Текст книги " сын"

Автор книги: Вера Коркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 23
Очко

Она бежала к Шишкину, дрожа боками, как гончая на охоте, и ворвалась в кабинет, запыхавшись.

– Я, кажется, знаю!

– Тебе кажется или ты знаешь? Сядь, отдышись.

– Нужно идти к Верке.

– Почему к Верке? И кто это вообще?

– Пойдемте. Расскажу по дороге.

Они шли, пробираясь между комками замороженной земли, по картофельному полю. Вера открыла дверь трезвая и гладко причесанная, вежливо пригласила войти. Избенка блистала чистотой. Шишкин стукнулся головой о притолоку и растирал макушку.

– Чаю? – спросила скучная хозяйка.

– Спасибо, не надо.

За неимением стульев они сели на кровать и сложили руки на коленях.

– Может, водки? – съехидничала Вера.

– Да нет, – Зося и следователь переглянулись. Что-то тут было не так.

– А то пажалста, стоит вон. Я-то не пью.

– А что с тобой? – поинтересовалась Зося.

– Излечила, твою мать.

– Кто ж вам так судьбу исказил? – усмехнулся в усы Шишкин.

– Ты не смейся давай. Пришел тут хахакать, когда у людей горе.

– Да что случилось-то, Вера?

– Могу рассказать.

Вера вытащила из-под стола сломанный табурет, покачала головой и присвистнула.

– Весь дом поломатый. Сама ломала, как бешеная. Три дня сподряд, как поняла, что пить не могу, все крушила. Ты на чайник погляди! Во!

Она подняла чайник, погнутый ужасною силой, с ввалившимся боком и покосившимся металлическим носом. Следователь изумленно хмыкнул. Вера осторожно присела на край табурета.

– Слушать будете или хахакать? Ну, в общем, это девка меня испортила. И главное, девка-то тьфу, козявка. Я сама к ней прицепилась. Она пилит себе с сумкой, смешнущая, беретка на носу, штаны в клетку клоунские, так я ей подножку сделала, ясное дело, выпимши была. Не со зла, а так, посмеяться. Ну она и грохнулась на коленки. Тут меня хохот разобрал, чуть не разорвалась глядеть, как она на четвереньки встала. Я хохочу, она вроде побледнела, но так, незаметно, чтоб разозлилась, ручки отряхнула, платком белым вытерла и говорит, давай где-нибудь пива выпьем. Я отвечаю – а чего, мол, давай, я не гордая, с тобой выпью. Хоть у тебя одежа и подкачала. В стекляшке пива накатили, она говорит: надо в надежном месте вещь спрятать, но чтоб ни одна душа не прознала, надежно. Я говорю, ну давай, за бутылку я тебе спрячу. Ну, в общем, вещь спрятали, а когда она ее забирала, то тогда Константин мне зуб вышиб, я шепелявая была. Говорю ей – дай денег на зуб. А она: ладно, но, коли мое условие не выполнишь, он у тебя сломается и рот тебе в кровь изорвет. Клянусь, говорит, здоровьем всех своих предков. Я ей, конечно, не поверила, деньги взяла, условие ее нарушила, чтоб у Константина музыку не пропивать, и что ты думаешь? Ладно бы этот зуб мне рот порвал! Порвал, не сомневайся, так, что есть не могла. А потом что началось! Не приведи господи. Сперва по ночам давай вроде коты орать, но хуже, страшней. Заутробно. Неделю не спала. Потом забор упал, и все ночью. Грохот страшенный! Что, ну упал забор, а звуки зачем такие издавать, ровно шабаш какой? А потом и крыша рухнула, чуть не погребла, в полметре упало. Я спать вовсе перестала, ночью только звуки слушаю… Жду, что мои последние дни наступают. И пить боюсь. Живу со страхом внутри, как кол во мне встал, и не развернешься с ним.

Зося, сцепив губы, крепилась из последнего, но прыснула. Следователь предостерегающе стукнул по спине – мол, не кашляй. Зося побагровела.

– Мы на минуту на улицу выйдем. Покурю. Перестань, все испортишь. Прекрати. Что смешного?

