Текст книги "Завещание барона Врангеля"

Автор книги: Вениамин Кожаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Но почему не обнародовали? Сей документ – важнейший для России!

Филарет опять нахмурил брови. Перебрав половину четок, он ответил:

– Вы хотите знать больше, чем знаю я сам. Поговаривали, что обер-прокурор Синода Голицын посетовал императору на неудобство оставлять Манифест без оглашения… Государь будто бы ответил: «Положимся в этом на Бога. Он устроит все лучше нас, смертных».

– Ваше преосвященство! Знал ли о Манифесте нынешний император? Если нет, почему?

– В тайну Манифеста были посвящены Аракчеев, Голицын, великие князья Михаил и Константин и я. Разумеется, и мать-императрица. Вы знаете, дети Константина были лишены права наследовать трон. Окажись он царем, будущее России было бы трудно предугадать…

– Ваше преосвященство, Александр Павлович «раздумывал» полтора года. За это время могло случиться всякое и вполне неожиданно. Но император умер не до Манифеста, а после его написания, – голос Прозорова дрогнул. Полковник испугался собственных слов.

Филарет проницательно посмотрел в глаза собеседнику и не спеша возвратил документы в ларец.

– Плох тот император, что в суете каждодневной не думает о вечном. У покойного была тонкая душа. Сдается мне, царь предчувствовал свой роковой час… За шесть лет до печальных событий император имел конфиденциальный разговор с Константином. По-моему, это было на пути из Варшавы в Петербург. Александр Павлович тогда признался, что хочет отречься от престола. Слышал я, будто император говорил о том же с Николаем Павловичем… Да, это было в 1819 году.

– Вы слышали это лично от императора? – Прозоров забыл о чинопочитании.

– Нет, то были слова императрицы.

– Марии Федоровны?! – изумился Прозоров.

– Да. Братья часто общались через мать. От нее почти ничего не скрывалось.

– Ваше преосвященство, простите за дерзость… Не мать ли государыня подала мысль о составления Манифеста?

Филарет сомкнул веки и прошептал молитву.

– Не пытайте из меня больше того, что я знаю.

Санкт-Петербург, 3 января 1827 г.

Конфронтация между Турцией и Египтом с одной стороны и Грецией и Россией с другой не ослабевала, несмотря на подписанные ранее Англией и Россией соглашения, ограждающие греков от посягательств турецкого султана.

В этой дипломатической круговерти вопросы глобальные смешались с частными судьбами, и личные антипатии великих мира сего фатальным образом влияли на дела государственные.

Николаем владели сомнения. Причиной их был доклад министра иностранных дел графа Нессельроде… К нему поступило прошение от Димитриоса Ипсиланти, младшего брата героя Отечественной войны, генерал-майора и бывшего адъютанта Александра I Александра Ипсиланти. В 1820 году Александр Ипсиланти уехал из России в Грецию и там возглавил тайную националистическую организацию «Феликс Гетерия», которая ставила своей целью освободить Грецию от турецкого владычества. Весной 1821 года Александр Ипсиланти поднял в Молдавии восстание против султана, но был разбит и бежал в Австрию, где местные власти, симпатизирующие туркам, арестовали его и посадили в тюрьму.

Николаю было жаль генерала, но гордыня… Пока что он не мог унизиться до того, чтобы ходатайствовать перед Меттернихом об облегчении положения пленника, ибо презирал австрийского канцлера за беспринципность. И все-таки вопрос этот надо было решать.

Приход Дибича отвлек императора от этих мыслей. Предстоял разговор об окончательной судьбе Анцимирисова. Привыкший рубить с плеча, начальник Главного штаба не изменил себе и на этот раз:

– Ваше величество, докладывать о сей персоне для меня противно! Одно упоминание его имени губительно действует на мое пищеварение. Давеча, через одного из генерал-адъютантов, я уже имел честь докладывать вам, что есаул бежал из Екатеринодара. Он пойман и примерно наказан…

Дибич не уточнил меру наказания, ибо император и без того знал, что такое «примерно».

После мрачных раздумий предшествующего часа известие Дибича император воспринял скорее с любопытством, чем с негодованием.

