Текст книги "Люди и взрывы"

Автор книги: Вениамин Цукерман

Соавторы: Зинаида Азарх
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

МОСКВА. 1944-1947 ГОДЫ

В столице мы сразу же приступили к монтажу и строительству установок для рентгенографирования явлений при взрыве. Помимо монтажа собственной аппаратуры я занялся организацией и монтажом подобных установок в двух московских институтах, проектирующих и изучающих различные боеприпасы. Во всех приборах этого поколения источником рентгеновских вспышек микросекундной длительности был тот же кенотрон с кратковременно перекаливаемым катодом.

Среди событий последних военных лет особенно запомнились три: смерть мамы, доклад на семинаре у П. Л. Капицы и награждение орденами и медалями большой группы научно-технических работников.

СЕМИНАР  У  П.Л.КАПИЦЫ

Доклад на семинаре у П. Л. Капицы неожиданно получился почти историческим. В то время знаменитые «капицинские среды» привлекали многочисленных физиков Москвы, Ленинграда и других городов. Программа семинара обычно включала два доклада, продолжительностью 45—50 минут каждый. 8 марта 1944 года первый доклад сделал Ю. Б. Харитон. Он был посвящен механизмам взрывных реакций. Второй – об импульсной рентгенографии взрыва – прочитал я. Председательствовал П. Л. Капица. Это было первое знакомство с Петром Леонидовичем. Произвели впечатление его инженерная хватка и высокий голос. Слово «конденсатор» он произносил на английский манер – «конденсор». В зале присутствовали известные физики – А. Ф. Иоффе, Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм, Н. Н. Семенов, Я. Б. Зельдович, С. И. Вавилов, И. В. Обреимов. Мой доклад вызвал большой интерес. Многие присутствующие в зале знали, что эта работа выдвинута на соискание Государственной (тогда Сталинской) премии. Сразу после доклада ко мне подошел Лев Давидович Ландау и поздравил с отличной работой. А. И. Шальников спросил: «Вы так лихо разъясняли ваши рентгеновские снимки взрывов, что показалось, вы в Москве стали лучше видеть. Это так?» – «Нет, Александр Иосифович, у пигментного ретинита нет „обратного хода". Просто я много раз демонстрировал эти рентгенограммы и привык к ним. Кроме того, у меня есть собственные „маленькие хитрости". Видите надрезы на краях рентгенограмм? Я хорошо ощущаю их кончиками пальцев. Это позволяет почти безошибочно „показывать" аудитории участки рентгенограмм, заслуживающие особого внимания».– «А работу вы сделали хорошую»,– заключил Шальников.

НЕ УМИРАЙ, МАМА!

Кто прочитает это, скорей матери ландыши принесите, Поздно – моей, принесите своей.

А. Вознесенский

Мама! Какое это ласковое и великое слово. Глубокую любовь и благодарность к ней хранит моя память. Я легко могу вызвать в сознании образ молодой красивой женщины. Стоит подойти к роялю и сыграть одну из украинских песен, а знала она их множество, как в воображении возникает шатенка с волнистыми волосами и добрым лицом. Мы знали по фотографиям, как хороша она была в молодости. Ей было только 34 года, когда от воспаления почек скончался наш отец. После его смерти многие добивались ее руки. Всем она отказывала, считая, что отчим в доме хуже, чем безотцовщина. Всю себя без остатка отдала детям.

У нее был отличный музыкальный слух, который мы с братом в известной степени унаследовали. Было еще немаловажное качество – память на музыку и стихи. Читала наизусть лермонтовские «Песню про купца Калашникова» и «Демона». Хорошо запоминала цифры и формулы. В Петербурге закончила Высшие женские курсы, превосходно знала геометрию, алгебру и тригонометрию. После смерти мужа работала и обеспечивала небольшую семью.

