Текст книги "Серебряный молот"

Автор книги: Вера Хенриксен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Почему же?

– Опять эти твои «почему»…

– Ты сам научил меня задавать вопросы! Ты думаешь, нам было бы очень радостно вдвоем, если бы ты был бесчувственным и жестоким?

Эльвир тряхнул головой.

– Микаэль, так звали одного священника, много говорил об «агапе»[40]40
  Милосердие (древнеевр).


[Закрыть]. Это своего рода любовь, не требующая отдачи, не имеющая ничего общего с собственнической любовью.

– Что-то я не понимаю…

– Сначала я и сам мало что понимал, – сказал Эльвир. – И я не знаю, понимаю ли я это сейчас… – он задумался, но потом спросил: – Помнишь, что рассказывал Энунд о том священнике, который сделал его в Англии христианином?

– Тот, который ухаживал за ним, когда он был ранен?

– Да, который приютил его, хотя Энунд был его врагом. Думаю, его поступок Микаэль и называл «агапе». Хотя, возможно, это и не так… Не принесешь ли ты мне еще пива?

– Я выплесну пиво тебе в лицо, если ты заснешь!

– А вот это уже не будет «агапе».

И он серьезно продолжал:

– Я часто думаю, что это та любовь, которую Бог испытывает к людям, которая заставила Христа принять смерть ради людей. Любовь, которую мы не в силах постичь до конца. Такую любовь люди могут испытывать к Богу и друг к другу, если они хоть немного поймут, что хотел сказать Христос своей жертвой.

– Ты говорил, что месса имеет отношение к Христовой жертве, – сказала Сигрид. – Имело ли какое-то отношение к «агапе» или – как ты сам это называешь – то, что Энунд делал сегодня в церкви?

– Да, – ответил Эльвир, – имело. Ведь через причастие человек приобщается к самому Богу. Но не спрашивай меня, как это происходит, мне самому трудно во всем этом разобраться. И Энунд здесь не поможет. Он говорит только, что это непостижимое чудо. Нечто подобное я ощутил, будучи в Миклагарде на церковной службе, и у меня нет слов, чтобы описать это, – сказал он, тяжело вздохнув. – Энунд говорит такие утешительные слова о том, что стоит только отдать себя в руки Господа, как обретешь мир. Но все это не так просто. Как может ожидать от меня Энунд, что я приму то, с чем я не согласен, если сам он не разбирается в этом? Энунд говорит: «Стань лицом к Богу, Признай имя Христа. И дай Ему вести тебя за собой, дай Его церкви помочь тебе понять, что такое истина. И если ты согрешил, предстань перед священником Господа, прими порицание и покайся, как мужчина, и ты получишь отпущение грехов… » – Эльвир опять вздохнул. – Я так устал, Сигрид! Устал размышлять о вещах, которые мне непонятны и в которых мне никто не поможет разобраться. Мне кажется, я нуждаюсь в том мире, о котором говорит Энунд.

Он положил голову ей на колени, и она провела пальцами по его волосам. Он улыбнулся ей.

– Я обретаю мир только рядом с тобой, – сказал он.

– Учитывая то, какой злюкой я была всю эту зиму, – сказала она, – не очень-то много мира я принесла тебе…

– Это ничего не значит. Я знаю, что ты не хотела мне зла.

– Я так боюсь, что что-нибудь случится с тобой, когда ты отправишься на юг, – сказала она.

Он ничего не ответил на это, сказав лишь:

– То, что было между нами, ты никогда не сможешь потерять, Сигрид. Ты ошибалась, ошибался и я, но ты дала мне все, что женщина может дать мужчине. Ты никогда ни на что не скупилась, никогда ничего не делала ради выгоды, никогда ничего не требовала от меня взамен. И если случится так, что я не вернусь домой, все богатство, которое ты дала мне, останется с тобой. Тем же, кто не раздаривает себя, остается лишь горечь, пустота и сознание того, что они никогда по-настоящему не жили.

Сигрид сидела и молча слушала его. Она думала о том, что Эльвир безоговорочно решил отправиться в поход и что это может изменить жизнь обоих. Она вспомнила Гудрун, тетку Эльвира, не пожелавшую снова выйти замуж после гибели мужа. И Сигрид поняла, что сокровищем Гудрун были ее воспоминания и что это сокровище никто не мог у нее отнять.

