Текст книги "Серебряный молот"

Автор книги: Вера Хенриксен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– И теперь ты снова хочешь отправиться в поход? Мне кажется, ты проводишь дома лето не из-за меня…

– Я далек от того, чтобы утверждать, что не изменю своего решения, – сказал Эльвир. – К тому же я устал за день и выпил пива. Но я думал о том, чтобы остаться дома. Я никогда не принадлежал к числу тех, кому доставляет радость протыкать мечом женщин и детей. И, если быть откровенным, мне не нравится смотреть, как это делают другие. Тем не менее, я сполна утолил свою жажду крови, как мне кажется…

Некоторое время он молчал.

– Хотя… – задумчиво произнес он, – обменяться ударами меча с противником, в этом есть что-то необъяснимо манящее…

Он погрузился в свои мысли. И Сигрид почувствовала, что любопытство в ней пересиливает неприязнь.

– И все же, что именно? – вкрадчиво произнесла она.

Он удивленно взглянул на нее.

– В этом есть какая-то дикая радость, – подумав, произнес он. – Ты чувствуешь, как все твои силы и все твои способности напрягаются до предела, и вдруг обнаруживаешь в себе нечто большее, какую-то силу, о существовании которой не подозревал…

– И когда ты почувствуешь в себе эту силу, ты ощущаешь в себе какую-то новую уверенность, – горячо произнесла Сигрид.

– Да, – ответил он, продолжая сидеть неподвижно. – Но ты-то откуда об этом знаешь?

– Я узнала об этом в тот день, когда рожала мальчика, – сказала Сигрид, – я ощутила в себе силу, о которой даже не догадывалась. И она помогла мне преодолеть боль.

Он долго сидел в молчании.

– Значит, так оно и было, – наконец сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– В тот день, когда мне принесли мальчика, я понял, что ты стала взрослой, Сигрид. Мужчина проходит испытание на мужество, когда впервые «ощущает в себе волка», как выразился кто-то, впервые взяв в руки меч. Раньше я никогда не думал, что женщины тоже проходят такое испытание. Я горжусь тобой. Гутторм рассказывал, что ты родила мальчика без единого крика. Но теперь я горжусь тобой еще больше…

Его глаза были серьезными, когда он смотрел на нее.

– … и я сделаю все для того, чтобы настал день, когда ты снова почувствуешь, что можешь на меня положиться.

Они услышали во дворе голоса, люди уже начали вставать.

– Я проговорил всю ночь, – сказал он. – Ты можешь свалить всю вину на меня, если сегодня не сможешь заниматься хозяйством.

Она стала одеваться.

Он с трудом удержался от того, чтобы не прижать ее к себе. Он знал, что ему следует подождать. И теперь он знал наверняка, что даже если он отдаст все, чтобы вернуть ее обратно, этого все равно будет недостаточно.

Направляясь на кухню, Сигрид чувствовала дрожь.

Мир, переполнявший ее, чудесное ощущение почти беззаботной удовлетворенности – все это было теперь разрушено, словно ударом молнии.

И это Эльвир, конечно же, Эльвир сумел разрушить стену, окружавшую ее! Плохо было, когда он ничего не говорил о себе, но теперь, когда он стал более разговорчивым, он рассказал ей о всяких гадостях.

Рагнхильд заметила выражение подавленности на ее лице.

– Я вижу, твой муж вернулся домой, – сказала она. – Ложись, отдохни немного, Сигрид!

– У нас все шиворот-навыворот, – недовольно проворчала Сигрид, в душе соглашаясь с тем, что было бы неплохо немного поспать, как это и советовала ей, во имя Фрейи, Рагнхильд. Взяв мальчика, она прилегла с ним на постель Рагнхильд.

Было заметно, что он только что поел. Он был настолько сыт, что таращил во все стороны глаза, а изо рта у него стекала струйка молока.

Она смотрела на это сытое, удовлетворенное маленькое создание. Теперь он закрыл глаза и ухватился пальцами за пеленку, в которую был завернут. Прижать его к себе, защитить от этого жестокого мира…

Неужели это маленькое, невинное существо рождено для того, чтобы убивать, жечь, насиловать? Неужели он когда-нибудь отправиться в поход к чужим берегам, чтобы грабить и воровать?

