Текст книги " сын"

Автор книги: Вера Коркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 18
Осечка

В доме царил мир и покой. Играла музыка, готовилась еда, на столе стоял букет полевых цветов. Шишкин был не расположен пировать и от ужина отказался. Он отозвал Нину в сени.

– Нина, нужна помощь.

– Что такое? – удивилась она.

– Да не мне. Посадит парня его подружка.

– А что нужно от меня?

– Выведи его на прогулку и постарайся сделать, чтобы Науменко вас увидела. Она девушка режимная, скажу я тебе, и каждый вечер прогуливается от Михайловского к Тригорскому с шести до девяти.

– А что будет, когда она нас увидит?

– Беру на себя.

– Но я тоже хочу знать.

– Будет то, что, может, хоть уедет, больше ничего. Или писать перестанет. Я ей сегодня предлагал уехать – отказалась. Не хочет терять ни заработки, ни кавалера. Она пишет – он пьет. Она его топит, а он не сильно-то и виноват. Деньги с депутата снял, а рукопись вернул.

– Да-a уж, – удивилась Нина. – Везде успел. А я думала, куда он ходит, девушку свою навещает, что ли? Ревновала. Слова не сказал.

– Да я тебя, собственно, не виню. Ну как, договорились?

– Погоди. А что она сделает, когда увидит?

– Что-нибудь да сделает. Она вас на публике ни разу не видала, вы ж дома прячетесь. А тут официально, под ручку, не железная, должна обидеться.

– Хуже будет, Михаил. Она не женщина.

– Но если ей позволить делать что вздумается, его враз посадят.

– Я этого не могу, – вздохнула Нина. – Пусть все остается как есть. Он не тюфяк, с Натальей разберется, это их отношения. Я не могу вмешиваться, он сам такие вещи должен решать. Иначе какая это жизнь?

– Но она-то в вашу жизнь вмешалась.

– Она отвечает за себя, я за себя. – Нина была непоколебима.

Шишкин озадаченно развернулся и побрел назад. С простыми трюками не подъедешь… Все с проблемами, Нина тоже голову морочит. Подцепила парня, увела, а теперь хочет, чтобы он все сам решал. Непоследовательно, уходит от ответственности. Стоп. Она ведь сейчас сказала, что не в курсе авиловских махинаций с рукописью. И он ей сразу поверил. Профессиональной актрисе поверил. А если, чем черт не шутит, это на самом деле так, то нечего ждать, что рукопись вернут… Вернуть ее заинтересован только Авилов. А не факт, что она у него. Она может быть и у нее. Ну елки-палки, что за люди! Вместе живут, договориться не могут… Он ошибся, думая, что они вместе. А может, и не ошибся, а его заморочили. Ведь как актеры зарабатывают? Они играют, а ты веришь. Нина говорит, а глаза, и руки, и движения так естественны, что и сомнений никаких. Отходишь на двадцать метров – ба! Да не дурак ли ты? Сама-то она знает, где у ней черта между игрой и жизнью? Не похоже.

Авилов весь день прострадал над чистым листком. Два часа смотрел в окно, писал три слова, вычеркивал, снова смотрел, писал еще два, вычеркивал. Когда наступили сумерки, он предложил Нине: «Пошли прогуляемся». Нина отказалась, но через час просьба повторилась. Было десять вечера, солнце давно зашло. Они оделись и вышли на улицу. Авилов был одет по-летнему, теплой одежды не нашлось, и он замерз. Они завернули в бар пансионата глотнуть чего-нибудь. В баре на высоком табурете сидела Наташа и писала прямо на стойке.

– Привет, – сказал ей Авилов. – Пишем донос оперу?

Наташа хмыкнула, собрала листки и вышла, тряхнув блестящими волосами, сразу снова обхватившими голову, как шлем. Авилов с Ниной выпили по пятьдесят граммов коньяку и вернулись домой. Через полчаса раздался телефонный звонок, и Нина услышала голос соперницы.

– Рукопись у меня. Я отдам ее, если понадобится, только вам и только при одном условии: что вы оставите его в покое. Обращайтесь.

В трубке запели гудки.

