Текст книги "Человек, который купил автомобиль"
Автор книги: Венсеслао Флорес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА IX, где рассказывается о доме напротив моего, а также наивернейшем пути к здоровью.
Вскоре произошло событие, при одном воспоминании о котором меня пробирает дрожь.
Напротив моего дома строили новый, он был уже почти готов. Поскольку именно этот эпизод привел меня к окончательному решению купить машину, о нем следует рассказать подробнее.
Однажды я услышал страшный крик, а потом раздался невообразимый грохот. Я выскочил на балкон и увидел, что дом напротив угрожающе клонится назад.
Но еще до этого какое-то время наблюдались весьма интересные явления. Дверь в центре фасада стала постепенно округляться, три окна растянулись в ширину, а по всему фасаду расползлась изображением черной ветвящейся молнии трещина, появившаяся до этого на пятом этаже.
Именно тогда профсоюз каменщиков послал в муниципалитет письмо, в котором заявлял, что, если этот отрезок улицы не будет закрыт для грузового транспорта, сотрясения мостовой приведут к тому, что отпрыскам многих каменщиков придется расти без отцов. Группа чиновников занялась изучением этой жалобы, но до того, как они смогли что-нибудь придумать, произошло другое из ряда вон выходящее событие: дом, как если бы он стоял на болоте, начал неожиданно опускаться к центру Земли и остановился, только когда исчез фундамент и балконы цокольного этажа оказались на уровне тротуара.
После этого профсоюз каменщиков отправил второе письмо, в нем он слезно просил муниципалитет запретить женщинам и детям проходить под лесами этой стройки. Но домовладелец и строительная компания ответили, что прочность постройки не подлежит теперь никакому сомнению, так как фундамент дома благодаря опусканию углубился; кроме того, в доме стало этажом меньше и строение теперь просто фантастически устойчиво.
А тремя днями позже, когда рассвело, все увидели, что лестница дома спрессовалась, как пересохшее белье на веревке или как аккордеон со спущенными мехами.
Тогда профсоюз каменщиков напечатал в газетах объявление о том, что проходить в непосредственной близости от дома могут только летчики, ветераны Иностранного легиона и неизлечимо больные – в общем, те, кто долго жить не рассчитывает.
Приход каменщиков на работу выглядел очень трогательно. Матери, жены и дети провожали их до самых дверей и, плача, обнимали. Закончив работу, однако, каменщики уходили веселые и смеющиеся, и близкие встречали их аплодисментами, словно тем удалось перейти по плохо натянутому канату Босфор.
Небольшая деталь: у ночного сторожа стройки за неделю поседели волосы. А сопровождавший его сторожевой пес (это животное с феноменальной интуицией не мочилось ни на один из углов здания, будто понимало, что может вызвать катастрофу) выл три ночи подряд, обнаруживая признаки тревоги, какие бывают у животных перед землетрясением, и в конце концов, после безуспешных попыток вытянуть своего хозяина наружу, убежал неизвестно куда и больше не вернулся.
Таковы были события, предшествовавшие падению дома, которое я, охваченный ужасом, наблюдал с балкона.
Падение будет здесь словом не совсем точным: ведь коробка здания не упала. Провалились потолки, лестницы, полы, но стены устояли. Дом стал чем-то вроде пустой скорлупы, и его высокий куб угрожающе отклонился назад, как будто дому хотелось посмотреть окнами в небо. Вытаращив глаза, я смотрел, как дюжина рабочих карабкается по склону крыши, и когда вес этих людей, будто играющих в детскую игру и взобравшихся на самый верх крыши, перетянул, весь дом, явно целя в балкон, на котором стоял я, качнулся вперед.
Испуганный, бледный, я, словно пытаясь оттолкнуть эту громаду, выставил руки перед собой, потом кинулся в комнату, опрокинув по дороге несколько стульев; когда мой слуга Доминго нашел меня под кроватью, я заявил, что думал предупредить пожарных, хотя никто, в том числе и я, не мог бы объяснить, какая существует связь между этим намерением и местом, куда я спрятался.
