Текст книги "Младший конунг"

Автор книги: Вера Ковальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Но думать он привык на другом наречии. И теперь песня скальдов в его сознании рассыпалась на отдельные слова, мало чем связанные друг с другом. Драпа была сдобрена кеннингами, как наваристая каша – крупой, и юноша не понимал почти ни одного. Да и то, как без привычки с ходу догадаться, что такое «радетель утки браги вражьей» или «мор морской травы склонов»[18]. А скальды старались, скальды выдумывали все более и более неожиданные сравнения – их счастье, что, заливаясь вовсю, не слыша и не видя ничего вокруг, они не замечали и выражения лица юного конунга.

Воспитанник Адальстейна покосился сперва на Сигурда, а потом и на Хильдрид. Женщина улыбнулась и глазами дала понять, что нужно делать вид, будто нравится. Хакон старательно начал прислушиваться.

Скальд закончил, и слушатели разразились одобрительными выкриками, кто-то рукоплескал. Один из викингов привстал, чтоб протянуть певцу свой рог с пивом – промочить горло – но скальду этого было мало. Он пристально смотрел на того, кого только что воспевал – на юного конунга и его ближайших сподвижников – мол, вы-то не хотите мне что-нибудь сказать?

Сигурд покивал головой и проворчал что-то неразборчивое, давая понять, что драпа получилась изрядная, очень даже изрядная. Хильдрид ждала и от Хакона чего-то подобного, но молодой викинг, немного помолчав, в наступившей ненадолго тишине, произнес:

– Да, неплохо. Очень даже неплохо. Я, правда, не слишком-то понимаю в поэзии… К сожалению. Но рифма – «биться – упиться» показалась мне замечательной.

Скальд залился краской, а окружающие ответили своему конунгу хохотом. Кто-то даже принялся рукоплескать ему, словно он бросил не остроумную фразу, а целое восьмистишие, достойное того, чтоб его петь. Певец пропал с глаз – видно, отправился заливать свою неудачу – а остальные договорились, что состязание должно быть честным, и в эту ночь все они будут петь перед конунгом драпы, сложенные рунгендой[19], и только рунгендой.

– У тебя острый слух, конунг, – сказала Хакону Хильдрид. Тихонько, на ухо – она подобралась поближе, потеснив Гутхорма, который как раз отлучился за порцией свинины с пылу с жару. – Эту рифму даже я не заметила.

– Единственная рифма, которую уловил я … В чем был смысл этой песни? Ничего не понял.

– О тебе и твоих будущих подвигах. Впрочем, это совершенно не важно. Уверяю тебя, песни остальных будут о том же самом.

– Их я тоже не пойму.

Женщина рассмеялась, прикрывая лицо рукой; впрочем, в поднявшемся шуме ее все равно никто бы не услышал. Воспитанник Адальстейна справился со своим лицом, лишь глаза его искрились весельем, когда он кивал следующему скальду, готовому продемонстрировать перед ним свое искусство.

– Ты ведь со мной? – вполголоса спросил он Гуннарсдоттер. – Ты останешься со мной?

– С чего ты мог решить, конунг, что будет иначе?

– Твой сын остался в Британии. Я мог бы отправить тебя туда, с известием к королю Адальстейну. С известием, что все идет хорошо. Встреча с Эйриком вряд ли будет мирной.

– Я не ребенок, которого надо оберегать. Я – воин.

– Я знаю, что ты благоразумно не лезешь в драку, Равнемерк. О тебе говорят, что ты привыкла сидеть на корме и словом направлять и корабль свой, и людей.

– На этот раз, пожалуй, я изменю своим привычкам, – усмехнулась она.

– У тебя есть какие-то личные причины ненавидеть Эйрика?

– Да, пожалуй, – поколебавшись, ответила она. – Есть.

Хакон кивнул и больше вопросов не задавал.

А женщина откинулась на спину – она уже достаточно съела и достаточно выпила, чтоб больше ничего не желать от этого пира – прикрыла глаза и задумалась. В самом ли деле она так желает смерти Эйрика? Пожалуй, лишь оттого, что встала на стороне его врагов. Верно ли, что она его ненавидит? Пожалуй, нет. Если быть точной, она его терпеть не может. Но ненавидеть вроде бы и не за что. Он ведь не изгонял ее из Нордвегр – она сама решила поискать новую родину.

