Текст книги "Николай Гумилев"

Автор книги: Вера Лукницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

В материалах Лукницкого, без указания даты, есть запись: "Пращур поэта по линии матери князь Милюк был первым владельцем имения Слепнево Бежецкого уезда Тверской губернии 14.

И. Я. Милюков (прапрадед поэта со стороны матери) участвовал в сражении под Очаковом.

Я. А. Викторов (прадед поэта по линии матери) участвовал в сражении под Аустерлицем, был ранен, лишился зрения и денщиком был доставлен в Россию. Прожил сто с лишним лет. (Со слов Ахматовой Павлом Николаевичем записаны стихи Гумилева из незаконченного цикла о Наполеоне, 1912 г.)

Мой прадед был ранен под Аустерлицем

И замертво в лес унесен денщиком,

Чтоб долгие, долгие годы томиться

В унылом и бедном поместье своем

Есть примечание: возможно, что вместо слова "унылом" в стихотворении было слово "угрюмом".

6 октября 1806 года родился Иван Львович Львов – дед поэта по линии матери. 27 декабря 1814 года родилась Юлиана Яковлевна Львова, урожд. Викторова, – бабушка поэта по линии матери.

30 июля 1836 года родился отец поэта, Степан Яковлевич, в Жолудеве Рязанской губернии. Отец отца был дьяконом в Жолудеве. Степан Яковлевич был младшим в семье, тоже закончил духовную семинарию. Сестры его были замужем за священнослужителями.

Через полтора месяца после рождения сына С. Я. Гумилев был произведен в статские советники и уволен по болезни от службы "с мундиром и пенсионом", и 15 мая семья переехала на жительство в Царское Село.

Гумилевы купили двухэтажный дом с садом и флигелями на Московской улице, No 42, против Торгового переулка. (В наши дни на этом месте построена школа-интернат. Дом Гумилевых не сохранился. Но если бы он и сохранился, то, скорее всего, был бы под No 55).

Поэт рос маленьким, худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. Страдал сильными головными болями. После прогулок, особенно городских, он чувствовал себя совершенно больным. Лишь в Тифлисе в пятнадцатилетнем возрасте головные боли прекратились окончательно.

Мать Гумилева ценила только один метод воспитания – доброту, а в образовании главным и необходимым считала – развивать вкус. Она утверждала, что сущность человеческой природы определяется и выражается нашими вкусами. Развивать вкус в ребенке то же, что формировать его характер.

На шестом году Коля выучился читать.

Первые попытки литературного творчества относятся именно к этому времени. Мальчик сочинял басни, хотя и не умел еще их записывать. Вскоре стал сочинять и стихи. П. Н. Лукницкий записал, со слов Ахматовой, отрывок из стихотворения шестилетнего Коли Гумилева:

Живала Ниагара

Близ озера Дели,

Любовью к Ниагаре

Вожди все летели...

Весной 1893 года Н. Гумилев выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии. Перед экзаменами сомневался в своих познаниях и делился по секрету своими сомнениями с гувернанткой. Однако на экзаменах отвечал совершенно спокойно, без всякого волнения, и оказалось – он все прекрасно знает.

Характер у Гумилева развивался спокойный, мягкий и совсем не мрачный. Он терпеливо переносил все неприятности, связанные с его слабым здоровьем, был тихим, редко плакал. Его няня, Мавра Ивановна, привязалась к мальчику за его покладистость, ласковость, кроткий нрав и жила у Гумилевых четыре года.

Жизнь в доме протекала размеренно и спокойно. Каждый день был расписан точно, как нотный лист: завтрак, разговоры о делах и политике, прогулки, чтение вслух, вечером зажигались свечи, приходили гости, хрустели белые скатерти...

Занятия в гимназии утомляли. Иногда мальчик засиживался до одиннадцати часов ночи: делал выписки из книг, выучивал наизусть тропари. В конце осени заболел бронхитом. Родители взяли сына из гимназии и пригласили домашнего учителя. Мальчик начал заниматься дома со студентом физико-математического факультета Баграпием Ивановичем Газаловым. Студент остался с воспитанником и летом.

