Текст книги "И здесь граница"

Автор книги: Вениамин Росин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

3

Третий час продолжался обыск. Фомичев хмуро рассматривал свои широкие плоские ногти. Затем почему-то заинтересовался щелкой между досками пола, разглядывал рисунок обоев. Вид у него был такой, словно все происходящее в доме нисколько его не занимает.

Вот он сидит, Фомичев. О чем размышляет, чем озабочен? Спокойствие-то у него явно напускное. Чем, к примеру, объяснит, что в кладовой несколько порожних бутылок из-под коньяка? Придет ли в замешательство (уверял ведь, что с хлеба на воду перебивается, а тут – армянский коньяк), либо, не моргнув глазом вывернется: нашел посуду, сдать собрался. Незачем, мол, добру пропадать.

И попробуй докажи обратное. Может, хвалит себя за предусмотрительность: коньяк всегда покупал только на другом конце города, где его никто не знал; там же брал и любимые им маслины, ветчину, масло, а для жены пирожные, но все в небольшом количестве, чтобы в один присест можно было одолеть, чтобы никаких следов пиршества не оставалось.

А возможно, вовсю честит жену за ослушание. Предупреждал, и не раз, чтобы даже пустой посуды из-под дорогих вин дома ни-ни. Береженого бог бережет. Занеси подальше, выбрось либо сдай в приемный пункт (без копейки рубля не бывает), она же поленилась, и теперь – пожалуйста, красней, оправдывайся.

«Бутылки что, это мелочь, – думал Кублашвили. – Пускай собирает, пускай хлещет коньяк, хотя это явно не по карману. Куда важнее другое: где ценности? Усадьба большая, кто знает, где тайники. То ли в мусорной яме, то ли в кадке с фикусом, то ли в банках с вареньем, а бывает и такое, что в дворовой уборной. Ох и много еще работы предстоит…»

В это время Фомичев скосил глаза на окно и, часто заморгав, как филин днем, заерзал на стуле.

«С чего бы это? – удивился Кублашвили. – То сидел со скучающим видом человека, дожидающегося, чтобы незваные и не очень приятные гости поскорее ушли, а тут на тебе, зашевелился…»

Заметив, что старшина наблюдает за ним, Фомичев отвернулся от окна. Отвернулся и уставился на стену, оклеенную дешевыми обоями.

Но человеческая натура не всегда подвластна воле, даже самой железной. Шея у Фомичева налилась кровью, он страдальчески нахмурил брови.

В чем же причина, что вывело его из равновесия? Ведь какой бы ни был выдержки человек, а волнение, тревога отразятся на его поведении. У одного больше, у другого меньше, но отразятся обязательно.

Разумеется, для того чтобы увидеть, подметить, в чем именно и как меняется поведение человека, надо иметь опыт психолога. Но кто сказал, что служить на пограничном КПП легко и просто?

О чем только не встречался Кублашвили на контрольно-пропускном пункте! Один подчеркнуто спокоен, молчалив и лишь частые глубокие затяжки сигаретой говорят о том, что спокойствие нарочитое. Другой чрезмерно суетится. То без нужды смахивает со столика вагона несуществующие крошки, то оправляет салфетку, то ни с того ни с сего принимается переставлять с места на место лампу. Третий, высокомерно поджав губы, с непроницаемым видом углубился в газету, вроде бы и не замечая пограничников.

Раздумывая над тем, что могло встревожить Фомичева, старшина подошел к окну. Погода резко испортилась. Низкие серые тучи затянули небо. Моросил мелкий дождь. А в воздухе висела водяная пыль. В рассветных сумерках она напоминала седой дым костра из сыроватых сучьев.

У крытого толью сарая невысокий смуглый ефрейтор регулировал миноискатель. Рядом, под навесом, нахохлившись, дремало полдесятка кур.

