Текст книги "Человек, который купил автомобиль"
Автор книги: Венсеслао Флорес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
– Не может быть!
– Все может быть, когда речь идет о жизни и смерти, – наставительно сказала толстуха; сейчас она смотрела сумрачно и отрешенно, как будто ей вспоминалось что-то из собственной жизни. – Вы скажете, не может быть, чтобы я в некоторых домах съедала пустые жестянки из-под сардин... но не хочу говорить о себе. Розовый куст вправду делал то, что я сказала, и у кур не стало сил даже кудахтать. Когда мы обнаружили, что проделывает розовый куст, мы прибили ветку гвоздями к стене дома.
– И как же она теперь?
– Тянется, тянется и, когда дотягивается до комнаты сеньора, выпивает чашку молока, которую мы оставляем на ночном столике.
Я с интересом посмотрел снова на существа, о которых мне рассказали такие удивительные истории.
"В квартирах Мадрида, – подумал я, – скучно и неуютно. Дом в этом поселке подходит мне куда больше".
И я начал переговоры. Мне предложили льготы, позволявшие растянуть выплату стоимости на девяносто девять лет. Я согласился. Ведь речь, как сказал дон Франсиско, шла о здоровье. Подписав контракт, я подумал: "Но уж пешком ходить по этим адским дорогам я не стану никогда. Раз в наши дни обрести деньги, любовь, покой и красные кровяные шарики можно, только гоняясь за ними на автомобиле, я куплю автомобиль".
И от одной этой мысли почувствовал себя счастливым.
ГЛАВА XI, Подержанная машина
Начал я, как и многие другие автомобилисты, с того, что купил подержанную машину.
Но оказалась она вполне пригодной: переходя в течение многих лет из рук в руки и попав наконец в мои, она была еще в достаточно хорошем состоянии.
А теперь я должен сказать, что из всех дел, которыми бывает вынужден заняться нервный человек, вождение машины самое трудное. Если же говорить обо мне лично, то у меня и так забот всегда выше головы, мозг утомлен от непрестанной работы, я рассеян и у меня случаются провалы в памяти. Тем не менее я закончил водительские курсы, и закончил неплохо. В первые дни учения мне никак не удавалось заставить свои руки и ноги действовать независимо одна от другой, и, глядя на меня, можно было предположить, что я учусь жонглированию. Я разом вытягивал или, наоборот, подтягивал к себе все четыре конечности, нажимал ими, как безумный, на что попало, громко звал на помощь инструктора или пытался выброситься в окошко машины. Однако почти все трудности я благополучно преодолел.
– По-моему, вы уже в состоянии сдать экзамены на получение водительских прав, – сказал мне наконец директор курсов. – Вам осталось только узнать кое-какие хитрости нашего дела, стоимость которых в плату за обучение не вошла. Пять песет, и я вас награжу хорошим советом.
Я отсчитал ему пять песет.
– Боюсь, что вы слишком принимаете к сердцу эту вашу тенденцию давить детей. Всегда, когда собьете мальчишку, говорите, что на самом деле мальчишка сбил вас. Эта формула так же необходима водителю, как фары автомобилю.
Я записал этот совет в тетрадку.
– Найдется у вас еще пять песет? – спросил директор.
– Да.
– Дайте мне их. А теперь запомните, что у владельца автомобиля три врага: деревья, велосипедисты и его собственный шофер; и один друг – тот ваш друг, который все время просит, чтобы вы одолжили ему машину.
– Я все учту.
– Думаю, этого достаточно.
И он повернулся и пошел.
– Послушайте! – закричал я вслед. – У меня есть одно сомнение. Если направо от меня обрыв, а налево стена и я вынужден свернуть в ту или в другую сторону, что мне выбрать?
На мгновенье он задумался.
– Однозначного ответа нет. Пожалуй, это вопрос темперамента. Любитель приключений выберет пропасть.
