Текст книги "Младший конунг"

Автор книги: Вера Ковальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

И тогда по каменным ступеням донжона сбежал Орм в серой рубашке из небеленого холста и, подбежав, приобнял мать.

– Орм, где конунг? – спросила женщина, улыбнувшись ему. – Я должна передать ему несколько слов от Хакона.

– Конунг Ятмунд на охоте, – серьезно сказал Орм, незаметно погладив мать по плечу. – Но когда он вернется, разумеется, ты сможешь рассказать ему все о Хаконе. Все, что сочтешь нужным.

Хильдрид подняла бровь.

– Конунг Ятмунд? А Адальстейн?

Орм развел руками.

– Конунг Адальстейн умер. Так что конунгом теперь его брат.

– Что случилось с Адальстейном?

Дочь Гуннара обвела взглядом англичан, столпившихся вокруг. Они смотрели на нее кто как – хмуро, зло, равнодушно – но никто не смотрел с симпатией. Лица были когда знакомые, когда полузнакомые, а когда и новые – должно быть, брат покойного конунга привез с собой немало своих воинов. Хильдрид заметила, что Орм говорил на саксонском, причем куда чище, чем она сама, и на него поглядывали спокойно.

– Идем, матушка, – сказал он. – Идем со мной. А твоих людей устроит в замке Эвальд.

Сакс, на которого кивнул сын Хильдрид, был рослый и рыжебородый, совсем как скандинав. Он покосился на Хольгера без особой приязни, но без возражений отправился выполнять приказ. Хильдрид захотелось улыбнуться – она увидела вдруг в повадках сына манеру отца и его же дар. Регнвальд с первого же дня умел заставить других повиноваться ему.

Орм повел мать в донжон, на первый этаж, где на усыпанном соломой земляном полу стояли длинные столы. По стенам висели гобелены, а на той стене, что напротив входа – цветные щиты. Здесь конунг и его люди собирались по вечерам. На толстые деревянные столы слуги и рабы ставили огромные блюда, полные мяса, стопы лепешек и котлы с похлебкой – хватало на всех. Воины сидели на широких скамьях вдоль стен или столбов, подпирающих потолок.

Вечерами под деревянными сводами первого этажа донжона звучали крики, песни, смех и веселый гул. Веселья им прибавляла вкусная и обильная еда – мужчины становятся куда добрее, когда они сыты. Но сейчас, в неурочное время, здесь было тихо. Орм подвел мать к длинной скамье вдоль стены зала и посадил. Сел рядом.

– Расскажи мне о Хаконе, – сказал он.

– Сперва расскажи мне об Эйрике. Я слышала, будто Кровавая Секира договорился с конунгом Адальстейном и получил от него Нортимбраланд. Это – правда?

– Правда.

– Когда же он успел?

– Только это и успел, – Орм хмыкнул. – Конунга похоронили несколько дней назад.

– Кто его убил?

– Никто. Он заболел. Лекари ничего не смогли сделать. Они даже не поняли, что с ним случилось.

– Отравление?

– Матушка… Если бы было отравление, они бы поняли сразу.

Хильдрид встала и, глядя под ноги, прошлась по истоптанной соломе на полу от двери до почетного стола, стоявшего на дощатом возвышении. Подняла голову и посмотрела на щит Адальстейна, по-прежнему висевший на стене. Щит был большой, с начищенными до блеска скрепами, с широким умбоном, выкрашенный в красный свет, со следами зарубов, впрочем, старыми. Последние годы Адальстейн, некогда отличный воин, перестал выходить на поле боя, предпочитал следить за ходом сражения издалека, а то и доверял ведение войны кому-то из своих людей. За него войска водили его лучшие соратники. Ни один из них не ведал поражений – Адальстейн умел выбирать сподвижников.

«Вот и тебя нет на свете, друг мой, – подумала дочь Гуннара. – Идет время. Уходят из жизни люди…».

– Я слышала, Ятмунд не жалует скандинавов.

– Это не странно. Знаешь, что учинил Эйрик, как только появился в Англии?

– Что?

– Догадайся.

Хильдрид пожала плечами.

– И гадать не буду.

– Думаешь, стал обосновываться на новом месте? Ничуть не бывало. Начал разорять север Мерсии. Да еще позвал за собой всех жителей Денло, кто захотел последовать за ним.

