Текст книги " сын"

Автор книги: Вера Коркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Пока.

Наташа закинула на плечо дорожную сумку и вышла, Зося быстро закончила дела и побежала домой. Максим пришел на полчаса позже. Они сели ужинать, и Зося спросила:

– Что ты будешь делать?

– Уеду.

– Возьми меня с собой, – он смутился. – Возьми, не пожалеешь. Я буду ходить за твоей дочерью. И за домом. Поступлю в школу милиции. Я как антенна – все ловлю, все вижу, все слышу, а чего не вижу – догадываюсь. Возьми, я тебе отслужу.

– Возьму, – кивнул он. – Только не сразу. Сразу привести в дом женщину я не могу. Тамара может вернуться. Подожди полгода.

Зося опустила голову.

– Целых полгода?

– Я… я о ней думаю. Она зовет меня, не отпускает.

– Тогда зачем ты спрашивал, когда один человек плачет о другом?

– Я этого так и не знаю. Когда?

– Когда любит.

Он перебрал предметы на столе – нож, вилка, хлеб. Вспомнил Зосины слезы.

– Подожди полгода, мне надо найти работу. И суд. Еще суд неизвестно что скажет. Приговор.

– Целых полгода!

– Подожди. Ждут же из армии. И не полгода, а больше. Потом я за тобой приеду.

– Хорошо.

Авилов уехал в четверг, Максим в пятницу, Шишкин отбыл в субботу.

Скучная Зося сидела в библиотеке, читала книги, бегала на переговорный пункт звонить Максиму. В Нинином доме появились новые жильцы, противные. Шурка пил и не мог остановиться, пока не вызвали из города специальную бригаду.

Прибирая в шкафу, она нашла пьесы Брехта с заложенной газетной статьей и села читать «Кавказский меловой круг». Самой яркой там была история о женщинах, споривших о том, кому из них принадлежит ребенок. Судья, чтобы разрешить спор, вынес решение разрубить младенца пополам, и тогда та, что была его настоящей матерью, от него отказалась. Прочитав пьесу, Зося принялась за газету. Так, посмотрим, тут что… Псковский драматический театр, премьера… Постановка пьесы Бертольда Брехта «Кавказский меловой круг». Блистательная игра актрисы Нины Миненковой в роли матери. Ах вот оно что! Гениальная Наташина идея. Заставить Нину вспомнить прошлое! Заставить отдать. Отдала ребенка та из женщин, которая была настоящей матерью! Так. Авилов принес рукопись и положил следователю на окно. Потом рукопись пропала. Потом что… неизвестно, но оказалась она у Наташи, а Наташа, значит… значит что? Поменяла ее у Авилова, чтобы он бросил Нину? А тот ее искал. Искал. Поменяла у Нины, чтобы она бросила Авилова?

Как же нечестно-то! Как же это все… Слов нет. Зося принялась жалеть Авилова. Неужели он живет с этой змеей Натальей? После этого всего? Подловила Нину на любви, поменяла рукопись на мужчину, а та осталась одна. Зря она так… Пожертвовала любовью, чтобы ему помочь. Зачем такая тусклая, пустая жизнь, и ему, и себе? Все не так, все неправильно… Но они же не дети, знали, что делали… А непреклонный красавец уезжал грустный, позабыл свои шуточки-поддевочки.

Глава 21
Замкнутый круг

Спустя месяц, когда все успокоилось, город опять потрясла новость. Уже сошла пылающая листва, и начались первые утренние заморозки с тонким льдом поверх луж, хозяйки приготовились солить капусту, как вдруг нагрянул следователь Шишкин с лицом цвета буряка, не предвещавшим хорошего. Все зашептались по углам, Зося навострила уши, и новость не замедлила просочиться.

Рукопись наконец попала в руки экспертов, которые незамедлительно объявили ее копией. Никто уже не знал, плакать или смеяться. Шишкину сочувствовали до тех пор, пока после второго допроса у Марьи Гавриловны не случился сердечный приступ. История закручивалась сначала. Шурка опять принялся созывать народ на Довлатова, но все отнекивались, любителей призраков не находилось. Лишнее это, призраки. Не от большого ума с ними связываются. Не тронь мертвецов, и они тебя не тронут.