Осенью Гумилевы переехали из Царского Села в Петербург, наняли квартиру в доме Шамина, на углу Дегтярной и 3-й Рождественской улиц. Дом по Рождественской улице тогда стоял под No 32. Жили Гумилевы в квартире No 8. Теперь эта улица называется 3-й Советской. Здание, к счастью, сохранилось.

Газалов готовил Гумилева к вступительным экзаменам в гимназию Гуревича – знаменитого педагога и директора Собственных учебных заведений.

Гимназия находилась на Лиговском проспекте, No 1, то есть на углу Бассейной (ныне ул. Некрасова).

Мальчик увлекся зоологией и географией. Завел дома животных – морских свинок, белых мышей, птиц, белку. Когда дома читали описание какого-нибудь путешествия, Коля всегда следил по карте за маршрутом. Учитель, не сумев привить маленькому другу любовь к математике, подарил ему книгу с надписью: "Будущему зоологу", а в шутку звал его Лобачевским.

Курс обязательного обучения не вызывал у гимназиста Гумилева интереса, и говорить об успехах в учебе было бы преувеличением. Ходил в гимназию без рвения. Равнодушие к регулярным занятиям ловко компенсировал наверстыванием упущенного в короткие сроки и, быстро отрешаясь от учебы, все более погружался в чтение. Всегда любил первую свою книжку – сказки Андерсена. Ахматова рассказывала, как Гумилев ревниво хранил эту книгу и, уже знаменитым поэтом, любил перечитывать ее.

В 1890 году Гумилевы купили усадьбу по Николаевской железной дороге – в Поповке. Усадьба небольшая: два дома, флигель, пруд и парк, обрамленный хвойным лесом.

Не в одном стихотворении Гумилев обращается к своему детству. И строфа:

Цветы, что я рвал ребенком

В зеленом драконьем болоте,

Живые, на стебле тонком,

О, где вы теперь цветете?

произнесенные по памяти Ахматовой о Поповке.

Десять лет Гумилевы провели в любимой Поповке, сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей15 в гимназию, и зимние каникулы.

Гумилев говорил, что ничто так не помогает писать стихи, как воспоминания детства:

"Когда я нахожусь в особенно творческом состоянии... я живу будто двойной жизнью, наполовину здесь, в сегодняшнем дне, наполовину там, в прошлом, в детстве. В особенности ночью.

Во сне – не странно ли? – я постоянно вижу себя ребенком. И утром, в те короткие таинственные минуты между своим пробуждением, когда сознание плавает в каком-то сиянии, я чувствую, что сейчас, сейчас в моих ушах зазвучат строки новых стихов...

Хорошо тоже вспоминать свое детство вслух.

Меня очень баловали в детстве – больше, чем моего старшего брата. Он был здоровый, красивый, обыкновенный мальчик, а я – слабый и хворый. Ну, конечно, моя мать жила в вечном страхе за меня и любила меня фанатически. И я любил ее больше всего на свете. Я всячески старался ей угодить. Я хотел, чтобы она гордилась мной".

Светлые воспоминания детства утешали его, развлекали, придавали силы, помогали справляться с неудачами. Он любил говорить о том, что маленьким был очень счастлив, и он понимает, какой великий дар судьбы – счастливое детство. Он считал, что все нравственные представления взрослой жизни – из детства. Он любил вспоминать свои разговоры с матерью... Ее мало трогали гимназические неуспехи сына, она хотела, чтобы он понял одну важную мысль наука много сделала для человечества, но жалка та наука, которая захотела бы заменить собой святость веры.

Может быть, разговорами с нею навеяны слова поэта: "Обрати внимание, какая никогда непрерывающаяся нить истины проходит здесь. Разве божество не говорит также и нашему уму в каждой звезде, в каждой былинке, если мы только откроем свои глаза и свою душу? Наше почитание не имеет теперь такого характера, но не считается разве до сих пор особым даром, признаком того, что мы называем "поэтической натурой", способность видеть в каждом предмете его божественную красоту, увидеть, насколько каждый предмет представляет око, через которое мы можем смотреть, заглянуть в самую бесконечность?"

Человека, способного всюду подмечать то, что заслуживает любви, мы называем поэтом, художником. И разве не чувствует каждый человек, как он сам становится выше, воздавая должное уважение тому, что действительно выше его?