– Да уж… Впрочем, он всегда был таким.

– Больше всего пострадали владения Ятмунда. Они и раньше страдали больше всех.

– Понятно. У него личный интерес.

– В какой-то степени. Видишь ли, когда Эйрик начал разорять север Мерсии, Адальстейну пришлись договориться с ним.

– И он отдал Кровавой Секире Нортимбраланд. Я об этом уже слышала.

– Ятмунд был категорически против. Он говорил о том, что позволять такому беспокойному херсиру, как Эйрик Кровавая Секира, вить свое гнездо поблизости – просто безумие. Мол, он не даст стране покоя, и гнать его надо поганой метлой. На что Адальстейн предложил Ятмунду отправиться и прогнать Эйрика, раз уж он так хочет.

Хильдрид рассмеялась.

– Сдается мне, я знаю, что он ответил.

– Он ничего не ответил. Промолчал. И Кровавая Секира получил Нортимбраланд. Правда, одновременно ему пришлось принять христианство.

– Об этом я тоже слышала. Ятмунда эта уступка с соседом не примирила?

– Нисколько. Он все время говорил, что как бы волк не прикидывался овечкой, он все равно остается волком.

– Что ж, я думаю, он прав. Боюсь, для Эйрика христианство является не более чем удобной маской.

– Ну что ж, в таком случае, он вряд ли может считаться христианином, – спокойно ответил Орм.

Что-то в его тоне показалось Хильдрид странным. Она оглянулась, посмотрела на сына – тот пересел с лавки на край стола и поглядывал на мать спокойно, почти безмятежно. Это был взгляд совершенно уверенного в себе и своей правоте человека.

У него был взгляд Регнвальда, который терпеливо слушал ее указания, зная, что все равно все сделает по-своему.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила она.

– То, что теперь, когда Ятмунд стал конунгом, он вышвырнет Эйрика из Англии. Или так, или иначе.

– Ты об этом точно знаешь?

– Конечно. Мы с Ятмундом уже все обсудили. Конечно, принятое решение еще не окончательно, но… – он пожал плечами.

– Я вижу, что уж одного-то скандинава Ятмунд весьма жалует, – улыбнулась Хильдрид. – Если уж он с тобой обсуждает свои дела, то это о многом говорит.

– Что ж. Мы с ним друзья, – Орм улыбался. – Матушка, может, ты голодна? Твоих людей сейчас кормят, а ты тут сидишь – голодная, усталая.

– Я не так уж хочу есть. И не так уж устала.

– Тогда расскажи мне о Хаконе. До нас доходили слухи, что он стал конунгом, но как это произошло, я не знаю.

– Все получилось очень просто. Хакон объездил тинги, и на каждом пообещал бондам вернуть им все, что тем причитается по закону. Ты же знаешь, хороший крестьянин умрет за отчую землю.

– И не только крестьянин, – фыркнул Орм. – Я помню рассказы батюшки. И что же?

– И на каждом тинге его признали конунгом. Конечно, тинг области может признать хевдинга лишь конунгом своей же области. Но когда из областей сложился весь Нордвегр…

– Я понял. Он поступил, как и его отец, но только не военной силой, а силой договора. Хороший путь. Бескровный, – Орм слегка зевнул и почесал плечо. – Мне лишь странно, что он не стал преследовать своего брата, чтоб добить его.

– Хакон сказал, что он не желает убивать брата, если тот добровольно уступил ему страну…

– Добровольно…

– Ну, да. Я думаю, что конунг может быть благодарен Эйрику. Если бы старший сын Харальда Прекрасноволосого не довел бондов всех областей Нордвегр до крайности, не творил тьма знает что, они не отдали бы сан конунга Хакону с таким единодушием.

Ее сын слегка откинулся на краю стола и захохотал.

– Что ж, пожалуй. Но и Хакон молодец. Найти нужные слова на тинге не так легко.

– Ну что ты. Как раз очень просто. «Я верну вам ваши отчины, которые Эйрик отнял у вас» – что может быть проще?

– Ладно. Я понял – Хакон умней, чем я о нем думал.

– И теперь мы можем вернуться в Нордвегр. Конунг вернет тебе Ферверк, так что все устроится. Ты сможешь поселиться там, или же в Трандхейме, служить конунгу.

