Текст книги "Российская разведка XVIII столетия. Тайны галантного века"

Автор книги: Вениамин Гражуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

В результате работы этих «пастырей»-разведчиков тотчас же после заключения Репниным трактатов с сеймом была организована конфедерация в местечке Бар на Подолии против этих решений. Началось вооруженное восстание, которое скоро распространилось на Литву, Краков и остальные воеводства.

Русские войска, которым приказали после окончания дела диссидентов вернуться в Россию, вынуждены были перейти к вооруженной борьбе с польскими мятежниками.

«Войска наши бегают по земле и, где только мятежников находят, везде их бьют, но во все концы не могут они по времени поспевать, следовательно же, и должны поневоле оставлять разные места без прикрытия и защиты» ^{64} .

Французская разведка развила бешеную деятельность и в Турции (на этом мы остановимся подробнее ниже).

С одной стороны, французы подготавливали общественное мнение в самой Турции, сея провокационные слухи о том, что Россия готовится к захвату всей Польши, с другой стороны, уверяли турецкое правительство в возможности легкой победы над русскими, ибо Вена-де обеспечивает Турции нейтралитет, фактически предоставляя Турции возможность разделаться с русской опасностью. В такой международной обстановке Барская конфедерация явилась ударом в спину России. Вместо желанного успокоения после принятия сеймом закона о диссидентах и гарантии России наступила полоса восстаний. Ни о каком выводе войск не могло быть и речи. Войска, как уже говорилось, должны были гоняться из конца в конец страны за неуловимыми конфедератами, снабженными деньгами и оружием французской, отчасти австрийской и турецкой разведок. Турки начали требовать от русского посла Обрескова обещания вывести войска из Польши. Обресков отказался выполнить это требование, и в сентябре 1768 года Турция объявила России войну.

Так случилось, что польская проблема оказалась не только не разрешенной, но еще и запутанной настолько, что привела к войне. В декабре 1768 года Репнин был освобожден от должности посла в Варшаве и направился в действующую армию. На его место прибыл князь Волконский, хорошо знакомый с польскими делами.

Русское правительство, опираясь на силу, на мощь русской армии и героизм русского народа, приняло вызов франко-австро-турецкого лагеря. Центр тяжести был перенесен на турецкий театр военных действия. Но вот в отношении Польши программа российских действий осталась прежней.

«Было бы неслыханным делом, если бы я добровольно согласилась покинуть то, что можно у меня отнять только силою оружия. Чем более сознаю я обязанности моего положения, чем более я старалась выполнить их в диссидентском деле, тем более я буду виновата, если я покину его».

Так писала Екатерина. Из этого совершенно ясно следовало, что борьба в Польше будет продолжаться. И действительно, Волконскому было предложено, сохраняя внешние приличия по отношению к польскому правительству, продолжать вести диссидентское дело в прежнем направлении и не допустить поляков к соединению с турками.

Волконский взял такую линию: короля он рассматривал как пешку, которой надо уметь пользоваться, но без которой можно и обойтись. Активной же силой он считал «зубров» – польских вельмож, поэтому предложил создать новую шляхетскую партию, назвав ее «патриотическою». Это были люди, настроенные враждебно по отношению к Чарторижским; такая конфедерация без короля и против короля должна была, по мнению Волконского, объединить элементы, хотя и не особенно преданные, но зато, будучи прельщенные большими деньгами, долженствующие из благодарности к России защищать решения сейма и трактат, которые повисли в воздухе вследствие вооруженного выступления конфедераций. Однако Екатерина воспротивилась детронизации короля, считая, что враги России расценят этот акт как признак ее слабости. Панин в свою очередь решил, что не стоит форсировать события в Польше.

Осторожность и скромность Панина в польском вопросе в тот период объясняется тем, что он еще в то время твердо держался за свою идею Северной системы, а в этой системе Польша играла роль буфера против католическо-мусульманского блока. Польша, неустроенная, политически слабая, опиралась бы на своего гаранта – Россию. Вот что нужно было Панину. Поэтому в письмах Волконскому он часто советовал ему не предвосхищать события, не форсировать их, а допустить процесс естественного политического разложения, не останавливая его. Основную борьбу предлагалось направить против Чарторижских.