Она подумала об Ангрбод[26]26
  Великанша, мать волка Фенрира и Хель.


[Закрыть], которая, благодаря Локи[27]27
  Бог, хитрый и злобный.


[Закрыть] стала матерью волка Фенрира. И она почувствовала страх при мысли о том, что выкармливает такое же чудовище. Но, взглянув на доверчивое, спящее маленькое существо, дышащее так спокойно и причмокивающее во сне губами, она раскаялась в подобных мыслях.

Ведь Эльвир не был таким плохим, как Локи… Но зачем он рассказывал ей все эти ужасы, зачем вырвал ее из чудесного мира удовлетворенности и покоя… Внезапно до нее дошло, что она была просто.. . жвачным животным!

Жизнь вовсе не прекрасна, сказал Эльвир, либо тебе придется закрыть глаза и заткнуть уши, либо научиться жить, зная правду…

Впервые вырвавшись из окружавшей ее оболочки, она стала всерьез задумываться над происходящим.

В детстве она видела достаточно жестокостей и грубостей, но совсем иного рода. Мужчины рассказывали о своих походах лишь то, чем можно было гордиться. То же, о чем рассказывал Эльвир, было просто подлостью и низостью, а вовсе не тем, чем можно было хвастаться. Ее передергивало при мысли о том, что ее сына ожидает такая жизнь. И в то же время ей не хотелось, чтобы он стал хилым, цепляющимся за материнскую юбку. В Бьяркее был один такой, который не осмеливался даже играть с другими мальчишками. Она вспомнила его бледное лицо, воспаленные голубые глаза, вспомнила, как издевательски смеялись мужчины, когда он входил в зал. Таким она видеть своего сына не хотела.

Но обязательно ли мужчина должен был быть свински грубым?

Ведь одно дело – проявлять мужество и отвагу в честном бою, и совсем другое – рубить мечом стариков и грудных детей!

Она стала думать об Эльвире; его глаза сверкали, когда он говорил о вооруженном поединке, и она могла это понять. Но почему, в таком случае, он снова не отправляется в поход? Она снова услышала его голос: «Я никогда не принадлежал к числу тех, кому доставляет радость протыкать мечом женщин и детей. И, если быть откровенным, мне никогда не нравилось смотреть, как это делают другие».

И до нее дошел смысл слов, сказанных Старой Гудрун сразу после того, как Сигрид прибыла в Эгга. Она уже не помнила точно, как звучали эти слова: что-то вроде того, что Эльвир гораздо мягче, чем хочет казаться в глазах окружающих. Да, так оно и было: Эльвир описывал все в более мрачном свете, чем это было на самом деле, потому что для него самого это было мучительно. И раз уж он решил спокойно жить дома, то едва ли мог позволить себе что-то дурное.

Об этом ей следовало поразмыслить, но сегодня она так устала…

Ее разбудили, когда стол был уже накрыт к завтраку. Оглядевшись, она заметила, что служанки обмениваются многозначительными взглядами – и это было невыносимо!

Эльвир сказал, чтобы она свалила вину на него. Он хотел легко отделаться!

Через несколько дней Сигрид решила спросить Эльвира о богах, о которых думала все это время. Он поинтересовался, откуда у нее такие мысли, но она ответила уклончиво. Скрепя сердце, она призналась, как страдала по его вине.

– Придется взять тебя в Мэрин, – сказал он. – Думаю, нам лучше будет поговорить об этом там.

– Мне не так легко покинуть дом и сесть на корабль, как это делаешь ты! – ответила она.

Он оглядел ее с ног до головы: длинная юбка, тесьма на лбу, перехватывающая волосы, тяжелые бронзовые цепочки и жемчужное ожерелье и висящие на тонких кольцах ножницы, нож, игольница и связка ключей. Девочка из Бьяркея стала хозяйкой дома. И дело было не только в этом: она начала сознавать свое достоинство.

– Я переговорю с матерью, – сказал он, – я уверен, что к нашему возвращению дом будет стоять на том же месте и все будут живы и здоровы.