– Я не хочу служить Хакону. Меня вполне устраивает Ятмунд.

Гуннарсдоттер остановилась с поднятой ногой – она собиралась шагнуть на помост, где стоял почетный стол. Обернулась, сдвинула брови.

– Это сказано всерьез?

– Вполне, – под ее взглядом он поднялся со стола и неторопливо одернул рубаху, задравшуюся под ремнем.

– Ты имеешь в виду, что не хочешь возвращаться в Нордвегр? На родину?

– Нет, не хочу. Мне нравится в Англии, и здесь я хочу остаться.

– Как ты можешь, Орм? – негромко спросила Хильдрид. – Ведь в Нордвегр твоя родина. Там родился твой отец, твой дед и прадед. Там они жили и умирали. И теперь ты отрекаешься от всего этого, и все, что можешь мне сказать: «Мне нравится Ятмунд».

– Да, мне нравится Ятмунд. И он мне по вкусу больше, чем Хакон. И Англия нравится больше, чем Нордвегр. Я об этом уже говорил. Я помню отца и чту память деда, и не имеет значения, в какой стране я живу, в какого Бога верю.

– О чем ты говоришь, Орм?

– Я принял христианство, матушка.

Хильдрид сжала край стола. Она чувствовала, как что-то жаркое зарождается в ее груди, начинает бесноваться и сжимать горло. Перед глазами потемнело, а жар начал превращаться в боль, но женщина взяла себя в руки. «Вот странно, – подумала она с удивлением. – Что это со мной? Неужели придется идти к лекарю? » Она не додумала эту мысль. Перед глазами стремительно потемнело и тут же побледнело. Туман расцветили мелкие искорки. Издалека прозвучал голос Орма:

– Матушка, что с тобой?

Чья-то рука подхватила ее за локоть, она поняла, что это рука сына, и расслабилась. Регнвальдарсон подвел мать к скамье и усадил почти силой. Туман перед глазами рассеялся, и вместо бледных искорок появилось встревоженное лицо молодого викинга.

– Что с тобой?

– Ерунда, – она отпихнула сына. – Все в порядке. Объясни мне, что случилось? Что произошло? Или ты решил пойти по стопам Эйрика?

Встревоженное лицо Орма окаменело и стало холодным. Он долго молчал, как обычно поступал и Регнвальд, когда опасался, что может ляпнуть нечто необдуманное. Молодой викинг сосредоточенно смотрел на Гуннарсдоттер, и, будь ситуация менее напряженной, она, наверное, смутилась бы, как прежде смущалась под взглядом мужа. Но сын все-таки не муж. Теперь ее взгляд, обращенный на сына, стал не менее строгим, чем его.

– За кого ты меня принимаешь?

– Юношеская порывистость. Ты думаешь, что такой простой вопрос может быть решен так просто? Твоим холодным взглядом и возмущением? Ты крестился потому, что иначе тебе не так легко было бы воевать под знаменем конунга Ятмунда? Я права?

– А тебе не приходило в голову, что я мог сделать это по внутреннему убеждению?

– По внутреннему убеждению? – изумилась она. – Я не понимаю – чем тебя не устраивали боги твоих предков?

– Все могут ошибаться, даже предки.

– Поэтому ты и променял Нордвегр на Острова?

– Тех, кто из Нордвегр уплыл в Исландию, ты тоже готова обвинить?

– Я никого ни в чем не обвиняю. Я пытаюсь понять. Только понять, Орм!

– Тогда вспомни то, что было двадцать пять… двадцать шесть лет назад. Отец рассказывал мне. Ты его убеждала в том, что один конунг – благо для Нордвегр, потому что в каждой стране должен быть только один правитель, а не десяток.

– При чем тут правитель?

– Так чем же небо хуже? Оно едино, и не считаешь ли ты, что в небесах должен быть один Бог, как один конунг – в Нордвегр, в Англии…

Хильдрид ошеломленно смотрела на сына. Потом встрепенулась, отвела глаза, с трудом повела плечами. Она вдруг почувствовала, как давит на нее кольчуга, вздохнула, расстегнула ремень с ножом и мечом, стянула подшлемник.

– Помоги мне снять кольчугу.

– Да уж, – он вскочил. – Я должен был сам сообразить. Подожди.