Первый инсульт случился до войны – в 1935 году. После него она перестала работать. Последний – в Москве, в ночь с 28 на 29 марта 1944 года. За несколько дней до этой даты я начал упорно думать, как получить не одиночный «кадр», а серию последовательных во времени рентгеновских снимков процесса взрыва. Думал упорно – днем и ночью: придумать что-либо новое можно только таким образом.

Около двух часов ночи пришло долгожданное озарение. Надо использовать детонирующий шнур как устройство, задающее временные интервалы между «кадрами». Тогда на одной рентгенограмме можно получить несколько «кадров».

Задача была почти решена, когда в соседней комнате раздался странный звук. Бросился туда. Мама лежала на полу у выключателя в двух метрах от своей кровати. Дыхания не было слышно. Неужели это конец? Мама, не умирай!

Сколько раз я корил себя. Собирался перенести выключатель к ее кровати. Работа небольшая, но так и не собрался ее выполнить. Да и во втором инсульте в Казани я также был виноват. Нашел тогда обрывок старого провода с шелковой изоляцией, который использовал для подключения электрической розетки к сети. Хорошо знал: старые провода ненадежны, при перегрузке могут вспыхнуть. Так и случилось. Огонь в одну минуту охватил весь провод. Пожар быстро потушили. Но мама испугалась, и к вечеру того же дня случился второй инсульт. А внимание? Как часто только после смерти самого близкого человека начинаем понимать, какую невосполнимую утрату мы понесли. Как мало мы для него сделали. Угрызения совести мучают потом всю жизнь, но приходят они слишком поздно. И снова мучаюсь сознанием, что в свое время не перенес выключатель к кровати... Всего несколько метров...

ПЕРВАЯ НАГРАДА

5 октября 1944 года в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями большой группы научных и инженерно-технических работников, занимавшихся во время войны разработкой и исследованием различных боеприпасов. В списке награжденных оказалось несколько работников Академии наук. Ю. Б. Харитон был награжден орденом Красной Звезды, я – орденом «Знак Почета». Для обоих это были первые правительственные награды.

Главным событием 1945 года была, разумеется, наша победа над фашистской Германией. День Победы, как и первый день войны,– незабываем. С утра ходили слухи, что вечером 9 мая будет выступать Сталин. Я с Иринкой в 5 часов вечера отправился на Красную площадь. Она была до краев заполнена народом. Ощущение великого праздника и всеобщего ликования не проходило. Незнакомые люди плакали, смеялись, целовались... Грядущие дни казались светлыми и праздничными. Обсуждались ближайшие планы. Думалось: эта война последняя. Никто не знал, что в эти майские дни Соединенные Штаты готовили испытание сверхбомбы.

КОМАНДИРОВКА В ЛЕНИНГРАД

Спустя две недели после Праздника Победы мы с Зиной выехали в командировку в Ленинград в один из институтов стрелкового вооружения. Везли с собой винтовку образца 1891/1930 гг., десяток патронов, устройство для синхронизации. За двое суток из подсобных материалов собрали импульсную рентгеновскую установку, наладили синхронизацию. Доклад прошел хорошо. Умудрились снять не только пулю в свободном полете, но и получить эффектный снимок пули, пробивающей электролампу в момент, когда стекло не успело разлететься.

Ленинград все еще оставался военным городом. Идем по Невскому проспекту. На домах сохранились надписи: «При артобстреле ходить по этой стороне улицы опасно». Много почти полностью разрушенных зданий. У иных домов напрочь снесена одна из стен, а в комнатах сохранились предметы мирной жизни: стоит стол, кровать, раскрытое пианино, кое-где беспомощно болтается люстра. Страшно думать о судьбе хозяев таких квартир, где сейчас вольно гуляет ветер.

И в этом полуразрушенном городе неожиданная афиша – в филармонии в концертном исполнении дают «Пер-Гюнта» Грига. Григ – любимый композитор. Вечером мы с Зиной целиком захвачены музыкой, нас окружает фантастический мир дикой норвежской природы, волшебников и троллей. Но когда оркестр заиграл «Смерть Озе», воспоминания о недавней утрате вновь захлестнули меня. «Не могу больше слушать»,– шепнул я Зине, и мы тихо покинули зал, не дождавшись удивительной, волшебной, всегда волнующей песни Сольвейг... Белые ночи только начинались, и это усиливало настроение, созданное музыкой. На Аничковом мосту заканчивалась установка великолепных коней Клодта.