– Бежал? Куда? – Николай подошел к настенной карте Российской империи и скользнул рассеянным взглядом по бескрайним ее пространствам.

– Ваше величество, судя по всему, негодяй намеревался бежать к туркам.

– К султану?! – удивился Николай и вдруг захохотал. – Нет, генерал, это уже слишком… Желая потрафить моему настроению, ненависти к султану, ты превзошел самого себя. Ну, скажи на милость, зачем есаулу к туркам, коли в станице у него жена и четверо малых детей? Не ври! Я наперед тебя знаю, что он скрывался в слободе Минской, покуда там не был найден графом Строгановым. Экий странный тип! – воскликнул Николай совсем не зло. – Снится мне по ночам какая-то чертовщина… Кстати, простила ли тебе матушка умолчание о последних днях Саши? Разве ты знал нечто, что заставило тебя беречь ее нервы?

Николай был почти весел. Но Дибича не обманула эта напускная веселость. В словах императора он усмотрел затаенный подвох.

– Никоим образом, ваше величество! Если о чем я и умолчал, то не умышленно.

Николай верил и не верил генералу. События прошлого ноября в Таганроге навязчиво не давали ему покоя. Причиной тому были его сомнения в истинности смерти брата. Конечно, убеждал он себя, все это мистика и только. Но почему тогда гроб с телом покойного так часто выставляли напоказ? Нарочито часто! Чем было вызвано вскрытие гроба возле Новгорода? У села Бабино, что в ста верстах от Петербурга? Обозревали тело брата и при подходе к Царскому Селу, и, день спустя, в Чесме. Там свидетелями оного были Голицын и Куракин, генерал-адъютанты… Что из того! Никто из них сегодня не хочет вспоминать о тех днях. Уж не ради ли любопытства столько раз тревожили прах брата?

Наконец Николай сбросил маску благодушия:

– Где беглец?

– В крепости Ростова…

– Надеюсь, у Строганова хватило ума наказать коменданту, чтобы содержал преступника в одиночестве?

– Да, ваше величество. Но я уведомил об этом тамошнее начальство дополнительно. Строганов докладывает, что некоторые беспорядки в Черномории действительно имеются. Оные и могли тронуть рассудок есаула. Однако, считает граф, не в той мере, как это трактуют столичные медики…

Дибич увидел в глазах императора недовольство, но все же закончил мысль:

– Полагаю, ваше величество, Строганов имел в виду не болезнь, а обман воображения.

Николай уставился взглядом на лакированные носки своих сапог. На одном из них он увидел чуть приметное грязное пятно.

– Экая мерзость! – сорвалось у него с языка.

Дибич понял императора по-своему:

– Ваше величество, я с самого начала понял, что сие ничтожество не заслуживает стольких хлопот.

– Это я и без тебя знаю! – Николай отошел от карты и заложил руки за спину. – Матушка мудра! Случай всегда решает более, нежели предполагает человек. А мы-то думаем по наивности, что все приуготовлено небесами заранее…

Слушая императора, Дибич не понимал одного: что есть неясного в этой жизни, когда для полного порядка нужно так немного – держать вожжи и не пущать…

– Ваше величество, пример «пятерки» не стал настоящим уроком для чересчур умничающих. А посему, ради спокойствия отечества, не стоит скупиться на крайние меры.

– Ты находишь? – с некоторым удивлением спросил Николай.

– Бог заповедовал изгонять бесов…

– Оставь всевышнего в покое! У него на всякого из нас найдется своя молитва. Ты, Иван Иванович, уведомь-ка немедля коменданта Ростовской крепости, чтобы привлек Анцимирисова без проволочек к строжайшему военному суду. Никаких показаний о таганрогских событиях от него не принимать! Дело закончить быстро и доложить мне. Егеря можешь из-под стражи освободить, однако оставь за ним негласный надзор.

Дибич с облегчением вздохнул. Кажется, дело Анцимирисова подходило к концу. Генерал хотел откланяться, но вспомнил о вопросе большого политического значения:

– Ваше величество» едва не выпустил из головы… Генерал Остен-Сакен сообщает из Нахичевани, что в армии персов замечены английские офицеры.