Через неделю Шишкин засадил Шурку в так называемую тюрьму, то есть подвал в здании милиции, откуда и доносился «Шумел камыш…», а понять, где Шура доставал выпивку, Шишкин не мог. Тот глумливо уверял, что ему подносит Сергей Донатович.

Хороший был мужик, говорили о Шишкине, да спекся на рукописи. То же твердил и Шура, всякий раз попрекая следователя тем, что тот трогал рукопись. Использовал ее в личных целях. Михал Михалыч не мог понять, откуда Шурка знает, что он в интересах следствия подкинул рукопись Нине, и злился. Рационального объяснения Шуркиному всеведению не находилось, а мистики следователь по роду занятий не любил. И не то чтобы кровельщик знал что-то конкретное, он обвинял Шишкина огульно, на том якобы основании, что рукопись каждого разворачивает лицом к совести. Вытерпеть никто не может, всех вихляет. Поэтому нечего изображать из себя закон, коли рыло в пуху.

Следователь ничего не мог с ним поделать. Кроме Марьи Гавриловны и Шурки, старожилов музея, фактически никто не мог отличить копии от оригинала. Шишкин опросил весь персонал и понял, что это на самом деле так. Только эти двое – больная и юродивый – были носителями «высшего» знания.

Раздосадованный следователь отправился в библиотеку, посрамляя честь мундира.

– Зося, хочешь килограмм шоколада?

– Чего вдруг?

– Не хочешь, значит. А хочешь рекомендацию в милицейскую академию? Даже две: мою и полковника Аверченко?

– Хочу рекомендации, – заявила она. – Мне пора искать новую систему жизни.

– Тогда собирай документы для ноябрьского набора.

После его ухода Зося заперла библиотеку и отправилась на поиски рукописи. Вечером, с покрасневшим от холода лицом, явилась в кабинет.

– Нету. Никаких следов.

Шишкин молчал, рисуя на бумаге схемы.

– Зря я тебя дернул. Тут не ноги нужны. Голова.

– А это, между прочим, обидно слышать.

– Ладно тебе. Мне тоже обидно. Давай рассуждать вместе. Смотри тут что. Авилов принес копию без двух обгоревших страниц, тех, что из кейса. Значит ли это, что рукопись у Тамары и Постникова была полной, а побывав у Авилова, Спивака, Нины…

– Вы еще Науменко пропустили.

– А она что?

– Как что? Кто его обменял у Нины на рукопись?

– То есть как это, обменял на рукопись? У нее не было рукописи. Она сама приходила, требовала тут, чтобы… Ну, в общем уверяла, что у Авилова ее нету.

– Конечно, у него и не было. Потому что она скоммуниздила…

– Так это ж скокарем надо быть. Квартирным вором. А погоди-ка… Попробуем проверить. Если она, грубо говоря, ее поперла, то не взламывала же замки… Посиди тут.

Шишкин встал и, прихватив ключи, спустился в подвал. Шура опять был навеселе, но не дерзил, держался достойно.

– А кто это такая, Науменко? Девчонка в штанах? Заходила, когда Нина отъехала. Говорила, на огонек, да только с ней разговаривать не стали после газеты. Ни он, ни я. Никто.

– Так… – вернувшись, следователь сел и принялся барабанить пальцами по столу. – Значит, это Науменко отдала ему рукопись.

– Как же. Такая отдаст, – отмахнулась Зося. – Она ее обменяла у Нины на бывшего любовника. Чтобы ни себе, ни людям. А Нина уже ему отдала. А что, думаете, Нина отсюда съехала? Жила бы себе припеваючи. Условие поставили.

– Так-так-так. Понятно. Ну, то есть ничего не понятно. Кто из четверых подменил рукопись, оставив себе оригинал? И зачем?

– Да любой мог. Это ж совершенно безопасно. Один экземпляр отдаешь, другой оставляешь. Пока суть да дело, пока разберутся, а может, и вообще не разберутся…

– Спивак отпадает. Даже такая махинация для него рискованна.

– Да, – согласилась Зоська. – Пожалуй, что дядька трусоват. Хорошо бы все были обеспеченными, тогда б никто не рисковал. Богатые, они поспокойней. Но из остальных я бы никого не стала исключать.

– Нину тоже?