Он помог ей снять кольчугу, сам расстегнул ремешки подкольчужника, свернул и бросил на стол. Глядя в его встревоженные серые глаза, женщина вдруг вспомнила своего сына малышом, который едва умел сидеть, но уже проявлял свой независимый характер. Обычно он вел себя тихо и покладисто, но уж если принимал какое-то решение, то ни за что не отступал от него, и никакие силы в мире не могли сдвинуть его с мертвой точки.

Ничье мнение, по большому счету, не имело для него решающей силы. Только собственная совесть. И если уж он выбирал свой путь, то следовал ему до конца.

Хильдрид подвернула рукава и посмотрела на золотые браслеты. После того, как Харальд кинул их к себе в сумку, к кольчуге и шлему, на золоте осталось несколько глубоких царапинок. Тонкие золотые ободки были покрыты языческими знаками, искусно и тонко вырезанные между двумя извилистыми полосками, символизирующими как стихию воды, так и неба. Она вспомнила глаза мужа, когда он надевал ей на руки эти украшения.

– Получается, ты предаешь не только родину своего отца, но и его веру.

– Зачем такие громкие слова, матушка? Если бы отец прожил немного подольше, или если бы ему на жизненном пути встретился толковый проповедник, уверен, он принял бы эту веру. И я сам стал бы христианином намного раньше.

– Этого не случилось, сынок.

– Матушка, разве ты сама не чувствуешь, что Бог один?

– Что я там чувствую – мое дело, – проворчала женщина, чувствуя, что становится похожа на Альва.

– Я не согласен, матушка. Почему же ты считаешь, что если мой отец заблуждался, то и я должен заблуждаться? И ты, матушка, – Орм нагнулся и посмотрел матери в глаза так проникновенно, то комок, застрявший в горле Хильдрид, едва не пролился слезами. – Ты ведь знаешь, что он заблуждался.

Хильдрид долго молчала. Потом ответила вопросом на вопрос.

– А что ты предлагаешь мне? Чему ты предлагаешь мне следовать, Орм Регнвальдарсон? Своей душе или своему долгу?

– Что ты называешь своим долгом? Ошибаться, потому что ошибался твой супруг?

– И отец, и мать, и все предки.

– Только поэтому?

– Орм…

– Матушка, ты же умная и сильная женщина. Ты единственная на моей памяти была достаточно мужественна, чтоб признавать свои ошибки, – Орм взял ее руку в свою и сильно сжал. Гуннарсдоттер невольно покривилась. – Я тебя прошу только об одном… Матушка…

– Что – поверить, как веришь ты?

– Нет. Подумать. Почувствовать. От сердца и от души. Твой долг – это твоя совесть. Если ты не хочешь думать так, как думаю я – это правильно. Так и должно быть. Я хочу, чтоб ничто в твоей жизни не заставляло тебя ослепнуть.

Хильдрид покачала головой. Она смотрела в пол, на растрепанные колкие соломинки, торчащие из-под ее ступней во все стороны. Со двора доносились крики, а на поварне громыхала посуда, оттуда наплывали соблазнительные запахи, и женщина вдруг поняла, что близится вечерняя трапеза. Издалека зазвучал рог, топот копыт – конунг Ятмунд возвращался с охоты. Скрип телег возвещал, что правителю повезло, и слугам придется спешно придумывать, как бы приготовить его дичину к ужину – чтоб поскорее и повкуснее. Оживление, охватившее замок от крыш до подвалов подсказывало, что близится время, когда на столе появится мясо, каша и самые лучшие пшеничные лепешки.

Глава 10

А к вечеру Хильдрид уже беседовала с Ятмундом. Он был младшим братом Адальстейна, но назвать его молодым правителем не поворачивался язык. Седина уже обильно разбавила темно-соломенную гущину его волос и бороды, морщин было немного, но зато глубоких. У Ятмунда были такие же ясные глаза и такой же глубокий голос, как у покойного старшего брата, но в остальном он почти совсем на него не походил.