Николай от такой новости натурально взбесился.

– Мерзавец! Веллингтон обещал никоим образом не потворствовать султану в перевооружении его армии… Тем паче – помогать инструкторами! Вот что, Иван Иванович, завтра же представь мне об этом подробнейшую записку.

В этот же день вернувшийся из Москвы в Петербург Прозоров встретился с Годефруа.

– Итак, поручик, я жду доклада о фельдъегере.

– Господин полковник, здешние события обгоняют одно другое. Виннер больше не служит! Он намерен покинуть Россию в ближайшие дни. Корабль в Англию уходит через трое суток.

– Ну что же, у меня еще есть время поговорить с беглецом. А теперь расскажите мне о каждом шаге этого человека.

Поручик потупил взор.

– Господин полковник, за время моего наблюдения Виннер почти не отлучался из дому. Прислуга докладывает, что он жжет бумаги…

– Не может же он жить вовсе без общения?

– Вы правы, господин полковник, к нему дважды приезжал кто-то в карете. Я не сумел разглядеть лица.

– Какая жалость, поручик!

– Да, я не смог: оба раза дело происходило ночью. Но я проследил за ним. Его квартира находится на Пантелеймоновской, дом Оливье…

– Не может быть! Вы не обознались, поручик? – Прозоров не верил своим ушам.

– Господин полковник, это был именно дом Оливье.

– Простите, поручик, все мы ошибаемся. Но если вы правы, то дело принимает нешуточный оборот.

Кронштадт, 6 января 1827 г.

Английский бриг «Икар» готовился к поднятию парусов. Вахтенный бдительно следил за тем, чтобы никто из посторонних не проник на корабль.

– Эй, на судне! – крикнули с причала.

– Кто там? – спросил офицер, заметив внизу человека в шубе и с саквояжем в руке.

– Меня зовут Виннер…

– О’кей! – офицер приказал спустить трап.

Капитан «Икара» не был удивлен появлению Виннера на судне.

Справившись о самочувствии соотечественника, он распорядился проводить его в каюту.

Оставшись один, Виннер в изнеможении опустился на диван.

– О, дьявол! – он чертыхнулся в сердцах, вспоминая, как кошмарный сон, последние тревожные дни своего пребывания в Петербурге. Какой-то тип неотступно преследовал его, и Виннер был вынужден прекратить всякие контакты с внешним миром до дня отбытия в Кронштадт.

Англичанин запер дверь каюты на ключ, снял шубу и достал из саквояжа чернильный прибор. Он присел за столик и начал писать: «Спешу доложить вам, сударь, что я благополучно сел на корабль. Вопреки ожиданиям, странный субъект оставил меня в покое. Ваше письмо будет передано сэру У-у, как только моя нога ступит на берег Британии».

Не успел Виннер запечатать письмо, как из-за полога, прикрывавшего вход в альков, вышел человек в штатском. В правой руке он держал пистолет, а левую протянул в направлении Виннера.

– Давайте письмо! – голос его был решителен и не оставлял сомнений, что неповиновение будет иметь тяжелые последствия.

Виннер безропотно отдал письмо. Прочитав его, Прозоров потребовал послание, адресованное «сэру У-у». Получив его, он спрятал конверт во внутренний карман пальто, сел напротив Виннера и сказал:

– А теперь, лейтенант… бывший лейтенант, поговорим о кухне. И не надо лишних вопросов, если хотите, чтобы «Икар» отплыл вовремя.

Виннер проглотил застрявший в горле комок. Полковник положил перед ним таможенный документ, запрещающий выход «Икара» в море до особого указания.

Плечи англичанина поникли.

– Что вам угодно еще?

– Мы оба офицеры, сударь. Путь в Англию открыт… Но для этого вы должны ответить на некоторые вопросы. Первый из них касается прошлогодней трагедии в Таганроге. Советую отвечать быстро и кратко! Кто отравил императора?

Виннер втянул голову в плечи, как будто, над ним был занесен топор палача.