– Но мне кажется…

– Кто из нас хозяин Эгга, ты или я?

В один из солнечных дней они решили поехать в Мэрин. Переправившись через фьорд из Эгга, они вышли на берег в Кроксвогене, куда должны были вернуться к вечеру. Лошадей они одолжили в одной из усадеб, и, пока ехали, Эльвир показывал ей окрестности. Дорога была хорошей и настолько широкой, что можно было ехать рядом.

Она увидела узкий канал на пути от фьорда Стейнкьер до фьорда Боргья, подходящего вплотную к Мэрину. И Эльвир пояснил, что канал этот прорыли, чтобы переправлять по нему корабли, если пролив Скарн между Иннереем и материком окажется в руках врагов. Этот путь, сказал он, удобно использовать и тогда, когда разыграется шторм, и будет трудно плыть по узкому проливу.

Он указал на гребень холма.

– Там находится одно из древних укреплений, – сказал он.

Сигрид слышала, что в Трондарнесе есть подобное сооружение, и Эльвир сказал, что таких укреплений много в Трондхейме, неподалеку от Эгга. Ей хотелось рассмотреть укрепление с более близкого расстояния, но он сказал, что сводит ее туда в следующий раз.

Они отправились из Эгга после обеда и только к концу дня увидели перед собой Мэрин. Сигрид онемела, увидев храм, расположенный на самой вершине, откуда открывался вид на горы, долины и фьорд.

И когда они скакали вверх по крутому склону, Эльвир рассказывал ей старинные предания, бытовавшие в этой местности.

Он рассказал о старом Торхадде, который был жрецом храма в Мэрине, когда Норвегией правил Харальд Прекрасноволосый. Он разрушил старинный храм и увез в Исландию столбы и почву, на которой стоял храм. В Исландии он построил новый храм и перенес туда священные реликвии из Мэрина.

И он рассказал про своего собственного деда по матери, Тронда Хака, который тоже был жрецом в храме Мэрина. Он был одним из четырех трондхеймских жрецов, принудивших короля Хакона Воспитанника Адельстейна принести жертву. Сигрид смеялась, когда Эльвир рассказывал, как ярлу Сигурду Ладе приходилось изворачиваться, будучи посредником между королем и трондхеймцами. В конце концов ему удалось уговорить короля попробовать лошадиной печенки.

– Что плохого в том, что кто-то ест конину? – удивленно спросила она.

– Я не знаю, – ответил Эльвир, – просто конина напоминает о жертвоприношении. Да и потом, у всех свои привычки… Те, кто исповедуют учение Мухаммеда, отказываются есть свинину.

– Но конунг Хакон выставил себя на посмешище, – продолжал Эльвир, – и в другом отношении. Больше всего люди потешались над ним во время жертвоприношения в Ладе, когда он перекрестил чашу с вином и отказался есть жертвенное мясо. И он разинул рот от удивления при виде льняного полотенца, висевшего над жертвенником. И на этот раз ярл Сигурд не мог быть посредником между королем и бондами…

– Где же это он научился так креститься? – спросила Сигрид и захохотала так, что чуть не свалилась с лошади, когда Эльвир сказал, что Сигурд назвал крестное знамение «знаком молота Тора». А король слишком боялся бондов, чтобы перечить им.

И он рассказал еще о том, как в Мэрин прибыл более воинственный конунг Олав Трюгвассон. Сам же Эльвир был в это время в чужих краях.

Сначала конунг посетил тинг во Фросте. Там он вел себя смирно, видя мужество бондов, и пообещал им отметить с ними в Мэрине праздник середины лета.

Но позднее, собрав большую дружину в Ладе, он хитростью заманил к себе трондхеймцев. Он пригрозил им, что если и станет приносить жертву, то это будет человеческая жертва. После этого, поняв, что им не справиться с таким конунгом, бонды сдались и приняли христианство.

Со временем Олав перебрался в Мэрин, чем нарушил и деятельность тинга, и священный мир в храме; он коварно убил Йернскьегге Асбьёрнссона из Оппхауга, что в Эрландете, могущественнейшего из местных хёвдингов.

