Текст книги "Ботаничка (СИ)"
Автор книги: Вера Огнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Вера Огнева
Ботаничка
Листья желтые тумана,
В дебрях птицы странной пенье.
Ночь тревожная обманом
Будит старые виденья.
Ни дороги, ни проселка,
Лес стоит громадой темной.
Бродят старые виденья,
Где-то воет пес бездомный.
1
Возвращение в электричке постепенно превращалось в ознобную тягомотину. Атмосфера вагона после долгого ожидания на ветерке сначала показалась теплой и удушливо-вонючей. Но очень скоро выяснилось, что вонь, как была, так и есть, а тепло – кажущее.
Кассирша замкнула станционный павильончик ровно в семнадцать ноль-ноль. Она же – буфетчица. Она же – самоглавнейший начальник полустанка. На возражения и просьбы повременить и не гнать людей на мороз, сдобная баба в пуховом платке молча ткнула варежкой в расписание. Ближайшая, она же последняя электричка должна была проследовать через двадцать минут. Типа – нифига вам не сделается, потерпите.
Дедок в тяжелой овчиной дохе безропотно затрюхал на платформу. Толстая тетка в пуховике и прилизанной с одного боку норковой шапке громко высказала претензию к законности действий кассирши, за что была послана по известному адресу. Мимоходом послана. Без особой злобности. Кассирша на здешнем обитаемом кусочке пространства чувствовала себя чуть пониже президента, чуть повыше премьер-министра. Похожая на голубого бегемота баба ее скорее забавляла. Остальной люд вообще не вызывал никаких эмоций, кроме одной тощей сучки в дубленке.
Мимо Анны мадам Железнодорожный Транспорт протопала весьма демонстративно. Два подбородка возмущенно вздрагивали, третий распирал ворот пальто: «Понаехали тут!»
Чем она их так всю жизнь раздражает? Этих, которые на билетах, пропусках, стойках и прочих турникетах? Тем, что никогда ничего у них не просит?
Го-о-ордая! На морозе будет колотиться, а не поклонится. Сука! Ну и мерзни.
За углом станционного домика бушевал такой жестокий сквозняк, что Анна быстро вернулась под прикрытие стены. И чего собственно совалась? Стой себе, не растрясай утлое тепло, благо, до электрички осталось пятнадцать, нет уже двенадцать минут.
Анна на сколько возможно вытянула рукава свитера и прикрыла ими тоненькие перчатки. Когда утром выезжала по истеричному звонку бабкиной соседки из города, красная спиртовая ниточка в термометре уютно замерла на минус пяти. Еще не холодно, и уже не слякотно – температура полного зимнего комфорта. За день мороз набрал обороты, захрустел снегом, заострил, похожие на осколки льда звезды.
Кто сказал: «Что с нами рядом смежность иных Миров, что там края, где тоже есть любовь и нежность…»? Нет в галактике ни любви, ни тепла. Там, как и тут холод, тьма и злая баба, отравившая собой все обозримое пространство.
Рядом притопывал несерьезными ботиночками еще один участник вокзального перфоманса – высокий мужчина в короткой куртке. Лицо он замотал шарфом до глаз. Под капюшоном угадывалось отсутствие шапки.
Прическу, отданную морозу в бестребное пользование, один знакомый называл когда-то шапкой менингиткой. Дело давнее, но она помнила. Она вообще его хорошо помнила. Валерик был прелесть и большой выдумщик; звонил ей по десять раз за вечер, все беспокоился, где она, как она, ела ли, когда легла спать; сказал однажды, что она потрясающе нестандартна, что она наделена таким количеством нежности, что на троих бы хватило, что она обладает великолепной остротой восприятия.
А женился через полгода на невысокой, крепенькой, похожей на тумбочку девице с другого факультета, и не преминул пригласить Анну на свадьбу – явился с друзьями и с пошленькой открыткой в руках. Эскорт она выставила, а следом и бывшему герою указала, куда идти.
– У вас не найдется зажигалки?
Анна дернулась. Иногда, без всякого повода к панике с ней приключалось истерическое содрогание всего организма.
– Моя замерзла, не горит. – Мужчина продемонстрировал бесполезный пластиковый баллончик, который только чиркался короткой искрой.