«Куры спрятались в укрытие, – как-то машинально отметил про себя Кублашвили, – верная примета, что дождь затяжной… Но все же, что встревожило Фомичева? Вообще-то, на его месте любому было бы не до улыбок. Представил, как судачат, а может, и злорадствуют соседи, увидев у ворот военную машину, и изменило спокойствие…»

И вдруг обожгла догадка. Ну как сразу не догадался? Человек равнодушен к тому, что в доме ведется обыск, простукивают стены, вскрывают половицы, прощупывают каждый кирпич в печке, а увидел пограничника у сарая и встрепенулся. Ну да, у сарая! Надо доложить майору.

Майор Дудко остановился перед Фомичевым, но тот даже не посмотрел на него.

– Что в доме нет валюты, вы, пожалуй, сказали правду. – Майор помолчал. И неожиданно вопрос в упор, как выстрел: – Ну а в сарае?

Губы у Фомичева непроизвольно дрогнули. В глазах промелькнуло смятение. Но только на какую-то секунду. Он тут же овладел собой, и глаза приняли прежнее тусклое выражение.

– Опять двадцать пять! Да что вы прицепились ко мне с той проклятой валютой! – и, упершись локтями в колени, запустил пальцы в спутанные темно-рыжие волосы.

Но тотчас поднял голову и обрушился на жену.

– Ну чего ревешь, дуреха! Кто не ел чеснока, от того вонять не будет. Поищут, поищут и уедут, с чем приехали. А твое упрямство – вот оно где у меня сидит! – он ударил себя кулаком по шее. – Никогда больше слушаться тебя не буду. Завтра же продам дом! Продам, и махнем, куда глаза глядят. На свою шею ярмо везде найду.

Жена Фомичева с жалким, изменившимся лицом, долго возилась, открывая сарай. Замок был огромный. Ему бы место где-нибудь на хлебном амбаре, а не на этом сарайчике. Наконец, черкнув по земле, дверь распахнулась.

Правый угол сарая занимала поленница сосновых дров. Левый угол забит всевозможным хламом. Ведра без днищ, рассохшийся бочонок, проеденная ржавчиной велосипедная рама, выцветшая соломенная шляпа…

«Ну и Плюшкин, – брезгливо подумал Кублашвили. – Самый настоящий Плюшкин! Такие вот скупердяи бутылки у пивнушек собирают…»

Растерянно потоптавшись, жена Фомичева горестно приложила ко рту кончики пальцев и уселась на чурбачок рядом с сараем. Но уже через минуту-другую тихо заплакала, закрыв лицо руками.

Сержант Денисов, здоровенный и добродушный, шагнул было к ней, видимо желая успокоить, но, передумав, спросил у Кублашвили:

– Откуда начнем?

– А ты как считаешь? – ответил тот вопросом на вопрос.

Денисов повел литыми, будто чугунными плечами.

– Перетряхнем хламье сначала.

Опыт подсказывал Кублашвили другое, и он, словно раздумывая вслух, сказал вполголоса:

– Вряд ли валюта спрятана вот так, чуть ли не на виду. Посмотрим под дровами.

Не оборачиваясь, движением руки подозвал сержанта.

– Что ж, посмотрим, нам недолго. Голому одеться – только подпоясаться, – пошутил Денисов и, крякнув, сбросил тяжелую, чуть сыроватую плаху. За ней другую, третью.

В сарае терпко запахло смолой.

– Ух и славно пахнет! – потянул носом Денисов. – Будто в сосновом лесу.

Кублашвили и Денисов копали, меняясь каждые десять минут.

Вот уже голова рослого Денисова вровень с краем ямы. Работает он энергично, с хеканьем выбрасывая землю наверх. На лбу крупные бисеринки пота.

– Фу-у, совсем запарился! – Денисов устало оперся на лопату. – Еще немного, и до центра земли докопаемся!

– До центра не до центра, а место для квеври, считай, уже готово.

– Какая еще квевра?

– Не квевра, а квеври – есть такие большие кувшины для вина. Их у нас, в Грузии, по самое горлышко в землю зарывают.