Летом 1897г. отдых в Поповке был прерван – семья поехала в Железноводск: по предписанию врачей отец Гумилева должен был пройти курс лечения. Мальчик не любил традиционные прогулки у подножия горы Железной. Он любил читать. А еще, захватив из дому изрядную коллекцию оловянных солдатиков, устраивал баталии всех родов войск.

Вернувшись осенью в Петербург, Гумилевы поселились в просторной квартире на Невском проспекте, No 97, кв. No 12.

Мальчик начал занятия во втором классе, как всегда, равнодушно-спокойно. Зато увлек оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию.

Так он сблизился с товарищами. Организовал с ними "тайное общество", где играл роль Брамы-Тамы. В здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале устраивались собрания членов "общества" при свечах, в самой конспиративной обстановке. Мальчишки были помешаны на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах, выстукивали в домах стены, лазили по подвалам и чердакам, искали клады, разочаровывались и снова увлекались.

В это время Коля Гумилев прочел все, что было дома и у друзей. Родителям пришлось договариваться со знакомым букинистом. Любимые его писатели: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар, любимые книги: "Дети капитана Гранта", "Путешествие капитана Гаттераса".

Гимназический товарищ Гумилева Л. Леман рассказывал, что комната Николая Степановича в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами, разными другими доспехами. И книгами, книгами. И все росла его любовь к животным: попугаи, собаки, тритоны и прочая живность были постоянными обитателями в доме Гумилевых.

Он любил говорить об Испании и Китае, об Индии и Африке, писал стихи, прозу. Наверное, поводом были не только книги, но и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам. И военные истории дяди-адмирала.

С нетерпением дождавшись весны, Гумилев снова на воле, в Поповке. Он все чаще и чаще заменял теперь игры в солдатиков "живыми" играми с товарищами в индейцев, в пиратов, в ковбоев. Играл самозабвенно. Одно время выполнял роль Нэна-Саиба – героя восстания сипаев в Индии. Он даже требовал, чтоб его так и называли. Потом стал Надодом Красноглазым – героем одного из романов Буссенара. По чину ему полагалось быть кровожадным. Но кровожадность никак не получалась. Однажды мальчики собрались жарить на костре пойманных карасей. В возмездие за проигрыш в какой-то игре один из товарищей потребовал от Коли, чтобы тот откусил живому карасю голову. Процедура не из приятных. Но Коля, для поддержания репутации кровожадного, мужественно справился с задачей, после чего, правда, от роли отказался.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

24.12. 1927

АА16: "В июле 1925 г. я была в Бежецке у А. И. Гумилевой. Она охотно говорила со мной о Н. С. Там же я видела две интересные фотографии: остров на пруде в Поповке и группу детей в лодке (Гумилев и Краснос...)"17

Родители давали обыкновенно каждому из участников игр по лошади, и им легко было воображать себя ковбоями или индейцами. Гумилев носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях, смелостью своей вызывал восторг товарищей. В центре пруда был островок, обычное место сражений. Компания делилась на два отряда: один защищал остров, другой брал его штурмом. В этих играх Гумилев выделялся взрослой смелостью при всей своей милой наивности и вспыльчивостью при бесконечной доброте.

С детских лет Гумилев был болезненно самолюбив: "Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я хотел все делать лучше других, всегда быть первым. Во всем. Мне это, при моей слабости, было нелегко. И все-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на что ни брат, ни дворовые мальчики не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость. Но учился я скверно. Почему-то не помещал своего самолюбия в ученье. Я даже удивляюсь, как мне удалось кончить гимназию. Я ничего не смыслю в математике, да и писать грамотно не научился. И горжусь этим. Своими недостатками следует гордиться. Это их превращает в достоинства"17.

И еще он понял: человеку необходимо быть храбрым, он должен идти вперед и оправдать себя как человека. Он настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх.

Все больше и больше увлекался сочинительством. У него уже была целая тетрадка собственных стихов. Никто не мог остановить его. Полюбил Пушкина; читал не только сам – заставлял читать товарищей.

