Текст книги "Завещание барона Врангеля"

Автор книги: Вениамин Кожаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Простите за ночной визит. Оденьтесь… Разговор будет долгим.

Скрестив руки на животе, Прозоров ощутил под пальто дуло пистолета. Мэквилл поставил свечу на тумбочку и молча ушел вглубь квартиры. Прозоров последовал за ним… Когда доктор скрылся в спальне, полковник внимательно осмотрел помещение. Справа, в глухом углу стояли два книжных шкафа. Между ними был узкий проход. Полковник вошел в него и затушил свечу…

Мэквилл вернулся из спальни, держа в руке шестисвечовый канделябр. Поставив его на край большого круглого стола, он с беспокойством поискал глазами полковника.

– Я здесь, – полковник вышел из укрытия. Сняв шляпу, он положил ее возле канделябра. – Вот мы и встретились с вами, господин Мэквилл! – сказал Прозоров то ли с радостью, то ли с насмешкой – Стоило ли гоняться за мной по степям, когда мы могли спокойно побеседовать с глазу на глаз здесь, в Петербурге!

Мэквилл был на удивление спокоен.

– Прошу вас, сударь, садитесь, – он отщипнул от сигары конусовидный конец, прикурил ее от свечи и сел напротив полковника за стол. Небрежно бросив десятипенсовик на столешницу, спросил:

– Как прикажете понимать?

Прозоров усмехнулся.

– Это уж вам лучше знать, доктор. Вы клюнули на приманку, следовательно, Виннер был прав…

– Виннер?! – Мэквилл поморщился, проклиная в душе сбежавшего агента. – Вы пришли шантажировать?

– Упаси Бог! Мы знаем друг о друге столько, что нет нужды транжирить время попусту. Я пришел, чтобы уточнить, кое-какие детали преступления, совершенного в Таганроге. Сущие пустяки! – великодушно пообещал Прозоров и улыбнулся с нагловатостью победителя.

Мэквилл понял: отрицать глупо. Важно другое: сохранить в тайне то, что еще неизвестно полковнику.

– Вы знаете мое положение при дворе… Я близок к царским особам и мог ли я не слышать того, что при мне говорят! Слуги не вольны выбирать господ.

– Бросьте, Мэквилл! Вы не столько слушали, сколько подслушивали и провоцировали на откровения. Не исключено, что в этих целях вы пользовались гипнозом. Не правда ли интересно?.. Императрица думает, будто решает сама, в то время как исполняет чужую волю.

Мэквилл занервничал.

– Зачем вы пришли? – спросил он, вперив в полковника туповато-тяжелый взгляд и проклиная в душе тот день, когда принял предложение Уилсона заменить его в России.

– Я же сказал: кое-что уточнить… Но если вы так спешите, могу пойти вам навстречу. Боюсь, однако, вы пожалеете, что наш светский разговор приобрел черты делового! Итак, начнем с того момента, когда вы спешно возвратились из Таганрога в Петербург… Это было в середине ноября, верно? Император уже болел… Его отравили! К сожалению, исполнителя гнусного преступления не воскресить: повар отправился к праотцам. Но Виннер…

– При чем тут Виннер? – возмутился Мэквилл.

Прозоров улыбнулся.

– Неужели вы полагаете, что ваш подопечный упорхнул этаким ангелом, не оставив после себя и следа? Сэр Уилсон просчитался, назначив вас своим полномочным агентом. Что касается Виннера, то он отбыл на родину лишь после того, как ответил исчерпывающе на все мои вопросы. В том числе и о коварном яде… Это ваших рук дело?

– Неправда! – энергично возразил доктор.

– Хорошо. Если не вы, то кто?

– Не знаю…

– Пусть так, вы избрали не лучший путь к защите. Продолжим экскурсию в прошлое… Мы остановились на том, что вы прибыли в столицу и прямо с дороги направились в покои императрицы. Не знаю, как именно проходила ваша встреча, но в конце концов Мария Федоровна согласилась на подмену сосуда.

– Это не моя идея! – запротестовал Мэквилл.