АВГУСТ 1945 ГОДА

В августовское утро 1945 года я, как обычно, проснулся рано. Нащупал на стене ручку верньера включенного в цепь динамика радиотрансляционной сети и слегка повернул ее. Раздался бой Кремлевских курантов. Диктор стал передавать сообщение ТАСС. Оказывается, вчера по радиосети Соединенных Штатов выступал президент Гарри Трумэн. Он сообщил, что американские военно-воздушные силы в 8 утра 6 августа взорвали над японским городом бомбу невиданной силы. Ее мощность в 2000 раз превосходит мощность авиабомб с обычными химическими взрывчатыми веществами при равном весе. В городе, насчитывающем около 400 тысяч жителей, возникли сотни очагов пожаров. Он практически полностью разрушен. В бомбе использовались новые, ранее не известные физические принципы преобразования энергии атомного ядра в механическую, световую и энергию гамма-излучения.

Я с трудом перевел дыхание. Значит, Лев Давидович Ландау был прав. При встрече в ноябре 1944 года он утверждал, что пришла пора брать от жизни все что можно – наступает конец мира. Физики-теоретики не сомневаются в возможности создания атомного оружия, мощность которого на единицу веса в тысячу раз превысит мощность обычных химических взрывчатых веществ. Пока но известно, можно ли будет защищаться от этого оружия. Теоретикам сейчас все ясно, остались только некоторые инженерные и технологические проблемы, после решения которых мир будет располагать сверхмощным оружием. Но почему-то казалось, что атомная бомба – дело далекого будущего. И уж во всяком случае, ее создание и применение не будет иметь отношения ко второй мировой войне. Старыми средствами люди смогли уничтожить около 100 миллионов – куда же еще?!

Стараясь не разбудить Зину, я бросился к телефону. «Левка, Дау был прав: они сделали эту чертову бомбу. Не только сделали, но и сбросили ее на какой-то японский город». Лев Владимирович жил недалеко – в Чистом переулке, минут 10 хода до нашего дома. Мы оба достаточно хорошо знали положение дел с боеприпасами нашей армии. Создать эту чудовищную бомбу в стране, хозяйство которой разрушено только что окончившейся опустошительной войной, будет нелегко... И тем не менее... Если мы смогли сломать хребет гигантской военной машины Адольфа Гитлера, почему мы не сможем догнать американцев в этой новой области науки и техники?

На работе все разговоры вертелись вокруг американского «сюрприза». Я позвонил в Физический институт друзьям-теоретикам. Нет, они не считают сообщение ТАСС «уткой». Из уравнения Эйнштейна следует, что при превращении материи в энергию должны выделяться мощности, близкие к указанным в сообщении Трумэна. И все же никто из нас не ожидал, что одинокий самолет сможет сбросить на беззащитную цель небольшую по размерам бомбу, взрыв которой приведет к чудовищным последствиям. Опубликованные позднее сообщения о тенях японцев, выжженных световой вспышкой взрыва на асфальте и степах домов, поражали воображение.

Но как американцы ухитрились преодолеть все трудности, связанные с созданием такой сверхбомбы? Лев Владимирович напомнил: «Не нужно забывать, что американцы в эту войну на своей территории не воевали. Их потери не идут ни в какое сравнение с нашими. Укрылись за океаном и продолжали потихоньку работать. Вернее, не очень потихоньку, но спокойно».