– Моя тоже замерзла, наверное.
Анне не хотелось снимать перчатку и лезть в узкое ледяное нутро сумочки.
– Если так, тогда – конечно, – покивал мужчина, помедлил, вдруг девушка передумает, и шагнул за угол.
Вернулся он мгновенно. Капюшон сорвало с головы. Шарф вздыбился. Куртку вообще поставило колом, будто под ней начали расправляться крылья.
– Там аэродинамическая аномалия, – кое-как выговорил мужчина. – Если распахнете шубу, в два счета можете долететь до города. Не хотите попробовать?
Обозлился, что не дала зажигалку, – решила Анна, – и подковыривает.
Она отвернулась, почти уткнувшись носом в крашеную светло-зеленую стену вокзальчика.
– Не обижайтесь, пожалуйста, – мирно попросил мужчина из-под витков укрощенного шарфа, – это я так пытаюсь шутить. Боюсь от холода свихнуться окончательно.
Чтобы как-то выйти из неловкой ситуации, Анна подняла рукав свитера, отодвинула манжет и мужественно подставила голую руку морозу и ветру. Часы показывали, что электричка уже должна стоять на станции, светиться мутными окнами и фырчать пневматическими тормозами.
– Ага, ясно, – покивал незнакомец, глянув на циферблат. – Время – ноль, начинаем обратный отсчет.
– В минус бесконечность, – чуть не всхлипнула Анна.
Никаких признаков электровоза в студенистой от мороза темноте не наблюдалось.
– Пессимисты погибают первыми! – изрек мэн, как показалось Анне излишне весело.
– Или первыми чуют, что пора сдавать билеты на «Титаник», – огрызнулась она.
– Мысль дельная, но, к сожалению, не применимая в наших условиях. Нам даже до ближайшей деревни не добраться. Через двадцать шагов вмерзнем.
Обладатель несерьезной куртки правильно говорил. Как надо. Он даже заветное слово «блядь» ни разу не вспомнил. В его речи места для подобных выражений как будто не предусматривалось. Во всяком случае, он не маялся изысканием привычной «связки» слов.
Мистика, – подумала Анна, – в пяти километрах от деревни Хрюкино, на промороженном перроне встретить человека, который не удивился при упоминании минус бесконечности, понял и даже адекватно отреагировал. А мог бы, между прочим, и послать.
* * *
Вся ее поездка с момента, когда позвонила заполошная бабкина соседка и проорала в телефон, что дескать Генриховна-т помират, тоже оказалась сплошной мистикой.
Для начала не завелась машина. Все системы работали нормально. Окислитель! Первая ступень! Вторая ступень! Пуск!!! Приехали!
Ничего! То есть вообще ничего. Все чеки светились. Аккумулятор работал, Бензина – полный бак, а драндулет не заводился.
Обежав машину, Анна глянула ей под хвост. Из выхлопной трубы, паче чаяния ничего не торчало. Не заткнули ее ночью соседские дети репкой. Могли, но не заткнули.
Помучившись с полчаса, Анна решила ехать к бабушке общественным транспортом.
Добиралась она двумя маршрутками, потом электричкой, потом попуткой от станции.
По дороге Анна спросила у неразговорчивого мужика, который согласился подвезти ее, только увидев мятую синенькую пятидесятирублевку, давно ли он видел Алису Генриховну?
– Не видел, – буркнул мужик.
– Она на окраине живет. Дом возле Сварыкиных.
– Не знаю никаких Сварыкиных, – отрезал мужик и черно замолчал.
Должно быть из фермеров, – решила Анна.
Бабка как-то рассказывала, что на выселках объявились некие беженцы и организовали фермерское хозяйство из нескольких семей. Вроде колхоза.
Тулупчик водителя смердел сельским хозяйством. За поднятый воротник высовывался только длинный хрящеватый нос.
Именно такую форму носа у мужчин Анна особенно не любила. Как-то в детстве она забыла купить билет в троллейбусе. Вошла, встала у окошка и задумалась. А на маршруте как раз случился контролер. Анна до сего дня не могла забыть его не совсем нормальные слезящиеся глазки фанатика своей работы и длинный хрящеватый нос с фигурным кончиком.
