Текст книги "Бенедиктинское аббатство"

Автор книги: Вера Крыжановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Ворча и качая головой, он направился в комнату, где находился капитан Негро.

Я облокотился на стол, занятый своими мыслями. Каким образом оказался в живых Лео фон Левенберг, убитый моей собственной рукой? Я припоминал, что тело его исчезло и его не могли найти; но кто скрыл его и лечил так искусно, что он выжил после ран, которые я считал смертельными? Я согласен, что он мог признать меня, встретившись лицом к лицу; но как проведал он, что я – пират и капитан «Гуго»? Тайна! Во всяком случае, вид этого человека, все еще красивого и страстно любимого Розалиндой, пробудил во мне былую ненависть, и я ждал минуты померяться с ним оружием.

Я вышел из гостиницы и вернулся на судно, где рассказал друзьям странную историю моей встречи с Левенбергом. В тот же вечер мы вышли в море. Но прошло несколько месяцев, а мы все еще не встречали «Негро», и воспоминание об этом случае понемногу сгладились.

* * *

Однажды утром Бертрам указал мне черную точку на горизонте. Так как ветер был попутный, мы направились в ту сторону, и вскоре я увидел большую, тяжело нагруженную генуэзскую галеру; она старательно маневрировала, чтобы уйти от нас. Я поставил все паруса, и мы быстро шли вперед, но вдруг с досадой заметили, что не мы одни гнались за этой богатой добычей: показалось еще одно судно и шло прямо на нас. Судно было окрашено в черное. Я вздрогнул, когда прочел его имя «Негро». Странный случай свел нас на одной и той же добыче.

Бросив преследование галеры, мы сошлись с врагом, и между нами завязался ожесточенный бой. Мои молодцы, возбужденные обещанием хорошей награды и озлобленные тем, что у них оспаривали их добычу, дрались как черти; но, вероятно, экипаж «Негро» был значительно больше нашего. Палуба наша была залита кровью, и защита становилась с каждой минутой труднее. Сцена была ужасная; в воздухе стояли оглушающие крики бойцов, которые спотыкались об тела и скользили в лужах крови. В этой свалке я пытался добраться до Левенберга, как вдруг один гигант-разбойник с «Негро» напал на меня. Битва была коротка; страшный удар по голове оглушил и свалил меня. Я еще слышал, как победитель мой крикнул:

– Победа! Капитан «Гуго» взят.

Дальше я потерял сознание.

Придя в себя, я увидел, что лежу связанный на палубе «Негро», а в нескольких шагах от меня Бертрам, Роза и карлик, также связанные. Осмотревшись, я понял, что Левенберг возобновил погоню за галерой. Немного позади колыхался мой бедный «Гуго», и по долетавшим до нас отдаленным крикам видно было, что избиение и грабеж еще продолжались.

Вскоре торговое судно было настигнуто, и, после слабого сопротивления, Негро с частью своего экипажа вскочил на палубу этой галеры. Не знаю, что там произошло. Раз только звучный голос Левенберга ясно долетел до меня:

– Я оставляю даму заложницей до тех пор, пока вы не внесете условленный выкуп.

Через несколько минут он появился, неся на руках женщину, которая головой прижалась к его плечу; ставя ее на палубу, он в неописуемом восторге воскликнул по-немецки:

– Розалинда! Радость моя, милая моя жена! Наконец-то я снова отвоевал тебя, и никто уже тебя не отнимет.

И они бросились в объятия друг друга. Несмотря на связывающие меня веревки, я вскочил. Розалинда здесь? Не сон ли это? Зачем ехала она в Италию, и где же Курт? Возможно ли, чтобы он оставил жену заложницей пирату-победителю? Это было неправдоподобно, но тем не менее верно, потому что тут, в нескольких шагах от меня, Левенберг сжимал в объятиях Розалинду, называя ее самыми нежными именами. Невыразимая ярость сжимала мое сердце; я катался по земле, стараясь зубами разгрызть веревки; а он, счастливец, ничего не видел, кроме бывшей около него любимой женщины, и я слышал, как он говорил:

– Откупиться ценою своей жены? Мерзавец! Подлец! Нет, Розалинда, ты не могла его любить.