– Повар… – выдавил Виннер из себя едва слышно.

– Так. И вы заходили на кухню, чтобы передать ему яд?

– Это неправда! – Виннер сложил руки на груди. – Умоляю вас поверить мне на слово! В то время я не знал, что повар подкладывает в пищу яд. Мне поручили проследить, чтоб такое-то кушанье непременно попало бы императору на стол. Я догадался об отравлении позже…

– Тогда кто передал повару яд?

– Это был турок… Он принес на кухню семена, почти неотличимые от пшеничных. Я не мог ослушаться: он зарезал бы меня, как овцу.

Виннер трясся от страха и все время поглядывал на пистолет полковника.

– Вы знаете название яда?

– Тогда – нет, а теперь знаю. Этот злак убивает человека медленно, но неотвратимо. То была уже вторая попытка отравить императора. Первая состоялась еще в Севастополе… Царь был гостем контр-адмирала Бычинского. Там его угощали мидиями. В осеннюю пору они очень ядовиты, и кто-то сказал императору об этом. Покушение не удалось.

– Ах, так! – Прозоров, почти пожалел, что дал Виннеру слово не задерживать его. – И вы не сделали попытки предотвратить злодейство?! Кто организатор покушений? Отвечайте!

– Нет, нет, сударь, я не знаю…

– Может быть, сия тайна скрывается в этом конверте? – Прозоров похлопал себя по карману, имея в виду письмо к У-у.

Глаза Виннера бесцельно блуждали по стенам каюты. Пот градом лил с его бледных щек.

– Не знаю… Мэквилл просил передать письмо Уилсону. Больше мне нечего сказать. Лучше арестуйте!.. Если о нашем разговоре будет известно в Лондоне, я пропал.

– Успокойтесь, Виннер! И скажите: какова роль Мэквилла в «таганрогской трагедии»?

– Это для меня – тайна, – Виннер был неподдельно искренен.

– Вот как! Разве не вы докладывали ему о приведении приговора в исполнение?

– Конечно нет, сударь! – отвел подозрения полковника бывший фельдъегерь.

– М-да, ничего не понимаю… Так кто же посылал вас на кухню?

На губах Виннера появилась странная усмешка. Он сунул руку в карман и вынул на свет блестящую серебряную монетку…

– Что такое? – удивлению полковника не было конца: аналогичную монету обронил на плато загадочный мусульманин – турок, принесший яд повару Джани-аги. – Хм, этот десятипснсовик не так уж безобиден?

– Вы правы, сударь. Эта монета – знак масонства.

– Вы масон?

– Да, я член масонской ложи «Святого Георгия», что в Шотландии.

– Теперь понимаю… Вы действовали по приказу организации!

– Прошу вас, сударь, поверьте: я не знал, чей приказ выполняю. Он поступил ко мне анонимно. Я не был готов к такому повороту событий. Ведь генерал Дибич взял меня в переводчики к императору так внезапно!

Прозоров подозрительно покосился на Виннера. Уж не хочет ли он припутать к этому делу начальника Главного штаба?

– Вам известно, чем его превосходительство мотивировал свой выбор?

– Нет. Мне сказали об этом в день отъезда.

Прозоров спрятал наконец пистолет за пояс и запахнул макинтош.

– Значит, связь с Мэквиллом – простая случайность? Он попросил вас доставить письмо в Лондон, и только?! Но почему за последнюю неделю вы встречались трижды?

– Сударь, мы общались с ним и прежде. Я служу в России шесть лет, а доктор приехал сюда сравнительно недавно. Я рассказывал ему о Петербурге: здешних обычаях, нравах. Но только на днях мне стало известно, что он – в одной со мной ложе… Я не мог отказаться и не взять письма!

Прозоров достал свой десятипенсовик, подкинул его кверху и на лету поймал.

– А знаете, Виннер, кто-то очень недурно придумал с паролем… Георг умер не так давно, и деньги с его изображением еще в ходу. Ваше счастье, что вы мало знаете! Советую вам, по приезде в Лондон, помалкивать о нашей встрече. В противном случае ваши хозяева узнают о том, что свидетель преступления проболтался.