Кроме того, она не помнила, чтобы с нее когда-нибудь спрашивали деньги за дорогу от станции. Не всегда же она ездила в деревню на собственной машине. В студенческие времена, да и после скакала благополучно по автобусам и электричкам. Но это было давно.
* * *
В городе еще только-только, а деревню замело уже по завалинки. Пробираясь по обочине скользкой центральной улицы, Анна здоровалась со знакомыми. Михал Кузьмич отгребал снег от ворот. За высоким забором громоздился кирпичный двухэтажный особняк. Забор тоже кирпичный. И сам Михал Кузьмич не далеко ушел.
Хрюкинцы жили по средствам своих детей – хижины перемежались дворцами.
Над дворцами стояло наивное розоватое зимнее небо. Над хижинами – дым столбом, к морозу. Обитатели каменных хором согревались котлами водяного отопления. Обитатели разномастных деревянных изб и избушек – дровишками.
Анна быстро – на сколько позволяла обледенелая тропинка – шла к бабкиному дому. Немаленькое, деревянное, похожее на старинный терем строение казалось вполне обитаемым. Из каминной трубы валил дым. А как же покойник? – подумала Анна. Случись что с бабкой, уж камин бы точно не топили. Дорожка за калиткой оказалась расчищенной. У воротец притулилась широкая фанерная лопата. Интересно, кто тут снег убирает? Анна взбежала на высокое крылечко.
Этот дом построил брат ее отца – дядя Витя для своей семьи. Предполагалось, что его чада и домочадцы на лето станут выезжать в Хрюкино на дачу. Угу, они однажды выехали все вместе только в другом направлении. Дача теперь у них под Квебеком. Дядя работает в аэропорту, и говорить не желает о возвращении. А его жена не только говорить, но и думать.
– Шо я в вашей паганой России забыла? – орала она в трубку, шкрябая по мембране фрикативным «г».
Дом им пришлось оставить поневоле. Там были какие-то проблемы с оформлением земли. Быстро продать терем не получалось. Дядя не стал задерживаться с выездом и переписал имение на Алису.
– Какими судьбами? – холодно поинтересовалась бабушка, когда запыхавшаяся внучка ввалилась в дом. – Или Виктор решил-таки вернуться в Россию, а тебя послал с предупреждением?
Алиса Генриховна пребывала не в лучшем настроении. К перемене погоды, – привычно подумала Анна, давно переставшая обращать внимание на выбрыки единственной своей близкой родственницы. Близкой в смысле досягаемости. Остальные: мать, отец и брат обитали в таких далях, что даже по спутниковой связи не всегда удавалось докричаться. Причем, обитали, каждый сам по себе.
Так они все когда-то решили, не спросив Анны. Она осталась с бабушкой, а если точнее – сама с собой.
– Мне позвонила Нина Петровна, – сдержано отозвалась внучка на сварливый вопрос.
– Какая Нина Петровна?
– Сварыкина.
– Кто?!!
– Алиса Генриховна, я ничего не путаю! Позвонила Нина Петровна и сказала, что с вами плохо. Чтобы я поторопилась.
– Сейчас с тобой будет плохо, – криво улыбнулась пожилая дама. – Нинон Сварыкина второй месяц, как преставилась.
– Что?!!
– Я ничего не путаю! – передразнила бабка. – Преставилась. Похоронена в соответствии с ейной волей в «семейном склепе». Тут недалече на пригорке.
Анна осторожно присела на обитую гобеленом банкетку у двери.
– Будем считать официальную часть законченной, – постановила бабка, заметив наконец, что внучка чуть не плачет. – Где ты бросила машину?
– Я на электричке, – отозвалась Анна.
Сколько можно! На любое проявление человеческих чувств бабка всегда реагировала ядовитым укусом. Она исключительно и только сама предлагала условия игры, в соответствии с которыми все остальные должны были себя вести.
А тут вмешался рок в виде деревенского хулигана, вернее хулиганки, голосом полоумной старушки Сварыкиной погнавшей Анну в колючие бабкины объятья.
– Да? Хм, ну раз на электричке, проходи.
– Я, пожалуй, обратно, на вокзал – мотнула головой внучка.
– Здесь ходит только утренняя электричка – туда, и вечерняя – обратно, если ты забыла. И хватит страдать из-за несовершенства собственных представлений о мире. Раздевайся.