Осень. Петербург. Занятия в третьем классе гимназии. Посещения утренних спектаклей для царскосельских гимназистов, в числе которых неизменно был Гумилев. "Руслан и Людмила" и "Жизнь за царя" – в Мариинском; Островский – в Александринском; "Потонувший колокол" Гауптмана, Шекспир – в Малом. В личной библиотеке к Пушкину прибавились Жуковский, затем Лонгфелло – "Песнь о Гайавате"; Мильтон – "Потерянный рай"; Ариосто – "Неистовый Роланд"; Колридж – "Поэма о старом моряке", которую впоследствии поэт переведет сам;

В гимназии издавался рукописный литературный журнал. В нем Николай Степанович поместил свой рассказ: нечто похожее на "Путешествия Гаттераса". Там фигурировали северные сияния, затертый льдами корабль, белые медведи. По книгам издателя Гербеля и выпускам "Русской классной библиотеки" под редакцией Чудинова, которые Гумилев скупал и прочитывал все подряд, он составлял конспекты, и теперь уже не отец рассказывал ему о плаваниях (он все чаще и тяжелее хворал), а сын отцу "делал доклады" о современной литературе. Причем Степан Яковлевич всегда отмечал, что сын говорит хорошо не волнуясь, спокойно, а главное, последовательно, что имеет все задатки будущего лектора.

Гумилеву было тогда двенадцать лет.

В следующем году он написал большое стихотворение "О превращениях Будды".

1900 год. У старшего брата Дмитрия обнаружился туберкулез, и родители решили для укрепления здоровья детей перевезти их на Кавказ, в Тифлис. Оставили квартиру в Петербурге, продали Поповку, продали мебель.

Гумилев поступил в четвертый класс Второй тифлисской гимназии, проучился полгода, а 5 января 1901г. родители перевели его в Первую тифлисскую мужскую гимназию, находившуюся на Головинском проспекте (ныне проспект Руставели). Эта гимназия считалась лучшей гимназией города.

За зиму Степан Яковлевич сумел приобрести небольшое, в 60 десятин, имение Березки в Рязанской губернии. Как каждого человека на склоне лет, его, вероятно, потянуло в родные места. Но все-таки, скорее, климат и живительная природа определили этот выбор. Кроме того, северным детям был необходим здоровый отдых с нежарким летом.

25 мая 1901г. Гумилевы отправились в имение, чудесно прожили лето и к 1 сентября вернулись в Тифлис.

Пятый класс гимназии. Успехи, как всегда, средние, а по греческому – и вовсе никакие. Назначена переэкзаменовка на осень. С этим Гумилев уехал, нимало, впрочем не огорчившись, в Березки. Там, как всегда, читал, носился на лошадях, сочинял стихи о Грузии и о любви.

Под впечатлением Надсона писал в девичьи альбомы:

Когда же сердце устанет биться,

Грудь наболевшая замрет?

Когда ж покоем мне насладиться

В сырой могиле придет черед?

Но, несмотря на эти замогильные стихи, Гумилев не был пессимистом. Наоборот. Любовь, тайна, неизведанность страсти притягивают его все сильнее, делая его жизнь отнюдь не однообразной и скучной.

Из Березок в Тифлис он приехал один, самостоятельно: это ощущение было бесконечно интереснее экзамена, который он тем не менее успешно сдал.

В начале сентября 1902г. выступил в газете "Тифлисский листок" с собственным стихотворением "Я в лес бежал из городов". Первая публикация доставила ему огромную радость и определила дальнейший путь.

Самостоятельная жизнь настолько понравилась, что он весною следующего года остался в Тифлисе у приятеля по гимназии – Борцова, взял репетитора по математике и сдал экзамены за шестой класс. Круг его интересов расширился: он увлекся астрономией, стал брать уроки рисования, совершил массу прогулок в горы и на охоту, зачитывался Владимиром Соловьевым, полюбил Некрасова, иногда посещал вечеринки с танцами у друзей дома – Линчевских, хотя к танцам относился пренебрежительно. Отличался серьезностью поведения. Свою необычную внешность старательно совершенствовал изысканными манерами.

21 мая 1903г. Гумилев окончил шестой класс и получил от директора Первой тифлисской гимназии отпускной билет в Рязанскую губернию сроком до 1 сентября 1903 года.