Нина задумалась. Откуда у Натальи взялась рукопись? Она покосилась на сундук, откуда взяла в самолет два листа, но не встала, чтобы проверить остальное. Нина делала вид, что не знает про Сашины дела. И рукопись на месте или нет, тоже при нем не посмотреть. Но если она теперь у Натальи… Может, Александр сам ей отдал? Говорил же, когда пьянствовал, что она заходила. А зачем она ее предлагает? Да еще в обмен на Сашу. Какая-то цыганская сделка… Надо позвонить Михаилу, сказать, что рукопись у нее. Он, видно, это и имел в виду. Пусть сам разбирается, в конце концов, это его работа. Она набрала номер, но Шишкина на месте не было. Шел одиннадцатый час, на улице стемнело.

Зося сидела, скучно глядя в окно. Погода испортилась окончательно, каждый день дули ветра. Читатели прятались по домам, отпаиваясь горячим чаем: до отопительного сезона было далеко. Она включила обогреватель и принялась за ногти. В двери звякнул колокольчик, и появился Гена.

– Привет.

– Привет. – Зося глядела на него сумрачно и скучно. Он достал фляжку с псковским гербом.

– Замерзла? Хочешь глотнуть?

– Давай, – она сделала пару глотков и вернула фляжку. – Ну?

– В смысле что уезжаем завтра. Попрощаться зашел.

– Так прощай, – она отвернулась к окну.

– Так я пошел.

– Иди.

– Ну хорошо, – он осторожно переступал возле двери. – Извини, если я был не… корректен.

– Не за что… Обращайтесь.

– Может, сообразим на двоих?

– Да катись ты отсюда, козлик на веревочке…

– Сама коза…

Гена хмыкнул и вышел, дверь звякнула, означая прощание. Зося легла головой на руки и заплакала без причины. Закончился сезон, закроются пансионаты, наступит слякотная осень, потом длинная тихая зима, день за днем потекут однообразно, ты незаметно превратишься в даму с нелепыми буклями, выйдешь замуж за реставратора, а жизнь, как поезд, пронесется мимо. Зося с досады принялась за орехи, прикусила язык и снова заплакала от обиды… Пора окна мыть. Каждой весной и осенью моешь восемь огромных окон, но жизнь от этого не становится ни чище, ни светлей, не лучше. А все равно надо мыть. Она пошла взглянуть, где ведро и тряпки, нужно все приготовить, а завтра, с Богом, начнем. В двери снова брякнул колокольчик.

– А! Привет, как дела?

– Здравствуй.

Еще один чужой муж. Стаями слетаются, как мухи на сладкое. Женатого соблазнить легко. Вот попробуй соблазни холостого. Держатся за свою свободу, как за знамя.

– Как здоровье Тамары?

– Плохо. Шишкин отпустил в город, там ее сразу… совсем в больницу…

Зося в ответ проворчала, что следователь что-то совсем раздобрился и отпускает всех преступников подряд.

– Так никого не останется. Жалко.

– Меня?

– Конечно. И тебя жалко. А что?

Он отвернулся к окну, засунув руки в карманы брюк.

– И мне тебя жалко. Оставлять тут.

– Так, может… – у Зоси блеснули глаза. – Сообразим на двоих? На прощание?

– В другой раз.

– Другого раза не будет.

– Я еще вернусь, приеду. Может быть, Тамаре станет лучше…

– Желаю удачи.

– Я приехал сейчас из города… чтобы увидеть тебя.

– Вали давай отсюда! – тонко крикнула Зося. – Совсем дурак!

Снова брякнул прощальный звонок, а Зося принялась рыдать не на шутку. Уезжать хорошо. Вот оставаться… Кто вытерпит, когда все бросают. И всякий раз точно что-то увозят, забирают часть жизни. Что они забирают? Это что-то нематериальное. Время! Они забирают кусок времени. Она перестала рыдать. Может, они его сохранят? Типа «запомни меня молодой и красивой»? Но кого это утешит?

Снова звонок. Да что же это такое, Шишкин всех по-выпускал, что ли? Слез не хватит на эти прощания. Зося тревожно вытянула шею – это была Наташа.

– Наташа, – жалобно пропела Зоська и шмыгнула носом. – Шишкин совсем с ума сошел. Всех отпустил. Тебя тоже?

– Нет. Меня не отпускал. Меня пытался выгнать взашей. Но не получилось! – они засмеялись. Зосины слезы мгновенно высохли.

– Видела Гену, – сообщила Наташа. – Как новенький!

Хохот начался почти истерический.

– Как он пластично летает! Как ласточка, и нога сзади поднята.

Зося уже не могла стоять и, хохоча, упала на диван.