– Допустим. Будем считать, что императрица, терзаемая самыми худшими предчувствиями, сама задумала скрыть следы отравления. Какое сердце способно дважды пережить одну и ту же трагедию! Но ведь вы знали истину и рассчитывали на то же самое… Может быть, повторяю, внушили… Ее величество таким образом спасала честь семьи, а вы – заметали следы преступления. Вы большой хитрец, доктор! В течение всей процедуры анатомирования вы не покидали дворца. Так говорили мне все, кто стоял на страже в доме градоначальника. Вы провели стражу, потому что знали один ход. Из залы вы проникли в кабинет градоначальника, из него – в спальню генеральши, а уже оттуда в сад… Остальное совсем просто!

Мэквилл был сражен. Вся его злость обрушилась на Виннера, который благополучно попивал теперь кофе в Лондоне. Надо было покончить с ним еще в Крыму!

– Не хотите ли дополнить картину преступления? – Прозоров бил, что называется, наотмашь – Нет? Тогда позвольте мне продолжить… Наверное, я упущу кое-что по незнанию, да уж не обессудьте: свидетелей почти не осталось. Итак, то ли вы уговорили императрицу подменить кубок, то ли она сама додумалась до такого, однако следствием этого стала замена органов императора на «потроха» несчастного казака, умершего от лихорадки, подхваченной им в Персии. Докторов в Таганроге хватало, но почему-то именно вам – «посчастливилось» произвести вскрытие этого человека. Анцимирисов раскрыл подлог, но вы или кто-то по вашему поручению убили лекаря, коему есаул приносил на исследование оба кубка… Вам повезло, ибо есаул не рискнул оставить оба сосуда на попечение лекаря. А теперь признайтесь, куда вы дели оставленные под его присмотр истинные органы Александра?

– Я уничтожил их… – с ненавистью в голосе признался Мэквилл.

– Надеюсь, не псам, как это принято у варваров?

– Отстаньте! – огрызнулся доктор, потеряв самообладание.

– Так я и думал. Как это в вас, джентльменах, уживается высокая образованность и лощеные манеры с поступками самого низменного свойства?!

Мэквилл засуетился. Прозоров поймал его взгляд, направленный на стоявшие в простенке большие часы. Полковник встал из-за стола и подошел к ним. Часы не шли. Алексей Дмитриевич взялся рукой за стрелку и двинул ее вправо. На цифре «6» что-то внутри часов стукнуло, дрогнула дверка передней панели, приоткрылась. Прозоров потянул ее на себя. Часы искусно маскировали нишу в стене, которая вела, очевидно, на задний двор.

– Вот как! Вы предусмотрели и это… Поздно, доктор! У вас нет ни малейшей возможности ускользнуть.

Мэквилл кинулся к окну, рванул штору и увидел возле своего дома карету и стоящего рядом с ней Годефруа.

– У вас нет и шанса, – повторил Прозоров.

Мэквилл понял, что окончательно проиграл.

– Что еще надобно, вам? – спросил он безнадежным тоном.

– Я мог бы на этом закончить, но ведь у вас есть дети… Стоит ли брать на душу чужой грех и тем окончательно пятнать себя в их глазах! Я готов поверить, что не вы затевали убийство императора. Но кто?

…Час спустя Прозоров вышел из дому и сел в карету. Годефруа хотел было удовлетворить свое любопытство, но в этот момент откуда-то сверху раздался выстрел.

– Господин полковник, это там!.. – поручик высунулся из окна кареты и показал на окна квартиры, из которой только что вышел Прозоров.

– Стреляют? – без всякого удивления переспросил полковник. – По-моему, вам это просто послышалось. Прикажите кучеру трогать. К заутрени мы должны быть в Селе!..

Царское Село, 1 октября 1827 г.

Не доезжая полуверсты до царского дворца, Прозоров остановил карету. Прежде чем выйти из нее, он вручил Годефруа письмо.

– Сударь, вы были мне добрым телохранителем и другом, так исполните мою последнюю просьбу. Скоро я буду у императрицы. Ее величество крута нравом, судьба моя непредсказуема. В случае моего ареста сегодня или в последующем под любым предлогом езжайте в Москву! Отдадите письмо митрополиту Филарету. Возможно, мы больше не встретимся. Прощайте! – Полковник обнял поручика и быстро, не оглядываясь, пошел в сторону дворца.