– Нина, знаете… Как сказать-то? В общем, ее может заклинить на любви.

– Я что-то не замечал ее любви к Пушкину.

– А к Авилову замечали?

– Пожалуй.

– Могла же она все отдать за его безопасность? Могла… – Зося замолчала. – Нет, не могу объяснить почему. Она все отдала, совершенно… Но так поступают девчонки. А вдовы… нет, взрослые женщины что-нибудь да приберегут. Они знают, что жизнь длинная. Она тоже могла подменить и что-нибудь да оставить.

– Да тебе-то откуда это знать?

– Город маленький, все на виду, – поскучнела Зося. – Держит ее следователь за дурочку, и ничего не докажешь. Глаза, уши есть. Да и в книжках тоже много чего попадается. Ну, в общем, я думаю, что это либо Нина, либо Наталья, но даже скорей всего, что Нина.

– А Авилов?

– Не знаю я, Михал Михалыч, он темная лошадка. Я в мужчинах не понимаю. Они и сами не знают, чего хотят. Вот если б знать, с кем он сейчас живет…

– Ну это-то не проблема. Завтра позвоню и выясним.

– Ему позвоните?

– Зачем? – удивился Шишкин. – Странно было бы с моей стороны позвонить и спросить, с кем он живет. Да он и не скажет.

– А дайте телефон. Ну пожалуйста.

– Зачем тебе?

– Для дела. Может, я чего выясню…

Зося хитро прищурилась, и Михал Михалыч усмехнулся.

– Он тебе нравится, что ли?

– Само собой нравится. С ним кокетничать весело. А любить такого всерьез… я б не рискнула. Разве что лет этак в тридцать.

– Госпожа Науменко и в тридцать срезалась. – Зося едва не подскочила.

– Тридцать? Я думала ей, как мне, двадцать два!

– Ладно, на сегодня совет закончен. Вот его телефон, но ты не выбалтывай, что случилось. Ему нельзя много знать.

Зося позвонила Авилову в тот же вечер. Трубку взяла женщина и поинтересовалась, с кем разговаривает.

– Моя фамилия Свенцицкая. Зося Вацловна.

Авилов подошел к трубке.

– Привет, Зося. Как дела? Какие новости? – Зося, даже не вспомнив о предупреждении Шишкина, немедленно выложила новости. Собеседник отреагировал странно.

– Когда вы закончите с этой ерундой?

Это был голос начальника, недовольного подчиненными.

– Почему это мы? – обиделась Зося. – Это вы наваляли тут дел, а мы разгребаем.

– С одной стороны, – принялся рассуждать Авилов, – как бы проще отвечать за копию, чем за оригинал. С другой стороны, выходит, что оригинал опять я присвоил, гори он. Думаешь, ее на полпути поменяли… Нина или Наташа? Ни та, ни другая, я думаю. Наташа лишнего не делает, только «от и до», а Нина устала от жизни-борьбы и осложнений. Красивым тяжко. Устала и сдалась, мне кажется. Она Пушкина любит, так проще.

– Ничего она не устала, – выпалила Зося. Пусть он знает, в конце концов! Ее Наталья заставила поменять вас на рукопись. Нина отдала вас, чтобы вы сдали рукопись следователю.

– Не морочь мне голову, ладно?

– А кто это трубку брал?

– Домработница. А что?

– У ней большие полномочия.

– Ей их никто не давал. Просто тоже наглая девица. А что?

– Да так, ничего. Значит, вы думаете, что ни Нина, ни Наташа.

– Я ничего не думаю. Тут есть один фокус. Рукопись важна в заповеднике. Как только ты вышел из круга, ее власть закончена. Ищите у себя.

– А кстати, вы не знаете, где Наташа?

– Позавчера звонила. На свадьбу приглашала.

– Как-то быстро.