Наиболее ценная и влиятельная агентура Волконского (он получил ее за связь от Репнина и Панина) была весьма впечатляющей: примас Подоский, коронный кухмистр Понинский, минский воевода Гюльзен, граф Флемминг, граф Туровский, Браницкий, Мнишек и другие.

Характерно и совсем необычно для работы разведки, что русское правительство сочло необходимым главным агентам написать личные письма с предложением связаться с Волконским и оказывать ему услуги и доверие. Так, Екатерина писала Флеммингу, а Панин – Понинскому, Браницкому, Гюльзену и другим. Все они получали деньги, подарки, должности. Даже женам их Екатерина присылала ценные подарки (табакерки, портреты с бриллиантами). Но вместе с тем никогда не упускала случая указать своим подчиненным и резидентам на все недостатки и упущения в работе с агентурой. Так, Панин предлагал держать примаса в ежовых рукавицах и следить за ним, ибо он связан был не только с русской разведкой, но и с саксонским курфюршеством. Поэтому, в частности, Панин советовал давать ему умеренные «дачи».

С королем у Волконского отношения не налаживались, точнее сказать, были исключительно плохими.

Международная обстановка, несмотря на успешный ход турецкой кампании, складывалась неблагоприятно для России. Этому в немалой степени способствовала катехизисная война в Польше. В связи с этим менялась и политическая тактика русского двора в этой стране.

Если в начале 1769 года Волконскому было приказано вести непримиримую политику в вопросе о диссидентах, то в сентябре 1770 года ему предписали воздействовать на агентуру как среди диссидентов, так и в новой «патриотической» партии, чтобы они пришли к полюбовному соглашению об ограничении прав диссидентов, как то: об отказе от допуска их в сейм; об ограничении допуска в сейм, трибуналы и т.д.

Панин стремился к сохранению рамок приличия и скрытости (секретности) того влияния, которое оказывалось на различные политические группировки в Польше через русскую агентуру в стране:

«Нам для сохранения пред публикой лица нужно то одно, чтобы соглашение в сем случае происходило и совершилось без видимого в оном соучастия нашего и чтоб еще диссиденты не всего и навсегда уже лишены были, ибо инако, совершенным их исключением от законодательства и судебной власти состояние их сделалось бы хуже прежнего… Ваше сиятельство можете из сего сами легко натуральное сделать заключение, что как с одной стороны вам не подобно будет в качестве посла ея имп. в-ва явно мешаться в то любовное соглашение диссидентов с католиками, но оставлять оное наружно собственному своему течению, так с другой тем не меньше способствовать оному для пользы дел искренними и приложенными к месту и к стате тем и другим внушениями, а особливо удержанием под рукою посредства и справедливой меры в требуемых и дозволяемых от диссидентов уступках.

Проницание и прозорливость вашего сиятельства откроют лучше на место ту дорогу, которую вам для сближения сил двух крайностей пестовать надобно будет без компрометирования ни качества вашего в публике, ни главного нашего дела пред легкомысленными польскими головами в скорейшем и совершенном успокоении польских замешательств, которые само по себе из дня в день нужнее становятся» ^{65} .

По существу, эта директива предлагает Волконскому разведывательными методами провести отступление от первоначально намеченного плана, уступить полякам по вопросу о диссидентах, лишь бы добиться успокоения в Польше.

Вопрос этот становится самым актуальным для русской политики в Европе. В ноябре Екатерина пишет Панину записку, в которой излагает свои соображения по проблеме. Она согласна истратить много денег, если бы только знала, что затеваемая Волконским реконфедерация принесет замирение. Она даже готова объявить амнистию всем участникам враждебных конфедераций и намекает, что если поляки согласятся на переговоры, то и она на это будет согласна.

Эта примирительная позиция русского правительства не встретила, однако, отклика у поляков. Все, что произошло позже, надо трактовать в значительной степени не только как результат злой воли или ошибочности политики русского двора, но и непонимания поляками (или их нежелания понять?) международной обстановки на тот момент, а может быть, и как итог совершенно нереалистичного увлечения великодержавными амбициями, планами, связанными с надеждами на поддержку австрийского двора и, не исключено, Франции. Все эти расчеты оказались пагубными для Польши.