Здравый смысл твердил ей: «Ты приняла такое решение лишь для того, чтобы тебя не вынудили сделать то же самое чуть позже, но уже сломя голову, убегая от смерти». А из глубин памяти наплывало воспоминание, которое в свое время она утопила глубоко в душе и обещала не вызывать никогда.

Она встретила Эйрика у одного из лофтов, куда поднималась, чтоб забрать свой плащ, одолженный кому-то из гостей. Хильдрид сперва не заметила конунгова сына, как и раньше старалась не замечать, но он вдруг шагнул к ней и прижал к бревенчатой стене. От него горьковато пахло пивом и луком, но двигался он плавно, уверенно. Мужчина не был пьян настолько, чтоб не понимать, что делает.

Гуннарсдоттер подняла на него взгляд – не столько оскорбленный, сколько удивленный. Она уже три года как была замужем, а приставать к замужней женщине дело опасное и бесчестное. Сперва Хильдрид даже не поняла, что к ней пристают.

Эйрик больно схватил ее за предплечье, машинально она попыталась освободиться, но хватка стала лишь сильнее. Страха молодая женщина не испытывала, потому что в глубине души не верила, что с ней может произойти какая-нибудь беда. Она лишь сверкнула глазами и повторила попытку отнять свою руку.

– Ну-ну, – утробно засмеялся сын конунга. – Не дергайся. Ты ведь не из стеснительных – сама к отцу в постель залезла. Пойдем наверх, – он прошелся ладонью по ее груди, дочь Гуннара не успела помешать ему.

– Отпусти меня. Немедленно.

– Говоришь так, будто приказываешь. Но здесь очень скоро буду приказывать я.

– Думаю, если твой отец услышит подобные речи, они его не обрадуют.

Эйрик занес свободную руку, будто и в самом деле собирался ударить, но тут ослабла его хватка, и Хильдрид вырвала локоть, машинально сложила руки в блок, и стало понятно – ударить ее не так-то просто.

Затевать драку с женщиной в Хладире сын конунга не решился бы. И не потому, что боялся упрека батюшки за посягательство на его воспитанницу – он ничего не боялся, тем более снисходительного отца. За долгие годы Эйрик прочно усвоил – отец ничего ему не сделает, ни за что никогда не накажет. Но драка с представительницей слабого пола в глазах северян позорна, даже если мужчина легко справляется с дерзкой девицей. Конечно, никто не мешает хозяину лупить непокорную рабыню, но здесь немного другой случай. И дочь Гуннара вполне может оказать хоть какое-то, но сопротивление. Тогда Эйрик станет посмешищем, а вот этого он допускать не хотел. Он навалился на нее, прижал к бревнам.

– Брось ломаться, девочка. Тебе нравилось с моим отцом, но он постарел. Со мной тебе понравится больше.

– Ты мне противен, – сказала она тихо. – Если будешь так прижиматься, меня на тебя вырвет.

– Дура, – бросил сын конунга. – Ты – хорошая пара Бедварсону, болвану, который даже собственную жену не способен запереть дома и научить себя вести, как полагается женщине.

– Тебя никто не научил вести себя, как полагается мужчине. Отцу следовало бы тебя пороть.

Он схватил ее за горло, и глаза у Хильдрид округлились. Она поняла, что проиграла – никому и никогда нельзя позволять хватать себя за горло. Это смерть.

– Если б ты была моей женой, я вожжами научил бы тебя, как надо говорить с мужчинами.

– Да разве ты мужчина? – выдавила она; ладонь Эйрика прижимала ей гортань, но упрямство, которое было сродни внутреннему пожару, припекало ее с такой силой, что не хватило выдержки промолчать. Она еще и не то добавила бы, но тут сын конунга шевельнулся, и Гуннарсдоттер, почуяв слабину, резко ударила коленом. Пинок в пах получился слабым, потому что опытный воин успел слегка согнуться, но рука с ее горла соскользнула.