Через полчаса я снова вышел на балкон. Двенадцать рабочих оставались по-прежнему на крыше – словно на острове с обрывистыми берегами. Я решил, что сейчас самый подходящий случай крикнуть им:
– Не падайте духом!
Но голос у меня прерывался от волнения, и они его едва услышали.
Рабочие стали совещаться. Я понял по их движениям, что они не расслышали.
– Как? – крикнул один из них.
– Куда? – спросил, приставив к уху ладонь, еще один.
– Не падайте духом! – простонал я.
Один из рабочих выпустил скобу, за которую держался, и начал осторожно спускаться по крутому склону, за краем которого была бездна. Тормозя спуск ногтями, он соскользнул к самому краю крыши прямо напротив моего балкона. Оттуда, подавшись немного вперед, он спросил:
– Что вы сказали?
– Спокойствие! – посоветовал я тогда, потому что уже слишком много раз повторял "не падайте духом!" и боялся, как бы соседи не подумали, что у меня скудный репертуар.
– Спокойствие? – переспросил рабочий.
– Полное спокойствие!
– И для этого вы меня звали? – заревел он. И бросил камень, который в меня не попал, зато разбил окно.
Через час Доминго сообщил, что ко мне пришел глава строительной компании; этот господин попросил разрешения обратиться с моего балкона к терпящим бедствие рабочим.
– Дети мои, – начал он, – потерпите; во всякой работе есть свои трудности; подумайте сами, ведь, если бы дома никогда не падали, была бы страшная безработица! Дома падают, как умирают люди: одни в детстве, другие в старости. Этим я и закончу, потому что мне, чтобы не попасть под суд, приходится спасаться бегством. Если продержитесь до ночи, обмотайте шеи шарфами, ибо должно похолодать, или я ничего не понимаю в метеорологии.
И, дав этот отеческий совет, он, явно взволнованный, стал пробираться к выходу.
– Какое несчастье! – пробормотал я.
– Да, – отозвался визитер, – или, правильней сказать, невезенье!
– Как такое могло произойти?
Он пожал плечами.
– Случайность, простая случайность. Я уже построил много домов и могу вас заверить, что ни один из них не устойчивее этого. Нас обвиняют в том, что мы не отличаемся ни добросовестностью, ни мастерством. Ерунда! А как же дома, которые мы построили и которые до сих пор стоят? Я вам вот что скажу: все дело в главном камне. Если с главным камнем все в порядке, бояться нечего. Важно только дождаться, чтобы дома построили справа и слева. После этого наш дом почти наверняка не повалится. То есть повалиться он может, но такое бывает очень редко.
– Что такое главный камень? – спросил его я.
– Иногда это кирпич, иногда кусок балки. Но мы его называем именно так.
– И где же он в этом доме?..
– Все дело в том, что этого мы не знаем. О, если бы знать!.. Чудо, что этот дом стоит: по воле провидения один кирпич лег так, что стена упасть не может. Если кто-нибудь сдвинет этот кирпич с места, равновесие нарушится и дом рухнет. Есть дома, в которых главный камень находится глубоко; такие дома не падают никогда. В других вы в один прекрасный день вбиваете в стену гвоздь, или роняете что-то на пол, или бросаете в потолок мяч, и – раз! – вы сдвинули главный камень, и с домом происходит то же, что с храмом филистимлян, когда его обрушил Самсон...
– А уже известно, что произошло?..
– Да, все удалось выяснить. Надо было зажечь стружку, чтобы разогреть клей, и чиркнули спичкой.
– Всего-навсего?..
– С главным камнем надо обращаться очень осторожно. Вот и... – Он умолк ненадолго. – А вообще-то виновата спичка. Если бы спички загорались легко (а мы вправе этого от них ожидать), ничего, возможно, и не произошло бы. Но молодой рабочий чиркнул ею раз двадцать, с каждым разом нажимая все сильнее. И, конечно, все закачалось. Это будет нам защитой на суде. Мы будем добиваться от спичечной фабрики возмещения всех убытков.
И почтенный господин, озабоченный, погруженный в размышления, удалился.