Он не скрывал своей нелюбви к скандинавам. Когда брат покойного Адальстейна говорил ей о Денло и Нортумбрии, о тамошних богатых землях и торговых городах, она видела на его застывшем лице длинный перечень разграбленных городов, городков и монастырей, убитых и угнанных в рабство людей, пожженных сел. Глядя в его зеленые глаза с желтыми звериными искрами, в аскетическое лицо с глубокими складками на щеках, узкий подбородок и хрящеватый нос – лицо мученика или фанатика, в своей искренности доходящего до наивности – она думала о том, что Ятмунду лучше не принимать участия ни в каких договорах – добром это не закончится. Задумает ли он держать данное им слово или не задумает – любой человек, обладающий хоть каплей проницательности, тотчас прочтет по его лицу все его мысли.

Она слушала и дивилась – что такого Орм нашел в Ятмунде? Разве что признание собственных заслуг – конунг частенько поглядывал на Регнвальдсона и постоянно намекал на какие-то дела, которые они решали вместе. Новый конунг Британии говорил негромко и медленно, но внушительно и потому весьма убедительно. Единственное, что царапнуло Гуннарсдоттер в обращении правителя с ее сыном – брат Адальстейна почему-то звал Орма Олафом.

– Я Орм, – неизменно отвечал Регнвальдарсон.

А собеседник кивал и продолжал именовать его Олафом. Впрочем, и всех других скандинавов он называл так же, кроме, разве, Эйрика, которого он не называл никак, лишь иносказательно.

Рассказ о Хаконе Ятмунд выслушал очень внимательно, но хмуро.

– Все прекрасно, – изрек он. – И, конечно, замечательно, что воспитанник моего брата, видимо, сможет каким-то образом сдерживать своих подданных… Ну, словом, держать их подальше от Англии. Но именно благодаря ему моя страна обрела такую серьезную проблему в виде этого норманнского буяна и его выводка. Об этом факте не следует забывать.

– Такой исход и для самого конунга стал полной неожиданностью.

– Но он был вполне предсказуем. Если старшего сына бывшего конунга на севере так не любили, то очевидно предположить, что народ его прогонит, дай им только возможность.

– Тем не менее, Хакон в случившемся не виноват, – ответила удивленная Хильдрид.

– Хоть и не виноват, но он должен был покончить со своим братом, пока тот еще был в Нордвегр, и не превращать свою беду в беду Англии. Придумал бы что-нибудь, вот что я скажу. А ты, Олаф, – он ткнул пальцем в Гуннарсдоттер, – как посланник моего брата, должен был это подсказать. И настоять.

– Меня зовут Хильдрид, – клокоча, но сдерживаясь, очень холодно ответила она.

– Да, я забыл, что ты женщина. Но это и неважно. Теперь мне, как королю всей Британии, приходится все делать за него. Это очень плохо. Уверен – норманн с норманном справился бы скорее. Это правильно, – он оглядел залу.

Кроме Хильдрид и ее сына в трапезной, опустевшей после обильного ужина, сидели сподвижники Ятмунда и его лучшие воины. Их было не так уж и мало – за долгую жизнь брат британского правителя успел собрать под свое крыло многих хороших воинов. Некоторые из тех, кто служил Адальстейну, тоже сидели здесь. Оглядев их, Гуннарсдоттер вспомнила, что слышала о многих, и обо всех – только хорошее.

– Это очевидно, – продолжил Ятмунд. – Так что тебе, Олаф, и предстоит решать этот вопрос. Разумно, не правда ли? Кстати, возьми с собой свою матушку и ее людей. Я отдаю Нортимбраланд тебе. Земли богатые, обширные. У них единственный недостаток – их считает своими банда буянов и разбойников.

– Надеюсь, конунг, ты не отправишь меня завоевывать их с двумя отрядами воинов – моим и моей матушки? – рассмеялся Орм. – Тем более что уж свою-то матушку я с собой предпочел бы не брать.

– Конечно, Олаф, я дам тебе воинов, и не один отряд, и даже не два, – ответил Ятмунд.

– Моего сына зовут Орм, – сквозь зубы бросила женщина.

– Но насчет леди Воронье Крыло я не согласен – она опытный, умелый, матерый воин. Она может оказать тебе очень ценную помощь.

– Во-первых, не Воронье, а Вороново, а во-вторых, ты бы, конунг, еще б меня старой назвал.

– Ну, этого я бы не сказал, – рассмеялся Ятмунд. – Не будь я женат, я бы мог жениться на тебе. Разумеется, если б этот брак принес выгоду короне.

