же сидеть в гостях-то? Ночевать, что ли, там собираешься?

Столовая у Пташниковых была громадная, как каток. В ней всё блестело и светилось. Пол был не такой, как у нас, крашеный, а паркетный, до того блестящий, что в нём отражались ножки стульев.

Да и стулья были не такие, как наши. У Пташниковых они были обиты ярким бархатом, медные гвоздики в виде звёздочек сверкали как золотые. Даже нашему красавцу дивану было далеко до этих нарядных стульев.

Мне навстречу вышла Юленька. Она была вся в шелку. На шее – золотой медальон. Впервые я видела её так близко. Губы у неё были капризно надуты, светлые глаза, прищурены. Нос она морщила, как будто ей предлагали выпить касторку. То и дело она поправляла свои длинные локоны.

– Как они у тебя красиво вьются! – с грустью заметила я и потрогала свои волосы.

Несмотря на все старания тёти Наши, они вились во все стороны. Даже бант не помогал. Пользы от него не было никакой, одни неприятности.

– Мои локоны называются «букли», – с гордостью сказала Юленька. – Но, конечно, они сами не вьются. Моя гувернантка, мисс Докс, каждую ночь накручивает их на бумажные папильотки. Когда я катаюсь с мамой, я всегда стараюсь, чтобы ветер не растрепал моей причёски.

Я хотела подробнее расспросить про букли и папильотки, но тут нас всех усадили за стол, где уже дымились беленькие чашечки, такие прозрачные, что шоколад просвечивал сквозь них.

– Это английский сервиз, – сказала мне Юленька. – Очень дорогой. Называется «яичная скорлупа».

Меня даже в жар бросило от страха разбить чашечку – такая она была тонкая, лёгкая и горячая. Я только удивлялась тому, как другие спокойно пили из этих чашек шоколад и при этом ещё ухитрялись есть ореховый торт.

– Девочка, как тебя зовут? Ты не боишься обжечься? – шёпотом спросила я у своей соседки в кудрях до плеч и кружевном воротнике.

– Я не девочка, а мальчик Гаррик. И не мешай мне, – с полным ртом ответил Гаррик.

– Ах, так вот она, эта малютка, у которой такой выдающийся дядюшка! – услышала я позади себя громкий, смеющийся голос.

Это была госпожа Пташникова со своими взрослыми гостями. Я поторопилась встать, но, вставая, задела рукой «яичную скорлупу». Счастье ещё, что удалось подхватить её на лету, но зато шоколад брызнул мне на платье. Вот беда так беда!

Когда мы выпили шоколад, мисс Докс захлопала в ладоши:

– В салон, дети, поспешайте в салон! Мы будем там устраивайть живые картины.

Мисс Докс как-то странно говорила по-русски.

– Как это «живые картины»? – спросила я у Гаррика, видя, что он перестал наконец жевать.

– Это такая игра, – ответил он, – Живые люди стоят неподвижно, как картина, и все ими любуются. А ты и не знала этого?

Нет, я этого не знала.

Из столовой мы прошли в ещё большую комнату, про которую мисс Доке сказала, что это «салон». Часть салона была отгорожена портьерой. Когда она отдёрнулась, мы увидели первую «живую картину». Это была Юленька в длинном, до пола, сборчатом платье. На лбу – веночек, в руках – корзинка с цветами. Справа и слева два мальчика в цветных кафтанчиках, изо всех сил надув щёки, смотрели на Юленьку.

– Дети, – сказала мисс Докс, – это Флора, царица цветов. Юные молодые люди – это Зефиры, тёплые ветры, дующие на весеннюю природу.

– Пускай не дуют! Они испортят ей причёску! – с тревогой воскликнула я.

– Тсс! – зашипела мисс Докс, – Надо соблюдать тишину.

Флора стояла до тех пор, пока не покачнулась от усталости, а младший из Зефиров чуть не задохнулся. Тогда портьера медленно задвинулась.

Вторая живая картина была ещё лучше.

Другая девочка, не Юленька, в меховом капоре и с муфтой, нагнувшись, протягивала блюдце с молоком плюшевому пуделю. На ковре вокруг них был рассыпан бумажный снег.

– Я знаю, что это такое! – опять воскликнула я. – Это Фауна, царица животного мира! У папы есть такая книга о животных.

– Дети, это Милосердие в образе красивой дамы. Оно питает замерзающую собачку, – сказала мисс Докс и сердито прибавила, глядя на меня: – Надо умейть вести себя в чужом доме.

Нам показали третью, четвёртую, пятую живую картину. Все приглашённые кого-нибудь изображали, некоторые – по два и даже по три раза. Напрасно я ждала, что позовут и меня, но меня никто не звал.

Тогда я не выдержала, пробралась за портьеру и позвала:

– Юленька!

– Что тебе? – Юленька была так занята, что почти не слушала меня.

– Юленька, я тоже хочу быть «живой картиной».