До темноты мне пришлось предоставить балкон еще одному посетителю. Это был губернатор, он тоже пожелал обратиться к двенадцати рабочим на крыше с речью. Он сказал, что страшно опечален положением, в котором они оказались, и что ему это положение понятнее, чем кому-либо другому, так как он с детства страдает приступами головокружения. Он призвал их соблюдать порядок, ибо только в условиях порядка может существовать общество, даже на готовой рухнуть крыше, и добавил, что примирится с чем угодно, но только не с нарушениями, пусть самыми незначительными. Сказал, что заинтересованность его не носит личного характера; стал подробнейшим образом описывать отвращение, какое испытывает к любому проявлению власти, а заодно дал отпор тем, кто, по его словам, считает, что он должен был получить не пост губернатора, а министерский портфель, ибо даже если признать, что его заслуги не оценены по справедливости, то ведь родине можно преданно служить на любом месте. Он может служить ей и на этом балконе, а рабочие – на качающейся крыше.
В заключение он выразил надежду, что на следующий день все они, целые и невредимые, будут в кругу семьи. Но, допуская в то же время, что этой ночью ловушка может захлопнуться, он просит их не подстрекать своих товарищей нести их хоронить через Пуэрта-дель-Соль, потому что уже были случаи, когда это приводило к серьезным конфронтациям.
– В конце концов, – завершил он свою речь, – вам будет все равно, а мне неприятности ни к чему.
После чего, сорвав аплодисменты моих соседей, он удалился.
Через несколько часов подул ветер. Дом закачался так сильно, что почти у всех рабочих началась рвота. Один, привязавший себя до этого поясом к дымовой трубе, продолжал крепко спать, но разбудить его пришлось, потому что, по мнению инженеров, здание от его храпа сотрясалось и могло рухнуть.
Предупреждения оказались бесполезными. В пять утра на месте дома была груда развалин.
Что же касается двенадцати рабочих, то все они спаслись, чего, как признают они сами, не могло бы произойти, если бы их было тринадцать. Это в самом деле была счастливая случайность.
В тот же день я рассказал о происшедшем своим приятелям и поделился сомнениями в безопасности собственного моего жилища, дорогостоящего, неуютного и шумного.
– Если я роняю что-нибудь на пол, – сказал я, – у меня начинается сердцебиение и я уже не осмеливаюсь делать нормальные шаги: сначала балансирую на одной ноге, потом на другой, потому что боюсь сдвинуть главный камень.
Один мой приятель сказал на это:
– Ничто на свете не сравнится с собственным домом. Потрать денег чуть больше, чем платишь за квартиру, и ты станешь хозяином собственного дома. Проблема эта в наши дни решается просто. Вот перед тобой дон Франсиско. Так знай, он уже домовладелец.
– Пока еще нет, – опроверг его дон Франсиско застенчиво.
Это был тщедушный на вид человечек, и лицо у него было сейчас темным от двухдневной щетины. В кафе он бывал лишь первого числа каждого месяца и тратил там деньги очень экономно. Его костюм, явно старый и переживший немало невзгод, всегда украшали грязные пятна. Было очень трудно представить себе этого человека хозяином чего бы то ни было, кроме толстой палки с железным наконечником, с которой он не расставался никогда.
– Это правда, что у вас собственный дом? – недоверчиво спросил его я.
– Такой может быть у любого, – сказал человечек; он пытался скрыть гордость, которую испытывал, однако она сквозила в его тоне. – Это дешевый дом. Я живу в поселке Дубовая Роща. Если вас интересует, могу устроить, чтобы вам прислали проспект.
И на другой день я получил небольшой пакет печатных материалов, в которых превозносились преимущества домовладения в поселке Дубовая Роща и делался вывод, что жизнь вне тесных пределов этой кучки домишек обрекает вас на неудобства, болезни и скуку.
В следующий раз, когда мы снова стали это обсуждать, кто-то из нашей компании сказал:
– Одно плохо – далековато от Мадрида.