– Чудный был полет, чудный, ножками быстро-быстро перебирал, как балерина. Дубль фраппэ, дубль фраппэ, дубль фраппэ… – Зося вытирала глаза, полные слез.

– Нехорошо смеяться над убогими!

И снова прыснула. Наташа села в кресло и сообщила: «Я придумала одну штуку, почти гениальную. И так все просто, что даже смешно».

– Расскажи.

– Не могу. Боюсь сглазить. Но фокус в том, что ты включаешь память, как бы создаешь декорацию прошлого, и человек поступает так, как он уже поступал в прошлом.

Зося насторожилась, услышав о прошлом.

– Ты имеешь в виду темное прошлое?

– Да любое.

– Ты про Александра Сергеевича говоришь?

Зосе опять стало неприятно и жалко красавца. Вот же, вцепилась, как бультерьер, не оторвется, пока не прикончит.

– Зови его просто Сашей, – хмыкнула Наталья и встала: «Ладно, мне пора. Пойду». Она надвинула на лоб берет и превратилась в девочку в шотландке со школьным рюкзаком за плечами. Снова брякнул звонок, Наташа поздоровалась в дверях с Ларой и вышла. Зося отвлеклась от мыслей об Авилове. Ларино лицо ей не понравилось, да и что ей, собственно, делать в библиотеке? Чукча не читатель, чукча критик.

Лара прошагала к столу, не спросив разрешения, уселась и уставилась на Зосю.

– Ну что, маленькая шлюшка?

– В смысле? – Зося от неожиданности моргнула.

– Уже заговорила его словами?

– Не поняла…

– Он все мне рассказал.

– Расска-а-азал? Все?

– И ты получишь по заслугам.

Лара вскочила и со всей силы двинула Зосе в ухо. Та ойкнула и рванула по коридору, но Лара, как разъяренный носорог, неслась сзади, пытаясь ухватить за одежду. Зоська почти добежала до туалета, но звякнул спасительный колокольчик, и Лара встала, как лопата. Зося, осторожно ее обойдя, важно направилась к входу, приглаживая волосы. Это была Наташа.

– Извини, я забыла перчатки, – она помахала кремовой замшей.

– Не уходи! – крикнула Зоська. – Постой, то есть, – она строила рожи, давая понять, что у нее в тылу опасный враг. Наташа стояла, старательно вглядываясь в эти знаки.

– Долго надо стоять?

– Стой, – прошептала Зося. – Не уходи, я тебя прошу. – Она тыкала в себя указательным пальцем, пытаясь объяснить, что опасность у нее за спиной.

– Желудок? – спросила Наташа. – Я фестал принесу. Или но-шпу. Я мигом.

– Не уходи! – завопила Зося.

Сзади раздались шаги, и мимо них прошествовала на выход Лара с высоко поднятой оскорбленной головой: «До свидания, Наталья Юрьевна!» Наташа все поняла и скисла от смеха, как только за гостьей закрылась дверь.

– Морду била?

Наташа так веселилась, что Зося пришла в себя.

– Ну ты попала… То муж синяков наставит, то жена… Хороша семейная жизнь неандертальцев! Ну прости, не так уж это смешно, а если с твоей стороны, то и вовсе не смешно. Но ты успокойся, его тоже поколотили.

– Зря я ему отказала, – буркнула Зоська.

– Ну, какие твои годы, еще наверстаешь, – Наташа хмыкнула и пошла своей дорогой.

Не очень тактичные намеки, подумалось Зосе. Вообще-то она сама виновата. Не приготовилась, позволила застать себя врасплох. Нужно учитывать фактор агрессии и на всякий случай знать, как поступать с разъяренными женами.

Глава 19
И опять осечка

Нина колебалась: то ли звонить Шишкину, то ли уж не стоит. Казалось бы, дело частное, женские счеты. С другой стороны, все-таки рукопись, Михаил будет в претензии. Саша снова весь день, не отвлекаясь, мучил чистый листок. Что он пишет? Нина подвязала волосы, набросила куртку, собираясь в участок. В это время зазвонил телефон.

– Да?

– Вы не надумали насчет рукописи?

– Нет.

– Я перезвоню.