Внезапно Эльвир поднял голову.

– Агапе… – произнес он.

– Имеет ли это какое-то отношение к нашей любви?

– Я не знаю. Думаю, что вряд ли. Но мне пришла в голову вот какая мысль: возможно, дело обстоит так, что когда кто-то отдает себя целиком и без оглядки, он каким-то непостижимым образом становится богаче…

Сигрид долго молчала, но потом любопытство взяло верх, и она спросила:

– Что же случилось с твоей любовницей?

– Я никогда не собирался жениться на ней, – ответил он. – Но я помог ей собрать хорошее приданое, и она удачно вышла замуж.

– А потом? – спросила Сигрид.

– Потом я пошел в учение к священнику, – ответил он. – Целый год я прожил со священниками и монахами, изучая христианство. Я пробовал обходиться без женщин, но это у меня не получалось… – Он вдруг задумался о чем-то. – Если бы я продолжал учение…

Сигрид прижалась щекой к его щеке.

– Не грусти, – сказал он. – Все образуется…

***

Турир взял с собой на юг сына, чтобы тот познакомился со своей родней. С ними отправился и старший Сигурд Турирссон.

В плаваньи с ними был и Финн Харальдссон: у него, как это полагалось хёвдингу, был свой собственный корабль. Финн не был в Трондхейме с тех самых пор, как в ярости удрал оттуда три года назад. Эльвир оказался прав, предсказав результат его женитьбы: что все пойдет из рук вон плохо. Так что теперь Ингерид осталась дома с родителями и дочерью от Финна.

Сигурд, брат Сигрид, до этого никогда не был в Эгга, но даже если усадьба и произвела на него впечатление, он не показал виду.

Он растолстел с тех пор, как Сигрид в последний раз видела его, и вид у него был теперь еще более устрашающий. На миг у нее возникло чувство страха, которое она испытывала к нему, будучи ребенком; но теперь это вызвало у нее улыбку. И когда она протянула ему руку, улыбка эта стала шире и спокойнее.

– Добро пожаловать в Эгга, Сигурд, – сказала она.

И когда он взял ее руку в свою большую, теплую ладонь, она впервые почувствовала спокойствие в его присутствии.

У Турира было много новостей из Бьяркея, и Сигрид расспрашивала его обо всем подряд. Но она услышала не только хорошие новости.

Он сказал, что Халльдор Свейнссон умер. В последнее время Халльдор чувствовал себя неважно, и однажды осенью он оступился и упал в воду. После этого он совсем слег, его мучил кашель, он задыхался. Не помогли ни жертвоприношения, ни лекарства, ни прочие средства, бывшие в распоряжении Хильд, и через неделю он скончался.

Хильд очень сдала после этого, сказал Турир, сразу лишившись как бодрости, так и мужества. Совершенно не старея в течение последних двадцати лет, она вмиг стала старухой.

Единственным утешением для нее было то, что сын ее вернулся домой из дальних странствий; теперь он управлял усадьбой.

Сигрид восприняла близко к сердцу смерть Халльдора, но еще больше она беспокоилась о Хильд. Она не могла представить себе Хильд старой и немощной – расторопную Хильд с бойкими черными глазами. Она не забыла, как много Хильд сделала для нее, когда она была еще ребенком, как дала ей напоследок «плавающие камешки» и серебряный молот Тора, которые так помогали ей впоследствии. И она подумала о том, какой неблагодарной была сама. Ведь при малейшем порицании со стороны Хильд она шла к Туриру и просила его заступиться. И то, что она говорила Туриру, не всегда бывало правдой.

И ей захотелось снова увидеть Хильд, пока еще не поздно, поговорить с ней и сказать, что теперь она гораздо лучше понимает переживания Хильд.

За два дня до отплытия должно было состояться великое жертвоприношение в Ховнесе, где находился главный храм Спарбюггья. На жертвоприношении в честь победы должны были присутствовать те, кто собирался на юг с ярлом Свейном и не был христианином. Самому ярлу это не очень нравилось, но он не хотел силой отвращать кого-то от его веры.

Эльвир заранее обещал придти и не собирался нарушать данного им слова. Но он отказался быть жрецом. Эту обязанность взял на себя Сигурд Турирссон, верховный жрец Трондарнеса.