Камердинер ее величества принял от Прозорова записку. В ней было всего несколько слов. Не прошло и четверти часа, как полковника попросили проследовать в Зубовский флигель. Вид у Алексея Дмитриевича был не из лучших: платье помято, лицо осунулось от бессонной ночи. Увидев императрицу, он забыл о субординации:

– Ваше величество, не совершайте опрометчивого поступка!

– В чем дело, полковник?!

– Нападение наших кораблей на турецкую эскадру неизбежно. Операция секретная! От ее исхода зависят судьбы Валахии, Сербии, Молдавии… Греки будут вот-вот свободны.

– При чем здесь я? – Мария Федоровна весьма искусно выразила недоумение.

– Ваше величество, я – солдат и обязан докладывать государю… Но ситуация слишком щекотливая. Затронута ваша честь!

Сердце императрицы екнуло. Неужели вчерашний сон сбывается? Судя по всему, полковник настроен решительно.

– Вы говорите загадками… и эта ваша записка… Почему вы не уведомили меня заранее?

– Ваше величество, у меня нет времени. Вообразите, что Мэквилл открылся – и тогда вам все станет ясно.

Императрица прикусила губу. Она была суеверна и поэтому посетовала на себя за то, что одела сегодня платье, в котором последний раз принимала Мэквилла. Как ни трудно было ее положение, она не собиралась сдаваться.

– Вы, полковник, из тех, кто поверил бредням сумасшедшего!

– Ваше величество, вы недооцениваете меня. Но, поверьте, я пришел к вам как друг!

Императрица вспыхнула:

– Здесь только и говорят, что о дружбе… Еще никто не приходил, чтобы заявить о войне. Кстати, вы верите в дружбу королей? – спросила она с чисто женской непосредственностью.

Прозоров смутился.

– Ваше величество, вы ставите меня в затруднительное положение. Я думаю, короли такие же люди…

– Нет, нет, полковник! Власть воспитала в нас особые качества. Мы слабы. Да, полковник, беззащитны, как дети. Все, что нас окружает – это суть оболочка, внутри которой хрупкий «плод». Он подвержен интригам, злобе, зависти, предательству. Подумайте: зачем было есаулу писать донос? Он шантажировал… И теперь вы приходите ко мне с тем же?!

– Ошибаетесь, ваше величество! Я расследовал таганрогскую трагедию по приказу императора и хочу доложить вам об этом прежде, чем встречусь с его величеством… Государь не ошибся в своем предчувствии: Александр Павлович был убит. Убит по приказу сэра Уилсона!

– Этого не могло быть! Вы чудовищно лжете… – на этот раз гнев императрицы был всамделишный.

Прозоров подал Марии Федоровне письмо, которое Мэквилл намеревался передать Уилсону через Виннера. Руки императрицы тряслись. Подслеповатыми глазами она уставилась в бумагу. По мере чтения лицо ее искажала гримаса ненависти, сопряженная с отчаянием. Прозоров отвернулся, щадя ее самолюбие. Дождавшись, когда императрица закончила читать, он сказал:

– Ваше величество, оставьте это письмо у себя.

– Вы… вы не собираетесь показывать его императору? – с недоверием и нескрываемой радостью спросила Мария Федоровна.

– Нет. Его величество может истолковать письмо превратно, и тогда мне трудно было бы сохранить в тайне некоторые обстоятельства вашей частной жизни: Ваше величество, я не пуританин и способен понять женское сердце. Но поймет ли его государь?!

Мария Федоровна все еще сомневалась. Похоже, полковник порядочный человек. Тогда зачем он домогался у ней свидания? Не проще ли было уничтожить письмо!

– Вы пришли неспроста? – императрица решила, что полковник ждет награды. Она была готова отплатить услугой за услугу.

– Да, ваше величество. Я знаю, Мэквилл принуждал вас вмешаться в турецкие события… Не делайте это!

– Вы преувеличиваете мое влияние на императора.