В то время большая часть тифлисской молодежи была настроена революционно. Под влиянием товарищей, в особенности одного из братьев Легранов – Бориса, впоследствии политработника, и Гумилев увлекся (он всегда быстро загорался) политикой. Начал изучать "Капитал" Маркса. А летом, в деревне, между тренировками в верховой езде и чтением левой политической литературы, стал вести агитацию среди местных жителей. Поскольку он успешно воспитывал в себе умение учить, поражать, вести за собой – словом, лидерствовать, то и с рабочими-мельниками ему это удавалось, что, естественно, вызвало массу серьезных неприятностей со стороны губернских властей: гимназисту пришлось покинуть Березки.

Но увлечение оказалось неглубоким. Гумилев никогда больше к политике не возвращался и не стремился в нее вникать. Когда началась русско-японская война, он, насмотревшись на расклеенные по стенам домов и в витринах магазинов мажорные картинки победоносных действий русской армии, решил, "как гражданин и патриот России", непременно ехать добровольцем на фронт. Родным и друзьям с трудом удалось его отговорить, втолковав ему всю позорную бессмысленность бойни на Дальнем Востоке.

Приведу несколько примеров его отношения к политике.

В письме Брюсову 08.01.1907 г. из Парижа Гумилев писал, что из созданного им журнала "Сириус" "политика тщательно изгоняема".

Еще в одном из парижских писем Брюсову: "...сама газета показалась мне симпатичной, но я настолько наивен в делах политики, что так и не понял, какого она направления..."

Лариса Рейснер писала итальянцу Скарпа в 1922 году: "Malheureusement il ne comprenait [pas] rien dans la politique, ce "parnassien russe"18.

Не использовав летний отдых до конца, Гумилев с матерью и сестрой выехал в Царское Село. Остальные члены семьи продолжали жить в Березках. Степан Яковлевич послал прошение директору Николаевской царскосельской гимназии о помещении его сына, ученика Первой тифлисской гимназии Н. С. Гумилева, в седьмой класс, "в который он по своим познаниям переведен".

В Царском Селе Гумилевы сняли квартиру – на углу Оранжерейной и Средней улиц, в доме Полубояринова (сейчас Средняя улица называется улицей Коммунаров, а Оранжерейная – Карла Маркса). Одну из комнат Николай, к удивлению родных и ужасу хозяев, превратил в "морское дно" – выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на них русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложил его диковинными раковинами и камнями.

Директор Императорской Николаевской царскосельской гимназии И. Ф. Анненский вакансий для экстернов не имел, и 11 июля 1903 года Николай Гумилев был определен интерном, однако с разрешением ему, в виде исключения, жить дома.

"Я всегда был снобом и эстетом, – вспоминал Гумилев. – В четырнадцать лет я прочел "Портрет Дориана Грея" и вообразил себя лордом Генри. Я стал придавать огромное внимание внешности и считал себя некрасивым. Я мучился этим. Я действительно, наверное, был тогда некрасив – слишком худ и неуклюж. Черты моего лица еще не одухотворились – ведь они с годами приобретают выразительность и гармонию. К тому же, как часто у мальчишек, красный цвет лица и прыщи. И губы очень бледные. Я по вечерам запирал дверь и, стоя перед зеркалом, гипнотизировал себя, чтобы стать красавцем. Я твердо верил, что силой воли могу переделать свою внешность. Мне казалось, что с каждым днем я становлюсь немного красивее".

24 декабря 1903 года общие друзья познакомили Гумилева с гимназисткой Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Потом они встретились на катке. Некоторые стихи и поэмы Гумилева этого периода были посвящены Ане Горенко и позже вошли в его первый сборник "Путь конквистадоров". На экземпляре сборника, подаренного ею П. Н. Лукницкому, они помечены рукою Ахматовой: "мне".

ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Осенней неги поцелуй

Горел в лесах звездою алой,

И песнь прозрачно-звонких струй

Казалась тихой и усталой.

С деревьев падал лист сухой,

То бледно-желтый, то багряный,

Печально плача над землей

Среди росистого тумана

И солнце пышное вдали

Мечтало снами изобилья

И целовало лик земли

В истоме сладкого бессилья

А вечерами в небесах

Горели алые одежды,

И обагренные, в слезах,

Рыдали Голуби Надежды

Летя в безмерной красоте,

Сердца к далекому манили

И созидали в высоте

Венки воздушно-белых лилий

И осень та была полна

Словами жгучего напева,

Как плодоносная жена,

Как прародительница Ева

Весной 1925г. Ахматова показала П. Н. Лукницкому скамью под огромным развесистым деревом, где весною 1904г. Гумилев первый раз объяснился ей в любви. И Лукницкий сфотографировал ее.