Успокоения в стране не наступило. В январе 1771 года вынужден был отбыть из Варшавы русский посол Волконский. Но главное не в этом. Состояние Польши с начала XVIII века стало таковым, что все соседние с нею державы считали своим долгом вмешиваться в ее внутренние дела; Польша перестала быть упорядоченным самостоятельным государством.

Неудивительно поэтому, что немецкоязычные страны из окружения Польши вознамерились воспользоваться ее слабостью для территориальных приобретений за ее счет.

Фридрих II еще в начале 1769 года, видя, что Россия вовлечена из-за Польши в войну, результаты которой трудно было предвидеть, предложил России проект раздела Польши. Он боялся, что в России этот проект встретят возражениями, и поэтому переслал его графу Линару и велел своему послу в Петербурге осторожно преподнести его русским. При этом он предложил не просто разделить Польшу, а «вознаградить» Пруссию и Австрию за помощь, которую эти страны окажут России… в войне с Турцией. Другими словами, Фридрих II закамуфлировал свой проект раздела Польши планом союза трех держав – России, Пруссии и Австрии.

Панин ответил, что не возражает против союза трех держав, но считает, что целью такого союза должно быть изгнание турок из Европы и тогда Австрия получит компенсацию за счет Турции, а России не нужны польские земли. «У России и без того уже столько земли, что трудно с ней справиться; ей нужно только несколько пограничных областей».

Но Фридрих не успокоился. Он одновременно продолжал обрабатывать и Россию и Австрию, пугая одну другой. Осенью того же 1769 года он встретился в городе Нейсе с императором австрийским Иосифом II. Напугав его ростом могущества России, он подготовил его к мысли о необходимости разделить Польшу. Это план стал «альфой и омегой» политики Фридриха.

«Война между Россией и Турцией переменила всю политическую систему Европы: открылось новое поле для деятельности; надобно было не иметь вовсе никакой ловкости или находиться в бессмысленном оцепенении, чтоб не воспользоваться таким выгодным случаем, Я читал прекрасную аллегорию Боярдо: я схватил за волосы представившийся случай и, с помощью переговоров, достиг того, что вознаградил свою монархию за прошлые потери, включивши польскую Пруссию в число моих старинных областей».

Так впоследствии признавался Фридрих, раскрывая свои планы.

Австрию и ее императрицу Марию-Терезию с сыновьями долго упрашивать было не надо. Она сама стремилась разделить Польшу, а еще до раздела захватила в 1770 году 13 районов из комитета Ципса в Польше.

В таких интригах созревал план раздела Польши. Россия находилась между двух огней: с одной стороны, война с Турцией и угроза выступления Австрии вместе с Турцией, а с другой – непрекращающаяся вооруженная борьба в Польше.

Раздел Польши в таких условиях был одним из вариантов разрешения кризиса. России пришлось принять как факт раздел Польши после всех безуспешных попыток разрешить этот кризис другими путями.

Когда Волконскому не удалось потушить пламя восстания, действительный тайный советник Каспар Сальдерн выступил с предложением изменить всю политику по отношению к польскому королю, попробовать вновь опереться на Чарторижских, приласкав всех бывших сторонников этой партии. Екатерина ухватилась за это предложение и, решив еще раз поставить на этого коня, назначила Сальдерна послом в Варшаве, поручив ему приступить к реализации своего плана: борьбу с конфедератами, считал Сальдерн, нужно вести силами самих поляков, и добиваться успеха здесь необходимо разведывательными и агентурными мероприятиями и средствами, но не военными. Он намеревался создать руками агентуры из сторонников Чарторижских армию, которая выступила бы на борьбу с конфедератами, т.е. превратила бы войну против России в чисто междоусобную польскую войну. Ему отпустили на это 100 000 рублей, и Сальдерн приступил к работе.

План и образ действий Сальдерна вызвали разочарование среди кадров русской разведки, завербованных в прежние времена. Так, примас Подоский даже собрался бежать из Варшавы, и Панин был вынужден обратиться к нему с требованием подчиниться Сальдерну. В отношении Радзивилла, бежавшего за границу, были даны указания ни в коем случае не допустить его в Польшу и арестовать в случае появления на границе. Панин даже предложил не допускать никогда восстановления богатства Радзивилла. И – типичный представитель тогдашней дворянско-крепостнической России – канцлер царской короны мотивирует это ни мало ни много… социальными соображениями. Читаем:

«Частное лицо с такими значительными имуществами не годится для республиканского государства, вследствие опасного влияния своего кредита и своих богатств, которое даст ему возможность возбуждать или поддерживать там смуты и раздоры. Таким образом, унижемте и расстройство этого дома в интересах самой Польши и должны входить в состав наших мер касательно ея» ^{66} .