– Ваше величество, не умаляйте своих достоинств. Ваша роль в противостоянии Наполеону известна…

– И что же, вы осуждаете меня? – Мария Федоровна вдруг почувствовала себя прежней властолюбивой матерью, исподтишка направлявшей Александра на «путь истины».

– Совсем напротив, ваше величество. Планы Бонапарта были более чем прозрачны. Женись он на одной из ваших дочерей – Россия была бы повязана с ним политическим браком. – И тогда вся Европа легла бы к ногам корсиканца. Вы сделали правильный выбор. Что для Бонапарта женщина, когда он не ставил ни в грош все человечество!

– А вы, полковник, философ! – Мария Федоровна едва улыбнулась, но тут же опять помрачнела – Это письмо… оно лишь бумага… Мэквилл – он, наверное, поспешил удрать из России?

– Доктор мертв, ваше величество.

– Вы пошли на убийство?

– Нет, ваше величество, он покончил с собой. Но вы ошибаетесь, думая, что Мэквилл – «альфа и омега» ваших несчастий. Вы с ним равно стали жертвой интригана. Его имя – Фрэнсис Уилсон!

– Замолчите! Прошу вас, полковник…

Императрица ушла в дальний угол комнаты, и оттуда до слуха Прозорова донеслись звуки рыданий.

Припадок длился недолго. Императрица, махнув рукой, позвала полковника к себе.

– Благодарю вас… – ее глаза были сухи, хотя всего лишь минуту назад Прозоров слышал неподдельный плач. – Вы спасли мою честь и честь России. Видит Бог, мне осталось недолго… Умоляю, не измените вашего намерения: не открывайте императору… вы понимаете, о чем я говорю…

Тон императрицы был просительным, но глаза… Прозорову не пришлось долго вспоминать, где он видел еще такой взгляд. Это было в октябре прошлого года, когда Николай напутствовал его на расследование таганрогской трагедии.

– Храни вас Бог! – сказала Мария Федоровна на прощание, продолжая сжимать в руках письмо Мэквилла.

Покидая царские покои, Прозоров мысленно посетовал: «Боюсь, одним «Богом» тут не обойдется. Беда для подданных, когда их начинают опекать сильные мира сего!»

Санкт-Петербург, 22 октября 1828 г.

Год тому назад Прозоров доложил Николаю об окончании своей миссии. В рапорте, составленном им в единственном экземпляре, он сообщал, что Александр I умер насильственной смертью, причины которой едва ли можно будет когда-нибудь установить ввиду того, что поиски злоумышленников были начаты слишком поздно. Что касается показаний есаула, то они остаются на совести этого человека, признанного, как известно, докторами умственно больным.

Николай в то время был занят войной и поэтому отнесся к сообщению полковника с прохладцей. Единственно, что он сделал тотчас, – это уничтожил рапорт, предоставив Истории самой разобраться в тайных лабиринтах царской власти.

Несмотря на победу, одержанную коалицией России, Англии и Франции в Наваринской битве, война с султаном не завершилась. Напротив, она усилилась. Прошло уже полгода с той поры, когда русская армия форсировала Дунай и вошла в соприкосновение с войсками Турции, а о победе над ней оставалось только мечтать.

Николай был недоволен, Витгенштейн едва овладел Варной, а Шумлу и Силистрию пришлось отдать туркам, сняв осаду. Император подумывал о смене командующего…

Мария Федоровна умерла три недели назад. Среди ее посмертных бумаг Николай обнаружил злополучное письмо Мэквилла… В свое время император не придал значения самоубийству доктора, но теперь, найдя это письмо, заново оценил участие матери в медицинском обследовании есаула. Подозрения самого разного толка гнездились в уме Николая. В конце концов все они замкнулись на полковнике Прозорове. Этот офицер либо бездарен, либо знает слишком много и скрывает…

Прошло полчаса с момента назначенной встречи, а император все не появлялся. С утра Николаю вздумалось пройтись по запасникам Эрмитажа, где в беспорядке валялись скульптуры и картины многих известных мастеров кисти и резца. Императора сопровождал придворный живописец Гаккель. Для него такие «экскурсии» являлись сущей пыткой, ибо солдафонский характер монарха определял и его отношение к искусству. Нелюбимых им живописцев он запросто отправлял на аукционы, где такие светила, как Ланфранко, Мумирон или Ван дер Меер, продавались порой за полтора рубля за холст…

Мрачные мысли Гаккеля были прерваны возгласом Николая:

– Что это?! – Император показывал рукой на беломраморную скульптуру философа. Мыслитель насмешливо смотрел на черные ботфорты самодержца.