– Да уж, выгода – это вряд ли, – отмахнулась Хильдрид, немного разозленная манерой обращения с ней английского правителя. – Я хотела просить тебя, конунг, отпустить меня обратно в Нордвегр. Да и потом, я вроде бы не приносила тебе присягу.

– Ну, это поправимо, – хладнокровно ответил тот. – Ты сможешь принести присягу завтра или послезавтра. Из уважения к тебе я приму ее у тебя одной, лично и без лишних церемоний. А когда Кровавая Секира сложит голову, и Нортимбраланд окажется в руках твоего сына, я – что ж – могу и отпустить тебя, если хочешь.

Хильдрид открыла было рот, но тут же захлопнула его. Из зеленых глаз Ятмунда на нее смотрела глубочайшая и искренняя уверенность в себе и совершенное спокойствие. Дочь Гуннара была женщина умная, она в один миг поняла, что спорить бесполезно – ее просто не поймут. Она поднялась, когда поднялись и остальные. В открытое окно был виден огромный костер, разожженный у ворот, и тени стражников, толкущихся у него. На Британию спустилась ночь, высыпали звезды, и все сподвижники нового короля английского вдруг поняли, как они хотят спать.

Женщина невольно зевнула, припомнив, что уже которую ночь спит вполглаза. Орм подошел к ней, подхватил ее за локоть и потянул за собой.

– Идем, матушка, я отведу тебя туда, где устроились и твои люди. Там есть ниша, в которой имеется даже кровать. Само собой, она предназначена для тебя.

– Думаешь, я не дойду сама?

– Начинаю сомневаться. Матушка, тебя шатает.

– Тебе кажется, – решительно ответила Хильдрид, но руку выдергивать не стала. Несколько минут кони оба шли в полной тишине. – Ответь же мне – почему все-таки? Почему он, а не Хакон?

– Почему мне больше нравится Ятмунд? – Орм усмехнулся. – Потому, что он умен.

– Он – умен? – Гуннарсдоттер фыркнула. – Ты всерьез? Да он дурак набитый. Круглые пустые глаза.

Регнвальдарсон покосился на мать с интересом.

– И ты поверила? Ятмунд отлично умеет притворяться. Он не хочет отпускать тебя, потому и притворился глупцом, сделал вид, будто не понял. Вот и все. Для войны с Эйриком ему нужен каждый воин, а уж викингов, да еще лучших, он не собирается отпускать.

– Лучших? А ты мне льстишь.

– Не тебе. У тебя в отряде больше половины воинов моего отца.

– Регнвальду льстить не нужно.

Орм покивал.

– Тебе понравится Ятмунд. И поверь, он всегда держит свое слово. Если он сказал, что отпустит тебя после смерти Эйрика, то так он и сделает. Впрочем, если хочешь отправиться в Нордвегр раньше, можешь махнуть рукой на Ятмунда. Ты ему присягу не приносила и ничего не должна.

– Ты говоришь так, будто разрешаешь мне.

– Ну, так что ж, – улыбнулся молодой мужчина. – Я – самый старший мужчина в семье. Я, скажем так, не разрешаю, а советую. Настоятельно. Даже требую. Матушка, отправляйся-ка на север сейчас, не жди результата – незачем тебе лезть в эту мясорубку.

– Тебе никто не давал права распоряжаться мною мой родной, – холодно ответила женщина.

– Отец наказывал тебя беречь.

Она остановилась, словно запнулась о порог, прямо посреди коридора, пустого и гулкого. Под каменными сводами гулял ветер, он отозвался в душе Хильдрид чем-то знакомым. По привычке потянув носом воздух, она подумала: «Будет буря. И большая». Но ничего не сказала. Где-то в душе у нее потянуло тоскливо и сладостно. Аромат бури и слова сына, так похожего на отца… Гуннарсдоттер осторожно подняла ладонь к лицу и прижала ее ко лбу.

– Отец ничего не мог наказать тебе перед смертью, – сказала она тихо. – Ты не мог говорить с ним перед смертью. Он умер далеко от дома.

– Я видел его во сне, матушка, – тихо ответил Орм. – В ту ночь, когда он умер. Я тогда не знал, что это та же ночь. Но он пришел ко мне и сказал, что теперь я должен заботиться о матери и сестре. И я ему обещал.

