Текст книги "Первая схватка (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXХI)"

Автор книги: Вениамин Троянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

XV
У БЕЛЫХ В ЛАПАХ

Я прилег и задремал. Усталость давала себя чувствовать. Где-то стучат. Сильнее, сильнее. Барабанят в наружную дверь. Просыпаюсь. Иду отворять.

В вагон вваливается пьяная компания.

– Что ты, мерзавец, пьян, как стелька? Стучались целый час!..

– Что тебе, уши заложило, дубина этакая?

Вся свора набросилась на меня с безобразной руганью…

Хорошенько не проснувшись, я не понимал, в чем дело и что-то буркнул в ответ…

– Как? Разговаривать еще? Скот! – кто-то злобно толкнул меня кулаком в лицо…

Я, не думая о последствиях, что есть силы хватил стиснутым в руке вагонным ключом первого от меня стоявшего в дверях вагона белогвардейца. Он кувыркнулся с подножки вагона и шлепнулся о землю.

Трое, стоявшие рядом со мной, схватили меня сзади и стали наносить удары…

– Постойте! Постойте! Пустите! Я его сейчас застрелю, как собаку, – лез в вагон с окровавленной мордой мой «крестник».

– Нет! Это уже оставьте!.. – схватил его, как потом оказалось, генеральский адъютант… – Стрелять, застрелить… Подождите! Это еще успеют с ним проделать завтра! А сейчас это уже глупо. Во первых, стрельба, ночью, в генеральском вагоне! Рядом вагон главнокомандующего. Вы понимаете? Затем, конечно, и наш взбесится. Расстрелять, не доложив ему? Без его распоряжения? А потом, подумайте: пачкать вагон кровью этого прохвоста! Отдайте револьвер. Завтра все разберем. А пока его надо куда-нибудь посадить. Не вызывать же ночью патруль к генеральскому вагону из-за пьяной драки…

Вносились предложения, куда меня посадить, чтобы я не мог скрыться.

Сюда в уборную!..

Нет, в отопление! В отоплении нет окна!..

Я очутился в совершенно темном отделении, где стояла только угольная лечь. Снаружи меня заперли задвижкой, шпингалетом.

XVI
В ОЖИДАНИИ РАССТРЕЛА

Только пробыв здесь несколько минут, я стал приходить в себя. Стал мыслить логически.

Этот глупый случай вдребезги разбивал весь задуманный мною план. Вся моя работа сводилась к нулю. Я должен был погибнуть и предатель оставался безнаказанным. Продолжал вредить.

Смерть? Смерть. Для меня, много раз сознательно рисковавшего своей жизнью, смерть была только концом работы, концом моей борьбы за то, чем я жил, ради чего боролся, что считал единственной целью жизни…

Борьба за счастье и за свободу трудовых мозолистых рук…

И вот теперь конец жизни, конец борьбы…

Я даже не успел добиться намеченной мною лично цели!..

Предатель остается необнаруженным!

Предатель будет продолжать вредить!

Предательство останется неотомщенным!

А завтра, завтра я доставлю всей этой белой сволочи огромное удовольствие. Будет устроена комедия суда, будет с хохотом вынесен приговор.

Неужели дать им возможность восторжествовать лишний раз?

Нет…

В моих руках есть средство лишить их этой радости.

Надо только мне самому решиться. Решиться предупредить их. Здесь же, сейчас.

Браунинг в потайном кармане всегда со мной.

Я потянулся за ним. Там же я нащупал и злосчастную бумагу – документ.

К черту минутную слабость духа! Я революционер. Я человек идеи. Человек долга.

Наш девиз – борьба и борьба до конца!

Могу ли я уничтожить всякую возможность сохранить, передать документ кому-нибудь из своих? Ведь мои товарищи завтра же узнают о моем аресте. Завтра же, без сомнения, приложат все старания войти со мной в контакт.

И тогда я передам им этот документ. Пусть другой продолжит мое дело. Пусть белые за удовольствие натешиться моей казнью заплатят хорошую цепу.

Заплатят все-таки разоблачением своего наемника, заплатят все-таки лишением себя ценных услуг предателя!..

Сна не было. Мозг усиленно работал. Придумывал разные комбинации. При каких обстоятельствах придется завтра передавать записку относительно продолжения дела? Что писать в этой записке? Какие упомянуть обнаруженные факты? Как передать документ?