Отбой. Чего Наталья добивается? Ну, понятно, что Сашу. Но на что рассчитывает? Или ни на что не рассчитывает, просто изводит? Телефон зазвонил снова. Шишкин требовал Авилова к себе. В срочном порядке. Тот нехотя отвлекся от листка, поискал одежду и, не найдя ничего подходящего, вышел в джинсах и синем джемпере, не замечая холодного ветра. Едва он вышел, Нина открыла сундук – рукописи там не было! Она ждала возвращения с беспокойством. Что-то опять готовилось. Саша все время попадал из огня да в полымя. Из отравления, да в запой…

– Все, – сказал Шишкин Авилову, едва поздоровавшись. – Все резервы времени исчерпаны. Я должен закрывать дело. Поэтому так. Из участников осталось трое. Вы, Нина Миненкова и Наталья Науменко. Остальные, грубо говоря, выбыли из игры. У кого из вас рукопись, неизвестно. Но времени на допросы у меня нет. Поэтому я предлагаю вам ее вернуть в течение суток, в противном случае мне придется вас арестовать по подозрению в краже. Рукопись от Тамары Субботиной перешла в руки Геннадия Постникова, попала к вам, а с тех пор канула. Причем известно, что акции авиазавода, принадлежавшие ранее господину Спиваку, теперь ваши. А это понимается однозначно. Явка с повинной вам зачтется. Авилов кивнул:

– Можно идти?

– Что вы собираетесь делать? – поинтересовался следователь. Авилов пожал плечами: «Вещи собирать. У меня рукописи нет, у Нины тоже, к Науменко я по этому вопросу не пойду. Без вариантов».

Дверь за ним тихо закрылась, Шишкин сел и обхватил голову руками. Да как же нет-то? Почему у них ее нет? Ни у того, ни у другого? Быть такого не может, что нет. Что она, с ногами? Два листа сами ушли в кейс депутата, а остальные где гуляют? Врет, как сивый мерин, врет.

Но предположим. Предположим, что это правда… Тогда она у Науменко. Все равно у одного из этих троих она есть. Судя по тому, что листы подбросили в кейс, это Нина, они вместе летели. А Авилов что, не в курсе? Значит, либо она у Нины в сундуке, а Авилов об этом не знает, либо, что, конечно, маловероятно, у Науменко. Хотя как такое могло произойти? Ни Авилов, ни Нина ни при каких обстоятельствах Наталье бы рукопись не отдали. Да и зачем? Депутата они общими усилиями срезали, с героем своего романа Науменко счеты свела. Ей не надо. Не надо-то не надо, а почему она не уезжает? Рукопись должна быть у того, кому из троих она нужней! Нужней всего она Авилову, но этот не на шутку собрался в тюрьму, тогда, значит, у Нины, а он не в курсе? Хорошо. Ждем 24 часа…

От следователя Авилов отправился в супермаркет купить что-нибудь из одежды. Мысли его текли смиренно и вяло. Он прощался с местами, не думая о грядущем. Рукопись там, не рукопись, не в ней дело. Дело в жизни вообще, которая покосилась, как старый забор. Жизнь обманула, акции подмигнули и растворились, покинутая Наталья сыграла скверную шутку, а Нина, после его ухода и возвращения, замкнулась и перестала ему верить. И ничего этого не поправить, пока не соберешь себя и не поймешь, что тебе на самом деле от жизни надо. Всего-то и нужно было не угодить в ловушку для дураков. Ну и угодил, тоже не страшно, выпутаться можно. Но. Но забор покосился, покосился забор жизни, завалился и все. Разверзлись какие-то хляби, горизонты. Куда идти, куда плыть, с кем жить? И для кого? Был такой момент, целая неделя, когда после болезни он жил. А теперь ушло. Пустыня. Ни добра, ни зла, полная заброшенность, когда вокруг столько людей и предметов. Пиджаков, шляп, кастрюль и угодливых кресел.

Он бродил по второму этажу, ничего не находя, и забрел в угловое кафе. В кафе сидела Наташа и писала в блокноте, прихлебывая капуччино. Он подошел и сел напротив, засунув руки в карманы.

– Привет. Опять чего-то пишешь?

Наташа подняла ласковые серые глаза, обведенные черным ободком.

– Книжку. Называется «Роман с манускриптом». Хочу еще неделю здесь побыть. Ты был прав: тут пишется. Мне хотелось что-нибудь написать не для газеты, без злости и печали. Что-нибудь незатейливо-красивое, провинциальное, никому не нужное, необидное. Так, для себя, не для заработка.

– Помнишь, ты говорила, что мы уедем отсюда другими людьми? – Авилов был настроен элегически, но Наташа его не поддержала.

