Текст книги "Гибельный мир"

Автор книги: Вера Ковальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 4

С тех самых пор, как образовались Пустоши, разрезав некогда огромный и богатый край на неравные половины, Империя состояла из двух частей – Северной и Южной. Узкая полоса незанятой Пустошами земли, горные перевалы и море – вот три пути, по которым части Империи могли сообщаться друг с другом, но все они были неудобны, а других не осталось. В течение двух сотен лет – все то время, пока в Брошенных Землях плодилась нечисть, – императоры один за другим пытались наладить дорогу прямиком, высылали войска в надежде расчистить хотя бы узкий путь, но ничего не получалось. Нечисть не признавала никаких границ, кроме очертаний Пустошей, два войска не вернулись, а одно, самое большое, выбралось оттуда настолько потрепанным и истаявшим, что правители больше не повторяли попыток. Императорами была назначена огромная награда тому магу, или тем магам, которые предложат, как привести Пустоши в прежнее, до катастрофы, состояние, но желающие получить награду пока никак не могли подтвердить свою состоятельность. Кое-кто из них, признанные шарлатанами, были даже казнены – правители отличались крутым нравом. Да и то, иначе правителям нельзя.

Новой столицей Империи стала Беана, большой и красивый торговый город, не чета, конечно, Белому Лотосу. На юге же так называемой младшей столицей, где сидел наместник императора, нарекли Влозу. Оттуда нити управления тянулись к самым границам Империи, но последние годы император практически не вникал в управление южной частью своих владений. Не то чтобы он настолько безоговорочно доверял своему наместнику, просто для того, чтоб все контролировать самому, надо находиться на месте, а ездить туда-обратно немыслимо. Медленно, но верно Империя превращалась в два государства, одно пока было подчинено другому, но тем не менее.

Беана, выросшая за последние двести лет почти втрое, стала прекрасным и благоустроенным городом, но ее по-прежнему отмечала особая специфика торговых городов – она в первую очередь служила точкой пересечения торговых караванов, самым большим рынком в мире, изобиловала лавками и толпами торговцев, по вечерам наводняющих трактиры. Город стоял на реке, впадающей в море, течение было довольно слабым, река широка, величественна, судоходна, берега и устье тщательно охранялись, а пошлины были невелики – купцов старательно обдирали потом, уже на рынках. Недостатка в желающих везти товар в Беану никогда не ощущалось. И с раннего утра до раннего утра, даже ночью, город кипел, рынки не закрывались никогда, завлекательно освещенные трактиры и дорогие рестораны привлекали полуночников, и только спальные кварталы, где стояли особняки знати и богачей, окруженные садиками, и огромные доходные дома, где можно было снимать комнаты, с наступлением темноты погружались в молчание и сон.

Императорский дворец возвышался над городом, еще в прежние времена его возвели на вершине гигантского пологого холма, больше похожего на гору, а за двести лет расширили и достроили. От города был отрезан большой кусок, превратившийся в парки и сады дворца, обнесенные стеной, сравнимой с крепостной. Жизнь в новой столице была налажена, и императорский дворец, пожалуй, смог бы сойти за новый символ Империи… Вот только у Белого Лотоса это получалось намного лучше, и о том времени тосковали даже те, кто того времени не помнил. А помнил его мало кто – в Империи только представители правящей династии и их родственники, несущие в крови ту же жизненную силу, отличались долгим жизненным сроком.

Впрочем, надо отметить, что за последние двести лет на троне сменилось пять императоров – долгий жизненный срок им не помог. Все они умерли по разным причинам, один из пятерых отрекся от престола, и теперь жил в монастыре, специально для него построенном, а его сын царствовал ныне. Надо сказать, он был уже в годах, за двести семьдесят, по меркам рода почти конец жизни, мало кто из представителей Династии переступал порог трехсотлетия. Так уж получилось, что вступил он на престол, того не ожидая. Отец его принял корону после своего брата, не имевшего наследников мужского пола, но почти сразу отрекся. Самое неожиданное состояло в том, что отец был старше сына всего на пятнадцать лет, и неизвестно было, кто из двоих скончается раньше, поскольку пятнадцать лет при среднем жизненном сроке в триста – незначительная разница.