События после 6 августа 1945 года разворачивались с большой скоростью. Среди них прежде всего надо отметить быстрый перевод на русский язык и издание массовым тиражом книги Смита «Атомная энергия для военных целей». После ее прочтения многое стало понятным. Советские ученые и инженеры были в значительной степени реабилитированы. Действительно, в условиях второй мировой войны с вооруженной до зубов гитлеровской Германией было невозможно развернуть исследования и разработки, необходимые для того, чтобы ядерная бомба стала реальным оружием. Однако пока в Советском Союзе не будет своей атомной бомбы, США не перестанут заниматься шантажом и противопоставлением своего атомного могущества обычному химическому оружию остальных стран мира. Единственной действенной мерой борьбы с таким противопоставлением было создание у нас собственной атомной бомбы.

БЕСЕДЫ С ЮЛИЕМ БОРИСОВИЧЕМ

Знаменательной была наша беседа с Юлием Борисовичем Харитоном в конце декабря 1945 года. Он приехал в лабораторию и без обиняков спросил:

– Вы книгу Смита читали?

– Конечно.

– Значит, вы представляете, какой огромный объем работ должен быть выполнен для того, чтобы наша страна овладела секретом атомного оружия. Я хотел бы, чтобы ваша лаборатория, занимающаяся рентгенографированием явлений при взрыве и детонации, была вплотную подключена к этой тематике. О формальной стороне дела не беспокойтесь. Необходимо лишь ваше согласие.

Мы попросили две-три недели на обдумывание, хотя дали предварительное согласие.

В январе 1946 года было опубликовано Постановление ЦК ВКП(б) и Совета Министров СССР о присвоении звания лауреата Государственной премии мне и Льву Владимировичу за изобретение методов импульсной рентгенографии явлений при выстреле и взрыве. Среди приветственных телеграмм одна обратила особое внимание. Она была подписана Игорем Васильевичем Курчатовым. К тому времени мы со Львом Владимировичем уже знали, что Игорь Васильевич возглавляет советский атомный проект.

В начале февраля 1946 года в рентгеновской лаборатории снова появился Юлий Борисович. Это было уже рабочим совещанием о ближайших планах и задачах, связанных с изменением профиля лаборатории. В конце обсуждения он сказал: «Я не могу исключить, что для завершения разработки понадобятся опыты, которые трудно будет провести в условиях Москвы. Может быть, потребуются командировки на полгода или год в другие области. Но сейчас об этом рано говорить. Прежде всего необходимо создать базу для экспериментальных исследований в столице».

Разумеется, никто не думал, что сроки работ вне столицы могут затянуться на несколько десятилетий...

Часть 2. НА ДРУГОМ МЕРИДИАНЕ. НАЧАЛО ПУТИ

Советские атомники по заданию партии и правительства много лет упорно и беззаветно трудились над созданием, а затем над совершенствованием атомного и водородного оружия, хорошо понимая, что над государством нависла угроза и что если мы не будем иметь такого оружия, найдутся силы, которые будут стремиться поставить на колени нашу прекрасную Родину.

И. В. Курчатов

На новом месте открылось множество нерешенных научных и технических проблем. Представленные фантастические возможности обязывали. Вдохновляли глубокий интерес и атмосфера доброжелательности со стороны Юлия Борисовича Харитона, Игоря Васильевича Курчатова и Павла Михайловича Зернова. В коллективном содружестве ученых возникали и развивались новые идеи. Инициатором многих из них был Яков Борисович Зельдович. Лев Владимирович и я в полной мере испытали на себе его мобилизующее влияние.

Юлий Борисович говорил: «Мы должны знать в пять, в десять раз больше того, что нужно сегодня. Только при соблюдении этого правила может существовать научный задел, обеспечивающий быстрое совершенствование».

Предстояло научиться работать с высокими давлениями, космическими скоростями, регистрировать процессы, длящиеся микросекунды, изучать свойства, то есть управления состояния многих веществ – металлов, ионных соединений, минералов и горных пород при экстремально высоких давлениях, намного превышающих классические работы Бриджмена. Необходимо было разработать новую научную дисциплину – физику высоких плотностей энергий.