Финну Харальдссону не хотелось присутствовать на жертвоприношении – он не испытывал особого желания встретиться с Ингерид. Узнав, что приехал Финн, Хакон Блотульфссон прибыл в Эгга, чтобы поговорить с ним. Но Финн, приветливо встретивший Хакона, сразу стал беспокойным, едва речь зашла об Ингерид.

Сигрид не могла наглядеться на Финна: он стал еще выше и шире в плечах, в его облике чувствовалось спокойное достоинство на грани высокомерия. Из него получился настоящий хёвдинг.

И когда Сигрид спросила, чем он занимался в последние годы, он ответил, что был викингом.

– А я-то думала, что ты занимался торговлей, – удивленно произнесла она.

Он засмеялся:

– Для этого я был слишком зол.

Больше она ничего не смогла от него добиться, но от Турира узнала, что он ходил на Запад. И через пару лет, полных сражений, вернулся домой на собственном корабле и с командой.

А пока сын был в походе, Харальд Финссон утонул, отправившись зимой на парусной лодке ловить рыбу.

Потом Финн вернулся в Грютей, где строго наказал всех ленивых рабов и слуг, живших в свое удовольствие при его отце.

Эльвир не отправился со всеми в Ховнес, решив подождать, пока закончится жертвоприношение. И когда он прибыл вместе с Сигрид, огромный жертвенный котел уже стоял на огне.

Усадьба Ховнес была очень красива, с видом на фьорд. Сигрид заметила неуверенность, с которой многие приветствовали их: всем было известно, что произошло в церкви. Однако Эльвира усадили рядом с хозяином усадьбы. По другую сторону от хозяина Ховнеса сидел Сигурд, а рядом с ним – Турир.

Сигрид направилась к женскому столу, и ее усадили между Астрид, хозяйкой Ховнеса, и Гуннхильд из Хюстада, с которой Сигрид познакомилась, когда Эльвир в первый раз возил ее в Мэрин.

Между женщинами завязался разговор о детях и о роженицах. Гюда из Гьеврана, тоже сидевшая там, принялась рассказывать об одной женщине из Хеггвина, умершей недавно при родах.

Сигрид молчала. Ей трудно было понять смешанное со страхом наслаждение, светившееся в их глазах, когда они рассказывали подобные вещи. Она сидела и смотрела на их высокомерно кивающие головы. Одна из самых молодых, которая еще никогда не была беременной, сидела с полуоткрытым ртом и застывшими от страха глазами, слушая эти рассказы.

И когда Гюда закончила, другие принялись рассказывать такое, от чего волосы становились дыбом. Казалось, все хотят превзойти друг друга в страшных рассказах. Цепочки, свисающие с плеч, позвякивали, когда они задумчиво качали головами, лица становились все серьезнее и серьезнее по мере того, как один рассказ сменялся другим, еще более страшным. Сигрид присутствовала при одних родах, о которых шла речь, и знала, насколько эти женщины все преувеличивают; в конце концов их вранье перешло все границы.

Время от времени они замолкали, когда голоса их заглушались взрывами смеха за мужским столом, где Эльвир рассказывал всякие скабрезности. И Сигрид напрягала слух, чтобы разобрать, о чем он говорит.

Но Гуннхильд вернула ее в женское общество, схватив за руку и уставившись на нее водянистыми глазами, в которых застыл безграничный ужас.

– Ты когда-нибудь слышала о таких жутких вещах? – воскликнула она.

Сигрид растерялась.

– Сигрид, ты пропустила мимо ушей то, что Гюда рассказывала о роженице из Лунде! Гюда, расскажи все сначала!

И Гюда из Гьеврана снова начала свой жуткий рассказ о поперечном положении ребенка при родах. После того, как среди женщин воцарилось молчание, Гюда сказала:

– Бедняга Колбейн из Хеггвина остался вдовцом с пятью детьми!

– Не пройдет много времени, как он снова женится, – заметила Астрид из Ховнеса.