Старый советник стоял у окна, рассматривал мельтешащую внизу разноцветную толпу – даже на площади перед магистратом умудрялись чем-то торговать – и в который раз для самого себя пытался решить самую главную проблему Династии, которая чем дальше, тем больше тревожила и знать, и людей императора. Кто будет править после нынешнего государя, если он, как и его дядя, за двести семьдесят лет не сумел обзавестись наследником? Кому предложить корону после его смерти?

Сидевший в кресле у стола новоназначенный наместник Северной Старицы, отпрыск знатного и богатого рода Хабель, думал о том же. Они долго молчали, и постепенно наместник отвлекся, принялся размышлять о Беане, о ее рынках. А еще о том, что где-то искать деньги на строительство Северного Тракта, который был начат пятьдесят лет назад, да брошен, наверняка придется ему самому, чтоб его Северная Старица не оставалась захолустной областью, куда только зимой и можно добраться. Во вверенных ему землях наместник, если не нарушал законов, установленных императором, был полновластным владыкой, самым высокопоставленным, самым могущественным, и от развития края, от его значения во всех смыслах зависело и его влияние.

– Если у его величества не появится наследник, нас ждет междувластие, – сказал советник, и Эрденхарт Хабель вздрогнул. Незаметно, впрочем, потому что владеть собой должен уметь каждый знатный человек, делающий карьеру при дворе.

– Думаю, это будет не так уж плохо, – рискнул заметить он. – Лучше избранный сильный государь, чем слабая случайность. Кто из последних оставшихся в живых отпрысков Династии может похвастаться настоящим даром правителя?

Отвернувшись от окна, советник смотрел на Эрденхарта с таким настораживающе отстраненным интересом, что легко можно было заподозрить в нем провокатора. Но наместник просто знал, что его друг не провокатор, и потому ни на миг не потерял присутствия духа.

– Ты был бы прав, если бы нового правителя избирал совет знати.

– Почему же нет? – удивился тот. – Кому еще?

– Ты слишком молод и не знаешь обычаев, древних, но действующих.

– Ты о чем?

– О том, что, если у императора не будет детей, хотя бы дочери, судьба Империи окажется в руках Храма.

Советник (а звали его Лео дома Тайрвин, но об этом знали далеко не все, привыкли именовать советником и за глаза, и в глаза) по женской линии вел свой род от Династии, жил он на свете уже двести восемьдесят лет, хорошо помнил катастрофу, и ко всем тем, кто пришел в мир уже после перенесения столицы в Беану, относился как к молодежи. А ведь большинство их уже упокоилось в земле, семьи похоронили и детей их, и внуков, и правнуков, а Лео все жил, и сам себе теперь казался таким древним, какими могут быть только скалы. Но это только внутреннее ощущение, поскольку ни сила, ни уверенность не покинули его тело, он похоронил уже семь жен и недавно женился на юной красавице из молодого, незнатного рода, пленившей его своей красотой и свежестью. Скоро ждал появления на свет ребенка. Даже одновременно три пылкие любовницы не могли утомить Лео, в опочивальне он был юн, как двести пятьдесят лет назад. Воинские упражнения, которыми советник никогда не пренебрегал, лучше всего говорили ему, что он силен и что смерть еще далека. Но все-таки. Память отягощали годы и годы, километры воспоминаний и приобретенный опыт. Выглядел Лео лет на пятьдесят, был черноволос, как любой южанин, но зато светлокож. В маму-северянку.

По сравнению с ним Эрденхарт был неприлично молод, едва двадцати пяти лет от роду, красив, богат и беззаботен, он мало знал, мало помнил, и для него Белый Лотос являлся скорее легендой, уже полузабытым преданием, а настоящее – это Империя, разорванная на две части Пустошью – бесполезной и опасной.

И он не знал, конечно, что было принято в старой Империи, когда прерывалась Династия, он никогда не слышал ни о чем подобном, потому что нынешней Династии уже перевалило за пятьсот лет.

– Так кто будет решать? – Он слегка подался в кресле.

– Первосвященник.

– Не может быть!

– Но так оно и есть. Так и есть. – Советник отошел от окна и присел во второе кресло.

– И как же он выбирает?

– Никто этого не знает. Но факт остается фактом – если его величество умрет, не оставив потомства, по закону власть окажется в руках Храма.

Они помолчали, после чего Эрденхарт, весьма набожный с детства – не столько привык, сколько это было ему по характеру – осторожно спросил:

– Ты считаешь, что, если первосвященник будет выбирать, он выберет по своему вкусу, а не по велению своего бога?