– О, в этом как раз главное преимущество, – возразил дон Франсиско. – Посмотрите на нашего друга Хорхе Диаса: бледный, на солнце не бывает, не дышит чистым воздухом, из-за уличного шума не может спать, и жизнь ему отравляет страх, что дом, в котором он живет, того и гляди развалится. Я же крепок, как чугунный столб. Врачи советуют жить на свежем воздухе, а я как раз люблю совершать пешие прогулки; иду ли я из дому, возвращаюсь ли домой, я всё ещё получаю огромное удовольствие. Для тех же, кто с этим не согласен, изобрели автомобиль. С тех пор как появились автомобили, разумные люди больше в городе не живут. Двадцать минут езды по шоссе – сущие пустяки. Но в обмен вы получаете здоровье и долголетие. Вам нехорошо, Хорхе?
– Да, неважно, – простонал я.
– Купите себе такой домик. Необязательно в Дубовой Роще, кроме нее, есть еще уйма поселков. Теперь весь Мадрид окружен ими. Выбирайте. Подпишите обязательство, внесите сто песет, и через три-четыре поколения дом станет целиком вашим. Очень удобно.
– Возможно, я и решусь, – сказал, запинаясь, я.
– Для меня, который живет в Дубовой Роще уже пятнадцать лет, это образцовый поселок, поселок с большой буквы. Свой домик я не променял бы и на виллу на Лазурном берегу. И если бы вы его увидели, мое восхищение передалось бы и вам.
– Может, и вправду мне стоит на него посмотреть?.. – задумчиво спросил я.
– Если желаете...
– Когда вам было бы удобней?
– Да хоть завтра.
И мы условились.
ГЛАВА X, где рассказывается о пешей прогулке к счастью.
Мы встретились с доном Франсиско в кафе в восемь вечера, когда он уже закончил свою работу в конторе. Вид у него был жалкий, он дрожал от холода, шея была закутана шерстяным шарфом до самого подбородка; увидев меня, он только спросил:
– Пошли?
Неохотно я поднялся с дивана.
– Как вам угодно.
В дверях нас чуть не свалил порыв ветра. Был зимний вечер, суровый и неприветливый. По небу одна за другой неслись огромные темные тучи, а стекла витрин на безлюдных улицах покрыла изморозь. Спрятав нос в шарф, дон Франсиско семенил торопливо, и казалось, что вот-вот он затрусит рысцой.
– Ваш дом очень далеко? – спросил его я.
– Далеко? Разумеется. Все поселки дешевых домов очень далеко. На Пуэрта-дель-Соль дешевые дома строить бы не стали.
– А идти пешком обязательно?
– Во всяком случае, очень рекомендуется. Это одно из преимуществ дешевых домов. Упражняешь тело, сжигаешь лишние жиры, дышишь чистым воздухом, и легкие делают гимнастику. Но это не значит, что к нам не ходит транспорт. До городской черты можно доехать на трамвае, а дальше – на автобусе, он проходит в километре от нашего поселка. Я лично этим никогда не пользуюсь.
– Почему?
– Ради здоровья... и еще по одной причине. Слишком дорого. Проезд на трамвае стоит двадцать пять сентимо; на автобусе – пятьдесят. Если бы я пользовался два раза в день трамваем и два автобусом, дом стоил бы мне в итоге полторы песеты в сутки. А это уже было бы невыгодно...
Молча мы дошли до пригородов. Дальше пошли по шоссе; газовый свет в фонарях дрожал, как будто ему было холодно и страшно. Владелец дешевого дома показал на змеящуюся рядом с шоссе, еле видную в полутьме тропинку.
– Это кратчайший путь, – сообщил он мне. – Пойдемте здесь.
И я пошел по рытвинам за ним следом. В конце концов света фар не стало видно, и даже не стало слышно автомобильных гудков. Мрак поглотил все ориентиры на нашем пути. Тропинка потонула в грязи, и ее уже невозможно было различить. Ветер усилился, и захлестал, обжигая холодом, дождь. Под ним мы прошли еще полчаса. Я набрался духу и сказал:
– Не хотел бы омрачать вам прогулку, дон Франсиско, но боюсь, как бы она не закончилась двумя пневмониями – одной у вас, другой у меня.
– Абсолютно исключено. Вы же сами видите: сколько времени я совершаю эти прогулки и, однако...