Затем он повел Розалинду в свою каюту и, проходя, увидел неподалеку меня. Не выпуская руки молодой женщины, он подошел и сказал, с презрением пихнув меня ногой:

– Вы ошиблись, господин фон Мауффен, приз выигран! Вы видите здесь мою жену, графиню фон Левенберг, потому что, пока я жив, никто не имеет на нее прав. А с вами, подлый, я разделаюсь завтра. Я спущу вас с камнем на шее на дно моря, так как вы не стоите удара рыцарской шпаги.

Он прошел, не взглянув на Бертрама, Розу и карлика, который начал кричать, увидя графиню. Та обернулась и, вероятно, узнала его, потому что остановилась, задала ему несколько вопросов и потом заступилась за него. Его развязали и освободили. Капитан с женой спустились в каюту.

Я остался один, подавленный нахлынувшими печальными думами. Завтра меня утопят; смерть тяжелая, унизительная, и я бессилен. Случайно мне пришли на память слова Рабенау: «Вы умрете все вместе!»

Я изнывал от бешенства и тоски; я не хотел умирать, я боялся смерти, и ледяной пот выступил у меня на лбу.

Прошло несколько ужасных часов. Потом настала ночь, одна из чудных итальянских ночей, теплая и благоуханная. Море было гладко, как зеркало; небо казалось сплошной звездной пеленой. Я мрачно глядел на чудную природу, которая точно смеялась над моими страданиями в эту последнюю для меня ночь на земле.

Вдруг что-то проползло около меня, и голос карлика прошептал:

– Тише!

Он перерезал мои веревки и продолжал:

– Надо бежать во что бы то ни стало, потому что завтра вы погибнете.

– Но куда и как? – ответил я так же тихо, вытягивая затекшие члены. – Мы в открытом море.

– Я освободил Розу и Бертрама раньше вас, – ответил он. – Они составили план и уже приводят его в исполнение. Дело идет о том, чтобы убить капитана и подкупить экипаж. Некоторые матросы, обиженные и недовольные капитаном Негро, уже идут на приманку, и можно надеяться, что за большие деньги пираты признают вас начальником. Оставайтесь здесь и наблюдайте; а я пойду опять к ним на нижнюю палубу.

Я горячо поблагодарил признательного карлика, и он скрылся. Намеченный план чрезвычайно нравился мне, потому что отдавал Розалинду в мою власть. Я испытующе огляделся кругом: палуба была почти пуста; не спало только несколько караульных. Но с нижней палубы доносились крики и пение пиратов, праздновавших свою блестящую победу.

В эту минуту из люка показались капитан и его жена. Левенберг обнял стройную талию молодой жены, и они стали прогуливаться по палубе, толкуя вполголоса о любви и планах на будущее. Мучимый бешенством и ревностью, я пополз в их сторону, думая про себя: «Скоро я прекращу ваши нежные речи».

Пробравшись к большой мачте, я спрятался в тени сваленных канатов и осмотрел, не осталось ли при мне какого оружия. Я потерял топор и один из кинжалов, но в широких складках моего красного пояса, на мое счастье, спрятано было одно оружие. Это был кинжал, так хорошо послуживший моему прадеду. В ту минуту, когда пара прошла мимо меня и оказалась ко мне спиной, я поднялся, задыхаясь, как в башне, когда коснулся того же оружия мщения.

Но судьба была против меня. Луна отбросила по палубе мою тень с поднятой рукой, Розалинда заметила это и вскрикнула; она бросилась между нами, прикрывая собою мужа; но рука моя уже опускалась с неотразимой силой, и Розалинда пала, закинув свою бледную голову, точь-в-точь, как моя покойная прабабка. Капитан обернулся и был неузнаваем от бешенства и печали.

– Ах! Подлый предатель, – зарычал он сдавленным голосом и, прежде чем я успел отскочить на другой конец палубы, он выхватил из-за пояса длинный, неширокий итальянский кинжал и всадил мне его в горло.