– Но, как мне кажется, король Олав не добился таких больших побед, как утверждал сам, – сказал Эльвир, – ведь Йернскьегге пал геройской смертью у входа в храм, по праву и закону защищая своих богов. И когда «Длинный Змей» был взят на абордаж, у всех на устах было имя Йернскьегге.

Но конунг Олав застал трондхеймцев врасплох, когда они остались без хёвдинга, и принудил их принять христианство. По всему Трондхейму стали крестить людей, среди которых оказалась и Тора дочь Эльвира.

– Меня никогда не крестили, – сказала Сигрид.

– И ты не будешь креститься, пока ты моя жена, – ответил Эльвир.

Он рассказал еще, как Олав Трюгвассон предлагал другу Йернскьегге прекратить с ним вражду, если ему отдадут в жены красавицу Гудрун дочь Йернскьегге.

– И это тоже было нарушением закона, – сказал Эльвир, – потому что у него уже была жена, Гюда дочь Ульва, сестра короля из Дублина. И как христианин он не имел права быть многоженцем.

Но Гудрун дочь Йернскьегге пыталась убить его на брачном ложе.

– К сожалению, она поторопилась, – сказал Эльвир, – ей следовало подождать, пока этот негодяй заснет… Но она на это вряд ли пошла бы.

– Твой рассказ не очень-то отличается от предыдущих, – сказала Сигрид. – Нет особой разницы в том, что коптить на огне, котел или сковородку…

– Возможно, ты права, – спокойно ответил Эльвир, – но разница все же есть: я не выдвигаю лживого требования жить по заповедям, согласно которым нельзя никого убивать или иметь только одну жену.

– Последнее мне известно, – вырвалось у Сигрид.

Пожав плечами, Эльвир ничего не ответил.

Они добрались уже до самой вершины горы; остановив коня, Эльвир указал в сторону. Она следила взглядом за его пальцем, медленно описывая круг. Над широкой равниной и над фьордом, дремавшим в лучах послеполуденного солнца, царил несказанный мир. Вода была тихой и неподвижной, покрытые лесом горы спокойно и мощно вырисовывались на фоне неба.

Глаза Эльвира улыбались ей; она видела, что он чувствует то же самое, что и она.

– Эта гора повидала много, – сказал он, – в старину на ее вершине устраивались человеческие жертвоприношения. Она была свидетельницей изгнаний, королевских побед и поражений. Но мир на ее вершине остается непоколебимым…

Он хотел сказать что-то еще, но засмеялся, услышав настойчивый и яростный лай собаки.

– Разве только этот дворовый пес ее нарушает, – добавил он. – Да еще собаки из Саурсхауга… – Он указал в сторону фьорда Боргья, где находился Саурсхауг, скрытый за горой. – Там есть одна собака, которая бродит повсюду и пугает людей. Существует предание о том, что усадьба эта названа в честь собаки Саур, которую король Оппланда Эйстейн назначил властителем Внутреннего Трондхейма.

В усадьбе Мэрин была одна незамужняя дочь ее возраста. Сигрид сидела за столом рядом с ней и женой хозяина. Дочь звали Гуннхильд, и она была просватана за старшего сына Хустада из Иннерея. Ей скоро предстояло выйти замуж, и после еды она позвала Сигрид в кладовую, чтобы показать свои сундуки, в которых лежала пряжа и другое приданое. И Сигрид со стыдом подумала, как мало она пользовалась всем тем, что привезла с собой из Бьяркея.

– Ты знаешь Орма Хустада? – спросила Гуннхильд. Но Сигрид не знала.

Зелено-голубые глаза Гуннхильд были огромными и счастливыми, когда она рассказывала о нем: о том, какой он мужественный, гордый и смелый.

– Да, – торопливо согласилась Сигрид, – он такой же храбрый, как и Эльвир…

Но девушка уже закусила удила, принявшись болтать о свадьбе, о его родителях, братьях и сестрах, о Мэрине, Хустаде, мэринских праздниках, об Эльвире и Турире; это был целый водопад слов. Сигрид начала уже подумывать о том, как бы остановить ее, но тут ей пришлось навострить уши, как сторожевой собаке.