Лео отмахнулся.

– Сколько живу, а богов ни разу не видел и не ощущал. Все это глупости, Эрденхарт. Политика всегда и везде делается в соответствии с определенными соображениями, а не по велению бога. И я не могу даже предположить, кого захочет назвать Храм. Ну, должно быть, того, от кого они смогут ожидать побольше благ. Или того, кем смогут управлять. Может, тебя?

Он усмехнулся, когда его молодой собеседник залился смехом.

– Я так и понял, что ты несерьезно, – сказал тот, отсмеявшись.

– Нет. Я совершенно серьезно. По крайней мере во всем, что не касалось тебя.

Тихонько поскреблись в дверь и сразу же вошли, не дожидаясь разрешения. Эрденхарт встал навстречу вошедшему, то ли из вежливости, то ли от нетерпения. Все-таки многое было в нем от мальчишки.

– Вален, где ты пропадаешь? Мне скоро отправляться, я уж решил, что не сумею с тобой поговорить.

Вален Рутао Седьмой смерил взглядом молодого Хабеля, его изящный походный костюм цвета темной листвы, высокие сапоги, покосился на брошенный поверх спинки кресла плащ, отделанный золотом, и демонстративно оправил свою, запыленную и простую.

– Да ты франт. Что же касается меня, то я буквально только-только с седла. Уж как успел.

– Все дела, дела, – понимающе усмехнулся Эрденхарт. – Магические заботы…

– Именно заботы. И именно магические. Вот что скажи-ка мне, ученичок, с чего это тебя, многоопытного, вдруг отправляют наместником, да еще так далеко?

– Все ты знаешь, – прозвучало это удовлетворенно. – Все знаешь как всегда. Может, и куда меня отсылают, тоже знаешь.

– Знаю. Северная Старица.

– Магия, да?

– А уши у меня есть? Об этом на базаре говорят.

– Это еще почему?

– Говорят о том, что его величество наконец обратил внимание на север и отправил туда не кого-нибудь, а отпрыска знатного рода. Радуются. – Маг смотрел испытующе и немного насмешливо.

Эрденхарт беззаботно махнул рукой.

– Бывает, учитель. Не за мои же заслуги меня отсылают! Просто я в очередной раз наступил императору на мозоль, и он решил вот так изящно от меня избавиться. Зашвырнуть меня куда подальше.

Вален наконец соступил с порога, прошел в комнату, вежливо приветствовал советника, которого очень уважал (надо признать, что Лео мага тоже очень уважал, но по другой причине, нежели кто-либо еще, не за знания и магическую власть, а за упорство и внутреннюю силу, и только ему позволял звать себя по имени), и уселся в кресло, с которого только что встал Эрденхарт. В присутствии учеников он никогда не стеснялся, а Хабель, хоть и был его учеником весьма условно, потому что толком-то у мага никогда не учился, все равно был для Валена чем-то вроде безотказной опоры и подмоги, к которой можно прибегать в определенных случаях. Он, как любой наставник, привыкший быть наставником, считал право смотреть на учеников свысока и беззастенчиво пользоваться их услугами своим неотъемлемым правом.

– Ну что? – скрипуче спросил Лео. – Каковы твои успехи?

– Пока никак. Посмотрим. На этот раз я нашел группу получше.

– Ты все носишься с идеей раздобыть книги Креастора? По-моему, твои попытки эфемерны. Надо набрать побольше магов и…

– И штурмовать Пустоши, я понял. Такие идеи выдвигались. – Рутао усмехнулся.

– Так в чем дело?

– В том, Лео, что магов в мире, а в особенности в моей Академии, слишком мало для того, чтоб осуществить подобный план.

– А ты уверен, что их не хватит?

– Хватить-то, может, и хватит, но сколько погибнет. Академия, ослабленная хоть на одного мага, уже ослаблена. А нам, насколько я понимаю, скоро предстоит борьба за власть?

– Император еще может иметь детей, – буркнул мрачный советник, который терпеть не мог, когда с ним разговаривали поучающим тоном.

– Вот в этом я сомневаюсь. Сколько у него наложниц? Кажется, около десятка, и Даро говорил мне, что он к ним приходит регулярно.

– Мало ли что он там делает! Может, в шахматы играет.