Тут фраза оборвалась, а тень дона Франсиско впереди меня исчезла. Я остановился.
– Где вы?
Молчание.
– Дон Франсиско! Где вы?
Из-под моих ног послышалось:
– Не знаю точно, мой друг. То есть знаю, что упал в яму, но она мне не знакома. Я знаю ямы на этой дороге, потому что падал во все, но уверен, что в эту не попадал ни разу. Не двигайтесь, прошу вас. Вам совсем не обязательно тоже сюда валиться, до тех пор, во всяком случае, пока не вылезу я.
Я протянул вниз руки:
– Хватайтесь!
– Ничего себе помощь! – возмущенно крикнул дон Франсиско. – Вы ткнули мне пальцем в глаз! Кто же так помогает? Стойте крепче, я попробую вылезти сам.
Я почувствовал, как его руки схватили меня за щиколотки, и мой новый знакомый, как мальчишка на дерево, взобрался вверх по моим ногам.
– Вот и я... Но эта яма...
Мы стояли на сильном ветру посередине покрытой лужами равнины. Темнота сгустилась еще больше. Дон Франсиско что-то пробурчал недовольно, потом сказал:
– Странно... похоже, мы заблудились. Если бы мы шли правильно, то уже пять минут назад за нами погнались бы собаки, но при этом нам не должна была бы попасться на дороге яма.
– Какие еще собаки? – испуганно спросил я.
– Те, что охраняют усадьбу "Индюшонок", мимо которой необходимо пройти. Два волкодава, свирепые, но для нас, жителей Дубовой Рощи, очень полезные, потому что помогают нам покрыть остаток пути за полчаса. Как бы вы ни устали, стоит вам услышать их лай, стоит почувствовать, что они уже взяли ваш след, как вы ощущаете прилив сил, бросаетесь наутек и не останавливаетесь до тех пор, пока собаки не останутся далеко позади. Этим собакам уже давно надо бы гнаться за нами по пятам. Как странно! Не слишком переживайте, но... я не знаю, где мы.
– Дон Франсиско!
– Что?
– Дон Франсиско, ради Бога, не говорите мне такое! Я замерз, упал духом, истекаю потом; у нас под ногами яма, а вокруг, в этой необитаемой тьме, мир, кажется, уже перестал существовать. Что с нами будет? Только не обманывайте меня и, главное, не бросайте. Если вы меня бросите, я погибну. Как вы думаете, где мы находимся?
– Полагаю, что все еще в пределах нашей провинции. Успокойтесь, и пойдем дальше. Мы не первые в таком положении. Однажды вечером я случайно встретил на дороге целое семейство, оно направлялось в свой дом в Дубовой Роще и заблудилось тоже, потом уже больше никто о нем не слышал. А один наш сосед, сеньор Гонсалес, холостяк, в одну ночь, вроде этой, сбился с пути и, шаг за шагом, попал в такую даль, что вынужден был остаться там навсегда. Да, вынужден. Он прислал телеграмму, где говорилось: поскольку обратный билет стоит больше его дома, он отказывается от всех прав на последний. Но со мной до сегодняшнего дня подобного не случалось. Правда, несколько раз...
– Что – несколько раз?
– В ненастные ночи... когда темно... ты не можешь идти так быстро, как хотел бы. И вот я, приходя домой в три часа ночи, целую своих детей, которые уже спят, заглатываю ужин, который оставила мне жена, и отправляюсь обратно в Мадрид, потому что к девяти нужно быть в конторе.
– Это ужасно.
– Зато полезно для здоровья. И, кроме того, у вас появляется возможность разводить кур.
Он хотел что-то добавить, но тут мое лицо, наклоненное навстречу свирепому ветру, натолкнулось на что-то твердое. Я, напрочь позабыв о домашней птице, громко взвыл.
– Что с вами? – спросил мой спутник.
– Темень проклятущая! Разбил обо что-то нос. Похоже, о столб.
– О столб? – Дон Франсиско подошел и ощупал препятствие. – Не кажется ли вам, что это, скорее, дерево?
– Что столб, что дерево, один черт, – буркнул я.