Авилов в ответ неестественно засмеялся. По телефону он Зосе не понравился. Черствый, как старый хлеб. Рассудительный. Когда успел засохнуть: «с одной стороны то, с другой стороны се». Зося вспомнила, что Авилов – директор предприятия. Смешно. Про него не скажешь… Так, юноша не первой свежести, с невеселой улыбочкой в глазах. На щеках вертикальные складки, когда смеется, похож на Леонардо ди Каприо. Шрам. Умный, наглый, самоуверенный. Зося поняла, что составляет портрет подозреваемого. И добавила: хладнокровный. Бедные мы, бедные, никому-то мы со своей рукописью не нужны! Москве лишь бы дело закрыть. «Ты царь. Живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум… И пусть толпа… И в детской резвости колеблет твой треножник!» Она читала это на выпускном вечере в школе. Он прав – нужно искать здесь. Это их внутренняя проблема, и никто ее не решит, потому что никому это не нужно. Кто уехал, тот уехал, а кто остался, тем не выбраться. Так и будут носиться с именами, рукописями, призраками… И неужели ж и Пушкин, и книги ни на что больше не годны? Зачем тогда они существуют? Если существуют, то на что-нибудь должны годиться. Зося призадумалась, прошла в комнату, рассеянно перебрала предметы на полке. Ей попался Наташин роман. Может, тут что есть? Она переоделась в пижаму, постелила постель и легла читать. Одолев половину, посмотрела на часы: три часа сорок восемь минут. Она снова углубилась в строчки и не заметила, как наступило утро. В семь она нечаянно уснула, зажав в руке листы.

Утром, едва открыв глаза и не причесавшись, сварила кофе и в пижаме дочитывала последние страницы, изводясь от нетерпения. Наташа распутала весь клубок, но без имен, деталей, конкретных обстоятельств. Получилось послание-шифровка. И Зося ломала голову, что может означать, если история рукописи в романе закончилась в водосточной трубе? Как это перенести в реальные обстоятельства? Водосточная труба. Водосточная труба – это не помойка. Нет. Это путь для воды, чтобы не прогнила крыша. Водосток. Не озеро, не море, не река. Что-то не слишком красивое и приятное, но необходимое в повседневной жизни. Зося сделала большой глоток кофе и обожгла горло. Ну давай, что ж ты тупая такая. Тебе все расписали. Умный человек все перед тобой разложил, что ж ты? Еще собираешься в школу милиции с такими неповоротливыми мозгами. Зосю потряхивало, как на охоте. Как будто начался гон. Нет, надо успокоиться, нужна холодная голова. Водосток. Да блин!

Она накинула поверх пижамы плащ и выскочила на улицу в тапках. Засунула руку в трубу, испачкалась ржавчиной, присела, попробовала заглянуть внутрь, но не преуспела. Нужно вставать на четвереньки. Она поискала глазами, чтоб была высоко, нашла и встала, задрав голову, вглядываясь в черное горло. На лицо упала грязная капля. Ее дернули сзади за подол. Любовь Егоровна осторожно спросила:

– Зося, ты случаем не приболела, нет?

Глава 22
Водосток

Опомнившись, она вернулась в квартиру и, прихватив роман, пошла за зарплатой директора-библиотекаря-уборщицы. Девушка-оркестр в городе-театре! Сосчитав получку, разделила на три части: квартплата-свет-газ; еда, стиральные порошки, мыло, шампунь, лампочки и, наконец, удовольствия – покупки, наряды, развлечения. Развлечений не предвиделось, а теплые ботинки нужны. По пути она вглядывалась в водосточные трубы, силясь разгадать загадку. Под одной постояла, стараясь не сильно привлекать к себе внимание. Просто стоит одинокая девушка, ничего так из себя, и глядит в небо, может, о принце мечтает. Купив ботинки на толстой подошве, она засунула старые туфли в пакет и двинулась дальше в приподнятом настроении. Много ли человеку нужно? Еще немного черной краски, чтобы попробовать себя в роли брюнетки, и все. Ах, эти краски, эта «велла», розовая с бирюзой, кремовая с пеплом! Хорошо бы на каждый день иметь разные волосы. В понедельник явиться пепельной блондинкой, во вторник – желто-пшеничной, в среду предстать огненно-рыжей, в четверг – красным орехом, в пятницу – цвета баклажан, в субботу – шоколадно-коричневой, а в воскресенье – вороньим крылом. Мечты, мечты…

– Девушка скучает? – бросил, обгоняя ее, следователь.

– А! Стойте, постойте, куда вы? У меня для вас кое-что есть. Вот. Это Наташа оставила свой роман. Там и про вас написано, и про меня. Нас всех сосчитали. Прочтите, интересно.