Обладая теперь этими и другими теоретическими и практическими знаниями, я решил, что уже могу мчаться стрелой по улицам и шоссе всего мира, и в назначенный мне день предстал перед государственным экспертом, который должен был либо дать мне водительские права, либо в оных отказать.
Я ответил на несколько вопросов, совершил несколько маневров, и хорошо одетый молодой кабальеро, немного надменный, как почти все государственные служащие, сел в машину рядом со мной, чтобы подвергнуть меня окончательной проверке.
– Поехали.
Я тронулся с места.
– Посмотрим, как вы справляетесь с ней в потоке транспорта.
Я лихо пронесся до конца Кастельяны и выехал на шоссе Чамартин.
– Сделайте поворот.
С одной стороны шел трамвай, с другой грузовик.
– Негде, – пробормотал я.
И продолжал ехать вперед. То ли невозможность выполнить сразу данное мне задание, то ли напряженная серьезность моего экзаменатора или то и другое вместе лишили меня душевного равновесия, ибо я действительно уже не в состоянии был сделать поворот. И продолжал глотать километр за километром.
– Почему вы не поворачиваете? – спросил он.
– Не... не могу, – с трудом выдавил я из себя.
И услышал, как он вздохнул. Мы уже ехали по пригородам.
– Тогда остановитесь, – потребовал он.
Но растерянность моя уже достигла предела. Я едва расслышал собственные слова:
– Не... не помню как.
Клянусь, это была чистейшая правда. Если среди вас, читатели, найдется по-настоящему нервный человек, он мне поверит.
– Вы хотите сказать, что не знаете, как остановить машину? – дрожащим голосом спросил он.
– Не знаю, честное слово... не помню как. Знаю, что на что-то нужно нажать ногой, а если нажмешь на что-то другое, скорость увеличится.
– Только не сюда! Ради Бога!
– Лучше всего будет, если вы сядете на мое место, – торопливо сказал я. – Я отказываюсь от водительских прав. Признаю себя побежденным.
Молодой кабальеро шлепнул себя по ляжкам.
– А какого черта делать мне за рулем? Конец нам обоим!
И в нескольких словах признался мне, что эту должность
он занял временно, пока нет лучшей, занял потому, что его отец – политический деятель, располагающий тысячью с лишним голосов избирателей; но ни его отец, ни он сам машину никогда не водили.
Моя же машина тем временем неслась вниз по достаточно крутому склону.
– Не мчитесь так!
– Это не я мчусь.
– Мы разобьемся! И зачем я только польстился на эту приманку! Будь она проклята!.. Неужели ничего нельзя сделать?
– Не могу! Этот драндулет словно с цепи сорвался! Сейчас будет дерево! Внимание!
– Тпру! – закричал он радиатору сквозь ветровое стекло; волосы у него встали дыбом, глаза вылезли из орбит.
– Тпру! – закричал и я, вложив в крик всю свою душу.
Дерево ушло назад, оно оказалось по правую руку от нас и далеко в стороне.
– Вон видите, старик с девочкой, – сказал я. – Не думаю, что удастся проехать между ними... мне кажется, одного из двоих... по крайней мере одного... кого вы мне советуете?
– Какой ужас!
– Ну, быстро! Кого из двоих?
К счастью, не доехав до них, автомобиль остановился.
Кончился бензин. Дрожа, мой спутник выскочил из машины и бросился бежать через засеянные поля по направлению к Мадриду. Когда он перепрыгивал через забор, шляпа с него слетела, но он даже не обратил на это внимания.
Собственная машина приносит человеку множество забот и волнений. Как велика ответственность, которую ты на себя берешь, становясь владельцем машины, начинаешь понимать, только когда окажешься один в трясущемся сооружении на колесах и станешь неожиданно хозяином чужих жизней.
Вспоминаю в этой связи нечто, чему я оказался свидетелем и что мне будет трудно забыть.