Прозоров покидал судно в хорошем настроении. Правда, в истории с Виннером осталась одна загадка: кто надоумил Дибича заменить Треймана на Виннера? Сам начальник Главного штаба решил произвести такую рокировку? Не резонно… Прозоров был почему-то уверен, что и здесь не обошлось без Мэквилла. Однако доктор не имел контактов с Дибичем. Через кого он действовал?..

Петергоф, 15 июля 1827 г.

Появление полковника Главного штаба сначала в Таганроге, а потом и в Чуфут-Кале не столько обеспокоило, сколько озадачило Мэквилла. Ему казалось, что разгадка тайны подмены сосуда исключена. Разве что сама императрица проболталась? Но этого Мэквилл не мог допустить при самой буйной фантазии. Кто же? Кто открыл полковнику лазейку? Неужто император? Но он был далек от тех событий… Впрочем, сам доктор только догадывался о глубинных причинах таганрогской трагедии. Корни ее были в Лондоне. И кто бы нынче в Петербурге ни захотел нарисовать полную картину смерти Александра – ему будет недоставать «лондонского звена». А Лондон далеко…

Мэквилл сожалел, что согласился отправить Виннера восвояси. Лучше было бы избавиться от неугодного свидетеля здесь, в Петербурге. Но Виннер был племянником какого-то функционера в Адмиралтействе…

Депеша, полученная доктором из Лондона, требовала от него новых действий. Теперь уже возвращение самого Мэквилла на родину зависело от выполнения этого приказа. Лондон требовал от него почти невозможного. Но ситуация вокруг Греции складывалась таким образом, что военное столкновение Англии. Франции и России с Турцией было почти неизбежным. Каннинг хотел усидеть на двух стульях одновременно. С одной стороны, он подписал секретную статью Лондонской конвенции, согласно которой – если Турция не откажется от военной акции против греков – державы «коалиции» должны были силой отогнать флот султана от берегов древней Эллады. И все же Каннинг надеялся на какое-то чудо… Глава Форин-офиса полагал, что Россия в конце концов воздержится от военного конфликта с Турцией. В Петербурге, очевидно, помнят, что начатая против турок в 1806 году война затянулась на шесть лет. Но, может быть, пережив потрясение от внутреннего заговора, Николай хочет испытать себя на врагах внешних? Верно, Николай, устами графа Нессельроде, настоял на подписании «секретной статьи». Но ведь можно и отказаться от нее! Видимо, Каннинг надеялся именно на это, когда через своего верного друга Уилсона решил поручить Мэквиллу новое и весьма сомнительное задание.

…Сегодня Мария Федоровна выглядела значительно хуже, чем во все предыдущие дни. Букли висели у нее за ушами, как свернувшиеся пожухлые листья. Кожа императрицы не впитывала в себя крем и румяна – они лежали у нее на щеках этакими «яблоками», как у бродячих клоунов. А красная роза на платье!.. Мария Федоровна напоминала «старую кокетку» Строцци. Видела ли она в Эрмитаже эту картину? Наверное, нет.

На сей раз Мэквилл был принял в парадной зале. Несмотря на светлое время суток, шторы на окнах были опущены, а все свечи на люстрах и канделябрах запалены. Императрица сидела на маленьком диванчике, облокотившись о горку подушек. На ней было строгое бархатное платье, в руках – веер, столь знакомые доктору по прежним встречам, и книга с перламутровой закладкой между страницами.

Мэквилл трусил и в то же время был готов к единоборству. Он понимал, что в случае неудачи с него спросится на этом свете. Внутреннее превосходство было на его стороне.

Пересиливая страх, Мэквилл ринулся в атаку:

– Ваше величество, сегодня я пришел к вам отнюдь не как доктор… – Он с достоинством поклонился, прервав фразу.

– В таком случае, сударь, мне придется выдержать правило частного визита. В вашем распоряжении считанные минуты!

Мэквиллу показалось, что старуха втайне злорадствует над ним.