Такие повороты совершают с людьми – а политические деятели тоже люди – история и политика. Безнравственно? Не нам судить, если мы сами…

Результаты деятельности Сальдерна оказались плачевными: он быстро изучил короля и вскорости увидел, что имеет дело с истериком, опереточным героем, который умеет рыдать, кричать с пеной у рта, грозить и унижаться.

Интеллект, здравый смысл, элементарное соображение отсутствуют. Сальдерн так прямо и доносит о нем Панину:

«Сердце короля есть сердце хорошего человека, но голова его, к несчастию, испорчена, увижу – могу ли я ее поправить: трудно излечить радикально мозг, поврежденный постоянными иллюзиями».

Он решил воздействовать на короля испытанным приемом – кнутом и пряником. С одной стороны, Сальдерн, выслушав все его жалобы, приласкал его и заставил «со слезами просить милостыни… Я был сильно тронут, но не обещал ничего», – писал Сальдерн.

И только в день именин короля, когда граф Браницкий явился к нему и долго упрашивал, он отпустил 5000 червонных. С другой стороны, он в беседе с королем заявил, что Екатерина намерена лишить его своего покровительства, если он будет вести себя по-прежнему, и припугнул, что имеет указания бросить его на произвол судьбы, выехав вместе со всем войском в Гродно. Король испугался. И тогда Сальдерн заставил его дать подписку о полном послушании. Вот этот документ:

«Вследствие уверения посла ея величества императрицы Всероссийской в том, что августейшая государыня его намерена поддерживать меня на троне Польском и готова употребить все необходимые средства для успокоения моего государства вследствие изъяснения средств, какия, по словам посла, императрица намерена употребить для достижения этой цели, вследствие обещания, что она будет считать моих друзей своими, если только они будут вести себя как искренние мои приверженцы, и что она будет обращать внимание па представления мои относительно средств успокоить Польшу, вследствие всего этого, я обязуюсь совещаться с ея величеством обо всем и действовать согласно с нею, не награждать, без ея согласия, наших общих друзей, не раздавать вакантных должностей и старосте, в полной уверенности, что ея величество будет поступать со мной дружественно, откровенно и с уважением, на что я вправе рассчитывать после всего сказанного ея послом. 16 мая 1771 г. Станислав-Август Король ^{67} .

«Станислав-Август Король» потребовал от Сальдерна письменного подтверждения, что эта подписка не будет известна никому, кроме императрицы, Панина и Орлова.

Вскоре русский посол убедился, что и подписка не поможет и что, «король есть и останется всю свою жизнь слабым, пустым и глупым человеком». Сальдерн отказался от своего плана, став сторонником применения силы. «Мягкость портит головы в Польше и несовместима с достоинством и превосходством России».

На этом этапе, по существу, закончилась попытка разрешить польский кризис путем прямых сношений между русским правительством и Польшей.

Работа разведок враждебных России стран усиливалась. В апреле 1771 года поступили агентурные данные в Петербург о том, что Франция решила усилить свое проникновение в среду конфедератов. В месяц на это ассигновалось до 6000 червонных.

Во главе корпуса в 40 000 конфедератов поставили французского советника Дюмурье, которому надлежало продолжить формирование новых отрядов, обучать их и направлять. Штаб-квартирой французской резидентуры Дюмурье было селение Эпернеж в Венгрии. Там же были собраны вожди конфедератов, организованы склады оружия, амуниции; оттуда они должны были вторгнуться в Польшу в районе Ландскрона, укрепиться и приступить к избранию нового польского короля (саксонского принца Карла). Из этого сообщения следовало, что французская разведка действует в контакте с австрийской и что австрийская территория является не только убежищем для конфедератов, но и тылом, питающим их.