– Нет, не помню. Вычеркнула ту жизнь, хотела ее выжечь, забыть напрочь. Теперь у меня амнезия. Не помню даже, как ты пахнешь.

Наташа улыбнулась, а Авилов наклонился к ней, притянул за шею и уткнулся лбом в лоб.

– Ты очень…. Иногда хочется тебя убить. Не обижайся. Так получилось.

– Ты, наверное, меня любишь, но не знаешь об этом? – Авилов тоже улыбнулся.

– Разве можно об этом не знать?

– Бывает…

Они помолчали.

– Меня посадят. С самого начала было ясно, что посадят меня, но я надеялся на удачу.

Авилов слегка гордился своей вселенской печалью, но Наталья не обратила внимания ни на печаль, ни на гордость.

– Хочешь почитать? – она собрала листки в стопку и подала ему. – Вернешь завтра, оставь у администратора, где ключи… Я побежала дописывать.

Она расплатилась и ушла. Авилов долго бродил по этажу, пока не нашел подходящую вещь. Здесь нужна ветровка. Не холодно, но все время задувает. Он заплатил и сразу надел ее на себя, оборвав этикетки и сложив Наташины листки во внутренний карман.

Наташа ворвалась к следователю, запыхавшись, и едва отдышалась на стуле.

– Что случилось, Михал Михалыч?

– А разве что-то случилось?

– Вы решили арестовать Авилова, но у него нет рукописи, он ее вернул! У вас есть свидетельские показания Свенцицкой, она это видела собственными глазами.

Шишкин спокойно вынул Зосин протокол из левой стопки и положил перед собой.

– Показания есть, а рукописи нет. Без рукописи это просто бумажка.

– Так найдите рукопись!

– Так верните ее. Отдайте Авилову, он принесет мне, и это зачтется как явка с повинной.

– Но у меня ее нет! Я ее и в глаза не видала!

– Как нет? – следователь удивился. – Я был уверен, что она у вас.

– Да с какой такой стати ей быть у меня?

– Это вытекает из газетной статьи. Это ведь вы подложили Спиваку обгорелые листки, иначе откуда у вас информация?

– Я профессиональный журналист, и мои каналы информации отлажены. Я плачу, чтобы написать первой.

– Смотрю я, у господина Авилова семь нянек: то одна его опекает, то другая… Завидует он, что ли? – Наташа недоуменно пожала плечами.

– Так получилось. Он сирота.

– Хорошо быть таким сиротой со сведенными наколками. Он вам сам сказал, что у него ее нет?

Завидует, решила Наташа.

– Я с ним жила и умею читать по лицу.

– Что же нам делать-то, Наталья Юрьевна? Почему я должен вам верить? Ни вам, ни ему я не верю. Хотя вы правы насчет лица, мне тоже показалось, что он всерьез решил сидеть. Но, сами понимаете, факты это факты, а выражение лица к делу не пришьешь. По логике, рукопись у него.

– А помните, после первого допроса вы передо мной извинялись? Ведь опять придется, – упрекнула Наташа.

– Придется – извинюсь, – строго возразил Шишкин. – Можно вопрос частного порядка?

– Слушаю вас внимательно.

– Что вас здесь держит? Все ваши возможные… поправьте меня, если я ошибаюсь… Все желания, какие можно предположить, например личные счеты и так далее, должны быть удовлетворены…

– О-о! Только не это! Михал Михалыч, я вас прошу… только не это. Я понимаю, что ваша профессия – подозревать. Вы как следователь успешны настолько, насколько способны плохо думать о людях. Но. Не упрощайте меня, не надо. Я способна на все. В широком спектре, от самого плохого до самого наилучшего. Нет ничего проще, чем быть несчастной и делать несчастными других. Это убого. Я хочу попробовать быть счастливой, ну и вокруг все тоже чтобы были в порядке. А не уезжаю потому, что книжку дописываю. Еще до счастливой концовки не добралась, вот и сижу… Как придумаю, сразу уеду. В русских романах, знаете ли, всегда слишком мрачные финалы. Знаете, чем я лучше Нины?

– А вы разве ее лучше? Чем, интересно?

– Тем, что она женщина трудной судьбы, а я нет… Я – легкой!

Вернувшись, Авилов не застал дома Нины. Она пришла ближе к вечеру, закутанная в черный платок и измокшая под дождем.

– Ходила в церковь, поставила за тебя свечку. А ты как?

– Собирать котомку и по Владимирке. Шишкин велел в 24 часа вернуть рукопись… Я куртку купил, там вешалки нет. Пришей, если нетрудно.