Все взгляды устремились к ней. У нее была дочь, достигшая брачного возраста. Не имела ли она в виду ее? У присутствующих женщин тоже были дочери, которых они не прочь были выдать за хозяина Хеггвина; все заерзали на скамье, зазвенели цепочки и ключи…

Но Астрид ничего больше не сказала, ей просто нравилось быть центром внимания. Первой заговорила женщина из Хельгейда. Ее старшей дочери было уже восемнадцать, а она все еще не была замужем.

– Бедняге не мешало бы подождать, пока ее тело остынет в земле, – сказала она, сердито оправляя юбку.

– Ты же знаешь, – возразила Астрид, – ему не справиться одному с детьми…

Все настороженно замолчали. И Сигрид подумала, что в Хеггвине завтра будет многолюдно; многие соседи посчитают для себя за честь переговорить с Колбейном.

Тем временем еда была готова, внесли дымящуюся конину на широком блюде. Видя, что Эльвир положил себе большой кусок, Сигрид сделала то же самое.

Чаша с медом переходила из рук в руки за мужским столом, выпили за Одина, потом стали пить за Ньёрда[41]41
  Бог моря.


[Закрыть] и Фрейра. Потом пили за победу и удачу, а тост в честь Браге, бога скальдической поэзии, сопровождался многочисленными клятвами совершить героические подвиги. Пили и за многое другое.

Через некоторое время один из мужчин заснул прямо за столом. Он так громко храпел, что остальные не выдержали, выволокли из-за стола и вытолкнули за дверь. Вскоре он в смущении вернулся обратно, протрезвев на холодном ночном воздухе.

Многие уже вставали из-за стола с бледными лицами, и женщины, извиняясь, шли вслед за своими мужьями, провожая их домой.

Рядом с Сигрид оказалась Ингерид дочь Блотульфа. После ухода Финна Ингерид редко покидала Гьевран. Лицо ее стало круглее, теперь она уже не напоминала вывалившегося из гнезда птенца. Но она осталась такой же плаксивой, по щекам ее катились две крупные слезы, когда она спрашивала у Сигрид, почему Финн не пришел на жертвоприношение.

Сигрид стало не по себе.

– Он стал христианином? – спросила Ингерид, не получив никакого ответа.

– Нет, – сказала Сигрид, – об этом я не слыхала.

Ингерид утерла слезы уголком косынки.

– Мне хотелось бы поговорить с тобой наедине, – сказала она.

– Никто и так не слышит, о чем мы говорим, – ответила Сигрид. Ей не очень-то хотелось говорить с глазу на глаз с Ингерид. Но Ингерид не отставала, и в конце концов Сигрид встала и вышла с ней из зала.

Двор был освещен факелами, но было холодно, и Сигрид поплотнее запахнула плащ. Это был очень красивый плащ, сшитый из толстой шерстяной ткани и отделанный кожей, застегивающийся на шее красивой цепочкой.

Ингерид была своей в Ховнесе, Астрид приходилась сестрой ее матери; и она повела Сигрид в хлев, где было тепло и сухо. В хлеве было темно, но Ингерид взяла Сигрид за руку и повела за собой вдоль стены к скамье.

Одна из коров проснулась и заворочалась, остальные животные спокойно дышали во сне.

– Я так люблю Финна, – сказала Ингерид.

Сигрид, сама не зная почему, вдруг пришла в ярость, и голос ее был холоден, когда она сухо ответила ей:

– Мне так не показалось.

Она услышала, как прерывисто вздохнула Ингерид.

– Мне лучше знать об этом, – вырвалось у нее.

– Раз ты привела меня сюда, значит, ты хотела выслушать мое мнение, – ответила Сигрид. – И если правда то, что говорят о тебе и о Финне, то ты мало заботилась о нем.

Ингерид сразу присмирела.

– И что же говорят?

– Что ты относилась к Финну как к собачонке.

– Но почему он не захотел остаться в Гьевране? – перебила ее Ингерид. – Я была бы ласкова с ним, если бы он не настаивал на том, чтобы я уехала с ним в его маленькую, грязную усадьбу, оставленную его отцом в Халогаланде!

– Ты говорила ему об этом? – спросила Сигрид.

– Да, – ответила Ингерид. – Он знает об этом.

Некоторое время Сигрид молчала.

– Почему ты вышла замуж за Финна? – наконец спросила она.

– Ты сама знаешь, что он сделал со мной, – ответила Ингерид.

– В том, что произошло, ты виновата не меньше него.