Удар был так силен, что оружие прошло сквозь мою шею и глубоко врезалось в дерево. Я был пригвожден к мачте.

Глаза мои заволокло. Мне казалось, что я падаю в мрачную, открывшуюся передо мной бездну и что железные клещи держат мое горло. Я чувствовал во всем теле ужасную боль. Страдания превзошли мои силы, и я потерял сознание.

Сколько времени прошло в этом спасительном забытье, не могу сказать; но та же адская боль вернула меня к действительности. Я все еще был пригвожден к мачте и жестоко отбивался. Я кричал и вопил, прося добить меня; наконец стал призывать Люцифера, чтобы он пришел за моей душой и избавил от нечеловеческих мучений такой агонии. Я был посажен словно на раскаленный железный кол, ноги неподвижны, язык прибит к небу, в висках невыносимо стучало. Мои крики и проклятия должны были бы потрясти небо, а между тем никто, казалось, не слышал их и не обращал на меня внимания.

Напрягая последние усилия, оглядел я отуманенным взором окружающее. Я увидел, что небо потемнело и покрыто грозными тучами: буря свистела, вздымая пенистые волны, точно серые горы; матросы, спотыкаясь, с растерянными лицами и растрепанными волосами бегали по палубе. Потом появился Левенберг, неся на руках Розалинду, но живую. В ту же минуту раздался глухой раскат грома, огненный зигзаг прорезал облака, и от страшного удара, все затрещало вокруг. С душевным волнением я заметил, что отделился от мачты, таща за собой густую липкую массу, болезненно тянувшую каждый фибр из моего тела. Страдания мои были так ужасны, что я снова потерял сознание.

* * *

Не могу сказать, сколько времени продолжалось такое беспамятство; но, когда я очнулся, то почувствовал облегчение, и меня страшно поразило, когда я увидел самого себя распростертым на палубе, все еще пригвожденным к разбитой мачте. Искаженное лицо мое со стеклянными мертвыми глазами было отвратительно, и я подивился, как с такой ужасной раной я мог еще жить. Осмотревшись кругом, я увидел, что небо было ясно, а разбитое судно качалось на волнах поблизости от берега. На берегу собралась толпа народу, и, с помощью канатов и длинных жердей, они старались притянуть к себе судно; наконец, им удалось привязать его, и на палубу взошли несколько человек. Это были рыбаки, но между ними я заметил двух оруженосцев с гербом Рабенау.

«Это лихорадочный бред», – подумал я.

Но в тоже время появилось еще несколько новых лиц, и среди них сам Курт фон Рабенау, подбоченясь, бесстрастный и нарядный, как всегда.

Взглянув на меня, он с отвращением отвернулся.

– Граф, – сказал один из оруженосцев, – не надо ли осмотреть этого? Один из оставшихся в живых матросов говорил, что он какое-то знатное лицо.

При этих словах Курт остановился.

– Черт возьми, ты прав, Канибер! – ответил он. – Очень хорошо, что этот морской волк, капитан Негро, оказался графом фон Левенбергом; может быть, и эта падаль тоже скрывает в себе какого-нибудь знатного соотечественника.

Один из рыбаков подошел и начал меня обшаривать, не обращая внимания на мои протесты. Прежде всего он вывернул мои карманы и пояс, забрав найденный там полный золота кошелек; потом разрезал ножом мой камзол. Я с горестью вспомнил, что носил на шее, в кожаном мешке, планы подземелья и документы о рождении Лотаря фон Рабенау, которые, не знаю почему, не уничтожил, как обещал. Я хотел защищаться, вырвать из их рук драгоценную добычу, которую они вытаскивали из моего платья; но, несмотря на безумное кипевшее во мне бешенство, я не мог двинуть скрюченными, окоченелыми пальцами, бесстрастный, будто все это меня не касалось. Взятые у меня бумаги перешли в руки Курта, который с изумлением стал их перелистывать.

– Кто бы подумал? – воскликнул он, обрачиваясь к лицам своей свиты. – Этот мерзавец – не кто иной, как граф Гуго фон Мауффен. Как жаль, что такие негодяи порочат знатнейшие имена.