– Ты недооцениваешь Даро. Он за свои слова отвечает.

– Он что, видел? – оживился Эрденхарт и тут же сник под взглядом Валена.

– Словом, если бы правитель мог иметь детей, то одна из его наложниц непременно бы родила. Хоть девчонку какую-нибудь худосочную. Похоже, императору это просто не под силу.

– Что за Династия! – вздохнул советник. – Один – святоша, другой – половина мужчины… Хорошо, я понял. Но только, мне кажется, книги Креастора тебе не так уж нужны, раз ты не решаешься рискнуть своими людьми.

– Я предпочитаю, чтоб каштаны из огня мне таскали другие. Любым делом должны заниматься профессионалы.

– Так ты нанял рейнджеров? – Лео с сомнением покачал головой. – Они никогда не суются в столицу или другие крупные города…

– Эти обещали сунуться. Я им лучше деньги заплачу.

– Они не вернутся.

– Не вернутся эти – пошлю других. Рано или поздно у кого-нибудь получится.

– Если они вообще их там найдут.

– Я пошел от самого логичного предположения. Книгам место в библиотеке. В библиотеку я их и послал. Одно только жалко… – Вален поколебался и признался мрачно: – С одним из них была девушка. Сильный ред, насколько я понял. Жалко будет, если она там останется. Из нее получился бы очень хороший маг.

– И ты ее упустил? – Советник хмыкнул с пренебрежительной насмешкой. – Что ж это ты так оплошал? Знаю я, какие у тебя возможности.

– Я не смог бы убедить его отдать свою жену, – сердито ответил Вален. – А мне нужно было, чтобы они мне поверили.

– М-да… Ну, о ней можешь забыть. Разве девчонка выживет в Пустошах? Невозможно.

Рутао пожал плечами. Он и сам так думал, но в тот момент не решился применить силу, а его способность убеждать была отнюдь не безгранична. Нужно было много времени, а его не оказалось, девочка не стала бы слушать так долго. Рейнджеры тем более, маг знал, что таким, как он, эти охотники не доверяют. А теперь наверняка можно распроститься с возможностью заполучить девушку. Жаль. Профессионалы-то могут выжить там, а она… Она не профессионал.

Эрденхарт, глянув в окно на солнце, заспешил, попрощался с советником учтиво, а с магом сердечно, выбежал, потом вернулся за плащом и снова убежал, на этот раз уже окончательно. Рутао усмехнулся про себя. Мужчине уже под двадцать пять, а он все не как мужчина, а как мальчишка.

Лео же думал о Валене. Он понимал, что традиции зачастую бывают сильнее любой самой лучшей задумки, особенно если они выгодны Храму. Храм – та сила, с которой нельзя не считаться, поскольку в ее власти было, к примеру, приостанавливать указы императора, прерывать войны, диктовать свои решения на судах, даже там, где судили знать. Власть Храма была велика и подкреплена такими, к примеру, аргументами, как храмовые войска, точного количества которых не знал даже советник. Правда, во имя истины следует признать, что первосвященник уже давно не пускал ее в ход, он предпочитал заниматься своими делами, и занимался ими, никем не контролируемый. Почти никем.

За последнее время Лео, озаботившийся судьбой Империи, а вернее, своим местом в ней и своей властью, стал следить за делами Храма, рассылал шпионов, даже подсунул помощнику первосвященника – первому абрагу – своего человека на роль секретаря. Но пока не заметил ничего, внушающего опасений. Храм вмешивался в государственные дела не более чем воззваниями и призывами, не прибегал к силе, и, насколько Лео могла рассказать об этом внутренняя жизнь света, в тайной жизни все обстояло так же, как в явной. Но советник давно отвык быть доверчивым и подозревал все-таки, что за пазухой у первосвященника что-то есть. Не может же он не понимать, что будет означать смерть императора, не оставившего наследников.

Еще тысячу лет назад прежняя Династия Белого Лотоса установила закон, по которому право наследования имели только непосредственные и ближайшие родственники умершего правителя, и если у такового появлялись на свет дети, то братья и сестры императора и уж тем более дальние родственники переставали носить титул принцев. Таким образом оберегались права законных наследников. Но в случае, если все дети почившего императора умирали бездетными, прямая линия обрывалась, и тогда дядя покойных, к примеру, имел на престол не больше прав, чем какой-нибудь захудалый барончик из провинции, недавно ставший благородным и не имеющий никаких родственных связей с Династией.