– Некогда мне, – отмахнулся следователь.

– Так это ж о пропавшей рукописи.

– А концовка есть?

– Обязательно.

– Давай.

Зося прошествовала дальше, увлеченно разглядывая водостоки. А что? Купить фотоаппарат и снимать одно и то же, одно и то же. Так все делают. Один снимает сосульки, другой – замки, третий – задницы. Потом попасть в книгу рекордов за то, что сделала один миллион, шестьсот восемьдесят девять снимков одной попы и прославиться. Все развлечение.

– А это что у нас такое? – изумилась Зося, обнаружив Шуркино лицо за подвальной решеткой. – За что тебя в клетку?

– За что? За правду. За что у нас садят?

– Шишкин, что ли? Совсем озверел.

– Ну он-то говорит, это чтоб я не пил. А то я без него не разберусь, пить или нет.

Зося присела на корточки.

– Может, тебе принести чего?

– А, все подряд неси! – она поднялась и, пошатнувшись, ухватилась за ржавую трубу. Нижняя секция с грохотом отлетела, из отверстия вытекла струйка грязной воды.

– Это намек такой? – спросила Зося у отвалившегося куска. – Я опять не поняла.

– Ты это с кем? Чего бормочешь? Заговариваться, что ль, начала?

– Нелегок умственный труд! – сообщила Зося. – Нелегок и непрост.

– А что случилось-то? Я так и не понял. Мишка на вопросы не отвечает, шпыняет своими. Знал да не знал, оригинал, не оригинал, что сие означает?

– Бедный! – пожалела Зося. Она сострадала неутоленному любопытству и не могла не поделиться с Шуркой. – Рукопись-то фальшивая! А настоящей нет. Все сначала надо.

– Дак и дураку понятно, что фальшивая. Кто ж настоящее под стекло положит. Никогда такого не делали.

– А ты ему это сказал?

– Он что, малограмотный? Чего я стану распинаться, и так ясно.

– Да откуда ему знать о музейной практике, что принято, что не принято? Ты бы ему это сказал, он бы тебя и выпустил. А то у вас коммуникационный сбой.

– Чего у нас?

– Повторяю по слогам для малограмотных: ком-му-ни-ка-ци-он-ный сбой. Круто? Это значит непонимание. У меня коммуникационный сбой с водостоками. Я их не понимаю.

– Трубу? Трубу я тебе объясню. Смотри, тут железо свернуто и спаяно, видишь, швы? Несколько секций, наклонный угол сверху и такой же снизу. Проще не бывает.

– А с чем его можно сопоставить? Ну сравнить там. По виду, или по функции, или по месту в жизни человека.

– С унитазом, – хмыкнул Шурка.

– Это было бы чересчур цинично, если б рукопись спустили в унитаз.

– Ты точно не заговариваешься, уверена?

– Уверена. А еще с чем?

– С пищеводом, прямой кишкой, ненасытной утробой.

– Ну не съели же ее? Рукопись, я имею в виду.

– Ты, девка, совсем плоха, – расстроился Шурка. – Еды-то сможешь донести? В достаточном для этого разуме, или как?

– Ладно, жди, к часу принесу. – Зося шла и в ритм шагу печально читала: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума, уж лучше труд и глад… Не то чтоб разумом моим я дорожил, не то, что с ним расстаться был не рад…»

Да что за мучение! Вари, горшок, вари, библиотечный институт тебе не подмога, сам вари. Зося схватила себя за оба уха и дернула вверх. Прохожий засмеялся.

– Иди ты к черту! – огрызнулась она. – А если позвонить Наташе, расшифрует? – Поискав в сумке визитку, Зося явилась на переговорный пункт. Ее быстро соединили, и она услышала нежный голосок Снегурочки.

– Вас слушают.

– Наташа, привет, это Зося.

– Зося, как мило, что ты звонишь! Какие новости?

– Я прочитала твой роман…

– Представь, его покупают! И даже денег дают. Говорят, что приятный.

– Он остроумный. Со вкусом. Интересно читать.

Зося подбирала слова осторожно.

– Скажи мне одну вещь, пожалуйста. Если рукопись нашли в водостоке, то ведь это метафора? Это в переносном смысле?

– Ну конечно.

– А метафора чего? Что ее заменяет в реальности?