Молодая женщина выхватила из-за пояса кинжал. Теперь ей было страшно, по-настоящему страшно, но испуг не только отрезвил, заставив признаться себе, что она попала в опасное положение, но и привел ее в более или менее привычное состояние. Она помнила, как нужно вести себя в бою, привыкла к этому, и мысль об опасности скорее успокоила ее, чем взволновала.

Одного взгляда на ее побледневшее, но спокойное лицо хватило Эйрику, чтоб понять – она будет отбиваться от него, наплевав на свою слабость, его силу и гнев Харальда, который, конечно же, падет на голову убийцы наследника конунга. Мужчина не сомневался, что сумеет справиться с наглой девицей, пусть даже у нее в руке кинжал, с которым она умеет обращаться, но тогда все выльется в драку. Стоит ли она того, чтоб с ней драться? Ну, нет.

Он обидно расхохотался и сделал шаг назад. Зло и пренебрежительно бросил:

– Ты не будешь жить в Нордвегр, нигде, пока это будет в моей власти. Ты уберешься с глаз моих долой – или я тебя заставлю.

И ушел.

С тех пор если ей и приходилось общаться с Эйриком, то их разговоры стремительно и очень резко превращались в злую пикировку – даже не обмен колкостями, а нечто более серьезное. Кровавая Секира сперва делал вид, что не замечает воспитанницы своего отца, будто ее и вовсе не существует на свете, но Хильдрид с полнейшим равнодушием отвечала ему тем же. Такой пассивный путь выразить свое негодование, что на боевом корабле Харальда Прекрасноволосого ходит женщина, перестал удовлетворять Эйрика. И если ей случалось так или иначе обратить на себя его внимание, он бросал ей в лицо или вслед обидные слова, которые, впрочем, нельзя было назвать настоящим оскорблением.

Гуннарсдоттер волновалась в таких случаях лишь об одном – чтоб ни о чем не узнал муж. Он вполне мог вызвать Эйрика на поединок, а ничем хорошим подобный шаг закончиться не мог. Либо Эйрик убил бы Регнвальда, либо Регнвальд прикончил бы Кровавую Секиру, и Харальд, без сомнений, не простил бы ему этого. Но Бедварсон все равно вызвал бы сына конунга, потому что мужчина, который не обращает внимания, когда оскорбляют его жену – и вовсе не мужчина.

Хильдрид не простила Эйрику своего страха за мужа. И пусть Регнвальд уже много лет назад испустил дух – он погиб в бою, как и подобает скандинаву – злоба осталась.

Дочь Гуннара взяла полный рог пива, который протянул ей Альв, и незаметно сплеснула чуть-чуть на землю. На пирах в честь живых не принято было вспоминать мертвых. Но, раз подумав о муже, Хильдрид уже не могла отвлечься. Что ей, по большому-то счету, до Хакона? Юноша он, конечно, умный, и, наверное, будет неплохим конунгом. Но собственная жизнь или собственная память для любого человека куда важнее, чем чужая. Хильдрид мучило смутное ощущение, что Эйрик так или иначе виноват в гибели Регнвальда. Нет, она не считала, что Кровавая Секира каким-то образом способствовал гибели ее мужа – в человеческих ли это силах, ведь наследник конунга в то время находился далеко от места битвы – но, может быть, пожелал ему смерти. А слово или мысль уже сыграли свою роль.

Хильдрид и сама не понимала, откуда взялась эта абсурдная уверенность. Может, оттого, что и Регнвальда сын конунга недолюбливал? А кого он вообще любил?

Глава 4

После пира прошло всего пара дней, как в Хладир стали стягиваться отряды воинов. Приходили и поодиночке, и небольшими отрядами, ярлы и хевдинги приводили в Трандхейм свои корабли, оснащенные и набитые вооруженными викингами. Не только трандхеймцы спешили ответить на призыв нового конунга – приходили воины из Трендалега, из Согна, и даже один небольшой отряд из Рогаланда, а это далеко. Как объяснили рогаландцы, они случайно оказались по делам в Стиклестадире, там услышали про нового конунга и решили на него взглянуть. Да так и остались в отряде.

Хакон провел в Хладире меньше недели. К тому времени его войско выросло до трех тысяч человек, едва сумевших разместиться по двенадцати разномастным боевым кораблям, большим и малым.