– Я спрашиваю: что это? – повторил император.

Гаккель вздрогнул от нехорошего предчувствия.

– Вольтер, ваше величество…

Николай коснулся белой перчаткой лика великого сына Франции.

– Это отличнейшая скульптура! – с жаром произнес Гаккель, и ноги его начали наливаться свинцом – Работа Гудона. Этого мастера, ваше величество, почитают не только в Европе. Он получает заказы даже из Америки! От Президента Вашингтона, например. Великий мастер!

– Не убеждай меня в его величии! Он был заодно с якобинцами. Отчего столь яростно защищаешь?.. Неровен час, у тебя здесь припрятаны портреты Дидро или Руссо? Самого Робеспьера!

– Но, ваше величество…

– Истребить эту обезьяну! – Николай ткнул пальцем в грудь Вольтера. Он отпустил художника и подозвал следовавшего за ним флигель-адъютанта…

Прозоров потерял было всякое терпение дождаться императора, когда дежурный генерал пригласил его следовать за ним.

Николай стоял у огромного полотна неизвестного художника, изобразившего Юдифь, поправшую ногой отрубленную ею голову библейского полководца Олоферна.

– Терпеть не могу фламандцев! – сказал Николай подошедшему к нему полковнику. – Каково твое мнение на сей счет? – Император с интересом ожидал ответа полковника, как будто от этого зависел дальнейший ход их встречи.

– Осмелюсь заметить, ваше величество, это – не «фламандия».

Николай поморщился.

– И ты туда же!.. Но я точно знаю, что это писано фламандцем! Все будто сговорились против… Догадываешься ли ты, Алексей Дмитриевич, зачем приглашен во дворец? Вряд ли. Видишь ли, матушка, по рассеянности, забыла уничтожить одно письмо… – С этими словами Николай вынул из-за пазухи и помахал в воздухе неотправленным посланием Мэквилла к сэру Уилсону. – Итак, говори всю правду!

Прозоров слушал Николая и про себя проклинал императрицу за преступную беспечность. Что было делать? Неужели рассказать Николаю о том, чему дал зарок на всю жизнь? А может быть, покривить душой и свалить на покойника чужие грехи? Мэквиллу оттого хуже не будет, решил Прозоров.

Николай выслушал его с недоверием.

– Стало быть, подлец-доктор и осуществил заговор?

– Да, ваше величество, – еще раз солгал полковник.

– Врешь! – в голосе императора не было злости. Скорее, он походил на удава, знающего, что его жертве некуда деться. – Не понимаю: зачем? Верно, что Мэквилл адресовался Уилсону, но из сего послания вовсе не следует, чтобы он был вдохновителем и исполнителем злодейства одновременно! Не та фигура! Зачем, спрашиваю, все валишь на одного негодяя? Если тайна касается меня, то грешно умалчивать… Если нет, тем паче.

Прозоров услышал в словах императора подвох. Теперь он знал наверняка: Николай не ведал самой главной тайны Марии Федоровны.

– Ваше величество, доктор наказал себя… Надо ли было причинять ее величеству новые страдания? Ее состояние в то время вызывало опасения…

Николай не нашелся что-нибудь возразить. Его следующий вопрос прозвучал вполне миролюбиво:

– Известна ли тебе, полковник, тайна престолонаследия?

– Да, ваше величество.

– И что же?..

– Ваше величество хочет знать: был ли этот шаг Александра Павловича поводом к убийству?

– Пожалуй…

– Я допускаю это, ваше величество.

– Ясно: кто-то надоумил брата составить Манифест? – Николай вперил в Прозорова недоверчивый взгляд. – Может быть, Мэквилл напомнил матушке страшную мартовскую ночь и подсказал подменить сосуд? Не повторилась ли история с Витвортом? – Николай имел в виду английского посла начала века в России, сыгравшего не последнюю роль в убийстве Павла I. – Я вполне допускаю, что Каннинг благословил заговор.