Авилов ушел в кабинет и лег, глядя в потолок. Дождь за окном мерно шумел, ветер обрывал листву. Нина принесла куртку и села под абажур настольной лампы шить. В кармане зашуршали листки, она достала и разложила их перед собой. Через час, когда Авилов зашел в комнату, Нина лежала головой на столе, закрывшись руками. Он отнял руки и не узнал опухшего, залитого слезами лица.

– Завтра, – сказала она. – Завтра отнесешь рукопись. Она у меня.

– Не понял? – он нахмурился.

– И не надо. Ты еще молодой, не поймешь.

Нина встала и ушла в спальню. Авилов за ней не пошел. Неужели все это время рукопись была у Нины и она не проронила ни слова? Он ушел в кабинет и лег, уставившись в потолок. Вспомнилось, что Нина говорила о Марье Гавриловне. Что та может оставить рукопись себе вместо иконы. Рукопись самого Пушкина! Где уж тут живому тягаться! Он повернулся лицом к стене и слушал дождь. Деревья за окнами, как игроков в казино, раздевал ветер.

Глава 20
Цыганская сделка

Дверь в библиотеке хлопнула так, что Зося вздрогнула и поморщилась. В прилипшей одежде, оставляя мокрые следы, зашел Максим и стянул с головы мокрую кепку. С кепки текло ручьем, по лицу струилась вода, как будто текли слезы. Она медленно поднялась, поправляя юбку.

– Что случилось?

– Тамара из больницы пропала… А следователь говорит, что она вообще не Тамара. Не та, за которую себя выдает.

– И что? – Зоська злилась. Он стоял, ничего не отвечая. Она приблизилась и прижала его к себе. В нее проникали его холод и горе, одежда намокла, но она все крепче прижимала его, пальцами раздирая на голове мокрые кудри. Только прижав к себе, она что-то поняла.

– Мы сейчас пойдем ко мне, и тебе придется выпить. Стой тут, я быстро запру.

Она усадила в машину неподвижного Максима, подталкивая и разворачивая, как куклу.

– Что с ней случилось?

– Они не знают. Боюсь, что она все бросила. Отчаялась.

Он отвернулся к окну, мутному от струй. Возле Зосиного подъезда он встал.

– Я должен один. Мне надо быть одному.

– Не надо тебе быть одному, – возразила Зося и завела за руку в подъезд. Он останавливался на каждом этаже, собираясь вернуться. Зося едва доволокла его до квартиры, отперла дверь и усадила на диван. Сбегала на кухню за чаем с малиной, а когда вернулась, он спал, сидя с прямой спиной. Зося охнула, стащила его сырую одежду, поразившись синеве кожи, постелила простыни и уложила, то и дело хватаясь за спину. Каким тяжелым он был, разбитым.

Спать в однокомнатной квартире, где стояли лишь диван, стол и два кресла, было негде. Завернувшись в одеяло, она свернулась в кресле и задремала под шум дождя. Через два часа ее разбудила боль в шее. Диван был пуст. Зося вскочила и опрометью кинулась в ванную, заглянула в кухню – никого. Накинув плащ, она кинулась на улицу и бежала, не помня себя, заглядывая в углы и подворотни.

– Зося! – он стоял возле ночного магазина в мокрой одежде и клацал зубами. – Ты ищешь меня? – Зося вдруг зарыдала, как баба на похоронах. – Ты из-за меня плачешь?

Вместо ответа она кинулась к нему на шею и почувствовала, что сквозь холод и горе глубоко внутри пробилось чуть-чуть тепла.

– Гад, вот же гад! – шептала она. – Как ты меня напугал, сволочь ты после этого! Зачем ушел?

– Я проснулся и увидел, что ничего нет. Пошел купить тебе еды.

Зося снова принялась реветь, уже неостановимо. Слезы бежали и бежали. И пока они шли к ее дому, и когда она готовила еду, к которой никто не прикоснулся, и когда сидели за столом, и пока шел сериал, они все время бежали.

– Это я из-за тебя плачу! – говорила она и показывала ему кулак.

– А почему?

– Нравится потому что! Люблю плакать потому что… Приятно это. Она тебя бросила, ну и хорошо, и слава Богу, отсидел на своей цепи, и ладно. Я тебя не брошу, не надейся. Как ты жил? Как поломойка, дом убирал. Она ж тебя задавила, как ничтожество. А теперь свобода… Чего я-то реву, не понимаю? Сбылись мои мечты? Ты не видел, что ты мне..?