– Это тот самый рыцарь, который, как говорят, был приговорен к in pace за неслыханное покушение против особы вашей славной супруги, – сказал один из оруженосцев. – Он недостоин быть погребенным в благословенной земле, потому что говорят, он продал свою душу дьяволу, который, должно быть, помог ему бежать из такой тюрьмы, откуда никогда никто живым не выходил.

Курт отшатнулся, крестясь.

– Уйдемте скорее, – проговорил он. – Предоставим морю и дьяволу хоронить проклятого по их усмотрению.

Я не понимал, почему я не мог вмешаться в разговор и почему оставался нем и неподвижен. По-видимому, я не умер, потому что я все видел, слышал, чувствовал, как горит моя рана, и дрожал от страха, что меня оставят одного, без помощи.

Все ушли, а разбитое судно оттолкнули, и волны унесли его. Солнечные лучи освещали меня, неподвижно лежавшего пригвожденным к мачте. По временам я терял сознание; но, несмотря на это, время казалось мне бесконечным. Такое тяжелое состояние длилось целую вечность, по-моему. Но вот я заметил, что день склоняется к вечеру и темнота сменяет сумерки. Вдруг я увидел, как вокруг меня замелькали зеленовато-желтые огоньки, озарявшие палубу и море таинственным, сверкающим блеском; множество теней показалось из волн и с непонятной быстротой карабкалось на судно. Я с удивлением узнал, что это были пираты моего и Негро экипажей, все тяжело раненые. С них струилась вода и кровь; платья и волосы беспорядочно развевались, а на их мертвенных лицах глаза сверкали странным фосфорическим светом. Вскоре появились и Бертрам с Розой; он не был ранен, но с него струилась вода, глаза его блуждали, а рот кривила судорога. Под звуки дикого смеха собравшихся, он бросился ко мне и вырвал нож из моего горла; я почувствовал себя свободным и двинулся вперед. Я слышал грубые голоса и видел, что снопы искр, вперемешку с черным дымом, выходили из пиратов и скрещивались в разных направлениях.

– Пойдем пить и есть, – таков был смысл их желаний.

И внезапно вокруг нас произошла метаморфоза: появились столы, заставленные винами и съестными припасами; все уселись за них, я тоже пил, но не мог утолить пожиравшей меня жажды. Потом Роза захотела плясать и потащила меня; мы завертелись в головокружительном хороводе и остановились только у стола, где Бертрам с синим лицом и выпученными глазами играл в шашки. Лилось золото, и раздавались мерзкие, богохульные речи. Я бродил с места на место, не находя покоя; меня терзала тоска; вино не утоляло ненасытной жажды; золото, которое я выигрывал, таяло в моих руках, а от всего этого сборища исходил острый и вонючий запах, который точно жег меня.

Измученный, словно пьяный, я не понимал этого нового образа жизни, но заметил, что зеленоватый свет стал постепенно гаснуть. Все побледнело вокруг меня, пираты поспешно вскакивали, бросая все, и кидались в море. Вдруг из волн поднялся капитан Негро и, вонзив нож в мое горло, опять пригвоздил меня к мачте. Он исчез, и все растаяло в красноватом свете, который озолотил горизонт и одел спокойное море точно пурпурной дымкой. То были первые лучи восходящего солнца, осветившие разбитое судно, где я лежал неподвижно с проколотым горлом.

* * *

Так время тянулось с подавляющим однообразием. Дни проходили, а я все был на палубе, неподвижный, с горевшей раной, с пересохшим от жажды горлом. Под покровом ночи появлялись тени пиратов, моих товарищей и возобновлялись оргии, возбуждавшие все чувства, все желания, ни одного никогда не утоляя. Измученный этой нравственной пыткой, я спрашивал себя, почему Люцифер, овладевший без сомнения моей душой, не является помочь мне и облегчить мои страдания; я тщетно вызвал его всеми каббалистическими формулами, которые отлично помнил.