– Нет, не один, на самом деле различие очень важно. Если окажется, что это дерево, нам повезло: значит, мы напали на ориентир. Во всех поселках дешевых домов по сю сторону от Мадрида только одно дерево – то, что всего в ста метрах от поселка Густая Тень.
– Точно, дерево, – подтвердил я.
– Хорошо, тогда беритесь за мою руку. Теперь уже недолго – какой-нибудь час – и мы у меня дома. Отсюда я с закрытыми глазами дойду.
Воодушевленные, мы двинулись дальше. Спустя несколько минут, однако, дон Франсиско опять встревожился.
– Вообще-то мы бы уже должны дойти до первых шале Густой Тени, – сказал он. – Странно... – Он ткнул пальцем в темноту. – Вон я вижу свет. Может, кто-нибудь там покажет нам дорогу...
Мы направились к огоньку, единственному разрыву в завесе мрака, и, когда до него дошли, взору нашему предстало диковинное зрелище. На вымощенной каменными плитами площадке в четыре квадратных метра стояли стол, сервант и шкаф. На столе горела ацетиленовая лампа. За столом кабальеро, дама и сеньорита играли в карты. В кресле, чуть поодаль, дремала, прижимая к коленям газету, которую пытался вырвать ветер, седая сеньора. Вид освещенного островка, странного посреди пустынной равнины, действовал умиротворяюще, и в эту суровую непогоду казалось, что перед тобой настоящий домашний очаг.
– Добрый вечер, – поздоровался, когда мы подошли, дон Франсиско.
– Добрый вечер, – ответили ему.
– Будьте любезны, скажите... отсюда очень далеко до поселка Густая Тень?
Отец, мать и дочь переглянулись.
– Часа два назад поселок был еще здесь, – ответил, вынув изо рта трубку, глава семейства. – Но сейчас сказать, где он, я не берусь.
– Вы, наверно, шутите, кабальеро?
– Нет ничего более чуждого моим намерениям, сеньор. Определенно могу вам сказать только одно: удаляясь, поселок двигался в северо-восточном направлении.
– Удаляясь?.. Куда?
– Этого я не знаю. Когда наступил вечер, ветер подхватил и унес пять самых старых шале – те, что высохли и стали совсем легкими. Потом поднялся ураган и унес остальные домики. От нашего осталось то, что вы видите: пол и мебель. Стены же и крыша поднялись, как шляпа, приподнятая над головой человеком с хорошими манерами, и унеслись, роняя черепицу, в воздух. Собака, лая, побежала следом, будто гналась за куропаткой. Но мы подумали, что в этой темноте не слишком удобно бежать за домом, который неизвестно где надумает приземлиться. Сейчас там, где была Густая Тень, кроме нас, никого больше не осталось, – добавил с гордостью кабальеро, – и если вы с вашим другом журналисты, то можете написать, что моя супруга еще раньше предсказывала: поселку не пережить и одного урагана. Она сказала это полгода назад, и...
– Я это сказала полтора года назад, Маноло, – перебила его дама. – Тогда еще наш сосед (это было в августе) установил электрический вентилятор, а когда включил его, в доме сорвало перегородку. Я тогда же предупредила тебя: "Маноло, ты все время простужен, так будь добр, вылезай кашлять на крышку, а то как бы беда не случилась, ведь дом очень непрочный".
– Да, так все и было, – самодовольно подтвердил кабальеро.
Я и дон Франсиско попрощались с ними, пообещав, что если обнаружим где-нибудь поблизости что-нибудь похожее на домик баскского типа, то вернемся и им об этом сообщим; а потом, полные тревоги, быстрым шагом продолжали свой путь.
В половине третьего ночи мы наконец увидели в темноте какие-то немыслимые постройки. Перед дверьми одной из них, похожей на ящик с выпуклостями, дон Франсиско остановился. Достал из кармана ключ, открыл калитку микроскопического садика и сказал, вздохнув:
– Ну, вот мы и дома! Нет ничего лучше собственного домика, где можно отдыхать от ежедневных трудов совершенно спокойно, зная, что приобретен он на честно заработанные деньги.