– Почему? Видел. Только не хотел. Тамара всегда говорила, что пока мы с ней вместе, это как талисман.

– Талисман – это предмет. Не бери на себя. Она тебя бросила не просто. А в беде. Подвела под статью и бросила.

– Она меня любит.

– А мошенничать еще больше. Это у нее сильней, ты сам говорил. Эх ты, лапоть. Купили тебя за пять рублей. И кто она вообще? Как ее зовут? Самозванка она. Живет под чужим именем, с чужим мужчиной, которого на рынке поймала. Это просто шантаж!

– Она меня любит.

– Ага. Как имущество. Лошадь, на которой можно ездить.

Нина встала в пять и все утро убирала с лица отеки. В восемь она поговорила по телефону, оделась и вышла. Адреса не знала, пришлось искать. Она удивилась, когда дверь кривой избы ей открыла заспанная Вера Рублева. Нина очистила с ботинок грязь картофельного поля и, нагнувшись, прошла в дом. Вера была трезвой и пасмурной.

– Чай будешь?

Среди порезов разбитой форточки сияла одинокая голова золотого шара, набухшего влагой. Они попили вчерашнего чаю из треснутых кружек. Дверь стукнула, появилась сияющая румянцем и каплями дождя Наташа, присела за стол.

– Вер, достань пакет, что я тебе оставляла. Вот деньги за хранение. – Вера, крякнув, полезла в подпол и, вытащив сверток, молча шмякнула о стол. Нина вздрогнула.

– Мало? – спросила Наташа.

– Конечно. Хоть на пять бутылок дай. А стольник што? – Вера шепелявила. – Константинополь ушел. Дал в торец, зуба, вишь, нету. Может, на зуб дашь?

– Дам, – согласилась Наташа. – Но с условием: ты его вещи больше не пропиваешь. Если одну тронешь, зуб сразу вылетит.

– Ладно брехать-то! – заявила Верка. Наташа встала.

– Здоровьем матери клянусь, вылетит.

– Тогда денег не надо.

– Он тебя прикончит когда-нибудь, Вера, – вмешалась в разговор Нина. – Ты парня изводишь. Он работает, а ты его аппаратуру пропиваешь.

– Да не надо тут учить. Кого учишь-та? Это его крест. Какую Бог дал мать, с той и живи. А вы идите себе. Вещь забрали – и с Богом. – Она взглянула на деньги на столе.

Женщины побрели по картофельному полю, увязая в земле. Нина несла сверток.

– Как вы собираетесь выполнять условие?

– Уеду.

– Куда?

– Мое дело, – зыркнула Нина.

– Не только. Нужно, чтобы он вас не нашел. А иначе это не сделка.

– Санкт-Петербург устраивает? – усмехнулась Нина.

– Вполне. А чем вы…

– Да это мое дело, дорогая, ты разве не поняла?

– Успокойтесь. Это я так. Думала, где вы будете работать без диплома.

– Да зачем мне диплом? Посмотри на меня. Диплом не нужен, и так берут.

– А! Я думала, вы собираетесь работать…

– Где уж нам. Не по нашей части.

Нина отправилась в противоположную от дома сторону. Наташа задумчиво посмотрела ей вслед. Не могу я такой гадине его отдать, думала Нина. Рука не подымается отдать его этой змее. Но другой, более сильный голос твердил, что все пропало.

Она выложила пакет на стол и сидела, глядя на него, не замечая времени, не слыша стрелок. Александр не выходил из кабинета.

– Саша, – позвала Нина. – Иди. Тебе пора. Твои 24 часа истекают. – Она поцеловала и перекрестила его на прощание.

– Чего ты такая? Все хорошо. Все ж закончилось хорошо.

Она не пошла провожать его до калитки, а стояла, глядя в окно. Он не оглянулся. Он вернулся через два часа – следователь долго заполнял протокол – Нины не было. Он пошел бродить по дому, поглядывая в окна. В двенадцать часов она не вернулась. Он лег один в показавшемся огромном и пустом доме, где оглушительно тикали часы. Куда она пошла? К Шурке? Переживает, что рассталась из-за него с рукописью? Он забылся сном и с первыми петухами пошел ее искать. Дошел до Шуркиного дома, Любовь Егоровна ему обрадовалась. Нина к ним не заходила.