Панин сделал представление австрийскому послу в Петербурге князю Лобковичу, но последний, как водится, ответил, что, мол, «я не я и лошадь не моя», что ему кажется невероятным, чтобы в Венгрии вербовали и формировали конфедератов, и что Австрия даже не думает о поддержке Карла.

Панин передал эту информацию Сальдерну для сведения на предмет принятия мер предосторожности.

В августе поступили агентурные сведения из окружения прусского короля: французы собираются прислать в Польшу новый отряд офицеров числом 25 человек во главе с генералом Вноменилем. В переговорах герцога Эгильона с представителем конфедератов он якобы заявил, что Франция готова поддержать конфедератов главным образом присылкой в Польшу военных специалистов.

Когда в 1772 году Суворовым был взят Краков, там действительно попали в плен французские офицеры, которых Екатерина повелела отправить в Сибирь, рассматривая их не как пленных, а как преступников.

Не оставался в стороне от этих событий и кардинал Дурини, которого в какой-то момент под каким-то предлогом русская разведка предлагала арестовать. Но в Петербурге решили не трогать его и просили Ватикан напрямую и через сардинский двор убрать Дурини из Варшавы.

В такой обстановке вызревал план раздела Польши. Было бы ошибочным считать, что Россия явилась инициатором этого проекта, хотя такое впечатление и может возникнуть при ознакомлении с планом тогдашнего военного министра Чернышева, предложившего кандидатуру Станислава Понятовского. Ни один российский план не предусматривал ликвидацию Полыни как государственного образования. Подвижки русского двора в сторону раздела объясняются рядом серьезных причин, можно сказать, державного характера.

Во-первых, несмотря на значительные расходы и даже человеческие жертвы, в Польше не сложилась обстановка, позволявшая Петербургу рассматривать этого соседа в качестве союзника. Во-вторых, нависла угроза союза Австрии с Турцией против России. Отсюда озабоченное послание 5 декабря 1771 года Н.И. Панина русскому послу князю Голицыну в Вену, где он прямо указывает на то, что «здравая политика велит заранее готовиться на все возможные случаи», и прямо говорит о своем полном недоверии князю Кауницу и неверии в искренность его политики в отношении России ^{68} . В такой ситуации самым актуальным вопросом стала нейтрализация Австрии даже ценою согласия на предложение Фридриха разделить Польшу.

И наконец, третья – она видится главной в этом ряду – это внутреннее состояние России. Турецкая кампания истощила казну, легла тяжким бременем на крестьянство. Крестьянские восстания, как и движения «заводских крестьян», настоятельно требовали скорейшего прекращения войны. К тому же в 1770 году с театра военных действий занесли чуму, которая понемногу подбиралась к центру России. В декабре 1770 года появились первые чумные больные в Москве. 15 сентября здесь вспыхнуло восстание. Россия была накануне Пугачевского бунта. Н.И. Панин в начале 1772 года подает записку «Секретное мнение» о текущем положении:

«Каково есть настоящее положение дел наших, оное не требует никакого изъяснения, будучи само по себе довольно известно. Война с Портою Оттоманскою свирепствует еще в полном огне. Польша утопает в бедственнейшем междоусобии; дело независимости Крыма и прочих татарских орд не достигло по сю пору совершенства своего; а, напротив того, Венский Двор или, лучше сказать, первенствующий онаго министр князь Кауниц питает в сердце своем величайшую ненависть и явное недоброжелательство к успехам оружия нашего. Искры одной, так сказать, недостает к превращению оных из пассивного умозрения в сущий активитет. Все сии аспекты, сколь они в существе своем ни важны, не могли бы однакож ни частно, один без другого, ни все между собою совокупно столько значить, сколько они ныне начинают значить, по причине внутренняго нашего злоключения, которое распространением своим из Москвы в ближайшие уезды, а оттуда в самые отдаленные, может произвесть совершенную или, по крайней мере, весьма чувствительную остановку в разных государственных оборотах, нуждах и способах. Опасение сие не может быть почтено безвременным, когда уже и теперь многия неудобства ощутительны становятся в самом почти начале зла.

Обращаясь к сей неложной картине, нахожу я, что новыя в ней открывшаяся тени требуют и новых времени и обстоятельствам свойственных средств, а особливо подчинения их всех точным и исправно размеренным правилам, как по состоянию сил и ресурсов наших, так равным образом по количеству и важности опорствующих нам пружин» ^{69} .