Чувствуя себя все более и более несчастным и покинутым, я начинал думать о Том, Кого называли на земле милосердным Богом, Богом добрых, Творцом всего сущего, господствовавшего также и над Сатаной, которому Он дозволял зло только для искушения людей, чтобы испытывать их.

Итак, я хотел обратиться к этому Высшему и Неисповедимому Существу, старался припомнить слова священников, но все было напрасно: мой ум окаменел, словно не мог выразить ни одной молитвы; чем больше я старался, тем невозможнее это становилось для меня. Тогда я ухватился за такое соображение, что буду спасен, если сумею найти в себе хоть одно чувство, одну только мысль, которая могла бы дойти до этого Божества, которого я не хотел знать на земле, потому что Оно не сулило мне ни золота, ни плотских наслаждений. Я удвоил старания и вдруг ощутил, будто легкая теплота охватила меня; страшная тяжесть, давившая все мое существо, стала меньше, и мне удалось беспрепятственно и ясно выразить следующую мысль:

«Бог, которого именуют милосердным, прости мне грехи мои и облегчи меня. И ты, Иисус, пострадавший за нас, дай мне познать истину».

В ту же минуту вокруг меня появился свет, а из моего существа брызнул блестящий сноп, поднявшийся, как струя фонтана, и своими серебристыми брызгами рассеял по пути густую окутывавшую меня тьму. Через это отверстие я увидел высоко над собою голубоватое прозрачное небо, и в этой феерической атмосфере пролетал дух или небесное видение, излившее свет и окруженное колыхавшимися одеждами; это существо дивной красоты, спокойное и кроткое лицо которого не искажала никакая страсть, остановилось на некотором расстоянии от меня и произнесло такие слова:

– Дух преступный и несчастный, ты не ошибся. Демон, которому ты продал свою душу, не нуждается теперь в тебе, и ты пожинаешь то, что посеял. Ты желал наслаждений, которые доставляют золото и разврат; все свои неутоленные страсти воспитал ты сам в своей несовершенной душе и без удержу предался всем преступлениям, черствости сердца, жестокости, алчности и эгоизму. Ты приблизил к себе таких же, как и ты, злых, преступных людей, и вы вместе наслаждались. Ты продолжаешь то, что делал на земле, и тебя окружают те же, выбранные тобою спутники в жизни. Но органы твоего тела уже не в состоянии более воспринимать и сообщать тебе ощущения наслаждений. Видишь, краткая плотская жизнь кончена, а ты переживаешь все пытки неудовлетворенных страстей и желаний, которых тело не может уже утолить.

Ад, которого вы ожидали после вашей телесной смерти, не что иное, как страшное состояние ваших душ; а это состояние создано вами самими, преступные, закоренелые духи. И до той поры, пока не произойдет в тебе настоящая реакция, пока не вспыхнет искреннее желание измениться к лучшему, пока горячая, глубокая молитва к Создателю не выльется из твоей разбитой души, ты будешь блуждать по местам твоих преступлений. Ты должен почувствовать ужас и отвращение к своим ошибкам, искреннее сожаление о причиненном другим зле, и вот, когда чувства истинного сострадания к твоим жертвам и желание исправить содеянное, проснутся в твоем сердце, тогда ты будешь на пути к спасению.

Помни, что никакое раскаяние, никакая молитва не будут лишними для достижения этой цели! Иди же витать там, где грешил; посети тех, которые, подобно тебе, такой же ужасной духовной жизнью искупают кратковременные земные наслаждения, и пусть пример их устрашит твою душу. Молитва одна будет твоей опорой, чтобы облегчить твои страдания и утолить ненависть врагов, которые будут преследовать тебя.

Лучезарный дух закрылся облаком и исчез в пространстве; но я почувствовал себя свободным, мог оторваться от обломков судна и двигаться по своему произволу в мрачном и удушливом пространстве.

* * *

Первая моя мысль была о моем замке, и в ту же минуту меня подхватил ураган и со свистом увлек. Я очутился перед нашим мрачным наследственным замком. Я хотел войти в него, но мне преградила путь зловонная, черноватая безобразная масса, испещренная красными огнями. Я хотел бежать, но задержанный и толкаемый посторонней волей, двигался вперед, прокладывая себе путь в самый центр черноватой массы. Ужасная мука потрясла меня.