Без суда, значит, не расстреляют. А суд – это значит, в моем распоряжении до расстрела минимум 24 часа.

За это время можно сделать многое…

У меня опять начинаются галлюцинации. По стене мелькнул светлый кусок.

Луна! Откуда это?

Я взглянул наверх…

XVII
ПОБЕГ

Среди пассажирских вагонов по российским линиям ходило и ходит до сих пор много особого вида вагонов старой конструкции с пристройкой вдоль крыши. Вагон показывает вид, как будто бы он с гребнем, с какой-нибудь нашлепкой.

И этом продольном гребне вагона проделаны узкие окна…

В этом салон-вагоне, оказывается, такая же надстройка и вот в отделении, где я нахожусь, проходит кусок этой надстройки с крышей, в стенах надстройки с обоих сторон окна, узкие, продолговатые…

Я смерил глазами пролет окна.

А ведь, наверное, у вагона да и вдоль всего состава генеральского поезда стоят часовые. Полезу – увидят. Рискну.

Весь окровавленный и изодранный концами недовыбитых стекол, я выдрался на крышу вагона.

Действительно – по обеим сторонам вагона мерно ходили часовые.

Когда набежало облако, нашла тень, я пополз по крыше…

Спустился по гармонии, соединяющей вагоны состава. Нырнул под вагон и огляделся. Один из часовых стоял от меня очень близко. Шагах в двадцати…

Вдруг он определенно направился в мою сторону… Ближе, ближе… Стал почти рядом с колесом, под осью которого я лежал.

– Свой, товарищ! Не бойтесь, – услышал я тихий голос… – Ползите под всем составом. У последних вагонов часовых нетути. Вылазьте и свободно идите к семафору. За мостом в лесочке машина стоит. Еще с вечера стояла. Там по очереди дежурят наши. Только, товарищ, можете ли ползти? Коли не в силах – тогда лежите. Что-нибудь сообразим…

– Поползу, товарищ! Спасибо!

– Счастливо!..

XVIII
НА «ДАЧЕ»

– Вы знаете, кто он такой?

– Мне рекомендовал его французский атташе. Говорит, что он один из побочных сыновей султана Абдул-Гамида… А может быть, и врет. Знаю только, что он страшно богат. Учился в Париже. Прекрасно говорит по-французски. Оригинал. Любит, как он говорит, поболтаться по свету. Сюда приехал только за тем, чтобы вместе с нашей армией войти в Москву. Правда – недурная фантазия? Сделать для этого тысячи верст. Только, говорит, за тем и приехал. Теперь ему в городе надоело и он захотел отдохнуть от всей суматохи у меня в имении. Вот я и привез его сюда. Вы не в претензии, что я нарушил ваше отшельничество?

– Помилуйте, я очень доволен.

На пятые сутки со дня выезда из своего штаба, часов в 11 утра, то есть спустя восемь часов, как я выдрался из генеральского вагона, я занял комнату рядом с французом, которого опоил этой ночью снотворным порошком.

В загородном доме товарища Ефремыча.

С тов. Ефремычем я условился, что он привезет все необходимое для наблюдения к 6-ти часам вечера.

После завтрака, около часа дня, товарищ Ефремыч вместе с французом умчались в город, а я стал знакомиться с расположением своего нового местопребывания.

Прислуга, между прочим, здесь была вся «нейтральная», кроме, конечно, камердинера-француза, союзника своего хозяина, но относительно него мы с товарищем Ефремычем условились.

Старый огромный дом, дворец. Парк. Конюшни. Усадьбы.

Недурно жил батюшка товарища Ефремыча. Думал ли старик, что его сын отдаст задарма, подарит с радостью делу революции все то, что деды и отцы скопили трудом праведным и неправедным?

Посмотрел расположение комнат. Их было так много, что я и считать бросил. Да число их было мне неважно.

На всякий случай изучил их общий план расположения.

Все сосредоточивалось для меня только в четырех комнатах: столовой, гостиной и спальнях моей и французовой.

По расположению этих комнат выходило так, что моя комната по отношению к остальным являлась центральной.