Женщина повернулась и посмотрела на сына снизу вверх.

– Я думаю, что в свои годы способна сама о себе позаботиться. А насчет Эйрика… Что ж, пусть будет Эйрик. Не могу же я оставить своего сына без помощи.

– Тебе тоже отец наказывал?

– Нет, – она улыбнулась. – Но когда я первый раз взяла тебя на руки… Ты не представляешь, какой ты был маленький, красный, голозадый…

– Мам…

– Орущий, лысый и грязный. И такой хрупкий.

– Да уж. Теперь я не хрупкий. Теперь я очень даже, – Орм напряг мышцы руки и потряс ладонью вверх-вниз. Даже под рубашкой было видно, какой он крепкий, хоть, подобно отцу, не отличался коренастостью, был гибким и стройным.

– И, тем не менее, я считаю, что сама способна решить, что мне делать, – она толкнула дверь в залу, где вповалку спали викинги ее отряда. – Приятных снов в предвиденье бури, дитя мое.

– Бури? Ты уверена? – Орм насторожился.

– Уверена. Завтра ближе к вечеру, – Хильдрид шагнула в темноту и густое тепло залы. Плотно закрыла за собой дверь.

Она мягко потрогала Альва за плечо, и он тотчас проснулся, поднял голову со свернутой кульком пустой котомки. Она едва видела его в слабом свете, отбрасываемом тлеющими в камине углями, но и без всякого света разбирала его лицо, выражение, даже мимику – она знала его не хуже, чем саму себя, могла предугадать, что он скажет или как повернет голову, и свет ей был не нужен. Альв мягко поднялся с соломенного тюфяка, на котором спал, вопросительно пошевелил бородой.

– Идем, – прошептала она едва слышно. Она боялась разбудить кого-нибудь из викингов, хотя и понимала, что те, уставшие до смерти, вряд ли проснутся и от крика.

В нише за задернутым пологом действительно стояла кровать, застеленная льняным бельем – неслыханная роскошь. На кроватях спали далеко не все. В Нордвегр такое могли себе позволить только хозяин поместья и его супруга, а остальные раскатывали свои постели как попало и где попало – на скамьях, если везло, на полу, если приходилось. В углу стоял светец с воткнутой щепкой и подставленной лоханью. Мягко ступая, Альв нырнул под полог и вскоре вернулся с угольком на ладони – от весла мозоли у него было просто каменные, нечувствительные даже к огню. Хильдрид со вздохом облегчения скинула пояс и куртку, потянула с себя рубашку. Помедлив, Альв обнял ее сзади, поцеловал в плечо, щекоча ее бородой.

– Ты устала?

– Я как раз и хочу отдохнуть, – зевая, ответила женщина, развязывая ремешок на штанах. – Как мне надоела неженская одежда. Хочу платье.

– Я тебе подарю.

– Ну, и что я буду с ним делать? Будет валяться в котомке.

– Ты противоречишь сама себе.

– Да. Потому что нам предстоит снова тащиться в Йорвик. В Нортимбраланд.

– По Эйрикову душу?

– Конечно.

Альв ласково провел жесткой ладонью по ее плечу – эта ласка, которая показалась бы другой женщине не лаской, а издевательством, была женщине приятна. Усталая, она закрыла глаза и позволила уложить себя в постель. Новая, нестиранная льняная ткань царапала кожу, но Гуннарсдоттер не обращала внимания. Она вытянулась на кровати с наслаждением – последние дни приходилось спать скорчившись – и позволяла мужчине касаться себя.

– Ну его, этого Эйрика, – проворчал Альв. – Давай вернемся в Нордвегр. Пусть наши рвутся в бой – они все еще слишком молоды.

– Эйнар тоже?

Эйнару не так давно перевалило за шестьдесят, и оба, конечно, помнили об этом. Альв едва слышно хмыкнул – и Хильдрид-то разобрала только потому, что его губы были у ее уха.

– Брось. Пусть британцы возятся с ним – нам-то зачем. Он не вернется в Англию, это понятно. Не вернется, ну, и хорошо. Думаю, Хакон не будет этим огорчен.

– Пока Эйрик жив, Хакон не сможет спокойно править Нордвегр.