Из воспоминаний подруги детства Ахматовой В. С. С р е з н е в с к ой:

"С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась в 1904 году19, в сочельник. Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сережей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у нас всегда бывала в первый день Рождества.

Был чудесный солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились с "мальчиками Гумилевыми": Митей (старшим) – он учился в Морском кадетском корпусе, – и с братом его Колей – гимназистом Императорской Николаевской гимназии. Я с ними была раньше знакома через общую учительницу музыки...

Встретив их на улице, мы дальше пошли уже вместе – я с Митей, Аня с Колей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня ничуть не была заинтересована этой встречей, я тем менее, потому что с Митей мне всегда было скучно; я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!), что у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною отмеченным.

Но, очевидно, не так отнесся Коля к этой встрече. Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шагает вдали в ожидании появления Ани. Он специально познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нравился – вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет, познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив – в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, любил французских символистов, хотя не очень свободно владел французским языком... Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом, я бы сказала, не очень заметной внешности, но не лишенной элегантности...

Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим молодых солдат, храбрым офицером.. подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравились многим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвердо выговаривая "р" и "л", что придавало его говору совсем не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее, на косноязычие. Мне нравилось, как он читает стихи...

Мы много гуляли, и в этих прогулках иногда нас часто "ловил" поджидавший где-то за углом Коля!

Сознаюсь... мы обе не радовались этому, мы его часто принимались изводить: зная, что Коля терпеть не может немецкого языка, мы начинали вдвоем вслух читать длиннейшие немецкие стихи... А бедный Коля терпеливо, стоически слушал всю дорогу – и все-таки доходил с нами до дому".

На Пасху 1904г. Гумилевы в своем доме давали бал, на котором в числе гостей первый раз была Аня Горенко. С этой весны начались их регулярные встречи.

Они посещали вечера в ратуше, были на гастролях Айседоры Дункан, на студенческом вечере в Артиллерийском собрании, участвовали в благотворительном спектакле в клубе на Широкой улице (ныне – ул. Ленина), были на нескольких, модных тогда, спиритических сеансах у Бернса Мейера, хотя и относились к ним весьма иронически.

Они встречались, гуляли, катались на коньках. Гумилев, в то время страстно поглощавший книги, делился с Анной Горенко своими "приобретениями". О чем говорили они? Конечно же, о поэзии, о счастье творчества, о мужестве и благородстве.

Мысли, занимавшие их, через несколько лет обрели силу, зрелость и новый смысл старых истин, а тогда они произносились, пробуя себя на прочность, на долговечность. И разговоры о грехе, о страдании, об искушении – лишь предчувствия страстей и бед, лишь первые попытки справиться с жизнью...

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

30.11.1926

Ты помнишь, у облачных впадин

С тобою нашли мы карниз,

Где звезды, как гроздь виноградин,

Стремительно падали вниз.

"Башня" (Турецкая) в Царском Селе – искусственные руины. АА и Николай Степанович там встречались, наверху.

С осени родители одноклассника Гумилева – Дмитрия Коковцева, писавшего стихи, стали устраивать литературные "воскресенья" в своем доме на Магазейной улице. На вечерах бывали И.Ф.Анненский (поскольку хозяин дома А.Д. Коковцев был гимназическим учителем); гимназические учителя Е. М. и А. А. Мухины, В. Е. Евгеньев-Максимов (литературовед, специалист по Некрасову, тогда учитель), М. О. Меньшиков (публицист-нововременец), М. И. Туган-Барановский (историк– экономист, представитель "легального марксизма"), В. В. Ковалева (дочь писателя В. Буренина); К. Случевский (поэт), Л. И. Микулич, Д. Савицкий (поэт), В. И. Кривич (сын И. Ф. Анненского).

Гумилев бывал на "воскресеньях", несколько раз выступал с чтением своих стихов и выдерживал яростные нападки, даже издевательства некоторых из присутствовавших. Особенно его критиковал хозяин дома, не принимавший декадентства.

В письме Брюсову из Царского Села 8 мая 1906г. Гумилев напишет:

"Уже год, как мне не удается ни с кем поговорить так, как мне хотелось бы..."