– Это еще только начало, – сказал Сигурд, и юный правитель молча кивнул. – Будет больше. Пусть меня не зовут хладирским ярлом, если ты не наберешь огромную армию в полсотни кораблей, а может, и в целую сотню, за один месяц!

– Хватит и половины. Много ли воинов пойдет за Эйриком?

– Вот и узнаем это наверняка. Полагаю, вы окажетесь на равных, но за тобой стоит весь север. Трандхейму и Халогаланду старший сын Харальда Прекрасноволосого костью застрял в горле. Они его не признают, и помогать ему не станут. Да и Согн, судя по всему, станет на твою сторону.

– Что же ты посоветуешь мне дальше?

– Пусть все идет, как идет. Ты должен показаться бондам Нордвегр. Чем больше ты понравишься им, тем больше воинов пойдут под твою руку.

– Вряд ли здесь будет важно то, как выгляжу я, – рассмеялся Хакон. – Скорей уж сыграет свою роль то, как выглядит мое войско.

Сигурд расхохотался в ответ, признавая тем самым, что юный конунг прав.

Воспитанник Адальстейна, впрочем, и не собирался сидеть в Трандхейме, ожидая, чем закончится то, что он затеял. Его признал трандхеймский фьорд, но областей в Нордвегр немало, и в каждой есть свой тинг. На каждом тинге хорошо бы сказать то же самое, что он сказал бондам Трандхейма, тогда, глядишь, и в других фюльках его признают конунгом. И тогда дорога к власти станет совсем гладкой.

Если юноша и волновался, как его примут в других частях страны, где Сигурд, ярл трандхеймский, не так знаменит и уважаем, то не показывал и виду. Спокойно осматривал хозяйство, распоряжался, что и в каких количествах грузить на корабли и когда ждать его обратно. Его викинги спускали на воду корабли, приводили в порядок вооружение и доспехи. Большинство явились на службу к конунгу с тем, что досталось им еще от отца и деда. Впрочем, в Нордвегр и не было такой семьи, где не хранились бы вооружение и доспехи. Конечно, кольчуги были лишь у самых богатых, не все воины хирда – конунгова войска, которые служили правителю постоянно, а не являлись на зов раз-два в год – имели их, большинство обходилось кожаными бронями, когда укрепленными металлом, когда и нет. Также далеко не у всех были шлема.

Но викинги обходились. Натирая песком прадедовскую секиру или наконечник отцовского копья – здоровенной жердины, окованной металлом, каждый воин был уверен, что с войны он вернется богаче, чем уходит.

Хильдрид уселась на кормовую скамью и опробовала руль. Пока он еще не в воде, пока не управляет кораблем, следовало проверить, достаточно ли хорошо он смазан, свободно ли ходит, не перетерлась ли веревка, которая соединяет руль с планширом, привязан ли к нижнему концу правила канат, с помощью которого лопасть можно приподнять на мелководье… Да мало ли дел у кормчего перед выходом в море? Викинги ходили по палубе драккара туда-сюда, то спускались на берег, то снова лезли через фальшборт, и потому женщина не сразу заметила, что на палубе появилась Алов с большим узлом в руках. Обратила внимание лишь на то, что дочь не сунула узел под палубу, к припасам, а понесла к мачте.

– Алов! – окликнула мать.

Девушка оглянулась – гибкая, пугливая, как горная козочка, казалось, сперва она думала спрятаться, но потом все же подошла.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… Я с вами.

– Что? – Хильдрид подняла бровь. Обычно ее взгляд действовал на дочь, как приказ, которому она не смела противоречить. Как правило, даже говорить ничего было не нужно – Алов все понимала сама. Порой женщина задумывалась, а если ли у Алов собственная воля, и способна ли она кому-нибудь сказать нет, а если есть, то почему же, в таком случае, слова и сдвинутые брови матери для нее – как чары змеи для кролика?

Но на этот раз привычная ситуация дала трещину.

– Я с вами, – повторила дочь. Совершенно спокойно повторила, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

– Что с тобой? Ты лишилась ума?

– Мам…

– Что тебе делать на боевом корабле, да еще в походе?

– Мам, пожалуйста.