Как-то, покупая в оружейном магазине охотничьи патроны, я увидел, как туда вбежал человек без шляпы; мрачное лицо его было совсем бледным, если не считать красного отпечатка пятерни на левой щеке.
"Что вам угодно?" – спросил его продавец. "Что-нибудь, чем можно убить!" – прорычал вбежавший. "Кабальеро! – воскликнул, пятясь, продавец. – Чтобы у нас в магазине!.." – "Скорей, идиот! – потребовал получивший пощечину. – О чем, собственно, речь? Не здесь разве продают пистолеты? И для чего, по-вашему, их делают? Или вы думаете, что ими кофе размешивают?"
Возразить было нечего, и продавец, поняв это, показал ему пистолеты девятого калибра. Но получивший пощечину даже смотреть на них не захотел.
"Слишком маленькие!" – заявил он.
Тогда продавец предложил ему револьвер двенадцатого калибра.
"Все равно маленькие!" – буркнул тот. "Может, винтовку желаете?" – осмелел продавец. "Давайте посмотрим", – проворчал покупатель. Однако винтовку он не взял. "Мне нужно такое, что убивает наповал, – проревел он, – такое, что кого угодно превратит в прах, раздавит, уничтожит!"
Вцепившись судорожно в прилавок, он безумным взглядом обводил полки. И наконец в его полных ненависти глазах промелькнула мысль, и он спросил: "Автомобили у вас продаются?" – "Нет, сеньор", – ответил ошеломленный продавец. "А мне нужен автомобиль!" – крикнул покупатель и выскочил из магазина.
Теперь, когда я собирался ринуться на машине в гущу людских толп, сцена эта всплыла в моей памяти; и вообще, раз от автомобиля ежегодно людей гибнет больше, чем от пуль, почему бы нам не признать того факта, что он является смертоносным оружием?
Когда я получил водительские права и в первый раз решил выехать на автомобиле, я почувствовал, что у меня не хватит смелости пуститься в такую рискованную авантюру одному. Я отправился к своему приятелю Гарсесу и после долгих уговоров добился его согласия покататься в автомобиле, вести который буду я. Когда мы собрались уходить и он стал прощаться с женой, глаза у него наполнились слезами. Пока мы с ним спускались по лестнице, он объяснил:
– Мне не хотелось пугать ее, но, может, все-таки стоит вернуться и сказать?.. У меня на душе будет спокойней, если я ей скажу, что после моей смерти замужества я ей не прощу никогда...
– Что за глупости, Гарсес! Ведь ты можешь откуда-нибудь ей позвонить, – сказал я, опасаясь, как бы он, если я выпущу его хотя бы на минуту из-под надзора, не сбежал.
Мы решили, что будем кататься там, где движение небольшое. Моя машина ждала нас около Западного парка. Мы уселись поудобнее, я закрыл дверь, и теперь мы были так же отрезаны от мира, как сверчок, которого посадили в клетку.
– Куда мы поедем? – спросил меня побледневший, но улыбающийся Гарсес.
– Не знаю. Может, в Монклоа?
Он заколебался.
– Да, место очень хорошее. Но... не кажется ли тебе, что там слишком много влюбленных пар?
– Ну и что?
Он нахмурился.
– Беда в том, что влюбленные – самые рассеянные люди на свете. Ты сигналишь, а они не слышат... Легче ездить среди глухих. Пойми, – добавил он, и в его глазах появился ужас, – было бы очень грустно раздавить молодоженов.
Я с этим согласился.
– Тогда...
– Мы можем поехать по бульварам.
– Слишком людно, – коротко сказал Гарсес, по-прежнему хмурясь.
– Ну, тогда предложи сам, – пробормотал я. – Мне все равно куда.
Он посмотрел на меня, и во взгляде у него была тоска.
– Да, – вздохнул он, – лучше всего поехать все равно куда... Только это, по совести говоря, нам и остается.