– А! – стенала Зося во дворе, пока он курил. – Ее сын – звукооператор. На радио. О-о-о! Ему Наташа посоветовала, она на шутки горазда. О-О-О!

– Не можешь остановиться, стой здесь, я пойду в дом, – одернул едва не плачущую Зосю Шишкин.

– Нет уж!

– А чего там курил? – подозрительно спросила Вера. – Целовались, что ли? Дай папироску.

Она затянулась и вытолкнула на улицу цветок, залезавший головой в форточку.

– Брысь отсюда, демон.

– А что за вещь она хранила? – спросил следователь.

– Вещь и вещь, может, книга. В пакете заклеена. Нине потом отдала, спроси ее.

– А Нина-то – ту-ту! – выпучив глаза, сообщила Зося. – Как взяла тот пакет, так на другой день и сгинула. Дом уж давно продан, не знала?

– Да что ты говоришь! – ужаснулась Верка. – И Нина пропала. Добреющая баба была и какая красивая. И Нину клетчатая извела.

Зося опять, не сдержавшись, тонко засопела носом.

– Может, по нужде хочешь? – спросил следователь. – Ерзаешь. Иди-ка на двор, проветрись, а то у нас разговор серьезный.

– Не хочу, – обиженно уперлась Зося. Кто, в конце концов, догадался, где рукопись? Теперь ее же выгоняют.

– А где вы ее прятали?

– Да в погребе. Погреб у меня фиговый, все портит… Но прошлый музейный директор сказал… Ну, он человек был фронтовой, к народу с пониманием, иной раз выпьем у меня вместе, я тогда в музее сторожила… Он слазал за банкой огурцов и говорит: там птимальные условия рукописи сохранять. И на другой день сверток принес, пока реконструкция. А потом внезап скончался, господи упокой его душу. Я про его сверток и не помнила, а когда спустились с клетчатой, так она его углядела и спросила, мол, что. Я говорю, это директор дал, надо в музей снести. Она поглядела – говорит, снеси обязательно, да только после моего отъезда. У нее все на условиях, ни слова просто так… А уж потом они с Ниной тот, другой, забрали.

– А директорский сверток где?

– Да где ж ему быть? Там и валяется. Снесите вы хоть, мне недосуг, я с демоном стражаюсь. Опять забуду.

– Давай.

Они открыли подполье, откуда пахнуло холодом, и скрылись вдвоем под землей. Потом снизу показалось нахмуренное лицо следователя. Он распаковал пакет, развязал веревки на старой папке. Исторический момент! Зося зажмурилась и осторожно открыла глаза. Раз, два, три! Виктория! Это она! По запаху определяется.

– Ну, Вера, спасибо тебе, – поблагодарил Шишкин. – Можешь нам налить по стопочке. С сегодняшнего дня клетчатое заклятье с тебя снимается, в том, однако, случае, если ты не нарушаешь ее условий. Живи себе с миром. Ваше здоровье, девушки! Зайди завтра ко мне в девять, заполним протокол.

– Прощевай, протоколист! – буркнула Верка, посмотрев им вслед с тоскливой надеждой.

– Видишь, что получается, – бормотал Шишкин, топча картофельное поле. – Науменко, слямзив рукопись…

– Откуда? – перебила Зося. – Откуда она ее взяла?

– Неважно. Украла и спрятала у Веры. Взяв два листка, подкинула их депутату? Или нет? Или не она? Или это Нина спроворила, она ж с ним летела. Могла и Нина, точно. Потому что Наталья рукопись сцапала в Нинино отсутствие, а как иначе она бы ее получила? Значит, Нина. Вот же… Нина все время мне врала, всегда врала, но я ей верил. Ей одной, кстати, верил… Ну да ладно, этот оптический обман, Бог с ним, актриса, видно, из нее неплохая. Так вот. Науменко отдала Нине копию, а Веру попросила попридержать оригинал. Это значит… это значит… Чтоб настоящий Пушкин не разрушил ее планов. Не помешал. Затейливая особа, эта госпожа Науменко. И Пушкина устранила, и с Верой управилась, и любовников развела.