– Никаких «пожалуйста». Что это тебе в голову взбрело? Мне тебя еще в бою не хватало на моем корабле.

– Не будет никакого боя, – возразила Алов.

– Откуда ты знаешь? Забирай свои вещи и марш в Хладир. Без разговоров.

– Я хочу быть с тобой.

– А, может, не со мной? – не выдержала Хильдрид. – Может, с Хаконом?

Дочь пожала плечами. Либо она не испытывала почти никакого смущения, либо же искусно прятала свои чувства.

– Что у тебя с ним? – мать поджала губы, сверля девушку взглядом. Но на этот раз выражение ее лица почему-то не оказывало никакого воздействия, и в голову женщины закралось понимание – Алов вовсе не безвольна. Просто она предпочитает не спорить, если речь идет о вещах для нее не слишком важных. Но в других случаях покорная овечка может превратиться в дикую кобылицу, с которой не справятся и десятеро сильных мужчин. Она и в детстве была такой – вспомнила Гуннарсдоттер.

Девушка снова передернула плечами.

– Я его люблю, – ответила она.

Хильдрид долго молчала.

– Замечательно, – сказала женщина наконец. – Просто замечательно. Ну, а он тебя?

– Говорит, что любит.

– Так-так… У вас с ним было что-то?

Алов спокойно смотрела в глаза матери.

– Да. Было.

Мать опустила взгляд первой.

– Я очень рада, что ты способна сказать мне прямо и в глаза все, что угодно. Но не слишком ли опрометчиво ты поступила, взойдя на ложе человека, который пока и не думал просить твоей руки? И, полагаю, не подумает.

– Почему ты так считаешь?

– Он – будущий конунг.

– А что, конунги не женятся?

– Женятся, но на равных. И потом, он младше тебя на год.

– Ну, и что из того? Он сказал, что посватается ко мне, как только станет конунгом.

– Как только он станет конунгом, он сможет выбирать жену из десятков и сотен знатных семейств. Конунгу потребуются союзники. Он может пожелать заключить договор с конунгом Дании. Или Свитьота, если там появится конунг. И решит закрепить союз браком с конунговой дочерью. Ты об этом не подумала?

– Я согласна на роль младшей жены, – безмятежно ответила Алов.

– Хакон – христианин. Он может жениться только однажды – так велит ему его вера.

– Младших жен христиане называют любовницами или наложницами. Мне разве не все равно, как меня будут звать?

Хильдрид опустила голову.

– Я думаю, твой отец хотел бы, чтоб ты вышла замуж по закону. И – заметь – прежде, чем взойти на ложе мужчины. О себе я уж и не говорю.

– Мой отец, наверное, хотел бы, чтоб я была счастлива. Да и ты, мама, стала законной женой отца лишь после того, как понесла. Разве ты от этого меньше его любила?

Дочь Гуннара покачала головой.

– Нет, не меньше. Но, выйди я замуж по закону с самого начала, все было бы куда спокойнее.

– И не так интересно, да? – глаза Алов вспыхнули. То ли насмешкой, то ли интересом – ее не поймешь.

– Довольно. Забирай вещи и отправляйся в Хладир.

Несколько мгновений девушка молчала, разглядывая мать, которой под ее пристальным, изучающим взглядом стало не по себе, потом отвернулась.

– Если меня украдут из Хладира, ты будешь виновата, – бросила она через плечо.

– Не мели ерунды.

Хильдрид вздохнула с облегчением, когда Тормод помог Алов спуститься с борта и вынес ее на берег.

Почти всю ночь она проворочалась без сна, хотя прекрасно понимала, что надо взять себя в руки и подремать хоть немного. В походе нужны крепкие руки, ясный ум, а откуда они возьмутся, если она не поспит? Гуннарсдоттер закрывала глаза и пыталась сосредоточиться на мыслях о море и ветре, а то начинала считать шпангоуты или доски на бортах. Но неудержимо из глубин сознания наплывал образ дочери, говорящей ей о своей связи с Хаконом.