– Ваше величество, я хотел бы первым делом поблагодарить вас за «надворного советника». А заодно полюбопытствовать, какова дальнейшая судьба есаула, внезапно нарушившего наше с вами спокойное существование?

Императрица пропустила последний вопрос мимо ушей.

– Вы благодарите меня за награду, и мне остается лишь радоваться собственному великодушию. Нет ничего проще, доктор, как осыпать кого-либо милостями. Право, это ничего не стоит!

Мария Федоровна ожидала от Мэквилла новых вопросов, но доктор многозначительно молчал.

– Ах, да, вы вспомнили о несчастном! Стоит ли он вашего беспокойства… Есаул под надежным оком. Но кто устережет самих сторожей? – почти с библейской философичностью спросила Мария Федоровна то ли Мэквилла, то ли себя.

Смиренно наклонив голову, доктор вкрадчиво произнес:

– Ваше величество, вы давеча верно замечали, что у всякой тайны – две правды. Ведомо ли вам, что Россия и Турция приближаются к опасной черте? Начинать войной царствование – добрый ли знак для нового монарха!

– Вы шутите?! – Мария Федоровна вздрогнула всем телом. Книга выскользнула у нее из рук и упала на пол.

Мэквилл поспешил ей на помощь.

– Отнюдь, ваше величество. Я лишь сообщаю вам как другу то, что завтра станет уделом поля брани.

– Война? Разве ссора вокруг Греции еще не улажена? Герцог обещал действовать с нами заодно. Я верю сэру Уилсону: он подтвердил, что отныне Веллингтон – друг России.

Мэквилл подивился наивности императрицы.

– Это так, ваше величество. Но греки не хотят платить туркам дань за ранее вложенные в их страну турецкие капиталы. Султан требует хотя бы частичного возмещения… Конечно, Англия верна своим обязательствам: генерал Черч надежно защищает Афины. Кроме того, мы предоставили грекам два займа и признали за ними право «воюющей стороны». Вопрос нынче, в том, кто в конечном счете воспользуется привилегиями победителя восстания? Английский кабинет готов и впредь поддерживать Ипсиланти и Маврокордато, но он столь же рьяно выступает против партизанской черни! Австрия и Пруссия не хотят войны с турками. Стоит ли его величеству разрушать Священный Союз ради призрачных надежд победить султана? Одна война породит другую. Восток будет надолго охвачен пожаром междоусобиц.

Императрица с трудом распрямила спину, желая придать своему телу величественную осанку.

– Кто вы? – произнесла она строгим голосом.

– Бывший врач королевского флота…

– Я не о том! – оборвала Мэквилла старуха.

Мэквилл понял, чего она от него добивается.

– Как гражданин своего отечества, я вправе болеть за него, ваше величество. Россия и Англия в равной степени желают свободы грекам. Однако еще раз подчеркиваю, если Николай Павлович хочет единолично решить судьбу Греции… Сэр Уилсон категорически против такой политики!

Услышав знакомое имя, императрица сникла.

– Я всего лишь мать, – голос ее дрогнул.

Мэквилл рванулся с места, чтобы подойти к Марии Федоровне поближе, и при этом задел башмаком за позолоченную ножку стула.

– Ваше величество, этого более чем достаточно! Повлияйте на императора! Я уверен: отношение к туркам навязано ему генералами, кои хотят иссечь в битве с ними офицеров-бунтовщиков, что сосланы на Кавказ. Это ли повод для войны!

Мария Федоровна вспомнила разговор с сыном и тот леденящий душу его взгляд, когда она попросила Николая включить в консилиум, обследовавший Анцимирисова, Мэквилла.

– Он перестал слушать меня, – вырвалось у Марии Федоровны против ее воли. – Если бы вы знали, Гарольд, в каком я трудном положении! Я любила и люблю Константина больше других сыновей. Но его брак с полячкой вынудил меня добиваться, чтобы Саша завещал трон другому…

– Ваше величество, все неестественное становится когда-нибудь уродливым.

Императрица не возмутилась, но и не оставила реплику без ответа:

– Нам не дано знать будущий ход вещей. Не будьте циником, Гарольд! Да, император очень изменился. Кажется, он избегает меня, потому что боится отказать какой-либо из моих просьб.