«Секретное мнение» только подтверждает, насколько Н.И. Панин был обеспокоен внутренней ситуацией в стране. И пожалуй, только состояние дел внутри государства побудило его принять «свойственные средства».

Среди мер, призванных покончить с войной и усмирить восстания, буквально вздыбливался план раздела Польши. Для Панина – это якорь спасения в его дипломатической игре: сменить Северный союз на «новую систему» – русско-прусско-австрийский союз. В письме к Сальдерну от 11 июня 1771 года Панин пишет:

«В моем письме №4 заметил в. пр-ву, что сообщенное мною вам решение ея имп. вел-ва по польским делам является новою системою, согласно которой вам нужно будет вести нынешния ваши операции по замирению этого королевства; настоящим письмом я точнее объясню, в чем и каким образом ваш образ действий может и должен быть приспособлен к этому.

…Польша, как бы плачевно ни было положение ея дел, значительная держава по своему физическому положению. Несколько частей, которыя будут отделены от нея вследствие округления границ ея соседей, все-таки не помешают ей остаться в положении посредствующей державы, достаточно значительной для того, чтобы служить противовесом при соперничестве великих держав, и я соображался с этим, создавая этим округлением границ новое равновесие интересов и новую систему союза между тремя соседними с нею державами.

Поляки не могут ничего возразить против соглашений, к коим они сами подали повод непоследовательностью своего политического поведения относительно всех их соседей и своими бесконечными несогласиями, а Станислав Понятовский, будучи оставлен на своем престоле и на престоле народа, который всегда сохранит видное положение среди второстепенных держав Европы и который после испытанного им урока станет, быть может, благоразумнее и счастливее, не найдет свое будущее положение худшим, чем нынешнее или прошлое» ^{70} .

Ну что же, тут и горечь неудачи в Польше, и слабое утешение в том, что Польша-де еще достаточно велика, чтобы остаться «посредствующей державой». Но основная мысль послания заключается в том, чтобы новым тройственным союзом обеспечить себе скорейшее окончание войны.

Через два с половиной месяца – 28 августа 1771 года – Панин в переписке с Сальдерном вновь возвращается к этому вопросу и сообщает ему подробности плана осуществления раздела на основании своих переговоров с Пруссией:

«Мы должны отправляться от одного твердого и неизменного пункта – именно, что удастся ли убедить венский двор приступить к нашему соглашению с королем прусским, или же он останется в стороне, или формально воспротивится ему, во всяком случае, решено, что мы тем не менее будем его приводить в исполнение.

…Но как только дела назреют, вы будете об этом исправно и вовремя уведомлены, дабы ваши поступки были согласованы с ними к их успеху… Но главною вашею задачею будет – завербовать известное число лиц, которых мы могли бы пустить в дело, когда наступит к тому время… Если уж платить, то лучше платить ради наших интересов, чем их. Я полагаю, что весь этот огромный расход на конфедерацию, которая займется лишь замирением Польши, должен быть произведен лишь на такую конфедерацию, которая подчинится всем нашим условиям и наших союзников» ^{71} .

Из письма видно, что идея союза с Веной все еще не оставляет Панина.

Одновременно здесь даны ясные указания о том, как должна вести себя дипломатическая разведка. Перед ней поставлены три задачи: во-первых, вербовать новую агентуру. Пользуясь корыстолюбием польских магнатов, их предательскою натурой, Сальдерн должен был набрать новых сторонников расчленения Полыни. Это была главная задача. Во-вторых, надо было направить работу агентуры на «поселение раздоров в умах», т.е. усилить междоусобицу, царившую в Польше. В-третьих, готовиться к тому, чтобы придать разделу «видимость законности»,

Сальдерн строго выполнил предписания Панина, что видно из его благодарственных писем к первому.

В конце 1771 года были дополнительно введены в Польшу русские войска, сотрудничавшие с Сальдерном. Он снабжал их информацией о враждебных России польских помещиках, на имения которых налагалась контрибуция.

В начале 1772 года наконец договорились и с Веной о разделе, а в сентябре 1772 года представители трех держав в Варшаве вручили полякам ноту о разделе.