– Тебе повезло, что ты так нравишься ему, ведь из-за тебя он хотел выдать замуж свою любовницу. И в этом нет ничего удивительного, ведь ты так красива, а она так бесстыдно вешалась на него здесь, в Мэрине, прошлой осенью.

«Вот в чем дело», – подумала Сигрид, но промолчала, не желая спугнуть Гуннхильд.

– Он был в ярости, увидев ее, – продолжала Гуннхильд, – он не звал ее, но она пришла сюда и забралась к нему в постель, хотя он даже не хотел разговаривать с ней…

Сигрид чуть не стало плохо от этих слов, но тут вошла служанка и сказала, что Эльвир ждет ее, чтобы осмотреть храм.

Если фундамент храма в Трондарнесе был каменным, то здесь он был деревянным, с четырьмя толстыми столбами, подпиравшими крышу, и прекрасной резьбой вокруг входной двери. Вокруг храма был огороженный изгородью двор, на котором в свое время был убит Йернскьегге, как пояснил Эльвир, в то время как конунг Олав рубил на куски изображения богов на стенах храма.

Мэринским святым был Тор, поэтому фигура Тора стояла на почетном месте. По большим праздникам идола ставили на телегу и выкатывали наружу. В храме были также изображения Фрейра и Одина и других богов.

Воздух в полутемном помещении был затхлым и спертым. Бывая в храме, Сигрид всегда испытывала тягостное чувство. Боги выглядели сердитыми, и ей было страшно. И на этот раз она была рада, когда они вышли наружу.

Эльвир сказал, что с удовольствием покажет ей окрестности. Обойдя селение, они сели на траву у южной стороны храма, откуда открывался вид на фьорд Боргья и Страумен до самого Иттерея.

– Вот так обстоит дело с богами, – начал Эльвир.

– Да, – улыбнулась Сигрид, чувствуя непонятное раздражение, – так обстоит дело с богами…

Перед тем как продолжать, он положил ей руку на плечо – и она вспомнила Тора.

– Ты знаешь песнь, которая называется «Прорицания Вёльвы»?

Но Сигрид не знала.

– Это длинная песнь, – сказал он, – в ней говорится о мире и о богах с самого начала и до Рагнарока. Она заканчивается предсказанием о том, как возникнет из моря новая земля, когда старая уйдет под воду, и одна из последних строф звучит так:

Сходит тогда для суда высочайшего Мощный Властитель в мир с высоты.[28]28
  Эдда, Прорицания Вельвы, с. 111, стих 65.


[Закрыть]

Во времена ярла Хокона жил один знаток законов по имени Торкьелл Моне. Он жил в Исландии. Говорили, что он признавал только бога, сотворившего солнце, был уважаем всеми и придумывал мудрые законы.

Говорили также о Харальде Прикрасноволосом, верившем в одного бога, который был сильнее Одина и Тора.

Одно время я думал, что это христианский бог, поэтому я и сделал честную попытку следовать христианским заповедям. Но я понял, что это не для меня. Что толку в красивом учении, если никто не может придерживаться его в жизни? Я знаю, что говорят Христовы священники по поводу покаяния и наказания. Однако мне трудно уловить смысл сменяющих друг друга нарушений закона и покаяний. Один священник как-то сказал, что я упрямец, – и так оно и есть. Зимой ты спросила у меня, что я сказал священнику ярла Свейна. В тот раз я ничего тебе не ответил, но отвечу сейчас. Я сказал, что могу служить всемогущему богу, даже будучи жрецом храма в Мэрине, и жить согласно законам, которые знаю и понимаю. Ты понимаешь меня, Сигрид?

– Думаю, что да, – ответила она. – А как быть с ними? – Она кивнула в сторону храма.

– Поскольку есть всемогущий бог, – сказал он, – он правит остальными богами. И подобно тому, как у христиан есть изображения ангелов, у нас есть изображения богов. Но ты права, говоря, что боги – это природные силы. Ты знаешь, что Бальдр – это лето, поэтому он умирает с приходом осени. И никакие осенние слезы не вернут его обратно. Тор – это гроза и грубая сила, он является оружием богов в борьбе с великанами и злыми духами. Но он и плодородие, потому что приносит дождь. А Фрейр…

– Спасибо, я знаю, что приносит Фрейр, – торопливо перебила его Сигрид. Она хотела произнести это шутливым тоном, но в словах ее чувствовалась горечь. И она тут же раскаялась в своих словах, почувствовав, что он залезает, словно морская улитка, в свою раковину. Ей хотелось объяснить, что она не хотела обижать его, но она не знала, как это сделать.