Для проведения таких исследований мы предложили и внедрили три основные методики: импульсную съемку быстропротекающих процессов в лучах Рентгена, фотохронографическую регистрацию таких процессов, способ регистрации быстропротекающих процессов, основанный на замыкании электрических контактов на заданной базе,– электроконтактная методика.

Сделали попытку заказать в промышленности импульсную установку на 500 киловольт. Составили техническое задание и направили его в организации, занимающиеся близкими работами. Отовсюду пришли отказы. Терять время на уговоры было бесполезно. Выход один – делать самим. Основной элемент такой установки – высоковольтные конденсаторы. Мы повсюду охотились за ними. В Серпухове на заводе «Конденсатор» разыскали три емкости с такими же характеристиками, как и подаренные в 1942 году Курчатовым в Казани. Источником рентгеновских вспышек в установке по-прежнему служил кенотрон. Если у такой выпрямительной лампы на короткое время увеличить накал катода, она превращается в интенсивный источник рентгеновских вспышек. Монтаж и испытание установки завершились в начале первого квартала 1947 года.

В мае того же года установка и вместе с ней наша семья прибыли самолетом в небольшой заводской поселок, которому суждено было стать родиной советского ядерного оружия. Жить предстояло в сборных финских домиках или в бревенчатых двухквартирных коттеджах, расположенных в лесу. Поражали многотысячные колонны заключенных, проходивших по поселку утром на работу и вечером в зону. Строительство производственных помещений и жилого фонда шло быстро. За считанные месяцы вводились в строй железобетонные казематы для защиты приборов от действия взрывов.

В начальный организационный период приходилось заниматься решительно всем: методиками исследования взрывных процессов, газодинамикой, проектированием сооружений для взрывных экспериментов, подбором кадров, аварийными работами. В этом отношении показателен комплекс работ, связанный с обеспечением лесных площадок электроэнергией. Источником энергии в это время служил американский турбогенератор мощностью 500 киловатт, полученный по ленд-лизу. Во время его доставки через Владивосток обмотки генератора были попорчены морской водой. Это приводило к частым аварийным остановкам. Прекращалась подача электроэнергии не только в жилой поселок, но и на производство. В один из таких энергетических «крахов» заместитель директора развозил в дома ведущих научных сотрудников керосиновые лампы. Мне удалось вместе с одним из первых научных сотрудников отдела Аркадием Адамовичем Бришом участвовать в ремонте американского генератора. Частота переменного напряжения этой маленькой электростанции «гуляла» в сравнительно широких пределах. По просьбе Юлия Борисовича мы установили в его кабинете язычковый частотомер с вольтметром. Теперь наш главный конструктор сам в любой момент мог контролировать работу электростанции.

В наш отдел пришли молодые ученые А. А. Бриш, К. К. Крупников, С. Б. Кормер, И. Ш. Модель, М. А. Манакова и принадлежащая к более старшему возрасту В. В. Софьина. Они составили ядро нашего коллектива. Это были люди, увлеченные поставленной перед ними задачей, полные энергии и энтузиазма. Со Львом Владимировичем Альтшулером непродолжительное время мы оставались в одном отделе. Скоро стало ясно, что предстоящий объем исследований и разработок настолько велик, что целесообразнее выделить Льва Владимировича с группой сотрудников в самостоятельный отдел. В него вошли трое выпускников Московского высшего технического училища имени Баумана: Анна Баканова, Милица Бражник, Борис Леденев, а также Диодор Михайлович Тарасов и Мария Парфеньевна Сперанская – жена Льва Владимировича. Никого из них нет в живых. Сохранилась лишь надпись на могиле Марии Парфеньевны – «Подарившей нам сердце».