– Эх, товарищ старшина, эту бы яму да на Кавказ! – Денисов заразительно рассмеялся, показав крепкие белые зубы.

– Дай-ка я тебя сменю, – Кублашвили протянул руку и помог товарищу выбраться. – Отдохни!

– И отдохнуть можно, и снова поработать, но только напрасно все это.

– Что напрасно?

– А то, что земля под поленницей слежавшаяся, нетронутая.

Кублашвили нравились люди вдумчивые, он не обижался, когда возражали, не соглашались с ним.

– Заметил, дорогой, заметил… – Выглянув из сарая и убедившись, что вблизи никого нет, сказал: – Не каждый день и далеко не каждый год валютчик вскрывает свой тайник. Сквозь землю видеть не умею, но не успокоюсь, пока не проверим. Кто знает, может, сам Фомичев, а может, отец его здесь что спрятал. У старика рыльце было в пушку.

– Ну и семейка! – покрутил головой Денисов. – Правду говорят: яблоко от яблони недалеко падает.

…Пот щипал глаза Кублашвили. Нижняя рубашка неприятно липла к телу. Дыша, как запаленная лошадь, он ничего не слышал, кроме собственного сердца.

Устало выпрямившись, сплюнул тягучую слюну.

«Возможно, Денисов и прав, напрасно все это, впустую время потеряли. Еще пять… нет, семь раз копну – и шабаш!» – подумал и вонзил лопату в землю. Раз, еще раз. Что-то глухо звякнуло.

Сдвинув фуражку на затылок, Кублашвили присел на корточки и ковырнул мягкую податливую землю, Показалась ржавая труба.

«Водопровод?» – удивился старшина. Но ведь колонка рядом с домом Фомичева, следовательно никаких труб здесь быть не могло. Кублашвили опустился на колени. Обкапывал трубу осторожно, словно перед ним был фугас, готовый ежесекундно взорваться.

Наконец метровая труба полностью очищена. Интересно: один конец ее сплющен, на другом дубовая затычка.

– Денисов! – изменившимся голосом крикнул Кублашвили. – Где ты там?

Заслоняя свет, сержант склонился над ямой.

– Есть! Понимаешь, есть! – радостно твердил Кублашвили, протягивая увесистую трубу. – Ну-ка, держи!..

* * *

Майор Дудко подровнял пальцем ближайший к нему столбик золотых монет.

– Семьсот… Ровно семьсот штук… Что теперь скажете, Фомичев?

– Он понятия о них не имеет! – пробормотал Кублашвили.

Майор обернулся к нему.

– Что?

– Да ничего, это я так.

– Вот вы, Фомичев, уверяли, – продолжал майор, – что отроду золотой монеты не видели, а тут – целый клад. Как же после этого верить вам? И язык повернулся сказать, что до получки с трудом дотягиваете. Разумеется, вы можете все отрицать. Можете снова, в который раз, клясться и божиться, что ни сном ни духом не ведаете про набитую золотом трубу. Можете… Стыд и совесть, гражданское мужество – понятия для вас чуждые. Обманывать, врать, прикидываться этаким… – майор замялся, подыскивая точное слово и, не найдя, сердито махнул рукой, – этаким обиженным судьбой-злодейкой несчастным мужичонкой, темным и неграмотным, хорошо умеете. Но одна серьезная улика сводит на нет все ваши возражения. – Майор разгладил рукой какую-то глянцевитую бумажку, с притворным сожалением покачал головой. – Ай-ай-ай! Такую промашку допустить! Очень непредусмотрительно поступили. Того не учли, что это против вас обернется. Товарищи понятые, прошу поближе! Ознакомьтесь, пожалуйста, с удостоверением к медали «За отвагу… – майор сделал паузу и многозначительно закончил: – в борьбе с большевиками». Обратите внимание: выписано на имя Фомичева… А саму медальку куда изволили схоронить? Неужели рассчитывали, что еще пригодится?