– В ту ночь я умоляла его оставить меня в покое…

– Ты врешь! – бесцеремонно заметила Сигрид. – Если бы ты действительно не хотела этого, ты бы не убежала с ним в лес. Никто тебя к этому не принуждал.

– Откуда я знала…

– А что ты думала? Что он хотел искать землянику?

– Я была тогда невинным ребенком, – всхлипнула Ингерид, – и он соблазнил меня.

Сигрид почувствовала такую ярость, что чуть не ударила ее.

– Думаю, нам не о чем говорить, – сухо произнесла она, встала и уже собралась идти. Но тут слезы Ингерид хлынули потоком, и она вцепилась в Сигрид.

– Не уходи! – умоляюще произнесла она. – Я люблю Финна. И я готова на все, чтобы вернуть его!

Сигрид снова села.

– Финн уже не мальчик, – сказала она. – Он хёвдинг, у него свой корабль. И даже если он и вернется к тебе, я не думаю, что все будет так, как ты себе это представляешь.

Ингерид прекратила плакать так же быстро, как и начала.

– Ты думаешь, что он…

Она запнулась.

– Что он? – нетерпеливо спросила Сигрид.

– Ты думаешь, что он стал таким взрослым, что может командовать мной?

Сигрид фыркнула:

– А ты этого хочешь?

– Да, – сказала Ингерид.

Сигрид услышала ее тяжелый вздох.

– Ты уверена в этом? – опять спросила она.

– Даже если он и стал взрослым, – вырвалось у Ингерид, – он все равно останется таким же глупым и неуклюжим…

– Ты так считаешь?

– Да.

– В таком случае, ты еще глупее его. Как бы тебе понравилось, если бы кто-то бросил тебе в лицо, что ты глупа и неуклюжа и что усадьба твоего отца нищенская и грязная?

– Я бы такого не потерпела, – еле слышно произнесла она.

– Лично я не могу понять, как Финн смог прожить в Гьевране на целую зиму больше обещанного срока! Должно быть, ты ему очень нравилась…

– Не думаешь ли ты, что теперь он меньше интересуется мной?

– Ты этого не заслужила.

Некоторое время Ингерид молчала, и когда она ответила, в ее голосе уже не слышалось обычной плаксивости.

– Сигрид, – сказала она, – я понимаю, что тебе трудно поверить мне. Но я знаю, что люблю Финна. Я охотно проползла бы на коленях от Гьеврана до Эгга, чтобы только сказать ему об этом!

В интонации ее было что-то такое, что заставило Сигрид поверить ее словам. Но все-таки она спросила:

– А если бы тебе пришлось во всем уступать ему, ты бы все равно хотела, чтобы он вернулся?

И тут Ингерид выложила ей все.

– Если бы ты знала, сколько бессонных ночей я провела, тоскуя по нему… – сказала она. – Если бы ты знала, как горько я раскаивалась, как ненавидела саму себя за то, что отталкивала его, когда он был ласков со мной! И не мне теперь ставить свои условия, если мы снова будем вместе.

– Блотульф знал, что делал, собираясь выдать тебя за зрелого мужчину, – задумчиво произнесла Сигрид.

– Но ты же сказала, что Финн теперь взрослый, – не унималась Ингерид, – да и я тоже стала старше. Если бы только мы могли попробовать начать все с начала, если бы он смог простить меня за все, что я говорила и делала…

Сигрид не нашла, что ответить.

– Не можешь ли ты поговорить с ним обо мне? – с надеждой в голосе произнесла Ингерид.

– Не теперь, до их отъезда на юг, – ответила Сигрид. – Им предстоит много испытаний. Но я посмотрю, что смогу сделать, когда они вернутся домой…

– Если только вернутся… – тихо произнесла Ингерид.

Сигрид не ответила, но немного погодя спросила:

– Нам нужно вернуться в зал, иначе, боюсь, о нас пойдет дурная молва.

Она встала, и они ощупью направились к двери хлева.

Во дворе они встретили Эльвира.

– Что, тролли вас забери, вы делали вдвоем в хлеве? – спросил он не особо приветливо.

Ингерид посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

– Это я повела Сигрид туда. Мне нужно было поговорить с ней о Финне.

Эльвир некоторое время смотрел на нее.