Я увидел, что меня окружают жертвы. Дети, пораженные в сердце, показывали мне свои раны или проклинали меня за убийство родителей, которое обрекло их на голодную смерть. Женщины с искаженными лицами укоряли меня в гибели их ребят и в самоубийстве, до которого их доводило отчаяние. И вся эта толпа отвратительных существ кружилась, цеплялась за меня и душила меня, парализуя мои движения.

Точно клещами они схватили меня и потащили в комнату, где я в диких оргиях праздновал свои преступления. Я хотел бежать от этих ужасов, но был точно пригвожден к месту. Новорожденных младенцев мне клали на руки, заставляя губами прикладываться к их открытым ранам, и мне казалось, что я глотал что-то отвратительное, липкое, разлагающееся, и, когда мое астральное тело корчилось от страданий и ужаса, вокруг меня раздавался адский смех…

Разбитый, не находя места, я вспомнил слова лучезарного духа:

«Молись и смиряйся перед своими жертвами».

Но при одной этой мысли вся моя гордость закипала и возмущалась. Молиться, унижаться перед этой толпой, перед моими собственными вассалами, или нищими и бродягами, которые осмеливались глумиться надо мной? Никогда! И снова в руках моих появлялись то нож, то златая булавка, и я опять принимался за работу палача, пил эту отвратительную кровь, которая точно сжигала мои внутренности. Сколько времени так продолжалось? Не знаю. Но настала минута, когда я почувствовал себя еще более разбитым, и тогда мысль моя обратилась к Предвечному: «Боже всемогущий! Ослаби их страшную вражду, избавь меня от них. Я сознаю свои преступления и умоляю Тебя о милости, а жертв моих о прощении».

Опять из почерневшего тела моего брызнула светлая струя и пала серебристым дождем на отвратительную осаждавшую меня толпу, которая отхлынула; богохульства стали уже не так явственны, а я продолжал горячо молиться. Вскоре масса моих врагов стала удаляться, бледнеть и растаяла в черной атмосфере.

Я стоял уничтоженный при мысли о той ужасной жизни, которую вел. Но, вслед за этим, посторонняя воля влекла уже меня из этой комнаты. Я направился в подземелья, пробираясь хорошо знакомыми лестницами к тайному месту, где хранились сокровища, и душа моя с трепетом сознавала, что я увижу отца. В эту минуту мне снова явился лучезарный дух.

– Ты видишь, несчастный, – сказал он, – ужасные последствия преступного тщеславия. Ты хотел сохранить вечную жизнь и молодость, забывая, что земная жизнь зависит от Того, Кто дозволил тебе жить на земле для испытания. Сознание неудавшейся цели и напрасных преступлений причиняет тебе те тягостные ощущения, которые ты испытываешь. Помни, что каждый из твоих дурных поступков влек за собою много печальных последствий, как результат первого преступления, и ты ответственен за это, потому что тот, кто приводит в движение колесо, отвечает за то, чтооно потянет за собою и раздавит.

Дух исчез, и я с трудом продолжал свой путь. Я видел по дороге мрачных духов, согнувшихся или сидящих на корточках у мешков с золотом; они мешали мне пройти, и я принужден был пролагать путь через едкие и жгучие их флюиды – выделения алчности и скупости. Наконец я беспрепятственно прошел железную дверь, показавшуюся мне мягким тестом, и очутился внутри подземелья.

Тотчас увидел я отца, худого и отвратительного, каким я его помнил. Седые волосы его висели в беспорядке; лицо покрылось точно пятнами, а костлявые руки конвульсивно цеплялись за монеты, грудами насыпанные около него. Под золотой горой лежал высохший скелет, обтянутый почерневшей, словно пергамент, кожей. Я отлично понял, что это были гадкие останки его земного тела, а что его преступный дух боролся в своем астральном теле, которое давало ему представление, будто он еще живет во плоти. Неутоленные страсти алчности и скупости внушали ему страх, что у него похитят его сокровища. Он тотчас увидел меня, и страшные глаза его, отражавшие его душевное состояние, уставились на меня со смертельной ненавистью:

– А! Это ты, Гуго? Хорошо. Теперь мы вдвоем будем стеречь его.