У Фомичева пришибленный взгляд попавшего в ловушку зверька.

– Впрочем, что Фомичеву удостоверение? Похоже, он готов и от своей фамилии отказаться. Но ему следует твердо запомнить: вещественные доказательства сильнее слов, куда убедительней.

Майор уставился на Фомичева.

– А теперь отвечайте: где остальные тайники?

– Нет у меня тайников! Поверьте, нет! – Лицо Фомичева приняло плаксивое выражение. Он схватил себя за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, заныл: – Дурак я, дурак, и уши холодные! Комбинировал… крутил… и докомбинировался! Нищим остался, нищим… А все проклятое золото! Заворожило, рыжее.

«По-свински жил, – слушая эту запоздалую исповедь, думал Кублашвили. – В театре наверняка отроду не был. Во всем доме ни единой книги. Если и позволял себе кусок послаще да пожирней, то тайком, закрыв ставни, опустив занавески. Деньги, деньги, деньги. Никаких интересов, кроме денег. Теперь, может, и сам жалеет, а уже поздно. Спекся Фомичев. Но это только начало. Верную ему характеристику дал майор. Не простачок он, каким прикидывался. Несомненно, еще тайники есть…»

4

Ефрейтор плавно водил квадратной рамкой миноискателя над поверхностью земли, и Кублашвили вспомнил прохладную осень сорок четвертого года. Тогда на левом фланге заставы саперы снимали противотанковые и противопехотные мины. Сотни металлических тарелок и уже покоробившихся деревянных ящичков со смертоносной начинкой таились под тонким слоем дерна. Обезвреженные, они выглядели вполне безобидно…

Частенько тревожное гудение зуммера останавливало ефрейтора, но тревоги все были ложные. То по соседству с яблоней оказывалась дырявая, бог весть сколько пролежавшая здесь кастрюля, то обнаружили зазубренный осколок, извлекли и хвостатую мину от ротного миномета.

Переступая через лужи, Кублашвили из конца в конец обошел усадьбу Фомичева. Особенно его внимание привлек заброшенный колодец. От навеса остались лишь два покосившихся столба. Цепь на вороте поржавела.

«Надо бы проверить… – И сам себя передразнил: – Надо бы, надо бы… Обязательно проверить колодец!»

Не один десяток ведер воды выкачали Кублашвили и Денисов. Когда ведро стало задевать о дно колодца, Денисов заглянул через сруб.

– Метров шесть, а то, пожалуй, и все семь наберется… Сейчас спущусь. Мне недолго, – и по своему обыкновению добавил: – голому одеться – только подпоясаться.

– Наверное, лучше мне, – возразил Кублашвили. Денисов недовольно посмотрел на него, недоуменно повел плечом.

Кублашвили расхохотался.

– Можно подумать, что там, – он кивнул на колодец, – ждет шампур карского шашлыка и стакан старого выдержанного вина. Поверь, друг, с удовольствием уступил бы тебе эту честь, но ты вон какой силач, одним пальцем меня вытащишь, а мне придется звать на помощь.

– Ла-а-дно, пусть так, – нехотя согласился Денисов.

Воды на дне колодца было чуть ниже колен. Кублашвили зачерпывал воду ведром, доливал консервной банкой.

– Готово! Тащи!

Ведро, раскачиваясь, ползло вверх, ударялось о позеленевшие влажные стены, и тогда на голову Кублашвили выплескивалась ледяная вода. Она просачивалась сквозь гремевший, будто он из жести, брезентовый плащ, струйками текла по спине, хлюпала в резиновых сапогах.

Вскоре на Кублашвили не осталось ни единой сухой нитки. Зуб не попадал на зуб, от холода ломило онемевшие пальцы.