Наступившая тишина была невыносима, нужно было что-то сказать.

– Я не хотела обидеть тебя, – сказала она.

– Если ты и не собиралась это сделать, – сказал он, когда взгляды их встретились, – то я должен сказать, что ты необычайно способна делать что-то против своей воли.

– Но я этого не хотела, – сказала Сигрид, чувствуя, как неубедительно звучат ее слова.

– Послушай, – сказал он. – Сначала ты намекаешь на закопченный котелок, потом ты говоришь, что я был неверен тебе, и вот теперь это… Я должен сказать: ты не упускаешь возможности ударить в тот момент, когда я сам подставляю себя под удар. Разве не так?

Она не ответила, и он продолжал:

– Я не отрицаю, что в твоих словах есть изрядная доля правды. Но если ты еще не понимаешь этого, теперь самое время сказать, что мало что так ранит человека, как бесцеремонная истина. И если это не входило в твои намерения, тебе следует впредь выбирать слова. Если каждый из нас станет рвать и метать, мир будет просто невыносимым!

– Да, – сказала она. – Стоит мне заговорить, и все кончается слезами. И мне не хочется сидеть здесь, на виду у всех, и выслушивать наставления.

Ей показалось, что он отзывается слишком легкомысленно о ее проблемах.

– Как хочешь, – сказал он.

Они встали и медленно побрели к усадьбе; она пинала ногой землю, считая в глубине души, что ему не мешало бы прислушаться к ее словам. Ей были отвратительны его разговоры о Фрейре.

Перед тем, как войти во двор, она обернулась и сказала:

– Мне досадно, если я чем-то обидела тебя. И спасибо, что ты поделился со мной своими мыслями.

Ничего не ответив, он улыбнулся, взял ее за руку и некоторое время держал в своей.

***

Жизнь Сигрид настолько изменилась после Мэрина, что ей самой трудно было понять это: она чувствовала, что стала другой. И поездка в Мэрин была одним из множества путешествий, в которые Эльвир брал ее.

Отправляясь верхом осматривать свои владения, он брал ее с собой; ему хотелось, чтобы она научилась управлять усадьбой и вести хозяйство.

В этих поездках он объяснял ей также права и законы трондхеймцев: говорил о тингах и о том, как дело передается на альтинг, если никак не удается достичь согласия.

Он сам был одним из членов тинга во Фросте и участвовал в разборе дел.

Он говорил, что на обычном тинге должен присутствовать каждый бонд, если у него нет особых причин, чтобы оставаться дома; так положено. Но на тинг во Фрост едут только выборные.

Он с увлечением рассказывал о старинных законах и о тех законах, которые ввел Хакон Воспитанник Адельстейна. Он высказывал свое мнение по поводу некоторых законов, другие хотел изменить.

Сначала Сигрид трудно было уловить суть дела. Но от нее не скрылось его глубокое уважение и любовь к законам. И она стала понимать смысл слов, сказанных им в тот день, когда они ехали в Мэрин: что он хотел бы быть таким, как Торкель Моне, и что Йернскьегге Асбьёрнссон умер хорошей смертью, защищая свою веру и закон.

В Трондарнесе тоже собирался тинг, и хотя ее не очень волновали законы, у нее было смутное ощущение того, что Сигурд и Турир жили по законам.

Это законопочитание было новостью для нее. Но, слушая Эльвира, она начинала понимать, что эти законы сами по себе представляют ценность; ведь они отстаивали права человека перед тем, кто был сильнее его, долг перед тем, кто был слабее, и долг каждого перед обществом.