– Это в самом деле так? – спросил он. Ингерид опустила глаза, но тут же заставила себя снова посмотреть ему в лицо.

– Да, – ответила она, – это так.

– Возможно, Ингерид и заслуживает того, чтобы кто-то выслушивал ее, – сказал Эльвир. – Но мне больше нравится, когда люди сами преодолевают свои трудности.

Они с Сигрид шли по дороге от Ховнеса в Эгга. Ночь была темной, и двое рабов шли впереди них с факелами.

– Но как ей быть, если он не желает даже видеть ее?

– Ты хочешь замолвить о ней слово, когда он вернется обратно?

–Да.

– Сомневаюсь, что он остановится здесь по пути на север.

Об этом Сигрид не подумала.

– Если ты хочешь, чтобы он выслушал тебя, – сказал Эльвир, – ты должна, как мне кажется, передать ему слова Ингерид, как ты это рассказала мне. И пусть он сам решает, что ему делать.

На следующий день, сразу после завтрака, Эльвир отправился в Стейнкьер, чтобы поговорить с ярлом.

Сигрид попыталась заговорить с Финном, и он тут же догадался, куда она клонит.

– Это Ингерид нажаловалась тебе? – спросил он.

– Мне кажется, она изменилась, – ответила Сигрид.

– Не исключено; она переменчива, как ветер. И она плачет по поводу и без повода.

– Ты мог бы выслушать меня, Финн, не ради Ингерид, а ради меня самой? – спросила Сигрид.

– Ну, если так, то мне трудно отказать тебе, ведь я твой гость, но к тебе наши с Ингерид дела не имеют никакого отношения.

Не обращая внимания на его неприветливость, Сигрид пересказала ему с начала до конца разговор с Ингерид. Сначала он выругался по поводу того, что Ингерид осталась все той же, но потом стал терпимее.

– Поползла бы на коленях из Гьеврана в Эгга… – задумчиво повторил он вслед за Сигрид. – Я бы с удовольствием взглянул на это! Было бы забавно хоть раз заставить ее выполнить свое обещание…

– Было бы жестоко выставлять ее на посмешище.

– Кто говорит, что я не жесток? – со злобной улыбкой произнес Финн. – Ты же сказала, что она примет мои условия. Сначала посмотрим, как она будет ползать, а потом уж я решу, что делать.

– Финн!.. – с возмущением произнесла Сигрид. – Если она послушается тебя, она загубит свою жизнь!

Он пожал плечами.

– Не так давно она загубила мою, – сказал он. – И если уж ты взяла на себя роль Скирнира, то можешь передать ей от меня, что после того, как я увижу ее ползущую на коленях по дороге к Эгга, я позволю ей спать в моей постели.

Он хохотнул. Было ясно, что он не верил, что такое может произойти.

Отправившись в Гьевран с таким известием, Сигрид была нерадостной. Скача верхом по дороге, она думала о том, что даже если Ингерид и унижала его, нет необходимости в том, чтобы отвечать ей такой низменной местью.

Когда пришла Сигрид, Ингерид была на кухне, а ее маленькая дочка сидела на скамейке и играла. Финн назвал ее Раннвейг, в честь своей сестры. Гюда тоже была там, а также Блотульф, Хакон и еще несколько человек. Сигрид пришлось поболтать с ними, прежде чем начать с Ингерид разговор. В конце концов им удалось уединиться.

Ингерид обвязывала край скатерти, и когда Сигрид передала ей слова Финна, она выпустила из рук спицы и недоверчиво уставилась на нее.

– Он не мог это иметь в виду, – сказала она.

– Думаю, что именно это он и имел в виду, – ответила Сигрид.

Бросив искоса взгляд на Ингерид, она подумала, что та сейчас начнет плакать. Но слез не было и в помине. Ингерид снова взялась за работу и сидела некоторое время молча, проворно шевеля пальцами. И голос ее был спокойный, когда она произнесла:

– Я помню, о чем говорила вчера. И если я не могу каким-то иным способом заставить его поверить мне, мне придется сделать то, о чем он говорит.

Сигрид удивленно посмотрела на нее. Совсем не такой реакции ожидала она от Ингерид. Казалось, Ингерид отбросила все свои прежние замашки и повернулась к ней той стороной, о существовании которой никто не догадывался.