И теперь Лео задумался, с кем же будет Вален, когда межвластие наступит. Рутао Седьмой был главой самой крупной Академии в Империи, а маг, окончивший Академию, был связан с ней долгом и не мог не откликнуться на призыв Высшего Наставника. Словом, Вален представлял немалую силу. Кроме того, глава второй по величине Академии был его должником, а глава третьей – бывшим учеником. Валена важно было перетянуть на свою сторону. Ну или хотя бы узнать, чего же он будет делать в сложный для трона момент, за кого он ратует.

– А что ты думаешь обо всем этом? – спросил советник.

Маг потер щеку, словно у него болели зубы.

– Я скажу, что Господни пути неисповедимы, и нельзя даже предполагать, кого изберут храмовые служители.

– Значит, ты решил поставить на Храм? – разочарованно и недовольно проворчал Лео.

Вален покосился на него с насмешкой.

– Да уж, знаю, ты у нас безбожник, ни во что не веришь, кроме силы. В этом я с тобой категорически не согласен. А вот в том, что светского владыку должен выбирать светский совет, согласен. Править, в конце концов, не Храму.

– Можно подумать, в этом мнении видна твоя набожность.

– Я служу богам не хуже, чем его непосредственные слуги. Но в отличие от них прекрасно понимаю, что ни одному богу нет дела до земных проблем, и никто из них не станет заботиться о троне так, как те, кто его окружает. Кто поручится, что божество не ошибется?

Вален снова взялся за щеку и посмотрел в окно. Там вовсю мельтешил народ, разодетый в разноцветные одежды, казалось, за последний час его стало еще больше. Торг на придворцовой площади шел вовсю, но внешне все обстояло вполне благопристойно, и люди будто бы просто гуляли и веселились.

– Вот что я могу сказать, – продолжил он. – Если совет все продумает заранее и успеет первым, как я понимаю, он и сможет решить этот вопрос. Конечно, мудрее будет решать соединенным советом знати и магов (я к тому, что маги в нашей Империи – особое сословие, вы же согласны) и выдвинуть кандидата прежде, чем Храм успеет сказать свое слово. Светская власть в руках светских, это излишне говорить, а народ… Народ не знает, кто должен выбирать новую Династию, он поверит тому, кто будет громче кричать и выкатит больше вина. Храм вина не выкатит, в этом можно быть уверенным. А когда у меня будут книги Креастора… Тогда посмотрим. Тогда мои шансы быть услышанным вырастут вдвое.

Лео одобрительно кивнул, пряча удовлетворение за маской серьезности, и похлопал Валена по плечу. Этих слов было вполне достаточно. Теперь надо было тщательно продумать, как использовать эту силу – Магические Академии.

Императорский дворец в Беане был возведен на основе старой резиденции императора – небольшого дворца, когда-то построенного здесь на случай, если правителю вдруг захочется побывать в торговом городе, дворца, не рассчитанного на двор, а для свиты было предусмотрено всего несколько скромных зал. Зато этот дворец был воистину чудом архитектуры. То, что возвели вокруг старого дворца, ему мало уступало. Строили надежно, на века, поскольку здравый смысл подсказал правившему в то тяжелое время императору, что беда, случившаяся с Белым Лотосом и окрестностями, – это не временная проблема. Тот правитель был достаточно умен и ловок, чтоб в свете катастрофы и последовавшего за ней беспорядка и анархии не потерять власть, а вместе с ней саму голову. Он быстро, всего за полтора десятилетия, навел порядок. Он же и отвалил на строительство нового императорского дворца круглую сумму, поскольку не без основания считал, что основная резиденция правителя – символ Империи и ее власти, а такими вещами не шутят.