Наружная стена моей комнаты с балконом и двумя окнами выходила в парк. Вторая внутренняя глухая граничила с комнатой француза. В третьей стене была дверь в большую столовую. Четвертая же, опять глухая, отделяла от меня гостиную.

Инструменты у меня были в ручном саквояже. Слуховые и наблюдательные аппараты должен был к 6-ти часам дня привезти товарищ Ефремыч.

Я, конечно, слазил и на чердак, тщательно осмотрел его, определил по глазомеру место потолков над моей комнатой и над комнатой француза.

Ползая по накату на чердаке, я наткнулся на целый склад старой рухляди, а может быть, и старинных ценностей, картин, ковров, оружия… Не удержался и извлек оттуда старинный турецкий кинжал – маленький ятаган. Он всегда мог при случае мне пригодиться, тем более что этого оружия у меня пока не было…

В 7 часов вечера уехал обратно в город товарищ Ефремыч, доставив мне все необходимое для моей дальнейшей работы. Он даже задержался минут на тридцать против назначенного срока ввиду того, что не успели доделать ключа от комнаты француза по посланному мной восковому слепку. Теперь и этот ключ был у меня в руках.

В 9-м часу прикатил с каким-то гостем и сам француз.

Они прошли прямо в гостиную.

Взглянув в отверстие, проделанное в стене, я стал сверяться с имевшимися у меня фотографиями местных шишек.

Установив, что приезжий был сам начальник контрразведки белогвардейского фронта, я стал слушать их разговор.

XIX
ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

Беседа велась на русском языке. Очевидно, ротмистр, начальник контрразведки, по-французски не понимал ни бельмеса.

Француз говорил по-русски очень плохо, с сильным акцентом, коверкая русские слова…

Хотя они говорили о всяких пакостях, но мне волей-неволей пришлось их слушать, не упуская ни одного слова…

Довели речь до женских «примет»…

– …Кстати, мсье, вы получили от красных сведения о приметах Лисичкина? Я уже поставил на ноги всю разведку. Жду его скорого прибытия.

– А разве вы уверены, что его пока еще нет здесь?

– Не имею ни малейшего сомнения. Он выехал к нам 18, по вашим данным, сегодня 22-ое, пятый день. Раньше недели ему не добраться. А если как-нибудь окружным путем, через глубокий тыл, так проедет и все дней десять, двенадцать…

– Вы правы. У вас точный расчет. Раньше быть он не может. Разве только, что прилетел на аэроплане. Но это фантазия!..

– Аэроплан не иголка, мсье. Опустится где-нибудь, – сразу станет известно окружному населению и, конечно, нам. Мы его и сцапаем… Хоп!..

– Сцапать, не зная примет, затруднительно. Сегодня получил оттуда почту – о Лисичкине пока ни слова, ни фотографии, ни примет. Наверное, со следующей оказией, дня через два-три получу. А у вас, ротмистр, в управлении не раздобыли его примет?

– Пока тоже ничего утешительного. Правда, оказался один старый петроградский агент. Когда я в приказе объявил о необходимости доставления примет Лисичкина, этот молодец лично явился ко мне с докладом и заявил, что хорошо знает Лисичкина в лицо. Он уверял, что видел Лисичкина, когда тот с балкона дворца Кшесинской говорил речи. Но я ему не верю. Убежден, что врет. Хотел просто выудить малую толику на дополнительные расходы. Пьяница, сукин сын!

– Подождите, ротмистр, два-три дня. Я уверен, что получу оттуда подробные сведения. Может быть, случайно в дороге погиб голубь, тогда будет ответ на второй запрос.

– А как вы узнаете, что голубь погиб и сведения не дошли? Как это можно проверить гибель голубя?

– Гибнет голубь – это неважно. Все застраховано. Вы удивлены, ротмистр? Очень просто: и от нас и оттуда каждый очередной голубь несет почту, всегда два негатива-сообщения, настоящее и предыдущее. Каждый раз два. Понимаете? Например, сегодня я посылаю фразу:

«Будьте на страже. Предполагается операция». № 19.

Прошлой почтой я извещал за № 18:

«Пересланы документы. Распорядитесь».

Посылается два сразу и № 18, и № 19.

Пропал № 17 – его получают вторично с № 18.

Пропал № 18 – его получают вторично с № 19 и так далее.