– Будет лучше, если я пройду через все это, – все так же спокойно сказала Ингерид.

И когда Ингерид сообщила, что она намерена сделать, Блотульф встал и ударил кулаком по столу.

– Нет, – сказал он. – Ты выставишь на посмешище и себя, и всех нас.

И он все еще качал головой, когда Сигрид во весь опор скакала обратно в Эгга.

Она нашла Финна возле его драккара; он смотрел на нее, не говоря ни слова.

– Не кажется ли тебе… – начал он наконец, но осекся, видя, как она запыхалась. Она бежала до самой пристани бегом.

– Ингерид послушалась тебя, – сказала она. – Возвращаясь домой, я видела ее на дороге, ведущей из Гьеврана.

Финн как стоял, так и сел на бухту троса, содрогаясь от хохота.

– Об этом долго будут помнить в округе, – сказал он и добавил задумчиво: – Теперь ее легче будет уговорить уехать на север…

Сигрид ничего не сказала, да и Финн вскоре успокоился. И когда он встал, вид у него был серьезным.

– Могу я одолжить лошадь? – спросил он.

– Хотела бы я знать, для чего.

– Я не могу допустить, чтобы она это сделала, – ответил он. – Я поеду и заберу ее.

– Бери себе столько лошадей, сколько надо! – сказала Сигрид.

И Финн был уже во дворе, когда она еще поднималась по холму.

Еще не увидев ее, он услышал вопли детей: они прыгали и скакали вокруг нее, а она, не обращая на них внимания, медленно продвигалась вперед. Она даже не подняла голову, услышав стук копыт, не видела, как он слез с коня и привязал его к дереву.

Он подошел и поднял ее.

– Думаю, ты быстрее доберешься до Эгга на спине коня, – сказал он, посадил ее на лошадь и сел сам. Крепко обняв ее левой рукой, он почувствовал, как она дрожит, стараясь удержаться от плача.

– Это что-то новое, – сказал он, – что ты стараешься не плакать.

Сигрид увидела их, подъезжающих верхом на коне, – и не знала, как ей быть. Но Финн решил проблему с такой непосредственностью, что Ингерид тут же залилась румянцем.

– Мне нужно побыть с Ингерид наедине, – сказал он. – Не могла бы ты сказать, куда мы можем отправиться?

Эльвир долго пробыл в Стейнкьере. Сначала они разговаривали с ярлом, потом они уединились со священником.

– Я пришел к выводу, что стоит попытаться последовать твоему совету, – начал Эльвир, – и искать мира в церкви.

Но Энунд подходил к этому еще более серьезно, чем он ожидал.

– Я слышал, что вчера ты был в Ховнесе на жертвоприношении…

– На этот раз я не участвовал в жертвоприношении, – ответил Эльвир. – Я пришел, когда все уже закончилось.

– Ты был там и ел жертвенную пищу, – сказал Энунд. – И пил, когда произносились тосты за богов.

– Да, – сказал Эльвир, – но я не вижу в этом ничего плохого.

– Если ты пришел ко мне за причастием, то мне решать это!

– Но что плохого в том, что я ел конину?

– Ты ел мясо, принесенное в жертву языческим богам.

– Но я больше не верю в богов. И что из того, если мясо и мед посвящены тому, кого не существует?

– Можешь быть уверен в том, что боги существуют, Эльвир. Это дьявол отвращает людей от Бога.

– Не хочешь ли ты сказать, что я перестал верить в богов, едва услышав, как ты говоришь, что следует верить в них?

Энунд был в замешательстве. Он любил Эльвира, но не мог понять его. И в глубине души Энунд считал, что боги – это злые силы, которые действительно существуют. Разве он сам не боролся постоянно против сил тьмы, властвующих над людьми? Съесть кусок жертвенного мяса, выпить чашу в честь богов – эти грехи казались ему совершенно непростительными.

– Эльвир, – сказал он, – я не дам тебе отпущения грехов, если ты не понимаешь, что поступил плохо.

Эльвир онемел. В конце концов ему пришлось задать священнику тот же самый вопрос:

– Ты считаешь, что должен прогнать меня потому, что я не верю в богов?

– Нет, ты все перевернул.

– Что же ты, собственно, имеешь в виду, Энунд?