Наташа засмеялась.

– Я не помню! Представляешь, совершенно не помню. Что-то я имела в виду, может, это даже человек, а не место. Но столько всего произошло за последнее время, дела пошли в гору, так что забыла о заповеднике напрочь. Поздравь меня, я вчера удачно вышла замуж!

– Откуда ты знаешь, что удачно?

– Я это чувствую! Понимаешь меня?

– Нет, – ответила Зося. – Я не была замужем. Тем более удачно. Никак не была.

– И не спеши.

– Ну, я тебе желаю всего-всего, быть и дальше счастливой. Привет супругу.

Вот же. Отняла у Нины Авилова, сделала имя, опозорив Спивака, нашла удачного мужа и роман продала. Зося, почувствовав себя забытой на обочине жизни, побрела за едой для Шурки. Он с остервенением впился зубами в бутерброд.

– А что, Любовь Егоровна тебя не кормит?

– Когда кормит, когда и забудет. Телефона тут не дают, чтобы ей напомнить. Пофигистка. Старух ума напрочь лишили этими сериалами. Она за них болеет, как на футболе…

Покормив Шурку, Зося поднялась к следователю. Тот задумчиво листал Наташин роман.

– Ну как?

– Пролистал. Ничего полезного.

– До конца прочитали?

– Приблизительно. Ничего не нашел, никаких намеков или следов. Все рассказано как есть. – Шишкин зевнул. – А ты как, нашла что-нибудь?

– Я думаю про водосточную трубу.

– Я тоже думал. Так что, все трубы, что ли, обшаривать? Это, может быть, и придумано, не все ж там правда.

– А! – сообразила Зося. – Нужно просто сосчитать места, где что-то выдумано, и понять, под каким углом она искажает.

– Да брось. Не забивай голову.

– Все. Уже забита, – она представила себя забитым водостоком.

Вернувшись домой, Зося перекрасилась в брюнетку. Стала, как Наташа, почти брюнеткой со светлыми глазами. Потом перечитала рукопись, отмечая карандашом места, где искажены факты. Наташа искривляла в сторону смешного. Так что водосточная труба могла оказаться даже не местом или предметом, а человеком, но таким изломанным, ржавым, дурным. Притом обжорой или пропойцей, если вспомнить Шуркино сравнение с пищеводом. Стоп. А Шура-то подходит… похож на водосток.

Зося вспомнила, как Наташа обычно сидела: одна рука вытянута вдоль ручки кресла, а вторая через тело держит ее за локоть. Зося приняла Наташину позу и сосредоточилась. Она где-то читала, что, уподобясь мышечно, можно узнать ход мыслей другого человека. Зося сконцентрировалась, перед глазами мелькали картинки местной жизни. Что могло привлечь внимание Наташи? Что-нибудь колоритное. Странное. С чем ты не сталкиваешься каждый день. Наташа – девушка культурная, профессорская дочка, профессорская внучка. Что ее заело? Зосю начало клонить в сон, и ничто уже не помогало. Во сне ей приснилось, что она опять, уж в который раз подралась с Веркой Рублевой, а Авилов их разнимал.

Под впечатлением от дурацкого сна она собрала документы и заявление для милицейской академии и, чувствуя себя профнепригодной, двинулась на почту. Постояла у окошка, махнула рукой и отдала пакет, проследив, как он полетел в корзину для исходящих почтовых отправлений. «В жизни человека, Зоська, есть два важных выбора – профессия и жена. Ошибешься – дело швах», – подмигивал ей черноусый молодой папа, заговорщически кивая в мамину сторону, а Зося следила, сядет он на подсунутую кнопку или нет. Потом он пропал в неизвестном направлении, а Зося скучала. Может, он и ошибся с женой, но она-то любила его за веселый нрав. В почтовом ящике лежало письмо от Максима. Помнит, ждет, скучает. Растит дочку, работает. Точное описание дня, час за часом. И ни слова про любовь. Почему ей нравятся кремни? Хаджи-Мураты?

Следующей ночью ей снова приснилась драка с Веркой. Играла музыка, летели перья, сыпались удары подушкой, билось и хрустело под ногами стекло, взвивалась кривая занавеска. Сколько ж можно-то?

Апп! Ну не дура ли ты?