Анна стащила легкую пуховую шапочку, – терпеть не могла меховых конструкций на голове, – тряхнула волосами, начала расстегивать дубленку.
– Известий от родственников не поступало? – как бы мимоходом поинтересовалась Алиса Генриховна.
– Нет.
Сапоги Анна поставила в уголок на отдельную подстилку. В прихожую вышла помощница по дому Лидия Ивановна, придирчиво осмотрела ковер, на котором могли остаться мокрые следы, не нашла таковых, поджала губы, – ты еще попадешься! – и удалилась на кухню.
Анна прошла холл и остановилась на пороге столовой. Дядя Витя имел вкус к вещам. Первый этаж он обставил весьма респектабельной мебелью на гнутых ножках – из массива, как теперь принято говорить. Не «Чиппиндейл», конечно, скорее уж мастер Гамбс!
Бабушка комфортно расположилась в центре у стола. Лидия Ивановна еще до прихода Анны начала подавать второй завтрак. К сервировке осталось добавить сливочник и блюдо с плюшками. Плюшки точно были. Анна еще с порога чуть слюной не захлебнулась от запаха. Оставалось ждать, когда пригласят к столу. Если вообще пригласят.
Остро захотелось уйти. Сколько можно! Она всю жизнь тянулась перед бабкой в струночку. Когда была совсем молоденькой – понятно: в одночасье все близкие порскнули по просторам страны искать свой кусок хлеба с маслом, бросив ее одну разбираться со своей жизнью.
Был конец учебного года, оставалось сдать выпускные экзамены. Дальше предполагалась учеба в институте.
Первой сорвалась мать. Осуществилась ее пожизненная мечта. Позвонила подруга Зоя из Владивостока. Их обеих брали в обслугу на океанский теплоход. Впереди замаячили международные линии, иные дали, туманы, шторма… и мужики, мужики, мужики. Целая команда.
Какие такие проблемы с дочерью? – вопрошала мать в пространство. Она прекрасно учится. Поступать? Пусть поступает куда хочет. Она везде пройдет. Не пройдет на бюджетный, пусть поработает годик – заработает себе на учебу. В Штатах все так делают.
– Разумеется, если работа находится в тех самых Штатах, – подковыривал Анин брат. – На местную зарплату она всего-навсего не умрет с голоду.
– Так помоги сестренке! – кричала мать.
– Может мне еще сплясать с притопом?!
С него взятки были гладки. Ванька жил от сезона к сезону. В конце апреля уезжал в Сочи и горбатился на жаре до последнего курортника. Брат работал шашлычником в небольшом, но весьма популярном приморском поселке. Там же имелась сезонная жена. Предложение сплясать донеслось собственно от порога. Брат вздернул на плечо сумку с пожитками и сообщил, что его уже как бы нет.
Последнюю лепту внес отец. С матерью они давно жили в разных комнатах, но, в общем, не сварились, как-то мирно сосуществовали. Не успела захлопнуться дверь за сыном, отец заявил жене и дочери, что отчаливает на Север.
– Вахтами будешь ездить? – спросила мать из чистой вежливости.
– Нет на постоянку.
По тому, как он лаконично без подробностей, без своей обычной манеры фантазировать и расписывать будущее, говорил об отъезде, мать догадалась, что супруг отчаливает не просто к месту работы, но к месту жительства с другой.
– Ты ее, – мать картинно затрясла руками в сторону дочери десятиклассницы, – на кого бросаешь?
– Получается, на тебя, – спокойно отозвался отец.
Из чего опять же стало ясно, что никакого обратного движения пароход иметь не будет.
Анне тогда вдруг захотелось, чтобы они уже быстрее разъехались. Так все достали!
Они и разъехались. Анна сдала выпускные экзамены, благополучно поступила на биофак и начала жить одна. Изредка то от отца, то от матери приходили микроскопические переводики. Брат долго молчал, позвонил и сказал, что женился, когда Анна училась уже на четвертом курсе. Живет на берегу моря, но, чтобы сестра к нему не приезжала. Потом когда-нибудь.