Он направился к следователю. Шишкин разбирался со стопкой бумаг и выглядел довольным. Дело можно было закрывать. Главная фигура, Тамара Субботина, – в розыске, супруг ожидает суда, Геннадий Постников также, Авилов также. Обвинения у всех, как и статьи, понятно, разные. Депутата ошикали, но к следователю претензий нет, федералы помалкивают. Госпожа журналистка разобралась и с любовником, и с депутатом, вдова нашла себе мужа, а библиотекарь решила забросить книжки. Такие перемены судьбы.

– Нина пропала, – сказал следователю Авилов. – Не ночевала дома.

Тот немного подумал.

– Сходите в библиотеку. Зося все всегда знает.

Авилов проторчал у библиотеки битый час, но Зося не появилась. Он замерз, выпил в кафе чашку чаю и вернулся: ее все еще не было. Он забрался внутрь по старому пути, через окно, и сел на диван. Взглянул на раскрытую на столе книгу. Слава Богу, не Пушкин. Пьесы Бертольда Брехта. Он придремал на диване, подложив под голову куртку с вешалкой, что пришивала вчера Нина. Зося появилась через час.

– Ой, как вы меня напугали!

– Извини. Два часа жду, пришлось воспользоваться окном. Где ты ходишь?

– Тамара из больницы сбежала, муж с ума сходит. И вообще она не Тамара.

– Так это-то и ребенку понятно. Она крупная мошенница. Ты Нину… – сморщившись, спросил он, – ты ее не видела?

– Она утром ловила машину у гостиницы. Я хотела спросить, куда она, но не успела. И… по-моему, у ней была дорожная сумка.

Авилов вернулся в дом, припоминая, что пожелала ему Наташа, когда он навещал ее в больнице. У нее на лбу была марлевая повязка, и она тогда сказала «Желаю тебе побывать на моем месте», что ли? Точно он не помнил, но смысл был в том, чтобы его тоже оставили.

Через пару дней, которые он почти не выходил, ожидая ее возвращения, в дверь позвонили. Он пошел открывать, удивляясь, кого принесло. Возле забора стояла пара: мужчина и женщина.

– Мы хотим осмотреть дом, – заявила женщина строгим тоном.

– Зачем?

– Чтоб купить.

– Он не продается.

Они переглянулись.

– Хозяйка нам говорила, что жилец не в курсе. Она его продает, чтобы вы знали.

– Проходите.

Чета обошла дом, время от времени задавая вопросы.

– А где вы видели хозяйку? – те снова переглянулись.

– Мы встречались в Пскове, она собиралась в Москву. Сказала, что позвонит нам через неделю.

– А вы не могли бы… – Авилов замялся, – оставить свой телефон? Я ей должен деньги.

– У вас что, нет ее координатов?

– Я потерял.

– Вы извините, – вмешался мужчина, – мы не можем оставить телефон. Речь идет о крупной покупке, поймите нас тоже.

– Это все дикость, – согласился Авилов. – Всех подозреваем по собственной дикости.

– Просто знаем, среди кого живем, – заявила супруга. Больше Авилову вопросов не задавали и ушли, попрощавшись сквозь зубы.

Зося, закрученная Димиными проблемами, редко появлялась в библиотеке. Третий день на двери болталась табличка «Санитарный день». На четвертый она зашла стереть пыль и подшить газеты. Мимо окон прошла Наташа и весело ей махнула.

Вначале Зосе Наташа просто нравилась, как это бывает между девушками, когда они кажутся друг другу красивыми. Потом, в больнице, она ее жалела и удивлялась стойкости, с какой та переносит удары. Но после того, как они вытолкнули с балкона Гену, начала опасаться. А после статьи в газете Наташа ей разонравилась.

В дверь позвонили. Это была она.

– Привет, ну что, прочла?

– Извини, совсем некогда читать… – Зося забыла прочитать «Кавказский меловой круг». Открыла, оставила на столе и забыла.

– Пустяки. Потом прочтешь. Вот еще возьми это, – Наташа протянула отксеренный газетный лист. – Положи прямо в книгу, вместе прочитаешь. Я купила билет на послезавтра. Если больше не увидимся, вот моя визитка, будешь в Москве, заходи, вспомним Гену. И последнее: я дописала книгу, ура! В больнице начала, сегодня закончила. Это тебе экземпляр рукописи на память. Называется «Роман с манускриптом». Сохрани, не выбрасывай, он пригодится. Ну что, пока?