– А если голубя по дороге перехватят? Подстрелят или он сам сядет, не долетев до места? Попадет в сети? Обнаружат трубочки с негативами?

– И это застраховано. Они не проявлены. Понимаете: не проявлены. Только сделаны, – снят снимок. Всякий, обнаруживший у голубя трубочку с почтой, будет открывать ее, без сомнения, при свете солнечном или искусственном. Откроет, а там уже все пропало! Свет попал и конец! Только тот, кому предназначена почта, как знающий секрет, будет открывать трубочку при красном свете в темной комнате.

– Потому-то вы, мсье, и посылаете негативы-фотографии, а не подлинные документы?

– Это, конечно, одно основание. Другое – это, что негатив вообще удобнее исписанной бумаги. На миниатюрной пленке можно снять любой большой документ, а потом при помощи волшебного фонаря увеличить до каких угодно размеров. Третье – самое главное, что даже при обнаружении документа-фотографии нельзя установить, кто являлся автором документа. Ведь <это> только фотография… Итак, разглядывая, при помощи волшебного фонаря, увеличенный документ, мы можем рассмотреть мельчайшую точку лучше, чем в микроскоп, тем более, что бумага обыкновенная и мнется и сыреет. Пленка – никогда…

…Сильный объектив с приспособлением снимает спичечную коробку на расстоянии 10 метров, так что все буквы затем можно рассмотреть, пропустив пленку через волшебный фонарь. Только такие аппараты очень редки… Ну, однако, как говорит ваша русская пословица: «Басня соловьев не кушает…» Уже пора! Мы пойдем ужинать!.. Да, кстати, ротмистр, я вас сейчас познакомлю с интереснейшим человеком. Знатный турок, говорят, сын султана. Путешествует по всему свету. Теперь приехал сюда, известен нашему атташе. Приятель здешнего негоцианта-хозяина. Вы, конечно, о нем слыхали?

– Да, да, конечно, слыхал. Как же! Помню! Говорили. Все хотел познакомиться. Искал случая…

Я невольно улыбнулся у себя в комнате. Начальнику контрразведки, видно, было стыдно остаться в дураках и сознаться, что он не знает о прибытии в город сына султана, хотя, быть может, и побочного или незаконного, кто их там разберет!..

Я решил оставить их в круглых дураках и окончательно забить им баки.

Сейчас ужин. Мгновение… и от слухового аппарата не осталось никаких следов. Все было замаскировано. Я лежал на диване и читал книгу…

В комнату постучались. Раздался голос француза:

– Простите, князь. К вам можно?

– Будьте любезны! Входите! Дверь не заперта.

Француз вошел в комнату.

– Не хотите ли поужинать вместе, князь? У меня гость…

– А я немного задремал. С удовольствием! Я сейчас, только освежу лицо одеколоном.

Я взялся за флакон. Француз вышел и столовую…

– Вы, мсье, так блестяще организовали дело в смысле помощи моей работе по контрразведке, что я уверен, что проклятый Лисичкин не вывернется из моих рук, если только осмелится появиться где-нибудь в сфере моей контрразведки…

Я стоял в дверях столовой и, окинув взглядом комнату и присутствующих, внимательно стал смотреть на ротмистра.

XX
«ЗАБИВАЮ БАКИ»

Прошло несколько секунд немой сцены. Я не сводил с ротмистра глаз и, радостно улыбаясь, шел к нему, раскрыв свои руки, как для объятий…

Француз смотрел на нас, вылупив глаза, а ротмистр сделал совершенно дурацкую морду…

– Дорогой друг! – заговорил я по-турецки, затем перешел на французский. – Какими судьбами? Ты здесь? Давно? Ну, – поцелуемся!

Я сделал ротмистру полное «турецкое» приветствие, и, будучи уверен, что ни один из них в жизни не видал никаких турецко-мусульманских приветствий, не стеснял своей фантазии в этом направлении.

Только подойдя к нему вплотную и прикоснувшись к нему, я сказал по-французски же:

– Неужели я ошибся? Какое поразительное сходство! Но, очевидно, вам незнакомы черты моего лица? Значит, и я тоже не имел чести быть знакомым с вами раньше? Но я клянусь бородой Аллаха и всеми гуриями Магометова рая, что вы похожи на моего друга шейха Уль-Расида, сына султана Мароккского, как одно и то же лицо. Мы с ним охотились в Белуджистане…

Ротмистр, очевидно, хотя и совершенно не понимал смысла моих слов, но делал чрезвычайно сладкую улыбку. Выражение его хари стоит у меня перед глазами и до сих пор, когда я пишу эти строки.