Посторонняя сила привлекла меня к этой ослепительно блестевшей массе, и я должен был оставаться, вдыхая удушливый флюид, исходивший от духа моего отца, который без устали считал и пересчитывал свое любимое золото. Я жестоко страдал; но около меня пронеслось какое-то дуновение и внушило мне мысль: «Ради золота ты убил его, так и оставайся с ним. Смотри на страдания, создаваемые жадностью, и пусть они вселят в тебя отвращение к богатству, приобретенному преступлением».

И я остался, но наша взаимная ненависть все усиливалась, и часто дух отца, возбуждаемый бессильной злобой, бросался на меня, удушая меня своим жгучим флюидом. В эти минуты я переживал страшный час отцеубийства и опять наваливал на него воздушную массу, которая представлялась мне золотыми монетами; но она не скрывала его от меня. Забывая, что это был простой мираж преступного прошлого, я переживал весь ужас и тоску того момента, когда хотел избавиться от мешавшего мне отца. Мне казалось, что пот струится по моему лицу; потом я понял, что это – черные и скользкие искры, падавшие на мое астральное тело и причинявшие ему мучительную боль. Тревога и страх убивали меня.

– Видишь ли, как на тебя падает флюид преступного прошлого? – сказал мне хорошо знакомый голос моего невидимого покровителя.

Тотчас мысль моя обратилась к нему; он появился и сказал мне:

– Смирись перед тем, кого ты убил, и молись, но не за себя, а за него, и, когда он хотя бы отчасти простит, ты можешь уйти из этого места, где спрятано бесполезное золото.

Я повернулся к отцу, решившись вымолить у него прощения; но там я увидел существо, которое хотя было им, а вместе с тем походило и на другого. В этом человеке, задрапированном в тогу, я узнал своего врага времен Тиберия, которого я тогда уничтожил.

При виде его не смирение молящего о пощаде пробудилось во мне, а меня охватила гордость и неописуемая ярость. Я снова почувствовал себя гордым императором, властелином мира. Просить пощады или молиться за того, кто уже расплатился со мною своей ненавистью, показалось мне недостойным меня унижением; лучше все вытерпеть.

И я остался и видел, что окружавшая нас тьма еще сгустилась; снопы красноватых искр вылетали из головы моего врага и моей, скрещивались в воздухе и, падая на меня, причиняли беспокоившую меня физическую боль. Мое астральное тело корчилось, задыхаясь под огненным флюидом, который точно пожирал его. Мы бросились один на другого, каждый с намерением задушить врага, и бешенство наше усиливалось от того, что мы, хотя и видели друг друга, но схватить могли одну пустоту.

После таких приступов мы впадали в прежнее состояние. Он перебирал монеты, а я опрокидывал на землю отца и засыпал его золотом; он все умирал, а я все работал, тяжело задыхаясь от страха, что он может появиться, и в то же время не переставая видеть его.

Время для духа не существует, и, как бы оно ни было тяжело, он не может его контролировать.

«Почему, – думалось мне, – сумел я произнести молитву за эту отвратительную толпу, преследовавшую меня, и сразу почувствовал облегчение; тогда как теперь молю Бога освободить меня, и Он не слышит моей мольбы?»

Почти тотчас светлый дух появился и осветил окружавший меня мрак.

– Потому, – сказал он, – что ты стоял перед жертвами, которые ничего тебе не сделали; тебе не надо было бороться с собственной ненавистью, и это равнодушие облегчало твою молитву за них. Здесь же ты должен побеждать самого себя и, при твоем злобном, зачерствелом сердце, вызвать в себе молитву об облегчении не собственного состояния, а твоего врага. Ты должен делать ему добро, очистить черные и густые флюиды, терзающие его, и, когда ты докажешь, что умеешь побеждать свои дурные чувства, трудясь без сожаления, для благосостояния твоего врага, тогда только ты можешь думать об улучшении своего собственного положения. Попробуй это сделать.