Тут почти у самых моих ног залаяла огромная собака.
– Тихо, тихо! – закричал дон Франсиско, чтобы ее успокоить.
– А ну пошел! – крикнул я псу, прячась испуганно за своего спутника.
Собака не унималась.
– Чертова тварь! – пробормотал мой приятель-домовладелец. – Каждый раз одно и то же! Его привезли несколько дней назад из огромной эстремадурской латифундии, и он все никак не может понять, что владения бывают и небольшие и что у его нового хозяина усадьба площадью всего в шесть квадратных метров. Ему кажется, что весь поселок его. Рамирес, позовите вы это животное!
– Спокойно, Ляжка! – раздалось за стенкой соседнего домика.
Только после этого дон Франсиско смог ввести меня в дом.
То ли от усталости после долгой пешей прогулки, то ли благодаря тишине, царящей в этих удаленных местах, я сразу погрузился в непробудный младенческий сон, а с восходом солнца мы поднялись, чтобы успеть осмотреть поселок.
Свой дом дон Франсиско показал мне с той же веселой гордостью, с какой молодая девушка демонстрирует белизну своих зубов.
Главными достопримечательностями усадьбы были сад и двор. В первом росли один пучочек анютиных глазок, один куст ползучей розы, длинная и тонкая-претонкая ветка которого карабкалась по стене домика, и одно дерево. И ничего более, ни единой травинки. Однако дон Франсиско обвел все это рукой с таким видом, словно жест его относился к просторам Сан-Ильдефонсо или Аранхуэса.
– Это сад, – сказал он.
– Очень мило, – похвалил я, задерживая взгляд, чтобы слишком быстрым осмотром не оскорбить хозяина, на каждом листе дерева и каждой веточке розового куста.
– Лучшее дерево в поселке, – похвастался он.
– Это сразу видно.
– Стоит целого леса. Да что там говорить, это дерево вполне можно принять за лес.
– О да, это лес, настоящий лес! И не самый маленький.
– Да, не самый. Что до розового куста, то он просто потрясающий. Приставная лестница, а не куст. А теперь пойдемте со мной, я покажу вам двор. Подарок судьбы, иначе не скажешь. Очень часто я прихожу домой, обремененный заботами, и уход за курами помогает мне забыть обо всем. Вы только посмотрите на них.
В крохотном закутке, отгороженном от сада несколькими досками, я увидел двух грязных, невероятно жалких кур; можно было подумать, будто они только что пришли пешком откуда-нибудь из далекой Гвинеи.
– Какой они породы? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Этого не знает никто, – ответил, явно польщенный моим интересом, дон Франсиско. – Никому пока не удалось определить их породу. Более того, один мой друг принял было их за уток, другой – за сорок. Однако на самом деле это куры. И я бы не променял их и на двух страусов. Дело в том, что у этих кур есть одна удивительная особенность. Скорлупа яиц у них не такая, как у других кур, потому что известки здесь нет и им приходится клевать глину. И посмотрите, друг мой, как мудра природа. Знаете вы, из чего эти бедняжки делают скорлупу для своих яиц? Из глины. Получается нечто вроде маленьких запечатанных глиняных горшочков, внутри которых белок и желток. Какое это чудо, приспосабливание к условиям среды обитания!
– Поразительно!
Воодушевленный этим восклицанием, дон Франсиско уже раскрыл рот, чтобы продолжить, но тут вдруг из окна дома по саду словно выстрелили:
– Франсиско!
– Это моя жена, – объяснил дон Франсиско и повернулся к окну: – Что случилось?
– Пойди дай микстуру малышу, он ее не хочет пить.
– Каетана уже вышла?
– Сейчас выйдет, – ответил из окна тот же голос.
Домовладелец, порозовев, решил, по-видимому, что следует объяснить мне смысл происходящего:
– Поскольку дом... не очень вместительный, нам в нем не так свободно, как хотелось бы, и если в него кто-то входит, другой должен выйти. Вообще-то тут не дом виноват, а Каетана: уж слишком она толстая. Мы думаем расстаться с ней и взять другую служанку, в весе мухи. Тогда все будет как надо.