Снова несколько мгновений паузы…

Прервал ее француз:

– Князь, очевидно, принял вас за своего хорошего близкого друга, – по-русски сказал он ротмистру, а затем, уже обращаясь ко мне, по-французски спросил меня, могу ли я говорить с ротмистром на его родном языке.

Я кивнул головой и ломаным русским языком бросил:

– Понимаю все. Немного говорю, но вообще очень не люблю этот ужасный язык.

Началась церемония знакомства.

Француз назвал меня ротмистру по-русски, а его мне представил по-французски.

Я пробормотал несколько слов по-турецки, а затем продолжал по-французски:

– Очень, очень извиняюсь, но все-таки я не могу без волнения видеть черты вашего лица, полковник. Они так много напоминают мне хорошего из моей прежней дружбы к похожему на вас человеку. Для того, чтобы показать вам, как дороги мне черты вашего лица, я сейчас же попрошу вас принять от меня скромный подарок… Я сейчас вернусь, а вас, – обратился я к французу, – прошу подробно перевести этому прекрасному господину все, что я сказал здесь и прошу предупредить его, чтобы он не смел и думать отказываться от того пустячного подарка, который я ему сейчас преподнесу. Пусть он знает, что этот подарок, эту вещь я несколько лет тому назад получил от человека, похожего на него – моего дорогого друга в горах Белуджистана.

Я важно отправился в свою спальню и, промедлив там несколько минут, вынес в столовую найденный мною на чердаке кинжал и с опять-таки церемонным поклоном «по-турецки», держа подарок почему-то на согнутых ладонях, поднес его ротмистру.

Ротмистр, выслушав перед этим от француза полный перевод моего предисловия, боялся от восторга дышать…

Я снова зафранцузил.

– Пусть этот кинжал будет для вас памятью, как был памятью мне о моем друге. Теперь мы кунаки. Пусть это мое стремительное желание одарить его, – сказал я, обращаясь уже к французу, – не покажется вам странным. У нас в Турции есть обычай одаривать всех друзей, которые нам очень понравились. Хотя бы встреченных и в первый раз…

– Прошу, князь! – пододвинул мне стул француз…

Ротмистр все еще стоял, как статуя, теперь уже с кинжалом в руках. Очевидно, не знал, куда его деть.

Я продолжал смотреть на него приветливыми радостными глазами, но абсолютно не говорил ему ни слова, чтобы вывести его из дурацкого положения «стояния с кинжалом».

На помощь ему пришел француз и усадил его за стол, положив кинжал рядом с прибором.

Начался ужин и, конечно, с выпивкой.

Ввиду того, что в этот вечер в вино не было подсыпано никаких пакостей, мы досидели ужин благополучно и никто не заснул.

Ротмистр надрался до положения риз и только присутствие высокого гостя, то есть меня, заставляло его держаться с фасоном.

Ввиду того, что разговор за ужином велся только на темы, не входящие в круг моих заданий, и не имел никакого отношения к моей основной задаче, я приводить его не буду.

Итак, все шло мирно, тихо, как в хорошем доме.

Несколько раз француз и ротмистр закидывали удочку насчет желательности приглашения женского пола, но я обходил эти намеки или молчанием, или заявлением, что эту ночь я хочу спокойно поспать и ни на какие авантюры с женским полом не согласен.

К концу ужина француз и ротмистр определенно решили ехать в город к женщинам. Был вытребован из штаба автомобиль.

Повторяю, что все шло тихо, мирно. К концу ужина француз заметил, что давно не видит своего соотечественника-камердинера. Спросив у разносившего блюда лакея-русского, что с его слугой случилось, он услышал ответ:

– Так что Леон заболел. Животом мается. При гостях сказать неудобно. Блюет его… Часов с 9-ти схватило…

– Ик!.. Уж не холера ли? – сфантазировал спьяну ротмистр.

Француз схватился, как подстреленный.

– Что? Холера? Это страшно заразительно! Разве есть случаи?