– Ты? – Юленька удивилась, но потом сказала: – Ну хорошо. Ты будешь мраморным цоколем. Мы тебя накроем простынёй, и к тебе прислонится Амур с крылышками. Вон он стоит.

Это был мальчик Гаррик, одетый ангелочком.

– Почему же я должна быть цок…цоколем? – дрожащим от слёз голосом спросила я. – Я не знаю, что это такое. И почему под простынёй? Я не хочу быть цок…цоколем… Я… я хочу домой, – вдруг заплакала я.

Уж не помню, как я дождалась Дарьюшки. Увидев её, я кинулась к ней:

– Почему так поздно?

– Как поздно? Ещё восьми нет.

Домой я пришла такая расстроенная, что тётя Наша стала утешать меня:

– Не огорчайся. Шоколадное пятно совсем маленькое. Мы отмоем его.

Но не в пятне было дело. Просто мне было очень обидно.

– Видишь, – сказала мама папе, – я так и думала, что Верочке не понравится в этом чужом для неё доме. Но было очень важно, чтобы она сама убедилась в этом.

«Никогда не пойду больше на чашку шоколада!» – подумала я и тихонько погладила спинку нашего красавца дивана.

Мои подруги Тамара и Устинька

Я была довольна, что у меня такой двоюродный брат, как Дима. Мы были с ним друзья. Но это был моряк, будущий мореплаватель, а мне иногда хотелось поиграть в куклы с подругой. Поэтому я очень обрадовалась, когда однажды мама вошла в детскую с незнакомой девочкой.

– Познакомьтесь, – сказала мама. – Это Тамара Королькова. Она учится у нас в школе в приготовительном классе. И учится, надо сказать, отлично. Надеюсь, вы понравитесь друг другу.

Не знаю, как я Тамаре, но мне она сразу понравилась. Это была высоконькая, тоненькая девочка с шелковистыми, туго заплетёнными длинными волосами. Брови у Тамары были ровные, как шнурочки. Глаза серые, серьёзные. Но, когда Тамара улыбалась, они так и светились.

Тамара была старше меня: я ещё только собиралась поступить в школу, а она уже отлично училась в приготовительном классе.

Как только я увидела Тамару, я тотчас же поняла, что это и есть моя самая любимая подруга. Сразу же мы занялись куклами.

– Познакомьтесь, – сказала я. – Надеюсь, вы понравитесь друг другу.

Куклы Тамаре сразу понравились. Особенно Танечка, про которую я рассказала, что она лечилась в клинике от серьёзной болезни.

– А железо ты ей даёшь? – спросила Тамара.

– Какое железо? – удивилась я. – Она же фарфоровая.

– Железо – это такое лекарство в пилюльках. Укрепляет здоровье. Человек становится крепким, розовым.

– Вот это хорошо! – обрадовалась я. – А то у меня Таня никак не оправится после клиники. Всё бледнее становится.

– А может быть, ты умываешь её водой?

Я созналась, что да, умываю. Голову Танечке не мою, я знаю, что это ей вредно, а лицо вытираю влажной губочкой.

– Это ей тоже вредно, – сказала Тамара. – Куклы этого не выносят.

Я обещала больше так не делать. Но на всякий случай мы приготовили малюсенькие шарики из чёрного хлеба и начали давать Танечке железо.

– А оспу ты им всем прививала? – спросила Тамара.

– Оспу не прививала, – виновато ответила я. – А разве нужно?

– Ну как же! Тебе ведь прививали. Непременно нужно, иначе в школу не примут. Оспа – это знаешь какая болезнь! Если ею захворать, то потом на лице остаются оспинки, рябины. Представь себе, вдруг бы это случилось с Танечкой.

Из клея и воды мы приготовили раствор для прививки, засучили каждой кукле рукав, даже Золушке, хотя она была в бальном платье, и привили всем оспу булавкой.

– Глубокую царапину делать не надо, – учила меня Тамара. – Царапнем чуть-чуть – и оспа привьётся.

Я в первый раз видела девочку, которая умела лечить кукол. Да и как иначе? Ведь Тамарина мама была фельдшерицей, дочка от неё многому научилась.

Уже позднее я узнала, что Тамара умеет не по-игрушечному, а по-настоящему положить компресс, измерить температуру, приготовить полоскание, вытащить занозу, дать больному касторку. И, главное, без всяких фокусов, если это было надо, самой выпить касторку.

Тамара часто оставалась дома совсем одна: её мама уходила на ночное дежурство. А когда возвращалась – ей был приготовлен чай и завтрак.

Вот какая была Тамара!

– Кем ты будешь, когда вырастешь? Ты уже подумала об этом? – спросила она меня, когда мы уложили кукол спать.

Я отвечала, что ещё не подумала, но скоро начну думать.

У самой Тамары всё уже было решено: она будет фельдшерица, как её мама.

– Смотри, смотри, что это такое? – вдруг воскликнула моя новая подруга. – Вон там, под диваном?

– Да это наша Тихоня, Черепаха. Ты не бойся её, она ручная.