В 1947 – 1949 годах строились и вводились в эксплуатацию разнообразные установки и приборы. Импульсная рентгенография оставалась ведущей методикой. Возросла энергия рентгеновских квантов, совершенствовались способы регистрации «мгновенного» изображения в рентгеновских лучах. В 1948 году мы предложили и построили первую острофокусную импульсную трубку с анодом в виде иглы. Реализация этого предложения повысила четкость изображения. Сделала возможным получение до восьми последовательных кадров развития одного и того же процесса. Кенотроны как источники рентгеновских вспышек, безвозвратно ушли в прошлое. Анод в виде иглы без существенных изменений до сих пор применяется в импульсных рентгеновских трубках, как в нашей стране, так и за ее пределами. С помощью импульсной рентгенографии удалось зарегистрировать двукратное сжатие железа. Рекордные сжатия были зафиксированы для меди, алюминия и других материалов.

Важным шагом в развитии рентгеновской техники явился монтаж самой мощной по тому времени импульсной установки на напряжение 2000 киловольт. Впервые стало возможным рентгенографирование моделей массой в 6, а затем и в 20 килограммов.

Основное участие в этих работах принимал начальник рентгеновской лаборатории одного из московских институтов Вениамин Вольфович Татарский. Скромный и обаятельный человек, он быстро завоевал любовь и уважение всего коллектива. К сожалению, жизнь его была непродолжительной.

Среди пионеров импульсной рентгенографии следует назвать научного сотрудника Марию Алексеевну Манакову. В первые месяцы существования отдела круг ее обязанностей был чрезвычайно широк. Ей, совместно с сотрудницей одного из московских институтов боеприпасов Татьяной Васильевной Захаровой, принадлежали первые рентгеновские снимки взрыва различных моделей зарядов. Когда я пишу эти строки, мысленно вижу молодую женщину, у которой на шее, подобно ожерелью, висит цепочка электродетонаторов. В то время казалось, что это наиболее безопасный способ обращения с такими средствами возбуждения взрыва. Память сохранила эпизод: в каземат приехал Юлий Борисович. Для наглядного представления о размерах заряда было решено сфотографировать рядом с зарядом Марию Алексеевну. «Давайте я сделаю этот снимок»,– предложил Юлий Борисович. Фотография получилась превосходной. Мы до сих пор бережно храним ее в рабочем журнале.

К этому времени относится организация в стране производства многих вспомогательных лабораторных приборов и материалов. Появились хорошие паромасляные диффузионные насосы, пересчетки – приборы, фиксирующие интенсивность радиоактивного излучения. Особенно радовали лабораторные «мелочи» – вакуумная резина, смазка Рамзая и другие. Еще в 1947 году физики Советского Союза вырубали плоские резиновые прокладки для вакуумных приборов из... автомобильных камер. Достать вакуумные шланги было проблемой. За небольшой отрезок красной вакуумной трубки фирмы «Лейбольд» можно было отдать все – от дефицитного спирта до прецизионного гальванометра. Смазку Рамзая, как правило, варили сами из каучука, воска и вазелина. Сейчас же все эти необходимые приборы и материалы получали нормальным путем через отделы снабжения.

Поток приборов и измерительных средств устремился в отделы. Раньше в маленькой рентгеновской лаборатории Института машиноведения мы умели не только включать любые установки и приборы, но и отлично знали все их «повадки», умели исправлять их. Теперь, чтобы запустить осциллограф или провести измерение давления остаточных газов ионизационным манометром, надо было знать, когда и куда повернуть многочисленные ручки на панелях этих приборов. Было приятно сознавать, что для измерения высокого вакуума не надо поднимать сосуд манометра Мак-Леода с двумя-тремя килограммами ртути. Сколько раз мы разбивали колбу со ртутью! Коварный металл заливался во все щели. Мы часами ползали по полу, собирая на бумажку непослушные шарики, дышали парами ртути. Теперь отсчет давлений в стотысячные и миллионные доли миллиметра ртутного столба производился непосредственно по шкале вакуумметра.

1948 годом следует датировать наши первые работы по миниатюризации импульсных рентгеновских генераторов. Мы изготовили и успешно испытали лабораторный прототип такого генератора на напряжение 500 киловольт массой всего в 20 килограммов. В то время масса обычного генератора на близкое напряжение превышала 100 килограммов.