– Ваше величество, с мертвых спросу нет, – заметил Прозоров.

– С кого прикажешь взыскать? Уж не с есаула ли? Я держал его до последнего дня в ростовской тюрьме, полагая как безумца отпустить на свободу. А теперь вижу, что нет в этом деле всей правды. Коли так, то сей казак останется заложником твоего упрямства! К тому же он до сих пор не раскаялся. Пускай охолонится в Сибири… Что касается тебя, полковник, то в службе, я считаю, оставаться более ты не должен. Езжай-ка в деревню, на покой! До соответствующего приказа ступай на гауптвахту…

Кременчуг, 14–15 октября 1850 г.

Только что Россия подавила венгерское национальное восстание, до смерти напугавшее австрийского императора Франца Иосифа. Во главе русской экспедиционной армии стоял генерал Остен-Сакен, отлично зарекомендовавший себя в боях с персами еще в 1826–1827 годах. Он же в тридцать первом усмирял поляков.

Судьба благоволила Остен-Сакену. Он не получил за всю кампанию ни единой раны и возвратился в Россию в звании генерал-лейтенанта. Сакен не без оснований полагал, что впереди его ждут новые щедроты монарха, возлагая в этом смысле надежды на прибытие Николая в Кременчуг по пути на юг…

Отдыхая после обеденной трапезы, Сакен услаждал свой слух щебетаньем канареек и вспоминал, попыхивая трубкой, о недавних событиях в Венгрии. Его размышления были прерваны сообщением дворецкого.

– Неужто?! – в радостном изумлении Сакен вскочил с кресла. – Так проси ее тотчас! – Покряхтывая, генерал надел поверх сорочки халат и вышел в залу. Там, в крестьянском полушубке, подвязанном крест-накрест пуховым платком, стояла девушка…

– Вот ты какая!.. – произнес Сакен, обходя девицу вокруг, как некую диковину. – Пойдем, голубушка, побалакаем… – он радушно пригласил гостью к себе в кабинет. – Стало быть, ты – воспитанница Федора Кузьмича?! Святой человек твой старец. Сам император не единожды интересовался его подвигами.

Мистик от рождения, Остен-Сакен легко верил в чудеса и столь же благоговейно относился к юродивым и прокаженным, коими от века полна была Россия. Имя сибирского старца, появившегося четверть века тому назад в Пермской губернии, а затем сосланного в окраины Томска за укрывательство своей настоящей фамилии, год от года становилось все знаменитей. Оттого-то генерал и воспринял приезд в Кременчуг посланца старца как дар божий.

– Ну-с, рассказывай…

Девица вынула из котомки конверты, завернутые в тряпицу.

– Старче приказывали передать это вашему превосходительству, – пояснила она.

На одном из конвертов была надпись: «Его Императорскому Высочеству Александру Николаевичу». Сакен отложил конверт в сторону. Другой надорвал и вынул оттуда письмо… Часть его была написана по-русски, часть – какими-то «иероглифами». Генерал начал читать: «Ваше превосходительство, настоящим к вам обращается раб божий Федор Кузьмич, о коем вы, наверное, достаточно наслышаны. Превеликим открытием будет для вас узнать, что некогда мы встречались. Помните ли вы бои у Бородина? Багратионовы флеши, взятые французом… обход вражеской кавалерии батареи Раевского с флангов… Вы были рядом с генералом Лихачевым, павшим от укола штыка…» Сакен дошел до середины письма, где русский текст заканчивался: «Прочее, ваше превосходительство, вы прочтете при помощи ключа. Подобрать его будет легко, коли вспомните, как я учил вас шифровать тавро».

Всем своим мощным телом Сакен откинулся на спинку кресла. Так вот оно что!.. Выходит, этот старец и есть тот самый казак, что спас ему жизнь у Бородина, когда заслонил его своей грудью от пули гвардейского улана?!

Усадив девицу напротив себя, Сакен попросил:

– А ну-ка, голубушка, расскажи мне во всех подробностях о Федоре Кузьмиче!