Она поняла, что не уснет, и резко села. Сигурд предлагал ей и эту ночь ночевать в лофте, но женщина отказалась и устроилась прямо на берегу, вместе со своими викингами. Жестковато, конечно, но не спится ей вовсе не поэтому. Она встала, подобрала с земли свой плащ, на котором лежала, и закуталась. Последнее время она сильно мерзла. Осторожно ступая, чтоб не отдавить кому-нибудь из спящих руку или волосы, женщина выбралась на берег и пошла туда, где дремал ее корабль.

В ночной полутьме, густой, как торфяная вода в медленной речке, ее драккар показался ей как две капли воды похожим на «Змея». Но «Змей» сейчас далеко, на нем ходит Орм. Хильдрид погладила просмоленный борт.

– Ты меня не подведешь, не так ли? – прошептала она, улыбаясь. Ей показалось, что теплое дерево ответило согласием.

– Куда ты, Хиль? – позвал Альв.

Она на миг обернулась.

– Тише, всех перебудишь. Решат, что Эйрик на подходе.

Альв хмыкнул.

– Ты что, и дальше собираешься ходить за мной по пятам? – спросила женщина.

– Не по пятам. Но ходить буду.

– Альв, неужели мне по берегу погулять нельзя?

Он подошел сзади и осторожно обнял ее. Прижал к себе. Он уже привык проделывать это медленно, как бы давая женщине возможность мягко высвободиться из его объятий и тем самым избежать размолвки. Реакцию Хильдрид никогда нельзя было предугадать.

На этот раз женщина не отстранилась. Но и не прижалась – рассматривая корабль, она делала вид, будто ничего не происходит. Он попытался повернуть ее к себе, но Гуннарсдоттер воспротивилась. Отступая, Альв лишь поцеловал ее в затылок. Взял за плечи, сжал. Хватка была не из слабых, но все равно воспринималась как ласка.

– Послушай, сколько лет тебе было, когда ты завел себе девушку? – вдруг спросила женщина. Она и сама не понимала, почему этот вопрос вырвался у нее.

Она ожидала, что он ответит грубо или насмешливо, но викинг, казалось, даже не удивился. Лишь помедлил немного.

– Четырнадцать. Она была рабыней.

– И что? – заинтересовалась Гуннарсдоттер. Обернулась и посмотрела на него так лукаво, что он решил – это такая игра. Попытался схватить ее в объятия, но женщина ускользнула. Альв не удивился – с Хильдрид никогда не знаешь, чего ожидать.

– Ничего. Встречались зиму, потом она забеременела от одного раба, и им позволили жить вместе.

– А со свободными?

– Было и со свободными. Когда мне было семнадцать, я встречался с дочерью одного бонда. Долго, полтора года… Почему ты спрашиваешь?

– Так… Скажи, а если бы она забеременела, что б ты делал?

Альв с недоумением пожал плечами.

– Тогда я об этом не думал. Или думал… Теперь не помню. Думаю, в этом случае наши отцы что-нибудь решили бы. Отказываться я не собирался, если ты об этом.

– Нет-нет, не об этом, конечно.

– Тогда что же? Что случилось? Ты все-таки собралась за меня замуж?

Хильдрид прыснула.

– С каких это пор женщина, собираясь замуж за мужчину, выясняет, сколько у него было девиц? Скорей уж, скольких врагов он убил. А еще вернее – сколько серебра в его сундуках.

– Тогда что?

Она пожала плечами и плотнее завернулась в плащ. Море близ берега окутывала полупрозрачная дымка предрассветного тумана, но тьма еще не рассеялась, и туман даже нельзя было рассмотреть, только почувствовать – влажный липкий воздух пробирал до костей. На берегу царила тишина, даже волны прибоя, казалось, решили ненадолго отдохнуть, и шуршали по песку тише, чем обычно. Или, может, это ей лишь казалось. Вокруг все спали, набираясь сил перед завтрашним походом. Только она да Альв, болваны, торчат на берегу.

– Ты знаешь, моя дочь завела шашни с Хаконом.

Викинг немного подождал продолжения, а когда понял, что ничего больше не услышит, дернул плечом и пробурчал:

– Так что? Дело молодое.

– Ха!..

– Что тебя беспокоит больше всего?

– А если будет ребенок?

– Ну, и? Думаешь, Хакон не признает отпрыска?

– Конечно, нет. Он же христианин.