– Единичные. Хотя и молниеносные, – мычал успокаивающе ротмистр.

Я хотя и знал, что холера здесь ни при чем, что Леон, проблевавшись, завтра же будет опять здоров, не захотел вмешиваться в чужие дела и лезть с своими советами и предположениями.

В результате на пришедшей уже машине бедняга Леон был отправлен во 2-м часу ночи в больницу, а для гуляк был выслан другой автомобиль, на котором двое горе контрразведчиков укатили в город на разведку по женской части…

XXI
ВТОРОЙ ОБЫСК

Пробило 2 часа. Как и в генеральском вагоне, я временно стал полным хозяином. Даже в комнату соседа-француза я получил свободный доступ при помощи привезенных товарищем Ефремычем ключей.

Полезно всегда иметь воск для слепка замочной скважины, так как по слепку можно очень быстро выточить любой ключ. Это правило я знал, хотя был пекарь, а не слесарь.

В комнате у француза меня ждала «нечаянная радость»… Конечно, не икона, а… огромная связка ключей от письменного стола, оставленная вместе с карманной цепью…

Француз, доставая гостю свои парижские коллекции, сунул ключ в замок ящика, хотел сделать все побыстрее, ключ заел и он, отцепив от брюк цепочку со связкой ключей, ушел в гостиную, затем перешел в столовую, а затем уехал в город…

А ключи остались висеть у стола и, конечно, очень облегчили всю мою дальнейшую работу.

Желая оставаться правоверным турком даже наедине с самим собою, я вошел в комнату француза, сняв предварительно в своей спальне ботинки, а у самого входа французовой спальни я сменил даже носки, надев совершенно новые, не бывшие в употреблении.

Ни на полу, ни на ковре чужой комнаты не должно было остаться ни пылинки.

Мне никто не мешал работать.

В 7-м часу утра я окончил осмотр всего того, что мне было интересно. Комната была обследована так, что лучше нельзя. Больше делать здесь мне было нечего.

Забрав все то, что впоследствии могло пригодиться и иметь какой-нибудь значение для моей дальнейшей работы, я вышел, запер дверь и только тогда вспомнил, что я почти не ложился спать ровно двое суток, то есть с момента моего приезда в Тайгинск.

Забытье-сон в генеральской вагоне и часа полтора отдыха в доме у товарища Ефремыча, конечно, не шли в счет.

Я принял душ и лег спать.

Разбудил меня стук в дверь. Товарищ Ефремыч просил разрешения войти.

– Дверь не заперта. Входите, – сказал я намеренно громко, – я давно уже проснулся и просто не хочу вставать. Лежу. Все равно делать нечего…

Товарищ Ефремыч, входя в комнату, громко поздоровался со мной и, не захлопывая дверь, тихо бросил:

– Вы не в претензии, что я вас разбудил?

– Спасибо! – Я пожал ему руку. – Конечно. Правильно. Я не мог пересилить сна и, если бы не вы, то я проспал бы не столько, сколько должен был бы проспать человек, легший во 2-м часу ночи.

– Да. В нашей жизни, жизни неустанной борьбы, бессонные ночи подряд по несколько суток – чепуха, вещь, не стоящая внимания.

Затем снова, намеренно громко он продолжал:

– Так вы поедете?

– Конечно, еду с удовольствием.

– Помните. Сегодня в час дня. Вместе приезжайте. До свиданья.

Он протянул мне руку. В моей руке осталась записка. Он вышел.

В столовой слышался кашель и отфыркивание француза. Тот, очевидно, вместо утреннего кофе отпивался сельтерской…

Я развернул записку:

«Я, вы и француз сегодня завтракаем в „Эльдорадо“ (лучший ресторан в городе). Время – час дня. Форма одежды парадная. Француз пригласил меня и вас. Видно, хочет отплатить торжественным завтраком мне за любезность и гостеприимство, вам в знак особого расположения к вашей персоне. Наверное, будет и кто-нибудь из высших военчинов. Прибудьте вместо с французом на его машине. Кстати, сообщаю: Леон здоров уже сегодня, но его еще дня два подержат. Я говорил с докторами. Если нужно, то можно и дольше. Пусть полечится. Это ему невредно. В городе уже есть слухи о розысках Лисичкина. Будьте осторожны…»