Мэквилл подумал, что императрица хитрит.

– Ваше величество, я настаиваю… Вы должны уговорить императора не воевать против султана! Король и министр иностранных дел единодушны в этом вопросе.

Мэквилл лукавил. Георг IV находился в глубокой оппозиции к Каннингу. Но сейчас надо было врать. Глядя на императрицу, доктор не заметил, чтобы его слова решающим образом воздействовали на нее. Оставалось пойти на крайнюю меру…

– Ваше величество, ничто не может устоять перед высокой политикой. Даже дружба. Вам ли не знать, какое влияние может оказать на судьбу целой империи сущий пустяк?!

– Какой пустяк? – императрица почувствовала в словах Мэквилла подвох.

– Я имею в виду историю с подменой кубка, – твердо сказал англичанин, испытывая в то же время некоторые угрызения совести.

В следующее мгновение Мария Федоровна почувствовала, как в груди у нее возникла удушающая пустота. У нее заложило уши – весь мир поплыл перед ее глазами…

Мэквилл едва успел подскочить к императрице и подхватить ее падающее тело на руки. Он положил ее на диван, вынул из нагрудного кармашка миниатюрный пузырек с какой-то жидкостью и, накапав ее в платок, поднес к лицу Марии Федоровны. Вслед за тем доктор нащупал пульс… Сердце старухи билось сильней обычного, но крайней опасности в его ритме Мэквилл не усмотрел. Очевидно, у императрицы случился нервный припадок.

Придя в сознание, Мария Федоровна едва слышно произнесла:

– Зачем… зачем вы мучаете меня? Я совершенно невиновна перед памятью Саши. Если я и совершила глупость, то ради блага семьи…

Мэквиллу было жалко старуху, но дело требовало жесткости, даже жестокости.

– Мы все движимы благими порывами, ваше величество. Кассий тоже убил Цезаря из лучших побуждений. Но бог, как известно, не принял этой жертвы. Кто знает, с какой целью вы приказали мне подменить сосуд!

Императрица с большим трудом встала с дивана и тут же наступила ногой на веер, который, в минуту бесчувствия, выпал из ее рук. Перламутровые лепесточки с хрустом разломились на куски… В глазах старухи стоял ужас. Она подняла анемичную руку на уровень глаз, как бы защищаясь от неправедных обвинений доктора.

– Нет! – вопреки ожиданию, голос ее прозвучал так сильно, что Мэквилл испугался, как бы не сбежалась дворцовая охрана.

– Ваше величество, я сделал лишь намек… И все же, как понимать ваше желание подменить сосуд, а после – объявить есаула сумасшедшим?

– Вы убийца? – руки императрицы беспомощно повисли вдоль туловища.

– Да нет же, клянусь честью! Ваше величество, здесь что-то не так… Нам надо объясниться. Из Лондона поступила информация – мне намекнули, что идея отравления исходила от вас. Что вы, в угоду одному человеку, решили посадить на трон Николая Павловича…

Мария Федоровна не могла сдержать слез.

– Что за мерзости вы говорите! На что намекаете?

– Ваше величество, может быть, это и не так, но ведь тайна престолонаследия стала известна в Лондоне задолго до того, как о ней узнали в России! Почва для преступления была готова.

Едва доктор произнес последнее слово, как императрица шатающейся походкой подошла к нему и влепила пощечину.

– Негодяй! Кто посмел сказать вам такое?!

Мэквилл прижал руку к горящей щеке.

– Сэр Уилсон, ваше величество.

– Фрэнсис? – императрица не заметила, как назвала бывшего фаворита по имени. Она не верила своим ушам. Нервы ее окончательно сдали. Она схватила Мэквилла за лацканы фрака и стала что было сил трясти его своими старческими руками.

– Вы лжец! Лжец… – восклицала она все тише и тише и, наконец, обессилев, прежней, шатающейся походкой возвратилась к дивану.

Кровь прилила к лицу доктора. Он был возбужден не меньше Марии Федоровны.