Я был подавлен. От меня требовали невозможного. Я должен молитвой улучшить положение моего смертельного врага, присутствие которого было ненавистно; видеть, как ему будет становиться лучше, и, продолжая сам страдать, ждать минуты его благосостояния, чтобы вымолить его прощение. Нет, лучше вечно страдать обоим?.. И страшная борьба возобновилась.

Однако, несмотря на всю свою ненависть, враг мой успокоился первый. Он также слышал слова духа-руководителя. Он вдруг смирился и окутался черноватой дымкой, из которой сверкали молнии; я понял, что он размышлял. Затем я увидел, как из его головы брызнул серебристый свет, сначала тусклый, потом ставший ярче и, по мере того, как эти искры падали освежающим дождям на жгучую и липкую, окружавшую меня массу, она таяла; укрепляющая прохлада, точно ароматическая ванна, освежила меня. Я почувствовал себя лучше и относительно спокойнее.

Я взглянул тогда на своего врага; он мучительно бился в тяжелой атмосфере, с большим трудом выражая мысль о прощении. Моя ненависть немного успокоилась, видя, что, благодаря его усилиям, я чувствовал себя лучше, и из сердца моего полилась горячая молитва к Создателю.

– Боже всемогущий, и ты, мой духовный руководитель, помогите мне, чтобы молитва моя улучшила его состояние. Сделайте, чтобы он понял, что я прошу его прощения за причиненные ему мною страдания и убийство, совершенное мною, сыном, над ним. Я хочу победить внушаемое им мне отвращение, а не наслаждаться его пыткой. Дайте и ему то благосостояние, которое он мне дал своей молитвой!

По мере того как эти мысли, подкрепленные усилием всей моей воли, проходили в моей голове, я чувствовал, как меня пронзала сильная теплота; подземелье и все, что в нем было, побледнело и отодвинулось; исчезла также и фигура моего врага, пропавшего неизвестно куда. Струившийся сверху свет перенес меня в иную атмосферу, более легкую и приятную, в сравнении с только что покинутой мною.

Я очутился точно в сероватом облачном море, которое бесконечно тянулось во все стороны. Сначала я был в восторге от этой перемены и без цели двигался вперед, не желая ни подниматься, ни опускаться. Но под конец меня охватило тоскливое чувство; в этом облачном океане я был один, без назначения, без будущего, с преследовавшими воспоминаниями о непоправимом прошлом. И мысль моя пугливо обратилась к моему наставнику.

Он появился и сказал:

– Можешь ли ты дать себе отчет, почему ты страдаешь в пространстве, где тебя не преследуют твои жертвы, и ты не принужден проделывать совершенные тобой раньше чудовищные преступления?

Я не знал, что ответить, и молчал.

– Видишь! – сказал дух-покровитель. – На земле ты очень ловко изобретал всякие низости, очень хитро доставлял себе всякие материальные наслаждения; твой ум никогда не изменял тебе, раз дело касалось причинения зла твоим ближним. А здесь, где ты лишен возможности делать зло, где ты относительно даже не страдаешь, ты не умеешь дать себе отчета в отчаянной тоске, которую испытываешь. Ты, такой развитой дух, не можешь ответить мне?

Я понял, как узок был мой ум, но наставник продолжал:

– Ты страдаешь от бездействия, которое ведет к отчаянию. Ты чувствуешь потребность деятельности; но пойми, что дух твой должен очиститься от самых дурных флюидов, прежде чем можно будет употребить его на общеполезную работу. Твой разум, твои знания могли бы послужить с пользою; но кто поставит даже превосходного, но безнравственного работника, среди других, которых его дурные наклонности и необузданные страсти могли бы совратить? Пойми, что деятельность твоя должна быть направлена прежде всего на самого себя; взгляни на свое почерневшее астральное тело, но покрытое многими светлыми нитями, остатками твоих земных отношений. Ты хочешь быть в обществе? Направь тогда свою мысль к старым товарищам и посмотрим, куда поведут тебя эти светлые нити.