Ее удивляло то, что Эльвир, с его ощущением закона, так беззаконно вел себя в других странах. Ей трудно было понять это, когда кто-то дома придерживается определенных правил, но совсем иначе ведет себя викингом. И когда она спросила его об этом, он только пожал плечами и сказал, что в других странах у людей свои законы и законы тинга им не подходят. Но она заметила, что он не любит, когда она спрашивает его об этом.

Он показывал ей свои любимые с детства места. Однажды он взял ее с собой в лес неподалеку от Хеггвина и показал ей священный источник Фрейра. К источнику вела узкая тропинка, а среди густой, сочной травы росли незабудки.

Он как-то странно взглянул на нее и сказал:

– Может быть, ты расскажешь мне о том, о чем хотела поговорить в Мэрине?

Но она покачала головой. Обо всем, что еще мучило ее, она не хотела говорить ни с кем, и меньше всего – с ним.

Он показал ей еще одно место у подножия Эгга, где, как он сказал, были найдены молоты громовержца – каменные, и люди верили, что их оставил сам Тор. Он показал ей один такой молот, похожий на тот, что имелся в храме Эгга, дал ей рассмотреть его, подержать в руке. В старом доме в Эгга тоже лежал такой молот под порогом, чтобы оградить дом от призраков.

Он показал ей одно место, считавшееся священным, потому что там на скале были изображения животных, кораблей и людей.

И он выполнил свое обещание, взял ее в одно из старинных укреплений, находившееся в лесу, неподалеку от соседней усадьбы Гьевран.

Поднявшись наверх, они остановились возле стен. Осматривая каменную кладку, она думала о тех людях, которые выложили стену, камень за камнем, превратившуюся в мощное укрепление.

Теперь на стенах росла трава, и птицы вили свои гнезда. Но лес оставался тем же самым, что и прежде. И ветер шелестел листьями, словно желая рассказать о тех, кто жил здесь и строил эту крепость в давние времена…

– Кто построил все это? – спросила она. – И зачем?

Она говорила шепотом, но ей казалось, что звук ее голоса нарушает царивший там мир, рвет на куски первозданную тишину.

– Никто точно не знает, – ответил он так же тихо, как и она. – Они принадлежали к поколению наших родителей, и в стране тогда было неспокойно.

И снова, как и в Мэрине, она почувствовала, что они понимают друг друга.

Он брал ее с собой и в другие места, не вызывавшие ни у кого интереса, кроме него самого. Еще мальчишкой он находил там красивые камни, а однажды нашел зайчонка и принес его домой.

И он рассказал, как его отколотил там один из соседских мальчишек и как он потом тренировался целый год, чтобы отплатить ему сполна. Сигрид вспомнила, как он метал копье в Бьяркее, и поняла, что за его равнодушным превосходством стоят годы упорных занятий.

И когда он рассказывал ей о чужих странах, ей казалось, что весь мир лежит у ее ног. То, что она слышала раньше, было не более, чем сказкой. Теперь же она начала всерьез понимать, что люди живут там совсем не так, как здесь, на Севере, в холодной стране, в собственных усадьбах.

Он все время повторял на чужом языке одно слово, смысл которого она не понимала и которое он не мог перевести. Он даже сел на корточки и принялся рисовать что-то на песке, объясняя ей смысл этого слова.

Он рассказал ей о лошадиных бегах в Миклагарде, о базаре, на котором продавцы во весь голос расхваливают свои товары; о замках с удивительно просторными залами из разноцветного кирпича, о домах с большими окнами и крытыми галереями снаружи, возвышающимися над узкими переулками.

Ей казалось, что она ощущает запах чужеземных блюд, видит разноязычную, одетую в пестрые одежды толпу. Она представляла себе огромные государства, где рабы носили на носилках богачей, а бедняки в своем сером убожестве и нищие калеки с облепленными мухами ранами громко просили милостыню. Она слышала пение монахов, выносящих святые дары, одетых в разноцветные шелка и бархат, шествующих по узким улочкам, украшенным фонтанами и настенной живописью.

Эльвир помнил некоторые церковные песнопения и пел их для нее. Он сказал, что пение сопровождалось звучанием множества флейт, производивших неимоверный шум.