Девица живописала о святости старца, его популярности среди сибирских обывателей; о том, как в течение восьми лет Федор Кузьмич воспитывал ее, сделав покорной восприемницей всех его заповедей. Сакен слушал и в процессе рассказа не раз вытирал набегавшую слезу:

– Из доброго родника пьешь, – подытожил он свои впечатления. – Послушай, красавица, что скажу! Есть у меня на примете один майор. Холост и привередлив по женской части, но на тебе, думается, гордыня его падет. Днями отправлю тебя в Киев… Вернешься в Сибирь майоршей! С умом ежели жить, то быстро в гору пойдешь. А теперь – ступай с богом! Завтра императора встречать будем.

Проводив гостью, Сакен поспешил в кабинет, где достал заветную ореховую шкатулку. В ней он хранил ценные бумаги и дневник, начатый им в двадцать втором году. Порывшись среди документов, Сакен нашел клочок застаревшей бумаги, на которой без малого сорок лет назад он записал ключ к «иероглифам»… Ими по старому казачьему обычаю клеймили на Кубани скот.

Сакен склонился над письмом старца. Оно состояло из букв старославянского алфавита, расположившихся в строке в виде нескольких ромбовидных фигур. Положив поверх письма шифр, генерал начал читать…

Час спустя Сакен пришел к выводу, что является обладателем наиважнейшей государственной тайны. Сведения старца были очень правдоподобны. В обмен на откровенность старец просил Сакена всеми возможными путями передать цесаревичу конверт.

Сакена так и подмывало отобразить сенсацию последнего дня в дневнике. И все-таки он поостерегся доверить бумаге столь крамольные сведения. Он хотел уничтожить и письмо старца, но потом передумал и положил его до поры в ореховую шкатулку. В то же время генерал кинул в печь бумагу с шифром.

На следующий день, по прибытии императорского кортежа в Кременчуг, Остен-Сакен стал изыскивать способ передать цесаревичу секретное послание сибирского старца. Принимая высоких гостей вечером у себя дома, Сакен улучил момент, когда Александр Николаевич остался один, подхватил его под руку и повел через анфиладу комнат в кабинет для игры в карты.

– Ваше высочество, верно ли говорят, что вы азартный игрок? – Сакен начал разговор с далеко не юным наследником престола издалека.

– Коли судачат, стало быть, не зря, – обронил Александр и замедлил шаг. – Уж не пари ли хотите держать, генерал? – спросил он свысока, как игрок, знающий себе цену.

– Неплохая мысль, ваше высочество. В случае проигрыша готов пожертвовать отличнейший персидский кинжал!

– Да, слышал: ваши трофеи способны украсить Оружейную палату. Ну, а коли выпадет проиграть мне?

– О, ваше высочество, в таком случае я хотел бы рассчитывать на самую малость… Ваша милость к изгоям известна. Речь идет о несчастном, оказавшемся волею случая в Сибири. Я обязан этому человеку жизнью!

Цесаревич размышлял недолго:

– Что ж, я готов… С одним условием, генерал. Не будем испытывать судьбу. Вы настолько соблазнили меня обещанным оружием, что боюсь рисковать. Ведь и вам это, пожалуй, ни к чему! Так совершим обмен полюбовно, без лишних церемоний!

В это время появился император. Сакен гостеприимным жестом уступил ему дорогу, приглашая занять почетное место за карточным столом.

Прошение бывшего казачьего есаула о помиловании Александр Николаевич удосужился прочесть лишь через две недели после разговора с Сакеном. Мотивировка этого послания цесаревичу не понравилась: он не увидел в нем настоящего покаяния. И все же наследник престола решил, что трон не рухнет, если семидесятилетний казак вернется в свой курень. А посему в левом верхнем углу прошения он начертал: «Военному министру! Податель сего достоин снисхождения уже потому, что слаб рассудком. Александр».

Санкт-Петербург, 16 ноября 1850 г.

Новый случай вмешался в судьбу Анцимирисова, которому надоела личина – «святого старца», хоть и знаменитого по-своему, но обреченного до конца жизни скрывать свое настоящее имя. Виновником этого явился адъютант цесаревича Александра Адлерберг, сопровождавший своего патрона в путешествии по Кавказу.