«Вычерпываем, вычерпываем, а воды вроде бы не убывает» – подумал он, прислоняясь плечом к стене колодца. Закрыв глаза, представил себе залитую мягким зеленым светом от абажура уютную комнату. За столом дочурка, вопросительно поглядывая на мать, Спрашивает: «Ну где же папка? Где наш папка? Он что, не приходил с работы, не ночевал дома?» – «Придет, придет твой папка, не беспокойся, Тамара. Передавал, что немного задержится…»

Неля берет в руки глазурованную кринку с молоком. Корка плотная, желтовато-красная, чуть сморщенная…

Кублашвили проглотил слюну. Ладно уж с тем молоком, сейчас бы стаканчик чайку да погорячее. Однако за дело! Готово, тащи! Где ты там, Денисов?

Наконец-таки настал конец этой адской работе. Кублашвили опустился на корточки и негнущимися пальцами стал шарить в холодной жидкой грязи.

Под руку попало что-то округлое, скользкое. Бр-р-р! Кублашвили невольно содрогнулся и отдернул руку.

Не в силах побороть в себе чувства гадливости, встал и подковырнул носком сапога. Закрученный медной проволокой кусок велосипедной камеры оказался довольно тяжелым. Камни, что ли? Не иначе как ребятишки баловались.

Кублашвили отмотал проволоку и ахнул. Вот же дошлый этот Фомичев! Со стороны посмотреть – тихоня, а на самом деле жук будь здоров! Пробу ставить негде!

Нет, не напрасно они с Денисовым выкачивали воду из заброшенного колодца, не зря сам он промерз до костей. Долго возились, но зато раскрыли еще одну тайну. Старая велосипедная камера была до отказа наполнена золотыми монетами.

– …А всего обнаружено… – напряженно звенящим голосом произнес майор Дудко. – В монетах и слитках…

Понятые переглянулись. Один из них, вислоусый дядька, не выпускавший изо рта прокуренный янтарный мундштук, бросил сердитый взгляд на Фомичева.

– Ничего себе! Не от трудов праведных…

Второй понятой, поджарый старичок с растрепанным мальчишеским хохолком и отечными мешками под глазами неодобрительно покачал головой.

– М-да-а… Вы только подумайте: столько золота! Ну и соседушко у меня… А еще плакался, что жить не на что, хлеба вдоволь не наедается, концы с концами едва сводит…

Фомичев отвернулся, словно стало нестерпимо больно глядеть на все эти сотни золотых пятерок и десяток, уже не принадлежащих ему. По сизоватой щеке покатилась крупная слеза…

Дача в стиле рококо

1

Крупными угловатыми буквами Кублашвили написал: «Операция на усадьбе Фомичева…» – и, прикрыв глаза рукой, задумался.

Опять припомнилось прошлое. Вот он выбрасывает лопатой землю из двухметровой ямы… На фоне тесного квадрата серого неба видит утомленное лицо Денисова, вытаскивавшего бесконечные ведра воды…

Да-а, такое оставляет глубокий след в памяти.

Хорошо, что разоблачили Фомичева – агента гестапо, валютчика. Арестованы и связанные с ним дельцы.

Но один ли он, Фомичев? Далеко не один. Взять хотя бы те подметные письма. Они тоже страничка его биографии…

В тот день он оставался дома вдвоем с дочкой. Как у всякой малышки, внимание ее долго не задерживалось на одном предмете. Тамара задавала десятки всевозможных вопросов, могущих кого угодно поставить в тупик.

Поблескивая быстрыми, темными глазами, неожиданно спросила:

– Папа, вот ты был маленьким?

– Конечно.

– А считалки тогда были?

– Были. Как же без считалок? Я и сейчас их помню: ицило, бицило, шрошано…

Тамара захлопала в ладоши и принялась повторять за ним мелодичные слова считалки. Но вскоре это занятие ей надоело и, обняв отца за шею, умильно попросила:

– Почитай мне про козла…

– Так ведь сегодня я уже читал.