– Оставь. Не будет Эйрика – будет что-нибудь еще. Невозможно Хакона решить все проблемы, – проворчал викинг. – Собираемся в Нордвегр, – но когда она болезненно пнула его в бок, хрюкнул и замолчал.

– Собираемся в Нортимбраланд. И все, хватит об этом. Давай спать – я устала.

Несколько дней Хильдрид, заинтересованная словами сына, присматривалась к Ятмунду и пришла к выводу, что Орм, пожалуй, прав. Новый конунг Англии действовал очень просто – он слышал только то, что хотел слышать. Когда ему противоречили, он попросту пропускал противоречия мимо ушей. Конечно, далеко не всегда. К советам он прислушивался охотно, но когда решение было уже принято, обсуждать по его мнению было нечего. После нескольких попыток Гуннарсдоттер поняла, что убедить конунга в чем-либо невозможно. Она и сама не заметила, как умудрилась дать ему присягу.

Конечно, присяга по сути имела для нее очень мало значения. Если бы Хильдрид и ее люди решили вернуться в Нордвегр, не дождавшись разрешения конунга, он не смог бы достать их там и тем более отомстить за предательство. Стран в мире много, в любой из них при желании отряд викингов мог найти приют и службу. Необязательно было служить именно Ятмунду. И необязательно следовать присяге. Но Хильдрид понимала, что держать слово важно для нее самой, а не для брата покойного Адальстейна, на которого ей по большому счету наплевать.

Ее сын, получив Нортимбраланд, взялся за дело с такой уверенностью, что можно было не сомневаться – армию он наберет немалую. Как оказалось, в Англии существует немало сыновей мелких владетелей, водящих дружины, которые мечтают о собственных землях. Обещая поместья и села, он знал, что к нему стянется немало желающих подраться с викингами Денло за богатства и земли. Соберется немало местных херсиров, которые будут рады признать щедрого Орма правителем Нортумбрии, потому что они понимают – иначе, чем из его рук, им неоткуда будет получить собственные владения. Качая головой, Гуннарсдоттер шутила, что Орм и Хакон похожи друг на друга, действуют одинаково и, видимо, их ждет одинаковый результат.

– Интересно, если Эйрик сбежит, то куда он рванет на этот раз? В Валланд? – шутили викинги Хильдрид.

– Куда бы ни рванул, делов он еще наделает, – заметил Хольгер.

– Сомневаюсь, что рванет. Зачем ему, в Денло он найдет себе сколько угодно сторонников, – ворчливо ответил Альв. – Он, говорят, тоже раздает земли направо и налево.

– Мне казалось, что норманны, вроде бы, так не делают, – сказал один из британских воинов Ятмунда, Кадок, которого не звали, но который пришел послушать – он тоже собирался драться с Эйриком.

– А чем норманны хуже других? Они тоже любят кушать хлеб и пить пиво. Для этого нужно растить зерно, и растить его на земле.

– А что – норманны сами роют землю? – поинтересовался другой англичанин.

– А что – за англичан это делают пикты? Или скотты?

– Нет, но рабы же…

– Рабы рабами, но не они же одни едят. У нас на севере работают все.

– Что – и короли?

Хильдрид не поднимала глаз от пола, и за плечами здоровенных мужчин была почти не видна, но когда она заговорила, все остальные замолчали.

– Конунг Харальд Прекрасноволосый был одним из лучших кузнецов Нордвегр. Я до сих пор ношу меч, который он выковал.

– Да? А еще чем он занимался?

– По дереву резал. Он был хорошим мастер.

– Да уж…

– Меч можно посмотреть? – спросил один из англичан. Гуннарсдоттер пожала плечами, вынула из ножен клинок, осторожно протянула рукоятью вперед. Осторожно не потому, что боялась обрезаться – по лезвию без опаски можно было провести пальцем, свой меч она никогда не пыталась заточить до бритвенной остроты, это ни к чему – а потому, что избегала касаться руками металла – под пальцами тот мог заржаветь. – Да, хорошая работа.

Гуннарсдоттер – единственная женщина в обществе нескольких десятков мужчин, собравшихся в общей зале, чтоб обсудить грядущее завоевание Нортимбраланда – ткнула сына локтем в бок.

– Итак, сколько тебе потребуется времени, чтоб собрать армию, юный хевдинг?