В двери появилась и села на пороге толстуха тридцати с лишним лет; вид у нее был усталый. Извинившись передо мной, дон Франсиско вошел, а я попытался было скоротать время, созерцая пейзаж; однако я никогда не видел ничего печальнее этих непрочных домишек, выкрашенных в веселые белый и красный цвета, но обреченных на недолгую жизнь. Я стал думать, где до этого испытал похожее чувство, и вспомнил санаторий для золотушных детей на одном из пляжей северного побережья. Дети казались тоже веселыми, но многим из них не суждено было играть на солнце следующим летом. И эти яркие домики будто воплощали в себе все несчастные судьбы, все искалеченные детства. Казалось даже, что некоторые домики сами понимают, что хватит их уже совсем не на много дождливых зим, и окна их смотрели грустно, как глаза больного, а черепичная крыша напоминала берет, который низко надвинул себе на лоб боязливый ребенок...
"Может, их укрепили бы несколько инъекций цемента", – подумал я и перевел взгляд с этого зрелища, от которого сжималось сердце, на ветку ползучей розы на стене дома.
Я увидел улитку и схватил ее двумя пальцами.
– Наверно, вам не захочется огорчать дона Франсиско, – сказала толстуха, которая, подпирая подбородок руками, сидела по-прежнему на пороге, – поэтому советую вам посадить назад этого вредителя.
– Какого вредителя? – спросил я.
– Да улитку, которую вы сняли. Эта лучшая из всех, какие у нас были. Она уже три дня в усадьбе и, похоже, сеньору очень нравится.
– Нравится? Чем? – изумленно пробормотал я.
– Вы еще спрашиваете! Сеньор очень переживал, что в саду нет вредителей. Заявлял, что все его друзья, у кого есть усадьба, толкуют о вредителях без конца, будто без них никакого сельского хозяйства даже быть не может. А у нас ни бабочки, ни гусеницы, ни букашки какой – из тех, что людям не дают покоя, растения губят. Тогда сеньор решил, что сам добудет вредителя. И однажды принес улитку.
– Это делает ему честь, – произнес, подумав немного, я.
– Но в первую же ночь она уползла, тогда сеньор принес другую. Эта тоже уползла. И после нее сто других. Так долго, как эта, у нас еще не задерживалась ни одна. Ту, что была до нее, мы привязали к дереву на нитке, очень длинной – улитка по всему саду могла ползать, только уползти из него не могла. И представьте себе: на другой день покончила с собой!
– Покончила с собой?
– Да. Переползла во двор и отдала себя на съедение курам – им раза два клюнуть пришлось, не больше. И даже часть нитки, привязанной к дереву, проглотили, это и помогло сеньору узнать, что случилось.
– И почему, как вы думаете, они у вас не живут? – уже обеспокоенный, спросил я.
– Из-за растений, – мрачно ответила толстуха. – Хоть и непритязательное создание улитка, в саду и листочка нет, чтобы ей годился для корма. Посмотрите на землю. Сахара и та плодороднее. Нигде в усадьбе не увидите перегноя и в полмиллиметра толщиной. Чего же ждать от такой земли? Вольно этой улитке здесь оставаться так долго, но я за ней эти дни наблюдала и скажу вам, что желудок теперь у нее больной и она так похудела, что ее родная мать не узнает. Половину дня ее рвет. Видите этот куст? В соседней усадьбе растет другой. Так иногда замечаешь, что никакого ветра нет, а кусты шевелятся, а все дело в том, что какому-то корню попалось что-то съедобное, и кусты начинают драться под землей, как две собаки из-за кости. Дом такой маленький, что я уборку делаю в один миг и у меня остается много свободного времени наблюдать, как кусты борются.
– Да, голод – это плохо, – глубокомысленно заметил я.
– Но что лучше голода оттачивает ум? Расскажи я вам, что выделывает розовый куст, вы мне, наверно, даже и не поверите. Ведь бедняжка (я его хорошо понимаю) нигде не находит пищи для своих листьев. Так можете себе представить, что он придумал? Перекидывает эту свою длинную ветку через забор между садом и двором и пожирает куриный корм.