Надо было покупать еду, оплачивать коммуналку, ездить на автобусе, покупать книги и сапоги. Анна сдавала одну комнату в своей трешке и работала по ночам сторожихой. Однажды в совершенном безденежье она, наступив на горло собственной гордости, пошла к дяде Вите, занять денег. Дяди дома не оказалось, а его жена Людка, только услышав просьбу, завалилась боком в кресло, ухватилась рукой за воротник стеганного атласного халата и сдавлено забормотала:
– Не поверишь, ни копейки дома нет. Виктору два месяца зарплату задерживают. Я Славку в магазин за хлебом вчера послала, так все копейки из копилки вытряхнула.
Гамбсовское кресло скрипело и норовило развалиться под необъятной тетиной задницей. Анна извинилась и ушла. Жизнь у родственников оказалась еще хуже, чем у нее. Дом, который дядя строил за городом, возводился, практически, на сэкономленные от еды гроши.
А на завтра к ней припожаловала Алиса Генриховна. До стипендии оставалось продержаться всего неделю, но Анна съела, все что было в доме, и со вчерашнего дня пила только воду. От воды булькало внутри, а голод никуда не девался. Девушка, которая снимала у нее комнату заплатить пораньше наотрез отказалась, объяснив мимоходом, что только последние идиотки сидят голыми босыми и голодными, вместо того чтобы зарабатывать.
– Когда воду пить надоест, – надменно пояснила Инка, эффектно изогнувшись в дверном проеме, – Скажи. Я тебе клиента подгоню.
– Ты на дому занимаешься маникюром? – спросила у внучки, без стука вошедшая в квартиру бабушка.
– Нет, – отозвалась Анна.
– Это я занимаюсь маникюром, – огрызнулась Инка. Алису Генриховну она видела впервые.
– Не маникюром, а минетом, – мимоходом поправила бабушка. – Что тут делает эта лярва? – спросила она у внучки.
– Живет – тихо отозвалась Анна. – Я ей сдаю комнату.
– Вещички собрала! – приказала бабка девице, почти не повышая голоса.
– А это видела? – Инка сунула в нос престарелой даме кукиш.
На что бабка достала из кармана мобильник, – они только-только появились в обиходе, – набрала номер участкового, представилась и с ходу пригласила проверить документы и регистрацию по такому-то адресу.
Вообще-то Алиса Генриховна Крейн приходилась Анне не родной бабушкой, а как бы никакой. Она была первой женой дедушки. Вторая его жена, родив двоих сыновей – отца и дядю Витю – долго болела, и в результате умерла. Алиса Генриховна с высоты своего положения еще при ее жизни снисходила до семьи бывшего мужа. А уж после и вовсе приняла часть забот о сыновьях брошенного когда-то супруга на себя. Дядя Витя жил практически у нее, с ее подачи поступил в авиационный институт, потом женился на дочери ее лаборантки.
Анна была от бабушки дальше всех, потому участия в своей жизни не ожидала.
Инка собралась со скоростью поднятого по тревоге пожарника и сквозанула в дверь, только тапочки мелькнули.
– Быстро бегает, – задумчиво констатировала бабка. – Тренированная.
– Сейчас приедет милиция. Что я им скажу? – робко спросила Анна.
– Никто не приедет. Телефон отключен. Ты, когда ела в последний раз?
Анна замешкалась с ответом совсем немного, но этого оказалось достаточно.
С тех пор и до окончания ВУЗа она уже не голодала.
Алиса Генриховна возглавляла в то время лабораторию в очень закрытом НИИ, который имел некоторое отношение к Институту Высшей Нервной Деятельности. Кандидатскую она защитила еще при кукурузном волюнтаристе, и ко времени разговора пребывала в звании членкора.
В пору, когда Анна заканчивала институт, в связи с нагрянувшими новыми временами, часть научных программ свернули, лабораторию закрыли, а бабушка уехала на жительство в загородную резиденцию, оставленную ей пасынком. Но ни о каком опейзанивани речи не шло. Бабка вела жизнь барыни: держала прислугу, гуляла по прилегающему лесу и периодически дергала Анну к визиту.
– Лида! Принеси стакан воды!
От хорошо поставленного голоса Алисы Генриховны в каскадной люстре зазвенели подвески.
Лидия Ивановна принесла воду, Бабушка достала из коробочки блистер, выломала таблетку, положила в рот и запила. Лидия Ивановна дождалась возвращения стакана и спросила:
– Второй прибор подавать?