Ветровое стекло к тому времени запотело, и он то и дело протирал его перчаткой.
– Сейчас поедем, – сказал я таким тоном, будто предупреждал, что сейчас выстрелю, и уже хотел тронуться с места, но вместо этого начал яростно нажимать на клаксон.
– Что происходит? – встревоженно спросил Гарсес, когда победил в себе желание выброситься из окошка.
– Ты что, не видишь? Там, где мы должны проехать, теперь полицейский на лошади, а лошади обычно пугаются автомобилей. Они такие нервные! Уф, слава Богу, уезжает!
– А теперь что?
– Вон та семья, кажется, намерена перейти улицу. Подождем немного, а то у меня предчувствие, что старуха, когда мы поедем, сунется под колеса. Старухи и куры, как увидят машину, всегда ошалевают. Меня в дрожь бросает, когда представлю себе, как мы давим бедняжку на глазах у ее внуков. Подходящее зрелище, ничего не скажешь, для несчастных детей! От ужаса волосы встают дыбом. Ну... пойдут они когда-нибудь или нет? Остановились и болтают с другой семьей, а как только мы тронемся, кинутся прямо под колеса. Наверняка. Лучше будет, если мы их предупредим.
Я поднял ветровое стекло и заорал:
– Эй!
– Эй! – заорал и Гарсес.
Те не обращали внимания.
– Эй! Эй! – не унимались мы.
Обе семьи повернулись к нам спиной и стали смотреть в противоположный конец улицы; девочка посмотрела на дерево, а старуха – на балкон пятого этажа: она была уверена, что кричал сеньор, который там читал газету.
Я заставил клаксон завыть снова, а Гарсес открыл дверцу машины, высунул руку и начал ею махать.
– Проходите! – закричали мы.
– Что? – не поняли те.
– Проходите, быстро!
– Куда?
– Куда-куда! На другую сторону!
То и дело испуганно на нас оглядываясь, они перешли улицу. Думаю (и да простит меня Бог), что у них не было ни малейшего намерения уходить с места, где они до этого стояли, но наше поведение повергло их в трепет.
Я опять включил двигатель. Машина задрожала. А я, привстав, заорал громче прежнего:
– Эй! Эй!
– Эй! Эй! – сразу подключился Гарсес; из-за того, что я привстал и он не мог из-за моей спины увидеть происходящее, он нервничал даже больше, чем я.
– Эта девочка! – прокричал я срывающимся голосом.
– Эта бедная девочка! – почти прорыдал сзади Гарсес; он был бледен, как мертвец, потому что, хотя машина наша по-прежнему оставалась на месте, он решил, что мы разрезали невинное дитя пополам.
Осыпая проклятиями рассеянных нянек, я опустился снова на свое место; нервы у меня были на пределе. Мы с Гарсесом увидели, как нянька, подхватив девочку посередине мостовой, прижала ее к груди и побежала к тротуару. Какая-то сеньора бросилась навстречу, крича душераздирающе:
– Доченька моя! Что случилось?.. Доченька моя!..
Испугавшись ее воплей, малышка разревелась, из соседних домов стали высовываться из окон жильцы. Сеньора уже искала дрожащими руками раны на теле своего чада. Сняла с девочки шляпку, приподняла платьице и даже встряхнула ее – не польется ли кровь. Ничего не обнаружив, сеньора наградила няню звонкой пощёчиной и заявила, что сделала это лишь для того, чтобы приучить ту к осторожности. Когда шум улегся и они, все еще споря, стали наконец расходиться, я вытер со лба пот и признался Гарсесу:
– Я думал, мы ее задавим!
– Ой, замолчи! – взмолился он.
– Слава Богу, этого не случилось!
– Слава Богу!
Я был весь как натянутая струна.