Гумилев остро реагировал на непонимание, на литературный "застой", на творческую "беспросветность" царскоселов. Он, к этому времени проштудировав русских модернистов, ушел далеко вперед в своих вкусах и ощущениях от некоторых царскосельских рутинеров. А И. Ф. Анненский был для него, гимназиста, тогда еще недостижим.

Преподаватель гимназии Мухин рассказал (пишет в дневнике Лукницкий 18.02.1925 г.): "На выпускных экзаменах на вопрос, чем замечательна поэзия Пушкина, Гумилев невозмутимо ответил: "Кристальностью". Чтобы понять силу этого ответа, надо вспомнить, что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературе, декадентству... Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Мы громко расхохотались! Теперь-то нам понятны такие термины, как верно определяет это слово поэзию Пушкина, но тогда..."

1905

Что-то подходит близко, верно...

Среди царскосельской интеллигенции, которая дышала, расцветала возле всегда живых представителей русской культуры – Дельвига и Кюхельбекера, Батюшкова и Чаадаева, Лермонтова и Тютчева и, конечно же, главное – Пушкина, обыватель, пребывавший в состоянии недоверия и подозрительности в начале ХХ века, особенно в период реакции после 1905г., занимал, увы, значительные духовные территории. Обыватель презирал все, что не соответствовало его меркам.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

12.04.1925

"Темное время это – царскосельский период, потому что царскоселы довольно звероподобные люди", – говорит АА. И еще: "Николай Степанович совершенно не выносил царскоселов. Конечно, он был такой – гадкий утенок в глазах царскоселов. Отношение к нему было плохое... среди сограждан, а они были на такой степени развития, что совершенно не понимали этого. До возвращения из Парижа – такая непризнанность, такое неблагожелательное отношение к Николаю Степановичу. Конечно, это его мучило..."

АА говорит, что ее папа полюбил Николая Степановича, когда тот был уже мужем Ахматовой, когда они познакомились ближе. "А когда Николай Степанович был гимназистом, папа отрицательно к нему относился по тем же причинам, по которым царскоселы его не любили и относились к нему с опаской, – считали его декадентом..."

А Н. Н. Пунин говорил, что "и над Коковцевым тоже издевались товарищи. Но отношение товарищей к Николаю Степановичу и Коковцеву было совершенно разное: Коковцев был великовозрастным маменькиным сынком, страшным трусом, и товарищи издевались над ним по-гимназически – что-нибудь вроде запихивания гнилых яблок в сумку, вот такое... Николая Степановича они боялись и никогда не осмелились бы сделать с ним что-нибудь подобное, как-нибудь задеть его. Наоборот, к нему относились с великим уважением и только за глаза иронизировали над любопытной, непонятной им и вызывавшей их и удивление, и страх, и недоброжелательство "заморской штучкой" – Колей Гумилевым".

В то время Гумилев начал жадно читать новейшую литературу, увлекся русскими модернистами – Бальмонтом, Брюсовым, Белым. Скрупулезно изучает периодические издания и, главным образом, новый, входивший в моду журнал "Весы".

Такое благоприятное совпадение: юноша возвращается в 1903 году из Тифлиса в Царское Село, в Петербург, в гимназию, и в это же время с начала 1904 года рождается журнал, в котором В. Брюсов начал осуществлять свою давнюю заветную мечту – создание в России "Школы нового искусства", как у французских модернистов, и, кроме того, начинает наконец выпускать журнал по западноевропейским образцам: тонкий, красивый, совершенно оформленный, с заставками, виньетками, иллюстрациями. Направление журнала нравилось Гумилеву: не общественно-политический, не партийный орган печати. Только литература, только искусство.

В "Весах" собрана европейская художественная элита, и Гумилев открывает для себя фантастически заманчивый мир – мир нового искусства.

Позже он будет предельно активен в создании контактов с французской литературой и станет ее пропагандистом в России.

А пока жадно читает обзорные, программные выступления символистов, критические статьи о произведениях русской и западной поэзии, прозы, живописи. Он представляет, чувствует людей, с которыми он должен, хочет и будет говорить и дружить. Это – мэтры, это великие мастера, именно те, к которым надо тянуться и на сравнении с которыми он будет оттачивать свое мастерство.