– Я хочу сказать, что есть жертвенную пищу – это грех.

– Мне следовало подумать об этом, – сказал Эльвир, – я немного поспешил.

– Подожди, – сказал священник, видя, что Эльвир собирается уходить. Предчувствуя, что Эльвир так и останется со своими заблуждениями, он вдруг понял, как много значит для него спасение души этого человека: – Эльвир, ты не должен допускать, чтобы жертвенная пища преграждала тебе путь к Господу!

– Это не я выдумал, – ответил Эльвир.

Энунд боролся с самим собой; у него не было никаких оснований принимать Эльвира как блудного сына. Если забыть эту историю с жертвоприношением, думал он, не принимать это так серьезно, в надежде на то, что Эльвир со временем все поймет…

Но он чувствовал, что, как бы он не хотел этого, он не может пойти против собственной совести.

– Эльвир, – растерянно сказал он, – вспомни Торберга, вспомни, как он умер, без причастия и без отпущения грехов… Ты не должен отправляться на битву, не решив для себя этот вопрос! С Торбергом случилось несчастье, когда он плыл из Эгга на юг, построив корабли в Стейнкьере. Он причалил во Фросте, чтобы переночевать там. И на него напал человек, желавший отомстить ему за позор своей дочери, и убил его.

– Ты мог бы, конечно, отпустить мне грехи, в которых я сочту нужным исповедоваться, – продолжал Эльвир.

Энунд задумался.

– Нет, – сказал он. – Ты не можешь торговаться с Богом.

Эльвир опустил голову, но потом снова взглянул на священника.

– Я могу поклясться тебе, что больше никогда не буду есть жертвенное мясо, – сказал он, – так что в будущем это будет для меня грехом, потому что это будет считаться нарушением клятвы.

– Для тебя и вчера это было грехом, – ответил священник. – И если ты не сознаешься передо мной в этом грехе и не раскаешься в нем, я не смогу дать тебе отпущение грехов.

– Не меньшим грехом было бы мое лицемерие, – сказал Эльвир. – И я не считаю, что поступил плохо.

– Значит, ты не веришь мне, священнику, что совершил грех?

Эльвир покачал головой.

И они расстались с сожалением.

***

– Ты должна пообещать мне вот что, Сигрид: если я не вернусь назад, окрести детей и окрестись сама.

Голос Эльвира казался чужим, когда он произносил эти слова, монотонным и вымученным. И в глубине его глаз, под маской равнодушия, которое он пытался напустить на себя, скрывалась боль.

Боль была на его лице и в последнее утро перед отъездом на юг, и еще что-то знакомое и близкое и в то же время чужое и далекое, путающее ее. И чувство, которое она испытывала к нему, ничего общего не имело с обычной тоской. Ведь Эльвир, привыкший говорить с ней обо всем на свете, в эту последнюю ночь молчал о том, что мучило его.

За день до отъезда он вернулся из Стейнкьера в мрачном настроении, это она заметила. И когда он сказал, что беседовал со священником, она подумала, что, возможно, это и испортило ему настроение.

И когда она спросила, в чем дело, он ответил, что об этом не стоит говорить. И тут же прижал ее к себе с такой мрачной дикостью, что она испугалась.

В последнее утро перед отъездом в церкви была месса; Эльвир пришел на нее вместе с Сигрид. Лицо его было непроницаемым, когда он стал на колени на земляной пол и перекрестился. Но когда ярл и все остальные, уходя в поход, устремились к алтарю, чтобы получить святые дары, он вышел из церкви.

Выйдя наружу, он немного помедлил, словно ожидая кого-то. Но, увидев Энунда, направлявшегося вместе с ярлом в Стейнкьер, он вывел из конюшни коня и так огрел его плетью, что тот понесся стрелой.

Перед отплытием четырех кораблей из Эгга на пристани кипела бурная жизнь. На борт грузились походные сундуки, еда и питье. Все прощались с друзьями и родственниками, передавали приветы на юг.

Щиты и боевые топоры, колчаны со стрелами и луки – все это грузилось на корабли и там раскладывалось по местам.

Эльвир и Сигрид уже попрощались наедине. На пристани, на глазах у всех, они только пожали друг другу руки, и Эльвир поднялся на борт «Козла».