– Счастливая развязка, – сказал я, – о лучшей и мечтать невозможно. Если ты не против, – добавил я, чувствуя, что напряжение меня покидает, – мы можем походить по парку.
Я еще не успел договорить, а Гарсес уже стоял снаружи и весело, по-молодому одергивал на себе пиджак.
– У тебя красивая машина, – сказал он.
– И вправду красивая, – подтвердил я, кладя ключ в карман.
И мы уверенно и беззаботно повернули с ним за угол.
Мне пришлось выехать на своей подержанной машине еще раз. Я должен был везти в театр даму, в чьих глазах мне хотелось выглядеть человеком со средствами и великолепным водителем. Но, едва выехав из гаража, я обнаружил, что клаксон звучит глухо и хрипло, будто он простудился. Это достойное жалости состояние наверняка знакомо всем, у кого есть машина. Клаксоны простужаются очень часто, и никто не знает почему. Мой всегда гудел: "Ту-у!", а в этот вечер стал пищать: "Пи-и!" Люди не уступали дорогу, думая, что это всего лишь велосипед, а потом, увидев машину и в ней меня, начинали без удержу хохотать.
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким смешным, как тогда, сигналя в толпе утратившим мужественность клаксоном, и должен признаться, что стыд жег мне щеки на протяжении всего пути.
Хуже всего было то, что мы с этой дамой договорились: когда я подъеду к ее дому, я дам ей об этом знать гудком. Через десять минут после того, как я начал сигналить, на тротуаре собралось слушателей больше, чем на концерте городского оркестра. И чем сильнее сжимал я резиновую грушу, тем тоньше становился писк и тем больше смеялись присутствующие. Весело хохотали дети, закатывался стоявший рядом толстый сеньор, и от хохота на животе у него подпрыгивал золотой брелок; остановив свои машины, позабыв обо всем на свете, смеялись несколько водителей. Ко мне подошел полицейский и спросил, не себя ли я оплакиваю, а два студента, присевшие на край тротуара, потому что от смеха не могли больше стоять на ногах, заявили, когда оба, с влажными от слез лицами, смогли наконец говорить, что они не подозревали даже, какой веселой может быть жизнь.
Дама же, которую я ждал, появилась за стеклами своего окна и жестами дала понять, что все это ее очень напугало. Она спустилась ко мне, только когда зеваки разошлись, и в машину села шокированная.
– Не рассчитывайте, что я готова с вами поехать, – сказала она. – Если вам взбредет в голову еще хоть раз издать снова этот ужасный звук, я тотчас выйду из машины.
– Очень сожалею, – ответил я, – но не нажимать на клаксон я не могу. Таковы правила езды. Иначе нас оштрафуют.
– Придумайте что-нибудь!
– Хорошо, – послушно согласился я. – Будь что будет. Посмотрим, что получится.
И мы проехали больше ста метров; я сам через окошко кричал: "Ту-ту! Ту-ту!", но это было очень утомительно, и дама, выйдя из машины, зашла в магазин музыкальных инструментов и купила там окарину; после этого все пошло гладко.
Перед театром вытянулся длинный хвост машин, и сторож стоянки, показав, где я могу поставить свою, и предупредительно открыв дверцу, крикнул мне, когда мы уже шли ко входу:
– Вы оставляете пробку, кабальеро?
– Какую пробку? – удивился я.
– Пробку от радиатора. Это неразумно. Есть много негодяев, которые только и занимаются тем, что их воруют, и хотя я сторожу... Но вы можете быть спокойны, я сберегу ее. – И он стал отвинчивать металлическую пробку с изящной никелевой фигуркой наверху.
Когда мы вышли из театра, я стал искать свою машину, но ее как не бывало. Я нашел только сторожа, он трусил неутомимо от машины к машине, собирая чаевые.
– А! – воскликнул он, узнав меня. – Вот ваша пробка, кабальеро!
– А машина где? – спросил я.
Мы обошли всю улицу, небольшую площадь рядом, потом заглянули в бар.