Другим направлением в области миниатюризации рентгеновских импульсных аппаратов было создание установок на сравнительно низкое напряжение: 60 —100 киловольт. В этих работах принимал активное участие Николай Васильевич Белкин. С ним и другими сотрудниками лаборатории удалось создать рентгеновские устройства массой около одного килограмма. Константин Федорович Зеленский, который был моим соавтором на начальном этапе этих исследований, сделал первое сообщение в Московском медицинском рентгенологическом институте на Солянке о самом маленьком переносном рентгеновском аппарате.

Запомнилась реакция одного старого рентгенолога. Он сказал: «Я был в жизни по-настоящему удивлен два раза. В первый раз в Москве в 1910 году, когда на Ходынском поле у меня на глазах взлетел моноплан Блерио, и сегодня, когда нам показали рентгеновский аппарат, вес которого немного превышает 200 граммов. Он обслуживался двумя батарейками от карманного фонаря». Мы с Константином Федоровичем были очень обрадованы этим отзывом.

Для контроля микросекундных промежутков времени, в течение которых развивались изучавшиеся процессы, надо было научиться их регистрировать. Потребовались соответствующие приборы. Это были высокоскоростные осциллографы и фотохронографы. Основным элементом таких устройств являлись электронно-лучевые трубки. По принципу действия они напоминали кинескопы обычного телевизора. Эти приборы мы также строили сами.

15 августа 1948 года отмечалось сразу два события: введение в эксплуатацию нового высокоскоростного осциллографа ЭТАР и первой разборной непрерывно откачиваемой импульсной рентгеновской трубки. ЭТАР был построен высококвалифицированными радиоинженерами Е. А. Этингофом и М. С. Тарасовым. Название осциллографа представляло синтез начальных букв этих фамилий. Электронно-лучевые трубки немецкой фирмы AEG(АЕГ) были найдены Юлием Борисовичем на складе трофейного оборудования. Осциллографы с такими трубками много лет отлично работали в наших лабораториях. По внешнему виду ЭТАР больше походил на швейную машинку, чем на современный осциллограф. Однако он давал возможность регистрировать процессы микросекундного диапазона.

В середине 1949 года Институт химической физики Академии наук разработал и стал поставлять осциллографы ОК-17, которые были пригодны для решения наших задач. Развитие отечественного осциллографирования тесно связано с именем сотрудника этого института А. И. Соколика. По нелепой врачебной ошибке жизнь этого талантливого конструктора и изобретателя рано оборвалась. Он умер в 1960 году в расцвете таланта и творческих сил.

Наш первый фотохронограф построен в самом конце 1946 года. Это была камера с вращающимся диском и высокооборотным двигателем от пылесоса «Маяк». Пылесос был приобретен в комиссионном магазине в Москве. Окружная скорость периферии диска, на котором располагалась фотопленка, была невелика и не позволяла сколько-нибудь подробно исследовать нужные процессы. Однако в 1948 году И. Ш. Моделю удалось сконструировать фотохронограф, у которого окружная скорость возросла почти в 100 раз. Теперь мы могли наблюдать явления, протекающие за десятимиллионные доли секунды.

Серийные же фотохронографы поступили к нам только во второй половине 1948 года.

Первый взрыв большого заряда при фотохронографической регистрации был неудачным: не сработала синхронизация положения вращающегося зеркала. В подобных случаях изображение на фотопленке отсутствует. Все очень огорчились, и особенно руководитель опыта Владимир Степанович Комельков. Он отправился пешком в десятикилометровый путь, отделявший лесную площадку от основного места работы. За те два часа, что он шел, Аркадий Адамович Бриш предположил, что причиной неудачи была неправильно выбранная полярность. Опыт повторили. На этот раз все работало как нужно и на фотохронограмме была зафиксирована четкая запись взрыва. Владимир Степанович позднее рассказывал, что, когда он узнал о такой простой разгадке причины своей неудачи, он готов был расцеловать Аркадия Адамовича. Но во времена этих опытов поцелуи при удаче еще не были приняты.