– А у христиан что, нет чести?.. Перестань, Хиль, ему просто не позволят поступить бесчестно. Ему не наплевать на законы. О том, что, если уж такое случится, Алов родит именно от него, будут знать очень многие.

– Так-так, – женщина повернулась и схватила Альва за рубашку. – Ты об этом тоже знал. Так? Ты же знал, что они встречаются!

– Знал, конечно. На корабле ничего не спрячешь. На стоянке тем более.

– И мне не сказал?

– Я для чего тут нахожусь? Чтоб драться или чтоб девиц пасти?

– Ладно-ладно, не обижайся. Похоже, правду говорят, что мать обо всем узнает последней. Но ты меня убедил. Пусть делают, что хотят. В конце концов, дочка почти взрослая, – Хильдрид хихикнула.

Подобная шутливая манера беседы была им не свойственна – обычно их разговоры получались очень деловыми, а когда деловой разговор был неуместен, они в основном молчали. Конечно, Альв умел шутить, да и Хильдрид любила ввернуть что-нибудь эдакое, но они слишком давно, слишком хорошо друг друга знали, и понимали без слов.

Викинг заботливо посмотрел на Хильдрид.

– Ты бы все-таки вздремнула.

– Мне вредно много спать.

– Пойдем, я тебя уложу.

– Ага, и колыбельную споешь.

– Боюсь, я тогда перебужу весь лагерь. Но если хочешь…

– Ну, тогда они решат, что на Хладир напали финны и орут свои боевые кличи… Иди отдыхать. И я пойду тоже.

Она улеглась и долго ворочалась на камнях, которых, оказывается, слишком много на нордвегрской земле, в жухнущей траве…

Перекусив, отряд юного конунга Хакона выступил в поход. Царило безветрие, и мужчинам пришлось сесть на весла. Впрочем, никто не ожидал нападения, Эйрик, наверное, все еще в Вике, поэтому на весла можно было сесть налегке, без доспехов, без шлемов, на всякий случай положив оружие поблизости и укрепив щиты на планшире. Хильдрид чувствовала себя прекрасно, хотя проспала, может быть, всего пару часов. Впрочем, по фьорду Трандхейма она могла провести драккар даже с завязанными глазами. Руки сами вспоминали все необходимые движения, и «Лосось» скользил по волнам, как коньки по льду.

– Хей, Равнемерк, уж не хочешь ли ты обогнать корабль конунга? – зычно крикнул кто-то. На миг отвлекшись от волн и ветра, женщина покосилась в ту сторону. Ну конечно, Гутхорм.

– Вперед положено пускать лучших воинов, – звонко ответила она. – А конунг пусть держится сзади, где лучше видно. Он один – нас много.

– Уж не сама ли ты провозгласила себя лучшей?

– Тут уж само собой получается. Кто впереди, тот и лучший.

Хохот воинов отвечал каждой их фразе. Заинтересованные перепалкой викинги незаметно для самих себя сильнее налегли на весла. Драккары рванулись вперед, словно настоящие живые драконы, распустившие крылья по ветру.

– Эй, не спорь с Равнемерк, Гутхорм, – подзадорил кто-то, кого Гуннарсдоттер уже не узнала. – На кораблях ее никто не обгонит.

Путешествие получалось веселое. В Трандхейме Хакона встречали радушно, и, хоть даже самые богатые бонды не могли прокормить всю его армию, викинги не голодали. Хильдрид, как вождю своего небольшого отряда, фактически приходилось заботиться только о корабле, об остальном заботились гостеприимные хозяева – если не хватало мяса в одном хозяйстве, припасы приносили из других, да еще давали с собой. Всюду к войску Воспитанника Адальстейна присоединялись воины или мальчишки, желающие начать свою воинскую карьеру, но не имеющие пока ни оружия, ни доспехов, и умеющие ровно столько, сколько умеют парни в их возрасте.