Новый дворец включал в себя старый и еще несколько строений получше, а остальные были снесены, чтоб очистить место. Вокруг величественного пятиэтажного здания, отделанного знаменитым беанским голубым мрамором, разбили обширный цветник, изобилующий куртинами, розариями, беседками, увитыми виноградом и плющом, декоративными цветущими кустами и деревьями, а дальше, как это и принято, тянулся парк. Он был обширен, большой город со всеми своими рынками, пригородами и крепостными стенами мог бы без труда поместиться там. Разумеется, ни одна стена не могла бы защитить и Беану, и императорский дворец со всеми его парками, озерами и дополнительными постройками, но, к счастью, в этом и не возникало нужды. Так случилось, что дворец с прилегающими к нему территориями оказался защищен естественным образом – горами. Строителям было достаточно достроить стену у входа в окруженную дугообразным хребтом долину и увеличить непроходимость гор. А при следующем императоре горы со стороны дворца изрыли гротами, кое-какие из них стали любимым местом развлечений придворных, остальные, отделанные и обставленные не хуже дворцовых залов, превратились в дополнительную резиденцию правителя.

Последний император не любил скальные апартаменты. Он чувствовал себя крайне неуютно в любой пещере, даже благоустроенной, ни на миг не мог забыть о громадах камня, нависающего над головой, но не возражал, чтоб там устроились его приближенные, и катакомбы стали как бы прибежищем части имперской канцелярии. Правитель знал об этом, но не задумывался. Да и ладно, какая разница, где обитает его канцелярия?

Он любил свои покои, выходящие на самую живописную часть парка, на самый ухоженный уголок цветника, и теперь, гуляя взад-вперед по кабинету, рассматривал роскошный розарий. Розы были его любимым цветком, садовники это знали, и покои правителя всегда благоухали, украшенные свежесрезанными розами всех оттенков и размеров. В кабинете одна из ваз стояла на широком столе черного дерева с серебряными инкрустациями, другая – на застекленном стеллаже с книгами, третья на столике возле двух изящных, обитых темно-зеленым бархатом кресел, а четвертая, непременно с цветами бледновато-чайного оттенка, на подоконнике. Именно ее император касался рукой, гладил серебряную оковку хрустального произведения искусства, теребил лепестки роз и их листья, нисколько не боясь прячущихся на стеблях шипов.

Правитель был невысок, довольно полон, выглядел он лет на пятьдесят, хотя ему было значительно больше, и особенной красотой не отличался. Ради справедливости следует сказать, что и в молодые годы он не был привлекательным, в чертах его лица дремала некоторая вялость, и родовой ястребиный нос на нем казался неуместным. Император, конечно, нес в себе некоторые черты своих решительных, властных, сильных духом и телом предков, изредка его вспышки или решительная властность давали понять, что характер у него есть, но по большей части это был нерешительный и застенчивый человек. Положение, занимаемое им, привлекало его в первую очередь теми преимуществами, которые оно давало в жизни – возможностью есть и пить что хочется, носить красивую одежду и пользоваться изысканными вещами.

Он был ценителем красоты, умел наслаждаться талантливым произведением искусства, постоянно окружал себя ими, получал несказанное удовольствие от созерцания вокруг себя красивых людей – мужчин и женщин. Но власть, которая отравляет почти каждого, кто прикасается к ней, власть, становящаяся наркотиком, к которому легко привыкнуть, но отвыкнуть невозможно, власть, которая для владеющих ею является главной отрадой и наслаждением жизни, не стала его страстью. Он терпеть не мог подписывать смертные приговоры, если речь не шла, конечно, о явных бандитах и убийцах (в этом случае подпись ставилась внизу листа с безразличным равнодушием). Его не радовала возможность поступить по своей прихоти с любым человеком. Необходимость быть порой несправедливым во благо государства была ему отвратительна. И что самое главное, он глубоко нерешительно вел себя в делах государственных, поскольку редко когда мог быть уверен в непогрешимом благе предпринимаемого им хода.

Император был очень хорошим человеком, но, увы, отвратительным государем.

Он не признавал разумной жестокости и всегда с большим трудом поступался природной своей добротой. Управлять им было просто – достаточно было логично и четко доказать ему действенность предполагаемой меры, и потомок людей, славившихся своей недоверчивостью, охотно соглашался. Он прислушивался к совету любого, казавшегося ему разумным, человека, а разумными ему казались многие, кроме разве самых откровенных дураков. Что ж, и в самом деле, в окружении его держались по большей части люди умные, но каждый на свой лад. Правителю не приходило в голову, что при дворе никогда не бывает только одна партия, и самые разные, самые разумные люди могут тянуть в разные стороны. Более того, они могут даже вполне обоснованно делать глупости из лучших побуждений. А логически обосновать можно практически любую меру.