Машина исчезла. Расстроенные, мы отправились домой пешком. Я раздумывал, что мне делать с этой пробкой; она да пара полуботинок на мне были единственными оставшимися у меня предметами, связанными хоть как-то со средствами передвижения в пространстве.
На следующий день я дал в газеты объявление, предлагая триста песет тому, кто вернет мне украденный автомобиль или сообщит о нем хоть какие-нибудь сведения; ничего глупее я не мог придумать, потому что через три часа после того, как газеты с объявлением вышли, по всей моей улице протянулся хвост из сотен старых машин, и каждый владелец принялся убеждать меня дать ему шестьдесят дуро и считать, что его машина моя.
ГЛАВА XII, в которой человек бежит за своим автомобилем.
В течение месяца я занимался одним-единственным делом: искал свой автомобиль.
Очень сильна, наверно, обида человека, у которого украли зажим для галстука, часы или бумажник; сочувствия заслуживает и тот, кого бросила жена. Но ничто не сравнимо с состоянием того, кто знает, что его машина похищена и другие руки ведут ее неизвестными путями к неведомым местам назначения. О часах, например, можно подумать: "Они очень спешили". О жене: "Посмотрим, что запоет дон Хуан, когда она начнет выпрашивать у него меховое манто". Но когда у тебя украли машину, ты вспоминаешь только о мягкости ее сидений, которой наслаждается сейчас вор, о том, как послушно позволяла она вести себя. Однако наибольшие страдания тебе причиняет мысль, что злодей, возможно, плохой водитель и крыльями, этой нежной и такой чувствительной ее частью, задевает за все препятствия, что попадаются на пути.
Я обратился в полицию. Там меня выслушали, записали мои и машины данные и, ни словом не обнадежив, отпустили. Я пришел на следующий день, но по-прежнему ничего не было известно. Начал ходить туда каждый день, но только и смог, что познакомиться с пятьюдесятью шестью сеньорами, у которых тоже украли машины и беспокойство которых передавалось мне и этим усугубляло мое.
Когда ты теряешь автомобиль, еще только-только начав наслаждаться его прелестями, ты грустишь особенно сильно и безутешно. Поскольку не все мои друзья видели меня вцепившимся в руль, как потерпевший кораблекрушение цепляется за доску, они не верили, что машина в самом деле у меня была, и я долго носил в кармане пальто, пользуясь любым предлогом, чтобы ее показать, пробку от радиатора, которую хранил, как влюбленный хранит локон умершей возлюбленной. Придя к кому-нибудь в дом, я клал пробку на кофейный столик или на ковер и, отталкиваясь от этой детали, начинал описывать свою машину так, чтобы в воображении моих слушателей она возникала как живая.
– Вот пробка, вы ее видите, – говорил я. – Ну так вот: здесь, впереди, был радиатор, вот такой формы, а за ним капот, выкрашенный черной краской. За ним...
И так полчаса. Потом клал драгоценную реликвию обратно в карман и шел развивать ту же тему в другой компании.
Кроме того, я печатал в газетах объявление за объявлением. Я уже не просил, чтобы автомобиль мне вернули, однако, надеясь, что когда-нибудь все-таки его найду, умолял, чтобы его не повредили. В те дни можно было увидеть в газетах Мадрида такие мои строки: "Воры, укравшие машину номер такой-то! Очень прошу вас, не пользуйтесь горючим низкого качества. Она привыкла работать на бензине такой-то марки. Пять литров на каждые сто километров. И умоляю вас, объезжайте дорожные повреждения!"