– Повремени.
Прислуга удалилась на кухню, косо мазнув по визитерше недобрым взглядом. Она и раньше не скрывала своего презрения к «бедной родственнице». Такая неприязнь казалась Анне несколько гипертрофированной. С какого бы кваса?
– Ты с Борисом встречаешься? – спросила бабушка, когда стол перед ней уже был полностью сервирован. Чашка мейсенского фарфора мягко светила кремово-розовым боком. Аромат Эрл Грея щекотал ноздри. Анна с трудом сдерживалась, чтобы громко не сглатывать, понимая, что ей устраивают очередную демонстрацию.
– Нет.
– Почему? – бабушка пригубила чай и потянулась за плюшкой. На Анну она не смотрела.
– А почему я должна с ним встречаться?
– Ну, хотя бы по тому, что он не только твой бывший муж, он вообще единственный мужчина, которому ты была нужна.
– Вы заблуждаетесь.
– А что, появился еще кто-то претендующий на твои руку и сердце? Или вернее сказать, на квартиру и зарплату?
Анна поднялась из-за стола. Демонстрация зашла слишком далеко. Алиса Генриховна, наверное, забыла, что внучка больше не нищая студентка, у которой за душой только зачетка с пятерками.
– Тебе надо в туалет? – изогнула бровь бабка.
– Нет. Мне надо отсюда. Просто отсюда. А сюда мне больше не надо. Вы поняли, Алиса Генриховна? Хватит!
– Вообще-то я тебя не приглашала. Сама явилась. Ну да не смею больше задерживать. Кстати Борис мне постоянно звонит. Мне жаль мальчика. Тебе надо к нему вернуться.
– Если вам так его жаль, живите с ним сами, – выпалила Анна.
Задерживаться в этом доме она не собиралась. Она сюда больше вообще не придет!
– Я подумаю, – засмеялась ей вслед старая тварь.
Когда Анна выскочила за воротца, было уже около часа дня. Мороз только начал набирать обороты. Воздух слегка звенел от чистоты. Солнце слепило. Снег лежал голубоватыми волнами. Тропинка под ногами походила на замерзшее разлитое молоко. Анна то и дело оскальзывалась. Ноги приходилось ставить осторожно, еще и балансировать. Но через какое-то время она приноровилась и пошла увереннее. Всего-то осталось: добраться до станции. Она посидит в зальчике ожидания, съест бутер в буфете, дождется электрички и уедет.
– Нюрк! О, Нюрк, это ты?
– Я, дядя Гриша.
От ее тропинки в сторону сварыкинского дома змеилась колдобистая, поблескивающая льдом дорожка. Муж покойной тети Нины стоял у ворот, слегка покачиваясь и помавая рукой на манер депутата на трибуне.
– А Нинка-т моя, слышала? Померла Нинка. Сороковины завтра. Зайди, помянем.
Нога поехала и подвернулась. Анна чуть не упала. Вопрос со смертью тети Нины следовало прояснить.
В сенках прямо под порогом стояло пустое ведро, и, хотя дядя Гриша предупредил, Анна все равно запнулась. Ведро покатилось. Звон дребезгом отлетел от промороженных стенок. Стало тревожно, будто жестянку специально сюда поставили, чтобы не прозевать непрошенного вторжения.
– Лидка! Мать-перемать, убери ведро, говорю!
– Не ори, – отозвалась невидимая Лидка из кухни.
На пороге дядя Гриша, скинув телогрею, пытался разуться. Наступив одним валенком на носок другого, он тянул отдавленную ногу. Анне места не хватило, она осталась в сенках.
– Че дверь не закрываешь? Холоду напустил!
Лидка появилась из кухни с тряпкой в руках. Лицо полыхало не то от плиты, не то от гнева. Она уже приготовилась продолжать разнос, когда увидела Анну.
– Вы к нам? Вы к кому? – деда она задвинула в угол и встала посреди коридорчика, уперев руки в боки.
– Лидка! Тьфу, Лидка. Это же Нюрка. Вы же с ней на горшках рядом. Нюрка соседкина!
Дядя Гриша попытался вылезти из-за могучего Лидкиного плеча. Лицо женщины дрогнуло, поехало спелыми щеками в стороны, глазки из настороженных превратились в две запятые хвостиками вверх.