Правитель был неглуп, и, быть может, воспитывай его с самого начала как будущего императора, всели в него непоколебимую уверенность в себе, он стал бы хорошим главой государства. Но желание у всех учиться и прислушиваться к чужим советам не всегда приносит благие плоды.

Империя распадалась, и это чувствовали все, кто стоял близко к трону, да и многие другие чиновники и крупные торговцы. Каждый наместник, назначенный императором и очень редко сменяемый им, уже чувствовал себя вполне независимым правителем своей области, князья обширных приграничных краев уже почти обособились, и многие даже решались задерживать часть налогов в своих целях. Те из них, кто отговаривался временными трудностями или неурожаем, оставались безнаказанными, да и те, кто не трудился ничего объяснять, редко страдали.

Император еще раз погладил розы, на лепестках которых лежали бархатистые тени от сгибов и яркие пятна света, а потом обернулся. В кабинете он был не один, у стола, разложив в готовности бумаги, сидел его секретарь, а у двери, сложив руки на груди, – телохранитель. Как ни странно, этому молчаливому и мрачноватому воину с непроницаемым лицом и холодным взглядом, рожденному в жарких южных степях, никто не препятствовал присутствовать и на тайных совещаниях правителя, он молча стоял в углу, то ли слушал, то ли нет. Надо сказать, доверие император к нему испытывал огромное, недаром доверял ему свою жизнь. Как, впрочем, всецело доверял и своему секретарю.

Эрно Рутвен из Кон-Теги, знатный дворянин, к тому же недавно ставший графом после гибели своего старшего брата, служил секретарем сперва отцу правящего императора, Одению Хистиму, но недолго, как бы по наследству перешел к Вему, сыну Одения, и верно служил ему. Надо сказать, что, несмотря на уйму возможностей использовать власть в своих личных целях, найти способы обманывать императора убедительными формулировками или уклончивыми объяснениями, или самому принимать за него решения, Эрно никогда не делал этого. Разумеется, на службе он не забывал себя, состояние его изрядно увеличилось, но способы, которыми он пользовался для пополнения своих средств, нельзя было назвать противозаконными. То, что в других государствах называлось бы взятками, в Империи Белого Лотоса считалось платой за услуги. Понятно, что никто не будет стараться бесплатно, любой чиновник устанавливал свою сумму поборов, которые были вынуждены платить взыскующие его внимания, но таксы, как правило, были строго определены и освящены традицией и неторопливо росли в зависимости от положения чиновника. К первому секретарю императора обращались с самыми сложными делами, и, понятно, за свои услуги он принимал большие суммы. Правда, брался далеко не за каждое дело, а только за те, которые действительно мог завершить в соответствии с желанием просителя. И никакая взятка не могла убедить его сделать то, что, по его мнению, делать не следовало.

Эрно прекрасно знал, что императору трудно отказать в чьей-либо просьбе, потому заботился о том, чтоб на стол государя попадали только обоснованные, с его точки зрения, просьбы. Вем практически не контролировал своего секретаря, и получалось, что Империей фактически правил Рутвен.

Большую часть важных дел император предпочитал решать со своим секретарем. Его утомляли совещания, где идей предлагалось столько же, сколько было людей, и выбор давался с большим трудом. Потому на совещаниях правитель терялся, ведь каждый присутствующий был способен подтвердить свою идею самым логичным обоснованием. Поди реши, что же более правильно.

К счастью, Империя вот уже много лет не вела войн, она раскинулась на материке от западного до восточного моря, защищенная от южных соседей богатым и труднопроходимым горным хребтом, который называли Железным. На самом деле, конечно, там было не только железо, все это добывалось во славу Империи, а соседям остались лишь ошметки, только та часть горных склонов, которая была непосредственно к ним обращена. Вся богатейшая горная страна, изобилующая скрытыми меж высоченных пиков долинами и рудниками, досталась Династии. А вот племена, населяющие север материка, считались независимыми (потому что кому охота лезть туда, на холод, гоняться за этими дикарями), но платили обильную дань, так что их можно было считать одним из народов Империи. Словом, в сложившейся ситуации у власти мог находиться и слабый монарх, тем более что, не покушаясь ни на чьи привилегии, он не заработал себе врагов.

Но одна и самая основная проблема была неотступна.

– Ваше величество, – мягко начал секретарь прежде прерванный разговор, – ведь речь идет о судьбе Династии. А судьба Династии – это судьба Империи.