Но Тамара не боялась. Она была храбрая, гораздо храбрее не только меня, но даже Димы, хотя он не сознавался в этом. Да и то сказать; кто не боится залпом выпить касторовое масло, тому уже ничего не страшно.

Тамара была моя первая подруга. Вторая была Устинька. Та самая, которую я знала по клетчатому лоскутку на одеяле нашей Дарьюшки.

Глядя на этот лоскуток, я пробовала представить себе Устиньку. И всегда она мне казалась маленькой, в клетчатом фартучке, тихой, боязливой, как мышка. Носик курносенький, косичка тонкая.

И вот однажды вечером, когда мы сидели за чаем, в столовую вошла Дарьюшка, ведя за руку маленькую девчушку. Носик у неё был курносенький, светлая, как липовый цвет, косичка загибалась кверху.

– Устинька! – воскликнула я.

И верно: это была она. Её привезли погостить в город к «тётиньке Даше» – так Устинька называла Дарьюшку.

Уж на что я была невелика ростом, но и то переросла Устиньку, хотя мы были с ней однолетки.

– Такая уж она у нас мелкая уродилась, – сказала Дарьюшка. – Мелкая, зато шустрая.

Устинька посмотрела на всех нас своими шустрыми глазками, словно хотела сказать: «Да, уж такая я!» Но ничего не сказала. Мама прежде всего спросила её, умеет ли она читать. А когда узнала, что Устинька даже букв не знает, то сказала:

– Ну, это никуда не годиться!

– А что поделаешь, Лизавета Семёновна, – вздохнула Дарьюшка. – У сестры моей четверо таких-то. Разве всех выучишь?

– Самое разумное будет, если девочка останется в городе. Она прекрасно поместится с вами за занавеской. А я завтра же начну заниматься с ней, чтобы через год она смогла поступить в начальное училище.

Дарьюшка была очень взволнована.

– Благодари же, Устинья, кланяйся, – приказывала она.

Но мама нахмурилась, рассердилась:

– Чему вы её учите? Чего ради ей кланяться? Ты, Устя, если хочешь поблагодарить, скажи это словами, а не поклонами. Кроме того, благодарить ещё преждевременно: сначала надо хорошенько усвоить грамоту.

– Скажи: «Дай вам бог здоровья. Пусть он пошлёт вам радость большую, казну золотую», – снова подсказывала Дарьюшка.

Но мама недовольно покачала головой;

– Ну что вы такое говорите, Дарьюшка! Зачем мне золотая казна, сами посудите! Вот здоровье – это другое дело. Однако бог тут совершенно ни при чём.

– Тут главное – железо, – не вытерпела я. – Пилюли такие.

Но мама не стала слушать про пилюли, отослала меня с Устинькой в детскую, а сама осталась разговаривать с Дарьюшкой и тётей Нашей.

Из кукол Устиньке больше всех пришёлся по душе негритёнок Джимми.

– Ах ты, мой арапчонок! Да какой же ты славненький, да какой же ты ладненький! На голове курчавинки! Боязно ему небось?

– Почему боязно? – удивилась я.

– А как же: сам чёрненький, а кругом белым-бело.

– Не беспокойся, – успокоила я Устиньку. – Мы все его любим. Заботимся о нём. Видишь, на нём всё новое, даже курчавинки тётя Наша сделала ему новые.

– А это что за барыня за такая? – спросила она про Золушку.

Узнав, что у неё есть другое платье, попроще, Устинька решила:

– Вот и ладно. Его и наденем. А то где ж это видано – праздничное в будни снашивать!

Мы играли в куклы каждый день. Стряпали им обед. Топили баню. Ходили на речку полоскать бельё.

– Поторапливайся, – говорила мне Устинька. – Пора тесто ставить. Где у нас квашня? Да только гляди – с мукой аккуратнее: мучицы у нас на донышке осталось.

Ножную скамеечку мы превратили в корову Бурёнку. Водили её на верёвочке пастись на зелёный коврик, берегли молоко для ребят.

Но лучше всего мы играли, когда приходила детский врач Тамара.

– Здравствуйте, докторша, голубушка! – приветливо встречала её Устинька. – Сядьте вот сюда. Сейчас мы вам молочка дадим: только что надоено.

Докторша выпивала кружечку воды и говорила:

– Спасибо большое. Молоко у вас отличное.

– Мы трудов не жалеем – Бурёнку во-он куда водим, где трава получше. – И Устинька показывала на зелёный коврик в другом конце комнаты.

Попив молока, фельдшерица осматривала детей. Главное, беспокоила нас Танечка: несмотря на пилюли, она всё ещё была бледновата.

Однако вылечила Танечку не Тамара, а тётя Наша. Взяв красный карандаш, которым мама ставила отметки в тетрадях, тётя Наша осторожно навела румянец на Танины щечки, сказав при этом:

– Если ты ещё раз вымоешь ей лицо водой, ты её окончательно испортишь.

Я крепко-накрепко обещала Татьяну больше не мыть.