– Аня? Ой! Анька! Правда, Анька. Заходи. Ты бы женщину-то вперед пропустил. А то сам разделся, а она в сенках мерзнет.
– Да я это, я подумал, вдруг ты это…
– Заладил: это, не это. Проходи Анька. Сколько лет не виделись.
На горшках они рядом не сидели, но в детстве встречались каждое лето. Лида жила тут с родителями. Здесь же училась в школе.
– За три килòметра хожу, – важно говорила она городской Ане, делая ударение на о.
Анну привозили в Хрюкино на лето родители. На месте, где нынче раскинулось обиталище академической барыни, раньше светился мытыми окнами домик дальней родственницы тети Саши. Тетя Саша была одинокой, бездетной вековухой, но детей любила и принимала летом с удовольствием.
Анна сняла дубленку, поискала, куда ее пристроить, и уже собралась повесить на одинокий гвоздь, вбитый посередине стены.
– Сюда можно?
– Дай, в комнату отнесу, – Лида выдернула шубку у нее из рук, вынесла, но тут же вернулась. – Я там на стул положила.
Анна только пожала плечами – чем был нехорош гвоздь? – и пошла в кухню. Оттуда сдавало запахом свежего печева. Может, хоть тут поест?
Дали чаю и пирожков с капустой и с грибами. Дядя Гриша налил дамам по стопочке, а себе полстаканчика. Этот стакан Анна помнила с детства. Дядя Гриша пил только из него. Стакан был старый мутный и имел невероятное количество граней.
– Ну, упокой, Господи, рабу Твою, Нину, – скороговоркой выдал дядя Гриша и кинул содержимое стаканчика в рот.
Поражала сноровка, с которой он расправлялся с немаленькими порциями. Жидкость кучным потоком перетекала по воздуху. Это походило на фокус, который показывают настоящие картежники, когда колода растягивается и сжимается в воздухе.
Лида, махнув стопку, привычно занюхала корочкой хлеба. Аня однажды попробовала так, запах у хлеба после водки оказался оглушительный до слез.
– Давайте, по второй, за встречу, – заторопился дядя Гриша.
Лида поглядела на него косо, неодобрительно. Дядя Гриша пил, похоже, с самых похорон.
– Ты так в городе и живешь? – спросила Лидка, отодвигая бутылку от деда.
– Живу. Работаю.
– Институт закончила?
– Угу. Пирожки у тебя вкусные.
– С капустой? Я сама люблю. Завтра на сороковины с мясом напеку. До завтра то останешься, или тебе домой надо?
– Надо, – криво улыбнулась Анна.
– Что-то не загостилась ты у тетки.
– Тетя Саша давно отсюда уехала. Алиса мне вроде бабушки.
– Я ж тебе говорил, что Александра укатила! – встрял дед. – Давай вспомянем тех, кого с нами нет.
– Деда, ты уже до чертиков довспоминался! Хватит!
– А ты мне не указывай!
– Утром забегает в комнату, кричит: «Висит, висит!»
– Висел! – рявкнул дядя Гриша, сотрясая кулаком воздух.
– Кто висел? – не поняла Анна.
– Телефон, говорит. Я как дура поперлась смотреть.
– Висел, – дед уперся, как очевидец, которому не верят по злому умыслу.
– И куда он подевался?
– А!
Вдовец подпрыгнул, ухватил с того конца стола бутылку и быстро набулькал себе порцию.
– Висел!
Лиду вынесло из-за стола в прихожую, за ней качнулся дед. Анне поневоле пришлось идти следом. Оставаться за столом одной показалось неловким.
– А-а-а!
– О! Висит!
На неровно оштукатуренной стенке, на том именно гвоздике, куда Анна пыталась пристроить свою дубленку, висел огромный черный телефон допотопного вида. В дырочках диска вместо цифр проступали похожие на иероглифы знаки. Анна не срезу сообразила, что это полустертые буквы алфавита. Лида дрожащей рукой сняла трубку.
– Работает, – сообщила женщина, не поднося ее к уху.