Возвратившись в Петербург, Адлерберг должен был передать письмо Анцимирисова с резолюцией цесаревича военному министру Чернышеву. На беду опального есаула, министра в столице не было, а посему важный для его судьбы документ оказался в руках заместителя военного министра князя Василия Долгорукова. Этот генерал стремительно продвигался – по службе и был одним из самых доверенных людей Николая.

Император умел ценить верных присяге подданных. 14 декабря 1825 года, перед тем как выйти из дворца, Николай остановился возле лейб-гвардии корнета, исполнявшего караульную службу. Холодея сердцем в преддверии недобрых событий, Николай спросил его:

– Можно ли на тебя положиться, корнет?

Вытянувшись во фрунт, тот молниеносно ответил:

– Я из рода Долгоруких, ваше величество!

Теперь у князя появилась возможность еще раз доказать императору свою преданность престолу. Долгоруков, минуя военного министра, решил доложить Николаю о прошении Анцимирисова.

Выслушав генерал-адъютанта, Николай не без труда оживил в памяти события четвертьвековой давности. Отправив есаула в Сибирь, он, помнится, не обрел желанного покоя. Записка придворного лекаря Мэквилла породила в нем ощущение страшной тайны, обладателями которой была мать-императрица и ее бывший личный врач Фрэнсис Уилсон. После неудавшейся попытки выведать у полковника Прозорова всю правду Николаю начали сниться жуткие сны. Его навещали пятеро повешенных… Они были в белых саванах с лавровыми венками в руках. Каждый из них надевал Николаю свой венок, который тут же превращался в змееподобную тварь…

И вот – есаул! Император полагал, что несчастный давно умер. Как ни противно было возвращаться к прошлому, Николай не мог оставить это дело без внимания.

– По-твоему, Василий Андреевич, цесаревич поспешил? – Внешне Николай выглядел совершенно спокойным.

Долгоруков не догадывался о душевных муках императора. Он вел свою игру.

– Ваше величество, эта история давняя… Александр Николаевич были тогда ребенком. Могут ли они судить о былых прегрешениях есаула?

«Так-то оно так, – думал Николай, – но гоже ли собственной рукой подрывать авторитет наследника! Хотя…»

– Ты прав! Есаул хитер. И труслив! Затеял тяжбу в обход меня… Однако в «прошении» нет и намека на раскаяние. И потом, что это за земля, коею будто бы брат жаловал его «за заслуги»? Чепуха!

Николай подзавел себя настолько, что мог перейти к главному и весьма деликатному вопросу:

– Скажи, Василий Андреевич, каким образом письмо Анцимирисова попало к Саше? – Николай понимал, что сим вопросом ставит Долгорукова в щекотливое положение: задним числом как бы благословляет на фискальство за собственным сыном. Но он знал, с кем имеет дело. Не зря, незадолго перед своей кончиной, он будет рекомендовать Долгорукова в преемники Орлову на посту начальника III отделения. Однако император недооценил своего визави. У Долгорукова не было сомнений относительно того, стоит ли показывать монарху полную меру своей полицейской предприимчивости.

– Ваше величество, прошение было передано цесаревичу генералом Остен-Сакеном в Кременчуге.

– Однако! – вырвалось у Николая противу его воли. Он вспомнил было забытое членство Остен-Сакена в Библейском обществе. Император давно считал оное прибежищем смутьянов. Боже, что подумают потомки! Кто скажет им правду о смерти брата? Не нарекут ли они наследника, занявшего престол «по Манифесту», братоубийцей? К тому есть причины: слухи… Якобы Александра заставили подписать-Манифест заранее, «на случай».

Николай нервно тряхнул головой.

– Верно, князь, безумцы много опасней, чем те, кто действует по уму, хоть и во зло. Не будем утруждать министра сим делом. Разберись с ним сам. Запроси-ка по секрету начальство Тобольского приказа о ссыльных, почему прошение Анцимирисова оказалось в Кременчуге. И что бы ни открылось, доложишь мне немедленно!