– А кому приятно с разбитой головой в больнице лежать, когда твой суженый к другой подкатывает? Но одна штука, Михал Михалыч, все равно непонятная… Откуда взялась у Нины рукопись? Нина-то не ворует, это точно.

– Нет, две непонятные. Еще – кто сковырнул Постникова с балкона?

Они переглянулись и быстро отвели глаза.

– Да нет. Даже три, – уточнил следователь. Самое все-таки непонятное, как ты узнала, что рукопись здесь?

– Сон приснился. Что я с Веркой подралась.

– Шутишь?

– Да он мне три раза приснился. Назойливый такой сон.

– А днем ты ни с кем не дралась?

Зося посмотрела снисходительно-иронично.

– Весь день думала об одном: что или кто может быть замещением водосточной трубы. Звонила Наталье, она соврала, что забыла… Я концентрировалась на трубах, разглядывала, ощупывала, как чокнутая. Представляла себя на месте Натальи, волосы покрасила под нее, в кресле сидела, как она. Все бесполезно. Веру мне показали во сне. Она и есть водосточная труба. Во-первых, она уборщица, у ней работа очистительная, во-вторых, она пропускает через себя жидкости, то бишь, водку пьет, в-третьих, она ржавая, то есть немолодая, в-четвертых, шумная, и шуму от нее слишком много. В-пятых, она стихия. Как гроза, дождь и прочая вода.

– Бред полный! Ну и способ! – восхитился Шишкин. – Рекомендации нужны?

– Нужны. Я не знаю, что из этого получится, но спасибо вам за совет. Пожалуй, это моя система. Мы можем пойти ко мне и чуть-чуть отпраздновать?

– Да ты что, Зося? В своем ли ты уме? Меня жена прогонит сразу, как только прознает.

– Да что ж вы все такие нудные со своими женами, о-о!

– Станешь женой, поймешь.

Они расстались возле участка. Шишкин отправился отпирать Шурку, а Зося – перекрашивать волосы. Вопросы о том, как рукопись оказалась в сундуке Нины и кто скинул Геннадия Постникова с балкона по молчаливому обоюдному согласию остались непроясненными. Но какая, собственно, разница, если рукопись найдена, а виновные установлены.

Эпилог

Весной за Зосей приехал Максим. К этому времени она уже училась на первом курсе Академии и навсегда покинула благословенные места.

Следующим летом Авилов, затосковав, стал разыскивать Нину и нашел ее в Санкт-Петербурге. Встреча далась обоим тяжко. Нина была замужем за пожилым и больным человеком. Авилов предложил ей уехать с ним и получил отказ. Оба расстались убитыми.

«Роман с манускриптом» был опубликован. Наталье Науменко позвонила критик Мясникова и поздравила восходящую звезду русской прозы. Наталья в ответ радостно защебетала, что месяц назад родила двойню – девочку и мальчика – и счастлива безумно. На вопрос, как дела у Геннадия, Лара посетовала, что после поездки его мучают боли в спине – падение с балкона не прошло бесследно. Наташа ей посочувствовала.

С призраком наконец-то разобрались. Он оказался Шуркиной оптической машинерией, которую тот соорудил вместе с Константином Рублевым для пробуждения в народе страха и совести. После разоблачения «призрака» он было приуныл, но потом взялся мастерить летательный велосипед с пропеллером-трещоткой, который в общем и целом летал, но неожиданно приземлялся то на свиноферме, то на пчельнике, сея ужас и панику среди животного мира.

Вера Рублева, запуганная клетчатой дьяволицей, бросила пить, и ее снова приняли на работу в музей.

Михаил Михайлович Шишкин получил звание майора, чему изрядно поспособствовала пресса.

Алексей Иванович Спивак усилиями федеральных органов и, в особенности, господина Разумовского выбыл из политической игры и осел в Министерстве культуры, где считается специалистом по организации музейного дела.

Марья Гавриловна, оправившись после инфаркта, продолжает водить экскурсии, читая «Простишь ли мне ревнивые мечты…», потому что времена меняются, но люди все идут и идут по незарастающей тропе, одни старятся и умирают, но вырастают новые и слушают так, будто никогда в жизни не читали этих строк.