Из трубки проистекал ровный басистый гудок. Тяжелая как кирпич эбонитовая трубка невероятного аппарата вдруг выпала у нее из руки, Лида начала заваливаться вбок. Дед, не теряя присутствия духа, подхватил семипудовую внучку под микитки и потянул в комнату.
Анна, онемев, смотрела на Лидины пятки, под которыми складками ехал домотканый половик.
А телефона на стенке уже не было. Только что трубка качалась, стукая по штукатурке, и – все.
Лида пришла в себя на пороге кухни, затрепыхалась, сбила с ног деда и успокоилась только у стола. Дед ползал у нее за спиной.
– Это че? Это че было? – потребовала она у старика.
– Телефон, – пробормотал он, пытаясь подняться на неверные ноги.
– Все! Завтра бабку помянем, и в завязку, иначе я тут с тобой, старый хрыч, рехнусь.
* * *
Пока Анна ползла по обледенелым тропинкам к тракту, в голову пришла спасительная мысль, что все дело в старой сварыкинской печке. Лида с дедом слегка угорели под утро, вот и привиделось. А ей самой тоже привиделось? Да! И она угорела. Хотя, она как раз сидела против печки и видела, что вьюшка открыта. Да мало ли? А вдруг и так тоже бывает?
Тяжелая эбонитовая трубка, раскачиваясь, постукивала о стену.
* * *
Задумавшись, Анна как бы выпала из действительности. А когда вернулась, стало ясно, что еще чуть-чуть и она уже не сможет двигаться. Будто лягушка в куске льда. Пошевелить рукой удалось с трудом. А вдруг она не сможет забраться в электричку? Если та вообще придет. Дедок в тулупе будто примерз под фонарем на том конце перрона. Голубой пуховик приник к двери вокзала. Оттуда, наверное, поддувало теплом. Анне вдруг стало по-настоящему страшно. Она попыталась заговорить со стоявшим рядом мужчиной и не смогла. Губы заледенели. Вместо слов выполз невнятный вой.
– У! Ваши дела, кажется, совсем плохи. – Обтянутое тонкой курточкой плечо надвинулось, загородило свет. Мужчина вдруг распахнул куртку и ее полами как крыльями прикрыл Анну.
– Трепыхаться не стоит. Не будете? И ладно. Вдвоем есть возможность выжить. По отдельности мы с вами, леди, околеем тут как два цуцыка.
Нос уперся во что-то мягкое и неровное. Анна не сразу сообразила, что это толстый свитер. И уже подавно не сразу почувствовала тепло. Она чуть не заплакала. Стало обидно. Вот он стоял рядом, изображал погорельца, а сам оказывается, был горячий как печка.
Как только начала возвращаться чувствительность и мучительно заболели пальцы в тонких перчатках, Анна попыталась отстраниться.
– Куда! – хмыкнул над головой нахальный спаситель, и покрепче сжал объятья.
– Пустите. Я уже согрелась, – кое-как проблеяла Анна.
– А я – наоборот. Не дадите же вы помереть человеку на морозе.
Сволочь! Он над ней издевался. Анна толкнулась в довольно-таки широкую грудь изо всех сил. Мужчина не ожидал от замороженной лягушки такой прыти. Объятия разжались, Анна, не удержавшись, отшатнулась, куда совсем не собиралась – за угол.
Ну, какого мы дергаемся? Какого вспоминаем о приличиях, когда о них надобно забыть и растереть! Испорченные дети цивилизации. Все в лес! Все в лес! Там просто и понятно. Там закон – тайга. А хозяин – тот, кто сильнее, кто ловчее, кто умнее, в конце концов. Или кто, как в данном случае, теплее.
Ветер, который досаждал по эту сторону угла, оказывается, был легчайшим дуновением. По ту сторону Анне показалось, что ее сейчас повалит, покатит, прибьет к сугробу, да там и похоронит. Она зацепилась за каменную ребристую кладку стены и вылезла в относительно спокойную трескучую морозную освещенность, как скалолаз, перебирая руками и ногами. Лицо и руки успели онеметь. Затылок ломило от холода.
Мужчина поймал ее крыльями своей куртки и снова вдавил в теплую вязаную грудь.
– Полетать захотелось?
– У-у-у…
– Угу. Я там был и полностью разделяю ваше мнение. Так, шажок, прислоняемся к стенке. Сейчас меньше дует?