В конце концов в полицейском комиссариате нам сказали, что есть хорошие новости, и нас всех, пятьдесят семь человек, ввели в зал, где на длинном столе стояли гуськом несколько пар мужских босоножек. Мы изумленно на них уставились, и тут один сеньор издал вопль и заявил, что босоножки сделаны из автомобильных покрышек, которые у него украли шесть месяцев тому назад. Он остался рыдать над этими реликвиями, а мы вышли из зала, и на душе у нас было так тяжело, что все мы тут же решили создать Ассоциацию Владельцев Украденных Автомобилей, первой акцией которой было решение собираться и обедать вместе в первую субботу каждого месяца.
В те времена я близко сошелся с нашим председателем, тщедушным маленьким старичком, который если и разговаривал о чем-нибудь, то только о своей украденной машине.
В 1909 году он вышел из нее на станции Медьодиа, чтобы попрощаться с уезжавшим в Херес приятелем, и больше ему уже не пришлось увидеть странное на вид средство передвижения, которым он так гордился. Никто никогда так и не смог сказать ему, что стряслось с его "номером триста три". Никаких известий, только противоречивые слухи, что ее видели в том или другом далеком уголке мира. О своем автомобиле он всегда говорил так, будто твердо верил, что тот по-прежнему остается машиной самой последней модели. При каждом удобном случае он повторял: "Эх, будь здесь моя машина!.."; а однажды очень разволновался: ему показалось, что в описании, какое ежедневные газеты дали автомобилю, с которого группа гангстеров обстреляла полицию на главной улице Чикаго, он узнал свою машину.
В обществе этого чудака я обошел все стоянки такси, все гаражи, все места, где могли продаваться предназначенные на слом автомобили, но не нашел ни единой части своего. Старичок этот и надоумил меня явиться в один прекрасный день в посольство Соединенных Штатов. Я в это время уже начинал думать, что моя утрата непоправима, и отчаянье побуждало меня хвататься за любую мысль и просить помощи у кого угодно. Старичок, потерявший свою машину, считал всех генеральных директоров службы национальной безопасности, начиная с 1909 года, своими личными врагами и полагал также, что те были обязаны мобилизовать для поисков его машины всю армию. Примерно в таком же состоянии был и я, когда, оказавшись вместе со старичком перед швейцаром посольства, заявил, что хочу видеть посла.
Швейцар ответил, что это невозможно. На мою решимость это ничуть не повлияло.
– Скажите ему, – потребовал я, – что дело очень важное.
– Да пусть хоть даже самое важное, – не уступал он.
– Это касается контрабанды алкогольных напитков.
Он покачал отрицательно головой.
– Военных планов Японии.
– Я уже сказал вам, сеньор: увидеть его превосходительство невозможно.
Тут вмешался владелец "номера триста три":
– Мне кажется, вам следует сказать о настоящей причине нашего визита. Этому служащему, похоже, довериться можно.
– Ну хорошо, – вздохнул я, – тогда будьте добры передать, что я хочу сообщить нечто важное в связи с похищением сына Линдберга.
– О! – вырвалось у швейцара. – В таком случае... следуйте за мной, сеньор.
И он ринулся в глубь дома, открывая перед нами двери, а потом, усадив на диван в небольшом зале и извинившись, нас оставил.
Озабоченно наморщив лбы, мы со старичком крутили в руках свои шляпы, и вот наконец из-за портьер появился занимавший высокую должность служащий посольства. Он сообщил, что его превосходительства в здании посольства сейчас нет, и предложил, если мы не желаем довериться ему, сейчас же связать нас с его превосходительством по телефону.
– Скажите ему, Хорхе, – посоветовал мне владелец "номера триста три".
Я поднял брови, как делаю всегда, когда собираюсь сказать что-то очень важное.
– Вам говорили, что я хочу сообщить нечто в связи с делом Линдберга?
– Да, – ответил мне янки.
– Прежде всего: вы очень заинтересованы в том, чтобы ребенок нашелся?
– Чрезвычайно.
– Так вот, я пришел вам сказать: ребенок не найдется.
Мы увидели, как он изменился в лице.
– Откуда у вас такая уверенность?