Он попытался описать ей собор святой Софии; это было помещение с окнами, расположенными под высоким, словно небо, куполом. Он сказал, что стены и потолок были украшены разноцветной мозаикой, переливавшейся всеми красками, от черной до золотой; рассказал о мощных каменных колоннах, о богатых одеждах священников, украшенных золотом и драгоценными камнями. Он говорил о набегах и сражениях, о победах и бегствах.

Однажды вечером он рассказал ей, как попал в Кордову. Как-то раз он купил раба, который был родом оттуда, и привез его в Эгга после сражения при Сволдре. И он поверил этому рабу, когда тот сказал, что у себя на родине был богатым и могущественным человеком. Он обучил Эльвира своему языку, после чего Эльвир отпустил его на волю и отплыл с ним на юг. И в Кордове этот бывший раб помог ему добиться благосклонности аль-Мансура.

Он рассказал ей о Кордове – о домах с внутренними двориками, в которых цвели цветы, и журчала вода, и царил мир посреди беспокойного города; описал ей мечети с целым лесом колонн и красивыми мостиками над водоемом.

И он сказал, что там есть люди, умеющие резать по камню, как по дереву, делающие великолепные орнаменты и картины.

Он рассказал о великой любви мавров к знаниям и о том, как они толпятся вокруг мудрецов. Рассказал об их обычаях и учении Мухаммеда; о том, как призыв к молитве «Ла илла'ллах, Мухаммед расулу'ллах» звучит над городом с высокой башни несколько раз в день.

Он переводил ей любовные песни и рассказывал сказки о великих хёвдингах и прекрасных женщинах, о рискованных вылазках, вознаграждавшихся победами, о злых и добрых духах, которых он называл «чертовщиной».

Однажды он повел ее в кладовую и открыл сундук, наполненный вещами, которые он привез домой.

Вид у него был немного виноватым, потому что смотреть было особенно не на что, и когда он привез эти вещи, никто ими не заинтересовался. В его голосе Сигрид послышалась горечь и разочарование.

Это была коллекция, о которой Сигрид никогда и не мечтала: вырезанные из камня миниатюры, гобелены, изделия из дерева, ковры и чужеземная одежда…

Глаза Сигрид сверкали, когда он позволил ей взять в руки эти великолепные вещи, рассмотреть их со всех сторон, слушая его пояснения.

Среди них была картина, нарисованная на деревянной доске. На ней был изображен человек, которого Эльвир назвал святым Иоанном; у него было такое прекрасное и печальное лицо, что Сигрид не могла отвести от него глаз.

Эльвир сказал, что Иоанн был одним из учеников Христа и больше остальных печалился, когда его учитель умер.

– Однажды я подумал, не подарить ли эту картину ярлу Свейну, – сказал он.

– О, нет, не надо! – горячо перебила его Сигрид, но тут же взяла себя в руки: – А впрочем, пусть лучше она доставит им радость, чем будет лежать в сундуке.

Эльвир улыбнулся.

– Мне не хочется расставаться с ней, – сказал он.

И тут Сигрид вспомнила, что говорила ей первый раз Гудрун. Она отчетливо слышала про себя хриплый старческий голос: «Эльвир добрый мальчик. Просто он боится, что кто-нибудь узнает о том, в чем он не признается даже самому себе».

Сидя на полу возле сундука, она смотрела на него. Она не могла больше держать при себе свои мысли и чувства, видя, с какой откровенностью он говорит с ней о делах и отвечает на все вопросы – даже на те, на которые ему отвечать не хотелось. И она заплакала.

– Что с тобой, Сигрид? – испуганно произнес он.

И когда он обнял ее, она прислонилась головой к его плечу, и он прижал ее к себе. Сидя рядом с нею и не говоря ни слова, он осторожно гладил ее по голове, пока не стихли слезы.

Она не помнила, как провела остаток дня, она ходила, как во сне, и только к вечеру все прояснилось.

За ужином он рано встал из-за стола и сделал ей знак, чтобы она следовала за ним – и она встала со смутным ощущением того, что не знает, чего хочет и куда идет.

И когда они легли в постель, она снова заплакала. И, плача у него на плече, она рассказала ему обо всем, что передумала и перечувствовала прошлой осенью, зимой и весной.