– А ты еще… Пожалуйста…

Кублашвили не переставал удивляться непосредственности, с какой дети могут слушать одно и то же множество раз, восторгаясь, печалясь и радуясь вместе с героями любимой сказки. Взяв цветную книжку для дошкольников, раскрыл ее на нужной странице. «Жил-был козел, – начал, чуть нараспев. – Бывают на свете упрямцы, но уж такого упрямого козла нигде не сыскать. Всегда только на своем настоять хочет…» Дальше прочитать не удалось – вернулась из магазина Неля. Хмурясь, положила на стол обыкновенный конверт без марки и без адреса. Встряхнув светлыми кудряшками, растерянно произнесла:

– Торчало в двери. Видно, не по почте пришло. Не понимаю, что это может быть… – и зябко охватила плечи руками.

В конверт был вложен небрежно вырванный из ученической тетради листок в клеточку. Несколько строчек с грубыми орфографическими ошибками. Кто-то, не стесняясь в выражениях, обещал укокошить Кублашвили, если тот не будет давать жить людям (следовало читать: контрабандистам). Внизу, там, где обычно ставится подпись, намалеван череп и скрещенные кости. Видимо, считая, что этого мало, наспех дописано: «Сочтемся, за нами не пропадет».

– Чепуха, Неля! – сказал он тогда. – Не обращай внимания. Если бояться угроз всяких проходимцев, то и служить нельзя. Разве мало подобных писулек получали наши ребята?

Он долго еще успокаивал жену, но видел, что встревожилась Неля не на шутку. Обычно веселая, жизнерадостная хлопотунья, она сидела за обедом задумчивая, сосредоточенная, катала хлебные шарики, а то, сцепив пальцы рук, смотрела на мужа затуманенными глазами.

Неделю спустя Кублашвили возвращался домой со службы далеко за полночь. Шел и думал о назначенном на завтра партийном собрании. Он обязательно возьмет слово. Текучка, скажет, заедает, мало читаем, редко бываем в театре. Ведь учеба не только за партой, многого можно добиться самообразованием. Приведет в пример Горького, Шолохова, Джека Лондона. Никто из них не имел университетского диплома, но эрудиции их, широте кругозора любой позавидует. А еще скажет, что учиться никогда не поздно и нечего ссылаться на возраст и положение. Георгий Тимофеевич Береговой, ныне прославленный космонавт, сразу после войны не постеснялся пойти в вечернюю школу, превозмог неловкость. А был он к тому времени Героем Советского Союза, штурманом авиационного полка.

И еще насчет стенгазеты не забыть. Никакой активности, инициативы. Выходит газета от случая к случаю. А если и выходит, то читать ее неинтересно. Беззубая она у нас, заметки сухие, казенные.

По железнодорожному мосту с грохотом промчался товарный поезд. Искры роем сыпали из паровозной трубы и, отлетев в сторону, гасли.

На мосту, безлюдном в этот поздний час, покуривая, небрежно прислонились к ажурному парапету двое. Кепки низко опущены на глаза. Воротники пиджаков торчком.

Увидев Кублашвили, вынули руки из карманов и неторопливо, вразвалку двинулись навстречу. Красноватыми светлячками мелькнули брошенные вниз, на рельсы, окурки.

Кублашвили замедлил шаг, присматриваясь к незнакомцам. Неспроста они тут в такое время. Явно дожидались его. Впрочем, легко проверить это предположение.

Стоило Кублашвили перейти на другую сторону моста, как те двое тотчас свернули туда же.

Что ж, уходить от опасности, показав спину врагу, – не к чести пограничнику. Готовясь к стычке, расстегнул верхние пуговицы на гимнастерке, ослабил поясной ремень.

Высоченный крепыш коршуном ринулся на Кублашвили. Неуловимое движение (вот где пригодились приемы самбо!) – и в тот же миг рука бандита очутилась в крепком замке. Вскрикнув, он свалился на настил моста.