– У меня есть для нее основания, сэр.
– Да-да, у него есть для этого основания, – подтвердил хозяин "номера триста три".
Несколько раз, медленно поднеся кулак к своей груди, старичок добавил:
– И очень веские.
– В конце концов, – воскликнул дипломат, – я полагаю, вам должно быть ясно, что эти основания нам важно узнать, и я надеюсь, что вы их скрывать не станете...
– Не знаю, рассказывать ли, – заколебался я.
– Расскажите, Хорхе, расскажите, – подбодрил меня хозяин "номера триста три". – Это долг вашей совести.
– Действительно, – признал я, – если бы не совесть, я не пошел бы на этот шаг, не стал бы вмешиваться в дела семьи, с которой не знаком. Но мне ясно, что я должен идти до конца. Как по-вашему, можно пятиместный автомобиль спрятать на чердаке?
– Нет, – озадаченно ответил янки.
– А на шестом этаже?
– Нет.
– А на четвертом, третьем или втором? Только честно.
– Если честно, то думаю, нет.
– Допускаете вы, чтобы какой-нибудь мужчина мог унести автомобиль под пальто, а женщина – завернув в шерстяную шаль и взяв на руки?
– Чушь.
– А чтобы автомобиль оказался в коридоре вагона, или в купе поезда дальнего следования, или в каюте парохода?
– Тоже нет.
– Ну а в чаще леса, где нет никаких дорог, или на вершине крутой горы?
– Ни там, ни там.
– Прекрасно, сеньор. А теперь подумайте сами: у меня двадцать дней назад украли автомобиль, и никто не может его найти, хотя мест, где можно спрятать автомобиль, гораздо меньше, чем мест, куда можно спрятать ребенка. Ребенок может находиться на чердаке, на втором этаже, третьем, четвертом и так далее, а также в лесу, в пещере или на горе. А теперь слушайте внимательно.
Чтобы дать ему время мобилизовать внимание, я замолчал ненадолго и посмотрел на владельца "номера триста три", который ободряюще мне кивнул.
– Так слушайте внимательно, – продолжал я. – Если невозможно найти автомобиль, то как же вы надеетесь найти мальчика?
Аргумент мой был просто великолепен, но мы со старичком допускали возможность, что сперва он может вызвать растерянность. И я совсем не удивился, когда янки наморщил лоб и провел по нему рукой.
– Вы можете мне на это сказать, – продолжал я, – что полиция в вашей стране работает лучше, чем в нашей. Но я на это отвечу, что ребенок занимает места во много раз меньше, чем автомобиль, и что Испания во много раз меньше Соединенных Штатов. При соблюдении правильных пропорций это как если бы в вашей стране пропала гора и ее бы не удавалось найти.
Эти слова, похоже, произвели на дипломата впечатление.
– А ведь правда, – пробормотал он.
– Еще бы не правда! – подхватил владелец "номера триста три".
– И что, по-вашему, нам следует предпринять? – спросил янки.
– Мне кажется, – сказал я задумчиво, – что Соединенным Штатам следует прежде всего заняться поисками моей машины и найти ее. Тогда появилось бы намного больше оснований надеяться, что найдут и ребенка: иное противоречило бы логике.
На миг тот задумался.
– Нельзя отрицать, – признал он, – что аргументы ваши привели меня в замешательство. Мы будем консультироваться с Вашингтоном.
– И лучше прямо сегодня, – посоветовал я.
– Другим дипломатам, чтобы добиться повышения по службе, достаточно было и много меньшего, – заметил, разглаживая машинально ленту на своей шляпе, мой спутник. – И теперь, когда с этим делом все ясно, сеньор, быть может, пожелает выслушать подробную историю моей машины "номер триста три"?
– Надеюсь, что для этого еще представится случай, – прервал его я, боясь поставить под угрозу успех моего дела. И потащил дряхлого автомобилиста за собой на улицу.