– Коли так… коли вы все отрицаете, я вынужден напомнить вам, как это было. За неделю до кончины императора я сказал вам, что, возможно, его величество отравлен. Я сказал, что весь ход его болезни говорит за это… И вот вы приказываете сделать два сосуда. Наверное, вы точно не желали пересудов. Вам казалось, что признание факта отравления возбудит нездоровые подозрения и пробудит в памяти людей события двадцатипятилетней давности… Я имею в виду насильственную смерть вашего мужа. До начала анатомирования я успел подменить сосуд. Вскрытие подтвердило мои подозрения. Хотим мы того или нет – мы оба связаны тайной. Она должна остаться таковой навеки. При одном условии… Вы уговорите императора не воевать с султаном!

– Уходите… – с мольбой в голосе произнесла Мария Федоровна.

Мэквилл понял, что выиграл поединок.

Санкт-Петербург, 4 августа 1827 г.

Далеко за полночь вдоль пустынной Большой Мещанской в сторону Мойки следовала карета. В ней сидели Прозоров и Годефруа. Полковник размышлял о чем-то своем, а поручик в последний раз проверял пистолеты. Возвращаясь мысленно к событиям позапрошлого года на Сенатской площади, Прозоров вспомнил слова Филарета: революции – при видимом успехе и прорыве вперед – в конечном счете отбрасывают общество назад.

Прозоров удивился, как много мистического вкупе с невежеством всплыло на поверхность российского бытия со смертью Александра. На изломе истории проявились две российские крайности: революционный порыв просвещенных романтиков-идеалистов и мракобесие аристократов, подпираемое кликушами из народа. На чьей стороне монарх – понять не трудно. И все же Прозоров недоумевал: чего ждет царь? В его власти было прекратить расследование «дела есаула», начатое Прозоровым, ибо оно не дало скорого результата. В «промежуточной» докладной записке полковник уведомил Николая, что он просит о продлении следствия. На что император дал благосклонное согласие. И сам полковник не спешил с развязкой этой истории, чувствуя, что финал ее будет совсем неожидаемый.

…Извозчик свернул на Пантелеймоновскую, и вскоре экипаж остановился неподалеку от дома Оливье.

Прозоров спрятал пистолет под пальто, достал уже известный нам десятипенсовик, перемешал его в пригоршне с другими монетами и спросил у Годефруа:

– «Орел» или «решка»?

– «Орел», господин полковник.

Не глядя на монетку, Прозоров препроводил ее обратно в карман.

– Не будем испытывать судьбу, поручик! Сегодня нам не дано проиграть. Итак, оставайтесь здесь и ждите… Чтобы со мной ни случилось, вы должны хранить абсолютное молчание. Мы с вами занимались не тайной императора, но – тайной России! А в случае неудачи нам останется утешиться, что королей чтут при жизни, а их слуг – после смерти.

Годефруа вымученно улыбнулся.

– Будьте осторожны, господин полковник: пистолет заряжен…

Миновав арку, Прозоров огляделся. В подвале горницкой горел свет. Полковник разбудил спящего татарина, сказал ему на ухо несколько слов, после чего смышленый мужик побежал закрывать черный ход. Войдя в дом, Прозоров поднялся на верхний этаж и осмотрел чердачный люк. Все в порядке, на крышке люка висел замок.

Полковник спустился по лестнице на два марша и взялся за стеклянную ручку двери. Закрыто. Он постучал – сначала слабо, потом сильней. В квартире мяукнула кошка. Полковник стукнул третий раз. Он услышал, как скрипнула дальняя дверь, затем раздались звуки шлепающих шагов. Чиркнула спичка – из-под двери к ногам Прозорова скользнул слабый лучик света.

– Кто? – спросили с той стороны по-английски.

– Ваш друг, – полковник наклонился и сунул за порог серебряную монетку.

Звякнула цепочка, хозяин квартиры повернул ключ.

Мэквилл встретил ночного гостя в ночной рубахе, со свечой в руке. В другой он держал поднятую с пола монетку. Взгляд его выражал дикое недоумение, однако серебряный десятипенсовик загипнотизировал его настолько, что доктор не вымолвил ни слова.