Соучастник его, явно обескураженный отпором, трусливо топтался в стороне. Не успел Кублашвили глазом моргнуть, как верзила вскочил на ноги. В неверном свете раскачивающегося на ветру фонаря тускло сверкнула финка…

* * *

Домой Кублашвили вернулся с большой ссадиной на ноге, в разорванной гимнастерке. Он не хотел волновать жену и покривил душой: сказал, что зацепился за гвоздь в тамбуре товарного вагона. А про ссадину умолчал. Разве мог он рассказать о случившемся? Неля так и не узнала про нападение.

Несколько дней Кублашвили ходил сам не свой. Нападение-то отбил, но никого не задержал, дал бандитам уйти. Он старался найти для себя хоть какое-то оправдание: они-де скользнули в проходной двор, перемахнули через забор и растворились в темноте. И все же досадно, очень досадно, что преступники разгуливают на свободе, сухими из воды выскочили.

В памяти остались выпущенный из-под рыжей кепки залихватский чуб и два металлических зуба, блеснувших во рту бандита.

А затем пришло второе письмо. Правда, уже по почте. Почерк тот же, но тон совсем другой. По-деловому кратко предлагалось: Кублашвили становится владельцем «Волги» и дачи на Кавказе либо в Крыму, по его усмотрению. Но за это требуется одно-единственное – убраться с КПП. То ли перевестись в другое место, уволиться под любым предлогом, пусть сам решает, что лучше.

Если откажется, то с ним церемониться не станут. Сначала разделаются с дочкой, затем с женой, его угробят последним.

Ну а коли согласен поладить по-хорошему, то пусть сообщит следующим образом…

Скрыть это письмо от Нели не удалось. Как назло, она сама достала его из почтового ящика.

Угроза встревожила. От преступников всего можно ожидать. Им ничего не стоит убрать Тамару. Девочка она ласковая, доверчивая, заманить, завлечь ее легко… Нет, даже думать об этом страшно!

– Ну вот, Неля Антоновна, дачу в стиле… рококо, что ли, мы имеем, – Кублашвили рассмеялся, но не совсем искренне. Чувствуя сухость во рту, постарался превратить все в шутку. – Светлая «Волга» в гараже… Что еще пожелаешь? Замок на берегу Куры? Сто тысяч на мелкие расходы?

Он чувствовал, что голос его звучит неестественно, несмотря на усилие говорить ободряюще.

Неля подняла на него влажные глаза. А что, если негодяи от угроз перейдут к действиям? Нет, нет, и эту анонимку следует обязательно отнести начальнику КПП! Пусть и не думает умолчать. Ни в коем случае. Она не может рисковать ребенком! Завтра же увезет Тамару к бабушке!

И в самом деле, на следующий день Неля взяла отпуск в своей лаборатории, уложила вещи…

Кублашвили с разрешения своего начальства тоже решил действовать. Надев пиджак и кепку, он минута в минуту прибыл в назначенное место, держа под мышкой, как было обусловлено шантажистами, сложенную вдвое газету.

Встретил его тот, высокий, чубатый, и с ухмылкой (давно бы, мол, так) сунул записку. В ней указывалось, куда явиться для переговоров.

Но Кублашвили, сопровождаемый работниками угрозыска, напрасно трясся в переполненном автобусе на другой конец города. Прождав у входа в парикмахерскую битый час, он ни с чем вернулся домой. Собственно, ничего другого нельзя было и ожидать: ему не доверяли, проверка продолжалась.

* * *

Пока Кублашвили ездил к окраинной парикмахерской, чубатый успел повздорить в очереди за пивом с каким-то рябоватым парнем (откуда ему было знать, что тот был сотрудником угрозыска). Оба скандалиста угодили в райотдел милиции. Только тут, в кабинете начальника, чубатый сообразил, что за человек поссорился с ним у пивного ларька, понял, что попался, и, рассчитывая на снисхождение, выдал тех, кто подкупил его, кто угрожал семье Кублашвили.