Берген оказался так же гостеприимен. Всюду – и в Согне, и в Урнесе, и в Хердаланде – Хакон обзаводился новыми отрядами, некоторые херсиры[20] и даже ярлы, назначенные в свое время Эйриком, присоединялись к нему на своих кораблях, принося присягу верности. В Бергене был созван тинг, хотя привычное время для собрания уже прошло, и на этом тинге младшего отпрыска так же охотно, как и в Трандхейме, провозгласили конунгом. Вскоре число воинов Воспитанника Адальстейна выросло до пяти тысяч и тридцати кораблей – невиданное воинство. Правда, держать его долго Хакон не мог, понятно, что после битвы с Эйриком почти всех придется отпустить. Многие бонды оставили хозяйство, чтоб отстаивать в бою права нового конунга – настолько им поперек горла стал Кровавая Секира – разумеется, они желали вернуться к себе в поместья уж никак не позже Дистинга[21], а лучше бы и раньше.

Кроме того, кормить такое войско – это не шутки. Пять тысяч человек, как саранча, сметают все съестное на своем пути. Но зато какой враг устоит?

– Если так пойдет дальше, конунг, то ты выцедишь с Нордвегр всех мужчин, способных носить оружие, – пошутил Халльдор, ярл Хакона, пришедший с ним еще из Англии.

В ответ Воспитанник Адальстейна лишь плечами пожал.

– Тем лучше. Чем скорей все это завершится, тем лучше.

Но дело затягивалось. На упплендский тинг пришлось добираться посуху, и там вновь повторить свои обещания по поводу земель и законов. Хакона ждал все тот же результат – бонды с готовностью согласились признать его конунгом и тут же набрали ему небольшое войско в придачу. Правда, с припасами стало хуже, потому что наступала зима, а скармливать все запасы прожорливым молодцам никто не собирался. Викингам приходилось охотиться и острожить рыбу в озерах. В Хафсфьорде юный конунг узнал, что Эйрик уже не сидит в Вике, и где он – никто точно не знает. Из Вика его мягко попросили, когда выходки людей Кровавой Секиры наскучили большинству жителей области. Людей он там не набрал, и, говорят, отправился куда-то на север, в глубь страны, оставив корабли. Должно быть, до него дошли слухи не только о находчивом младшем брате, но и о том, как его принимают. Притом, что ни Эстфольд, ни Раумарике, ни даже Вестфольд – наследственная отчина его отца – не захотели помогать Эйрику.

Это никого не удивило, кроме него самого, потому что, став конунгом, наследник Прекрасноволосого разгулялся на славу. Он не выбирал специально, какую область особо одарить своим бесчинством, но так уж получалось, что больше всего доставалось тем фюлькам, где он бывал чаще всего, то есть югу полуострова. Мало ли что вытворял Эйрик от полноты чувств, от ощущения собственной безнаказанности. Там увез чью-то дочку, там позабавился с чьей-то женой, там кого-то секанул топором, потому что ему не понравилась физиономия или упрек… Он уже и не помнил всех своих «подвигов», но обиженные помнили все. За пять лет их набралось очень много.

– Где это видано – Эйрик не спешит разделать на ломти претендента на конунгов сан? – расхохотался Халльдор. – Неужто испугался?

– Ой, вряд ли, – равнодушно сказала Хильдрид, и на нее посмотрели с удивлением, потому что дочь Гуннара молчала даже на военных советах, а уж у костра за ужином в обществе ярлов и самого правителя – тем более. – Просто Эйрик еще не совсем дурак. А если сам не сообразит, что один корабль головорезов – немного меньше, чем тридцать, жена подскажет.

– Да уж, Гуннхильд – ведьма еще та.

– Гуннхильд – колдунья? – поинтересовался Гутхорм.

– Да кикимора она…

– Речь не о Гуннхильд, а о ее муже! – прервал Хакон. – Раз Эйрик не хочет биться, тем лучше. Зиму проведем в Рогаланде или Ядаре, потом двинемся в Вик. Если Кровавая Секира не будет ждать где-нибудь по дороге, все разузнаем там.

– По мне, так найти его поскорее и отобрать его хваленую секиру, – проворчал густобородый Вемунд, очень похожий на изваяние Тора в святилище, только не с молотом, а с топором. – Вместе с головой. Сколько воды он может намутить – только асы знают.

– Воду больше мутит Гуннхильд…

– Эйрик от нас не уйдет.

– Только делов за зиму наделает.

– Не станет же он разорять страну, которую считает своей.